Виталий Пенской
Полоцкая война. Очерки истории русско-литовского противостояния времен Ивана Грозного. 1562-1570

Полная версия

Серия «Новейшие исследования по истории России» основана в 2016 г.

© Пенской В.В., 2019

© «Центрполиграф», 2019

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2019

От автора

Идея написать книгу о русско – литовской войне 1562–1570 гг. (которую смело можно назвать Полоцкой войной, так как вокруг Полоцка и развернулись ее главные события) зародилась еще в 2007 г. Тогда благодаря А. Юшкевичу в наших руках оказалась книга белорусского исследователя А.Н. Янушкевича по Инфлянтской войне 1558–1570 гг.¹ Естественной реакцией на этот взгляд с «литовской» стороны на события этой войны было желание дать ее описание со стороны «русской».

Однако путь к выполнению этого замысла в силу ряда причин оказался долгим. Пожалуй, среди них важнейшей стала необходимость вписать эту войну в общий контекст военно-политического противостояния в Восточной Европе в раннее Новое время и, само собой, развития военного дела в регионе в эту эпоху. Серьезное же изучение военного дела повлекло за собой обращение к сюжетам по истории Русского государства и общества, их основополагающих институтов и структур, уяснения особенностей их функционирования и эволюции в то время. Фраза, сказанная немодным ныне классиком о том, что «ничто так не зависит от экономических условий, как именно армия и флот. Вооружение, состав, организация, тактика и стратегия зависят прежде всего от достигнутой в данный момент ступени производства и от средств сообщения», остается в силе и сейчас².

Необходимость проработать эти вопросы привела к тому, что замысел сосредоточиться на истории Полоцкой войны пришлось отложить в долгий ящик (как выяснилось, на десять с лишком лет). Все это время «крот истории» продолжал свою работу, пока в общих чертах не была завершена работа над выстраиванием более или менее непротиворечивой концепции развития и Русского государства в «долгий XVI век», и эволюции международных отношений в Восточной Европе и русской внешней политики в это время³, и, само собой, изменений в военном деле⁴. И только после этого стало возможным вернуться к истории Полоцкой войны.

Столь долгая пауза, как оказалось, была совсем не лишней! Отечественный историк А.И. Филюшкин, характеризуя сложившееся в русской книжной традиции раннего Нового времени изображение пресловутой Ливонской войны, отмечал, что «в российском историческом нарративе этого времени нет никакой Ливонской войны. Есть отдельные кампании, походы, сражения – но они не сливаются в сознании современников в единую 25-летнюю кампанию борьбы за Прибалтику», На вопрос, как так получилось, историк дает ответ: «В Москве считали: с Великим княжеством Литовским и Королевством Польским война беспрерывно идет с 1487 г., и годы боевых действий перемежаются лишь короткими перемириями (выделено нами. – В. Л.)…». Конечно, продолжал исследователь, «летописец и не выделял новый виток противостояния с Литвой и Польшей из-за Ливонии в отдельную войну, для него это была часть кампании, тянущейся уже почти столетие»⁵.

Но если развить эту мысль дальше, то неизбежен вывод: эта кампания не закончилась в 1583 г., а продлилась еще столетие. И прежде чем завершилась эта духсотлетняя война, десять раз война «холодная» перерастала в войну «горячую». Девять из них пришлись на «длинный XVI век». Помимо «Пограничной» войны 1486–1494 г., это войны 1500–1503 и 1507–1508 гг., 1-я Смоленская война 1512–1522 гг., Стародубская война 1534–1537 гг., Полоцкая война 1562–1570 гг., Московская, или Баториева, война 1579–1582 гг. война (или войны?) 1609–1618 гг. и, наконец, 2-я Смоленская война 1632–1634 гг. Спустя двадцать лет, в 1654 г., началась десятая и последняя в летописи этого многолетнего конфликта война, «Тринадцатилетняя»⁶, завершившаяся Андрусовским перемирием 1667 г. Прошло еще почти два десятилетия, и оно было заменено «вечным миром»⁷, положившим конец этой неизвестной войне.

