Влада Ольховская
Дожить до весны
Впрочем, сохранность имущества ее сейчас волновала меньше всего. Таиса лишь теперь поняла, что ее трясет. Может, от холода… должно быть, костюм ведь совсем не теплый! И все же трясет слишком сильно, а холод как будто изнутри приходит. Ей вроде как положено согреться, она в доме, здесь тепло, очень тепло… Но почему ей тогда только холоднее становится?
Она знала, что не сможет просто отстраниться от этого, да и вообще ничего толкового не сможет в ближайшее время. Таиса позволила себе сделать то, что оставалось под запретом слишком долго: опустилась прямо на пол и расплакалась. Плакать хотелось громко, в голос, выпуская из себя страх, однако на это она как раз не решилась – боялась отвлечь тех, кто помогал сейчас Гарику. Поэтому она плакала, зажав рот рукой, тихая, как будто потерявшаяся на большой кухне.
Может, поэтому Матвей и не заметил ее, когда пришел. Он сам не включил свет, просто сделал несколько шагов за порог, потом замер, размышляя о чем-то. Таиса хотела позвать его, но не успела: он резко двинулся и изо всех сил ударил рукой по ближайшей стене. Сильно ударил, так, что шкаф, который он задел, содрогнулся, кажется, даже послышался треск ломающихся досок. И это было единственное проявление эмоций, которое Матвей, по-прежнему казавшийся каменным, себе позволил.
Таису это как раз отрезвило, заставило вскочить на ноги и включить свет. Яркое сияние после долгой темноты ослепило ее, а когда зрение прояснилось, Таиса обнаружила, что все даже хуже, чем она предполагала. Шкаф действительно сломан – но это ерунда, починить легко. Куда опасней то, что Матвей попал по острому краю, и кровь теперь и на досках, и на полу, срывается тяжелыми каплями с рассеченного ребра ладони.
Эта кровь и была настоящим Матвеем, пожалуй, ведь его лицо и сейчас оставалось эталоном холодного спокойствия.
Увидев рядом Таису, он не отшатнулся и объясняться не стал, он просто окинул ее долгим взглядом и нахмурился:
– Почему ты не взяла плед? Или даже не пошла в душ.
Хотелось возмутиться, но вместо этого Таиса перевела взгляд на свои руки и обнаружила, что они и правда заметно дрожат. Да вся она дрожит! Холод никуда не исчез, она просто перестала о нем думать, когда появился Матвей. Теперь вот ей пришлось вспомнить – и ничего хорошего в этом не было.
Пока она пыталась унять охватившую ее дрожь, Матвей вышел из комнаты. Таиса предполагала, что он опять направился в медицинский кабинет, на этот раз за повязками для себя, но нет, Матвей вернулся через несколько секунд и бросил Таисе сложенный пушистый плед.
– Поможет, просто не сразу, – предупредил он. – И сделай чай.
– Тебе?
– Себе. Черный, крепкий, с большой порцией сахара.
– Давай я лучше помогу тебе…
– Не нужно.
Она действительно хотела помочь. Пренебрегать советом Матвея она не собиралась, Таиса поспешила закутаться в плед, и стало чуть легче. Но это не мешало ей помочь ему, и его рассеченная рука имела куда большее значение, чем какой-то там чай!
Только вот Матвей в помощи не нуждался… как всегда. Кто-то другой, поранив правую руку, действовал бы неуверенно и неловко, но только не он. Он достал из нижней полки аптечку, подобрал нужные лекарства, промыл рану. Левой рукой он действовал вполне ловко, если требовалось – прижимал марлю и лейкопластырь к столу, так что момента трогательной уязвимости, как в американском кино, не случилось. Несколько минут – и его рука выглядела так, будто перебинтовал ее профессиональный врач. Пожалуй, так и было.
Таиса, сообразив, что метаться и дуть на порез не придется, занялась чаем, но воду налила на две порции. Тепло, которое принес плед, успокаивало, ей стало лучше – однако напряжение все равно сохранялось.
– Ты можешь объяснить мне, что произошло? – спросила Таиса. – Я по-прежнему ничего не понимаю…
– Разве? – покосился на нее Матвей. – Так уж и ничего?
– Меньше, чем хотелось бы!
Это было правдой – и не только в отношении Гарика. Таиса не понимала и реакцию Матвея. Она точно знала, что два ученика Форсова могут ворчать друг на друга сколько угодно, на самом деле они друзья… А как можно реагировать, увидев друга в таком состоянии? Страхом, грустью, желанием помочь… Но Матвей как будто злился. Да, он казался равнодушным, но Таиса уже слишком хорошо знала его, чтобы купиться на этот трюк, ну и рассеченная рука говорила больше любых слов.