Полоцкая война занимает в этом списке не самое последнее место. Она стала крупнейшим военным предприятием первого русского царя и его последним значимым успехом на литовском направлении. Взятый в результате масштабной военной экспедиции Полоцк на почти два десятка лет перешел в русские руки и имел все шансы повторить судьбу Смоленска. Последний, будучи завоеван Василием ш, надолго стал предметом ожесточенных споров Москвы и Вильно и, в конце концов, навсегда остался под властью московских государей. Можно провести некую параллель в истории завоевания двух этих городов. И в том и в другом случае за громким успехом последовала неудача (за взятием Смоленска – разгром под Оршей, за капитуляцией Полоцка – поражение на р. Ула), а потом боевые действия перетекли в фазу вялотекущей войны на истощение. Но в конце концов Москва додавила Вильно, одержав победу по очкам. Как здесь не вспомнить фразу русского философа Г.П. Федотова, который писал, что «в татарской школе, на московской службе выковался особый тип русского человека – московский тип, исторически самый крепкий и устойчивый из всех сменяющихся образов русского национального лица… Что поражает в нем прежде всего… это его крепость, выносливость, необычайная сила сопротивляемости. Без громких военных подвигов, даже без всякого воинского духа – в Москве угасла киевская поэзия военной доблести, – одним нечеловеческим трудом, выдержкой, более потом, чем кровью, создал москвитянин свою чудовищную империю. В этом пассивном героизме, неисчерпаемой способности к жертвам была всегда главная сила русского солдата (выделено нами. – В. П.)»⁸. В этой цитате Федотов четко обозначил главную и наиболее характерную черту московской стратегии, ярко проявившуюся в этих двух войнах, – настойчивость, упорство, выносливость, выдержка и больше пота, чем крови.

Увы, блестящий успех, одержанный на исходе первого года войны, сыграл злую шутку с Иваном Грозным и его боярами. Потрясение, которое испытало литовское общество, узнав о падении Полоцка, оказалось слишком велико и ускорило Finis Lituania, свершившийся в Люблине в июле 1569 г., ибо за личиной «унии» и «еднанья» скрывалось поглощение Литвы Польшей. И в том, что на люблинском сейме сторонники сохранения независимости Литвы потерпели поражение, виновата во многом именно полоцкая катастрофа, показавшая военное бессилие и организационную немочь литовских властей. Они оказались не способными мобилизовать людские, финансовые и материальные ресурсы Великого княжества для очередного раунда русско-литовского противостояния. Московский же административный аппарат и политическое устройство, перестраивавшиеся мало-помалу со времен «регенства» Елены Глинской и «боярского правления»⁹, оказались работоспособнее, нежели литовские, и установившееся было после 1-й Смоленской войны 1512–1522 г. некое равновесие на русско-литовской границе оказалось нарушено. И уже не важно было, что в Москве и не замышляли покорять Литву и приводить ее под высокую царскую руку. Непреходящее уныние, охватившее немалую часть литовской элиты и шляхты после Полоцка, поспособствовало тому, что выходом из этой представлявшейся безнадежной ситуации перед лицом надвигавшихся с востока «тьмочисленных» московских полчищ казалось именно более тесное, чем прежде, объединение усилий двух государств для противостояния экспансии Москвы.

В 1570 г. Иван Грозный мог с полным на то основанием считать себя достойным продолжателем дела своего отца. Победа в Полоцкой войне (вкупе с последовавшей за ней победой над крымцами) вполне могла стать апофеозом его внешней политики. И прав был русский историк Р.Ю. Виппер, писавший, что «если бы Иван IV умер в 1566 году, историческая память присвоила бы ему имя великого завоевателя, подобного Александру Македонскому. Вина утраты покоренного им Прибалтийского края пала бы тогда на его преемников, ведь и Александра только преждевременная смерть избавила от прямой встречи с неминуемой гибелью и распадением созданной им империи. Грозному также простили бы его опричнину и казни, как прощаются Александру злые убийства сподвижников, причуды и бред величия». Увы, продолжал он, «несчастье Ивана IV в том, что ему пришлось пережить слишком ранние свои успехи, слава его, как завоевателя, померкла, дипломатические и организаторские его таланты забылись, он попал в другую историческую рубрику, под титул „тиранов“»¹⁰. История Полоцкой войны оказалась погребена под горой всяких историй не столько о правлении Ивана Грозного, его внешней и внутренней политике, сколько о самом первом русском царе, фигуре величественной и одновременно трагической.

Несколько слов о самой книге, которой мы попробовали напомнить о деяниях наших предков, создавших основы государства Российского. Работая над ней, мы сконцентрировались на военной истории и отчасти – на истории дипломатии. Связано это было в первую очередь с тем, что именно военный аспект истории Полоцкой войны в историографии исследован в наименьшей степени и сопровождается шлейфом заблуждений и мифов «времен очаковских иль покоренья Крыма». При этом мы преднамеренно сделали упор на реинтерпретацию первоисточников, минимизировав обращение к старой историографии как в значительной степени устаревшей. Увы, ограниченный объем этой книги не позволил остановиться на историографии проблемы и на характеристике источников, а также раскрыть вопросы, связанные с сюжетами из русской политической, социальной и экономической истории той эпохи. Надеемся, что эти проблемы составят предмет следующей нашей работы.

По традиции, завершая авторское вступление, мы хотели бы высказать нашу благодарность за помощь, советы и содействие в ходе написания этой работы Д. Селиверстову, А. Лобину, А. Филюшкину, А. Безугольному, А. Красникову, А. Юшкевичу и, естественно, нашей супруге Т. Пенской, обеспечивавшей нам надежный тыл и поддержку во всех наших начинаниях. Естественно, что вся ответственность за результаты многолетней работы лежит целиком и полностью на нас, однако мы утешаемся мудрым изречением древних римлян – Feci, quod potui, faciant meliora potentes! («Я сделал, что смог, путь те, кто сможет, сделают лучше»).

P. S. Мы преднамеренно оставили цитаты из русских и литовских источников без перевода на современный русский литературный язык, так как, на наш взгляд, при переводе теряется ощущение эпохи. Конечно, на первых порах продираться сквозь хитросплетения словес будет тяжеловато, однако этот труд того стоит – за этими фразами стоят живые люди из плоти и крови, а не безликие субъекты исторического процесса.

Глава I
«Откуда есть пошла» Полоцкая война?

1. «Государева отчина»…

Предысторию Русско-литовской войны 1562–1570 гг. стоит начать издалека. Вскоре после Батыева нашествия неизвестный русский книжник, оплакивая увядшее величие Русской земли, вспоминал о славных временах киевского князя Владимира Мономаха, при котором «литва из болота на свет не выникиваху»¹¹. Увы, та эпоха ко временам батыевщины осталась в прошлом. Русские князья, занятые усобицами, уже не имели той силы и власти, как их прадеды. Литва осмелела, вылезла из своих болот, и прилежащие к коренной Литве русские земли стали испытывать всевозрастающее давление со стороны честолюбивых и жадных до добычи литовских «князей» и их дружинников. Война для них, как отмечал русский историк М.К. Любарский, «стала уже не актом самообороны, но и промыслом», и хроники соседних земель, польские и русские, наполнились известиями о грабительских набегах литовцев¹².

Растущая военная активность литовцев была связана с важными переменами в самой Литве. Процессы государствообразования в ней ускорились, наметилась дифференциация местного «нобилитета» и выделение из него наиболее влиятельных и могущественных «князей», в договоре 1219 г. с волынскими князьями поименованных «старейшими», Среди этих «старейших» князей был назван и некий Миндовг, один из аукштайтских (Аукштайтия – историческая область в средневековой Литве) «князей».

Именно Миндовгу довелось сыграть решающую роль в формировании Литовского государства. Силой, хитростью, подкупом, не брезгуя убийством своих противников, Миндовг сумел подчинить себе большую часть Литвы и многих литовских «нобилей». При нем в состав Литвы вошла так называемая «Черная Русь» с городами Новгородком (в котором в 1253 г. Миндовг короновался королевской короной, присланной от папы Иннокентия IV), Волковыском, Слонимом и др. При нем усилилось литовское проникновение в смоленские и полоцкие земли.

Пытаясь сыскать себе союзников в противостоянии с литовцами и немцами, полоцкий князь Брячислав в 1239 г. породнился с юным князем Александром Ярославичем, выдав за него замуж свою дочь Александру. Младшим из четырех сыновей Александра, родившихся в этом браке, был Даниил Александрович, князь Московский, родоначальник княжеской династии, сидевшей на московском столе до 1598 г. И не потому ли Иван Грозный именовал Полоцк своей «отчиной», памятуя об этом своем родстве с полоцкими князьями?

Увы, попытка Брячислава опереться на владимирских князей не имела успеха – Владимирское княжество после Батыева нашествия не обладало должными силами для того, чтобы противостоять натиску литовцев на западнорусские земли. После смерти Брячислава Полоцк постепенно перешел в орбиту влияния литовских князей. К началу XIV в. он и вовсе оказался под их прямым управлением¹³. При Гедимине же процесс подчинения Полоцкой земли был полностью завершен. Некоторое время Полоцк был центром удельного княжества в составе Великого княжества Литовского, но к концу XIV в. при великом князе Витовте он утратил этот статус, став наместничеством.

Отняв у Полоцка право быть столицей удельного княжества, Витовт взамен пожаловал его своим великокняжеским привилеем, наделявшим город привилегированным статусом. Неоднократно редактировавшийся, этот привилей в 1498 г. был дополнен пожалованием городу магдебургского права. Особый статус Полоцка затем подтверждался в 1510, 1511 и 1547 гг., и полочане, как отмечал российский историк М.М. Кром, «освоившись» в политической системе Литовского государства, дорожили своими правами и привилегиями¹⁴. «Обращает на себя внимание, что всюду, где горожане боролись с произволом местной администрации, – будь то в частновладельческом Пинске, небольшом великокняжеском городе Кричеве или крупной привилегированной общине вроде Витебска – они неизменно в защиту своих прав ссылались на „старину“, – продолжал он далее. При этом «старина» представляла собой тот привычный уклад жизни, которому следовали отцы и деды и, как следствие, «возникает предположение о том, что города, активно отстаивавшие свою „старину“ во внутриполитической жизни Великого княжества, должны были противиться и покушениям на нее извне». Следовательно, завершал свою мысль исследователь, Москва не могла рассчитывать на серьезную поддержку в городах Великого княжества Литовского¹⁵.

С этим тезисом можно согласиться, но с той поправкой, что и Москва в своей внешнеполитической деятельности апеллировала к «старине», как это делал, к примеру, Иван III, диктуя новгородцам условия мира в 1471 г.¹⁶, гарантируя соблюдение «старины» при условии лояльности и службы¹⁷. Так что эта палка была о двух концах, и в конечном итоге вопрос о том, кто прав, а кто нет, должен был решить меч. И кстати, в Вильно это прекрасно осознавали. В ходе переговоров в литовской столице в 1549 г. в ответ на отсылки русских послов к «старине», ко временам князя Владимира Мономаха¹⁸, с литовской стороны было заявлено буквально следующее: «То суть речи давъные, а тот столец Киев есть и будет, дали Бог в моцы, в руках и держаньи его Королевъское милости»¹⁹. Одним словом, в споре между Москвой и Вильно о праве владеть теми или иными волостями решающую роль должен был сыграть пресловутый ultima ratio regum. А дальше дал бы Бог силы удержать завоеванное, а «старина» к этому приложится, а не даст – так и разговаривать не о чем. Vae victis!

Полоцк, в отличие от Киева, до поры до времени не фигурировал в списке «отчин», которые, по мнению Москвы, против «старины» удерживали преемники Гедимина. Но в ходе русско-литовской войны 1500–1503 гг. прозвенел первый звонок, возвестивший о том, что он стал объектом растущего внимания Москвы. В 1502 г., пока сын Ивана III Дмитрий Жилка осаждал Смоленск, отдельные отряды русских войск ходили далеко на запад, «за Мстиславль по Березыню и по Видбеск, по Полтеск и по Двину (выделено нами. – В. П.), выграбили и выжгли и людей в полон вывели»²⁰.

Война тогда задела крылом Полочанщину, но это было только начало. Прошло еще два года, и в 1504 г. русские послы многозначительно заявляли литовским дипломатам, что миру с Литвой не бывать до тех пор, пока под властью Ягеллонов будет оставаться «вся Русская земля, Киев, и Смоленеск, и иные городы (выделено нами. – В. П.)», которые «с Божьею волею, из старины, от наших прародителей наша отчина»²¹. То, что Полоцк входит в эти «иные городы», стало ясно спустя полтора десятка лет. В ходе переговоров 1517 г. о прекращении начавшейся в 1512 г. войны московиты заявили, что «которые городы государя нашего отчина от прародителей его, Киев, Полтеск, Витебск и иные городы государя нашего отчину Жигимонт король держит за собою неправдою (выделено нами. – В. П.)», а потому, если он хочет мира, то «он бы тех городов государю нашему поступился…»²².

Свои претензии на Полоцк Москва подкрепляет и демонстрацией силы. С началом 1-й Смоленской войны 1512–1522 гг. великокняжеские «загоны» объявились в окрестностях города и «полону имали безчисленно»²³. Следующий раз русские полки, посланные с Великих Лук, подступили к Полоцку в кампанию 1515 г.²⁴ И наконец, в 1518 г., в ответ за поход польско-литовского войска на русский пограничный город Опочку²⁵, Василий III решает совершить большой поход на Полоцк и взять его, заполучив тем самым в свои руки отменный козырь для продолжения переговоров о замирении.

Судя по сохранившимся свидетельствам в русских летописях и разрядных книгах, поход был задуман с размахом²⁶. Увы, поход этот, долженствовавший поставить жирную точку в затянувшейся войне, закончился неудачей. Новгородско-псковская рать воевод братьев В.В. и И.В. Шуйских, усиленная по ходу осады Полоцка отрядами московских служилых людей, взять город не смогла. Великий же князь с отборными полками и великим нарядом не прибыл под Полоцк, задержанный сперва необходимостью уладить дела в выморочном калужском уделе, а затем проливными дождями, продолжавшимися без малого месяц. Без них братья Шуйские не сумели справиться с поставленной задачей. Все лето они «под городом по Полоцком стояли и из пушек и из пищалей по городу били и в городе людей из пушек и из пищалей многих побили, и тут людей многих побили, и иных многих живых переимали и к нам прислали, и посады у города пожгли…»²⁷, однако в конце концов, испытывая острую нехватку провианта и фуража и опасаясь подхода свежих неприятельских сил, были вынуждены отступить.

Русские рати, конечно, все эти месяцы не сидели сложа руки и совершили ряд успешных рейдов вглубь литовской территории, «воевали Литовскую землю и по самую Вилню, а направо от Вилны воевали также по Неметцкую землю», «полону и животов людских безчизлено вывели и жолнырей многих побили»²⁸. Однако все эти успехи отнюдь не поспособствовали решению главной задачи кампании. Война, постепенно затихая, продлилась еще четыре года и завершилась в 1522 г.²⁹

После ее окончания на новой русско-литовской границе установилось относительное затишье. Нет, конечно, в условиях, когда окончательного разграничения владений не произошло, а сам мир рассматривался обеими сторонами как всего лишь передышка перед новым этапом «горячего» противостояния, «малая» война на порубежье в форме взаимных набегов, грабежей, захвата пленников и животов, насильственного переселения крестьян и т. п. не прекращалась ни на один день. Но эта нестабильность до поры до времени не влияла на отношения Москвы и Вильно. Все эти взаимные пограничные «обиды» и «зацепки» протоколировались, включались в составляемые время от времени «обидные списки» и дипломатическую переписку, образуя некую горючую массу. Но когда она вспыхнет, зависело от того, когда в Москве или в Вильно сочтут, что настало время выставить счет к оплате.

Василий III, разрешив в очередной раз казанский вопрос и пользуясь тем, что в союзном Литве Крыму со смертью «царя» Мухаммед-Гирея I от рук ногаев в Астрахани в 1523 г. началась «Великая замятия», начал готовиться к новой войне. Сперва в 1528 г. военная тревога была объявлена в Полоцке (sic!) и Витебске, где летом этого года со дня на день ожидали вторжения русских войск (кстати, стоит заметить, что и в разрядных книгах летом 1528 г. впервые после долгого перерыва появляется разряд «от литовской украины»)³⁰. Новая военная тревога, на этот раз на юге, на киевском направлении, прозвучала в начале 1530-х гг.³¹ Но осенью 1533 г. Василий III занемог и вскоре скончался, а в последовавшей после его скоропостижной смерти политической неразберихе Москве было уже не до новой войны с Литвой.

Надо полагать, что в Вильно, узнав о том, что Василий III умер, немало тому возрадовались, а еще больше там возрадовались, узнав о политических неурядицах в Москве и о готовности московских бояр поставить друг друга на ножи³². Малолетний Иван IV явно не мог играть роль, предназначенную ему как главе государства, арбитра в политической игре при московском дворе, и корабль Русского государства, оставшийся без руля и ветрил в бурном море, начало швырять из стороны в сторону. Вильно не мог пропустить такой уникальный шанс взять реванш. И вот в августе 1534 г. Литва развязывает новую войну, которая получила позднее название Стародубской и продлится до 1537 г.

Для Полоцка эта война стала тяжелым испытанием. С утратой Литвой Смоленска в системе ее обороны на востоке образовалась большая дыра, через которую русские полки могли свободно вливаться на земли Ягеллонов. Полоцк стал прифронтовой зоной, первой подвергавшейся ударам скорых на подъем московских ратей. В ответ на вторжение литовских войск во владения московского великого князя на Северщине и Смоленщине Боярская дума приговорила, а ребенок – великий князь – указал отправить большую русскую рать в ответный поход зимой 1534/35 г.

В конце 1534 г. русские полки с трех сторон вторглись в Литву – на стародубском направлении, на смоленском и со стороны Опочки. Несмотря на «снеги и мразы велики»³³, государевы рати, не встречая сопротивления, свирепствовали во владениях Сигизмунда I до самого конца зимы 1535 г., «сътвориша зла много, пожгоша и секоша человеки мужи и жены и детей, а иных в полон поведоша безчислено», да так, что «наполнися земля вся Руская полону литовского»³⁴. Под удар соединенной псковско-новгородской рати под водительством князя Б.И. Горбатого, вторгшейся в Литву с севера, со стороны Опочки, попал Полоцк и его окрестности³⁵. Соединившись под Молодечно со смоленской ратью, государевы воеводы двинулись на запад, опустошили окрестности Вильно, после чего повернули на север и еще раз огненным валом прокатились по Полочанщине, выйдя домой к Опочке 1 марта 1535 г.³⁶

В летнюю кампанию 1535 г. псковско-новгородская рать к Полоцку не ходила, но «того же лета князь велики Иван Васильевич пять лет возрастом, и посла воевод своих наместников новгородцких князя Бориса Горбатого и Михаила Воронцова, а изо Пскова князя Михаила Коубеньского да Дмитрея Воронцова, да иные воеводы» с ратными людьми, с пищальниками, с посохою да с припасами «поставити город на Себежи озери в Литовской земли, 60 верст от Опочки»³⁷. Новый город, названный в честь малолетнего великого князя Ивангородом, строился итальянским мастером Петром Фрязиным Малым³⁸.

Ивангород должен был стать передовой базой русских войск в том случае, если «сила новгородская» и «сила псковская» отправятся в поход на Полоцк. Поэтому ее строительству придавалось большое значение – это видно и из наряда сил³⁹, выделенных для возведения крепости и охраны его строителей, и по той скорости, с которой она была возведена⁴⁰, и упорству, с которым русские потом отстаивали город.

В Литве сразу поняли, чем угрожает Полоцку и Витебску Ивангород⁴¹. Однако сборы литовские долги, пока литовские паны судили-рядили, искали деньги и собирали войско, крепость была отстроена, оснащена нарядом, припасами, а оставленный в ней на годование гарнизон освоился на новом месте. И когда в конце февраля 1536 г. королевское войско подступило было к Ивангороду «со всяким нарядом ратным», «хотеша дом святого Иванна Предтечи и чюдотворца Николы и святого царя Константина (названия трех иван-городских церквей. – В. П.) разорити, да воевод великого князя Ивана Васильевича и моужеи себежан мечю предати и в плен вести», то оно потерпело поражение⁴². В ходе мирных переговоров в начале 1537 г. русские дипломаты согласились отдать литовцам земли Гомельского уезда, однако отстояли и Ивангород на Себеже, и другую крепость на порубежье, Заволочье, что была поставлена в 1536 г. к востоку от Ивангорода на «озере Подца, а остров Груда»⁴³. Тем самым, хотя война и закончилась как будто вничью, однако в стратегическом плане Москва переиграла Вильно. Уступив малозначимый Гомель с уездом, она сумела сохранить хороший плацдарм для наступления на Полоцк в будущей войне.

В истории с Ивангородом на Себеже и Заволочьем стоит обратить внимание на любопытное наблюдение, которое сделал А.И. Филюшкин. Исследователь отмечал, что с конца XV в. фокус притяжения военно-политических усилий равно Москвы и Вильно постепенно смещался к северо-западу. «Если наложить на карту зоны территориальных споров России и Литвы в конце XV – середине XVI в., – писал он, – то мы видим, как они смещаются вдоль русско-литовской границы с юга на север, от Верховских и Северских земель к Смоленску». И далее историк отмечал: «Территория, где русские и литовские дворяне еще не делили земли с помощью оружия, по сути оставалась только одна – Полоцкая земля»⁴⁴. И если в ходе Стародубской войны Москва не сделала попытки взять Полоцк, то она подготовила хороший плацдарм для наступления на него в будущем, закрепив за собой Ивангород-на-Себеже и Заволочье. В Вильно же с окончанием войны успокоились и, по существу, оставили без должного внимания этот шаг Москвы. В том, что в ходе мирных переговоров была допущена ошибка, литовским властям пришлось убедиться спустя четверть столетия.