Чувствовал Матвей многое, тут без вариантов. Но откуда гнев, на кого он злится? Не на Гарика же! Должно быть, на тех, кто сотворил с ним такое, он просто сразу вычислил, кто за всем стоит…
– Ты знаешь, кто накачал его наркотиками? – спросила Таиса.
– Кое-что ты все-таки поняла.
– Только очевидное – что он под кайфом! Но я не знаю… Не представляю, почему, как… Он убегал от кого-то, там была полиция… Короче! Ты знаешь, кто это сделал или нет?
– Знаю.
– Кто?
– Гарик.
Таиса, только-только закончившая наливать чай, едва не уронила чайник от удивления.
– Ты действительно считаешь, что сейчас классное время для шуток?
– А это похоже на шутку?
– На тупую!
– Это не она. Гарик – наркоман. И он был наркоманом задолго до того, как ты здесь появилась.
Это должно было стать громом среди ясного неба, но не стало. Таиса общалась с Гариком достаточно долго, чтобы начать догадываться о чем-то подобном. Он не делал ничего особенного, и все же в его словах, в его взгляде проскальзывало нечто странное, когда профайлеры сталкивались с делами, связанными с наркоманией, или даже когда рядом оказывались потенциально наркотические препараты.
Таиса могла бы узнать больше, если бы позволила себе раздумывать об этом, однако она ничего подобного не хотела. Было и было, зачем ворошить прошлое? Странности, связанные с наркоманией, были едва уловимыми – на фоне других странностей Гарика. Таиса для себя решила, что проблема, даже если она существовала, никогда не была по-настоящему серьезной, и думать тут не о чем.
Ну а потом случилось это.
– Ты действительно считаешь, что он сотворил с собой такое сам? – поразилась Таиса.
– Кто же еще? Бывших наркоманов не бывает – думаю, ты слышала об этом.
Вот теперь она поняла… Не насчет Гарика, конечно, там ситуация оставалась зыбкой и неясной. Насчет Матвея. Он злился – но не на Гарика или, по крайней мере, не только на Гарика. Он на себя злился. Все близкие люди наркоманов к этому склонны. Они понимают, что могут в любой момент потерять того, кто им дорог, и поручают сами себе миссию предотвратить это. А если предотвратить не удастся, им больно… Вот и Матвею сейчас больно, настолько, что он даже не понимает, насколько это опасное состояние.
Получается, Таисе сейчас предстояло помочь им обоим.
– Гарик сам вызвал меня туда, – напомнила она. – Это было непросто, он еле додержался, но он смог! Сделал бы он такое, если бы накололся сам?
– Он не накололся, он что-то сожрал, но это к делу не относится. Да, он бы такое сделал. Он инфантилен: за проступком следует быстрое, ничего по-настоящему не значащее раскаяние, позволяющее ему остаться хорошим для всех.
– Там еще полиция была, которая приехала очень уж быстро!
– Ты не знаешь, почему туда ехала полиция. Возможно, причина как раз не в интересах Гарика – и нейтрализует его предполагаемое благородство.
– Как это? – растерялась Таиса.
– Гарик сорвался, захотел кайфануть, жить ему в очередной раз стало скучно – с ним такое бывает. Но в клубе что-то произошло, возможно, драка или что похуже. Гарик понял, что попадется, и о его маленькой тайне станет известно всем. Вот он и изобразил вопль о спасении.
– Ты неправ.
Именно эти слова хотела сказать ему Таиса – но не успела, они уже прозвучали со стороны двери. Причем прозвучали куда уверенней, чем смогла бы произнести она.
Таиса предполагала, что Форсовы отправили Матвея отдохнуть, а сами занялись Гариком. Теперь же она допускала, что Матвея просто выставили за дверь, чтобы он не срывал злобу на беспомощном пациенте. Николай Форсов решил присоединиться к ним, он стоял на пороге кухни, а Веры рядом пока не было.
– Как он? – поспешила спросить Таиса.
– Стабилен, – ответил Форсов. – Доза была большая, понадобится серьезный детокс, но дней двух-трех, думаю, хватит, а жизни Гарика и вовсе ничто не угрожает.
– Конечно, не угрожает, – еле заметно усмехнулся Матвей. – За столько лет мог бы научиться подбирать дозу.
– Я не буду доказывать, что ты неправ, – вздохнул Форсов. – С этого момента я просто запрещаю тебе говорить вообще, пока не закончу я. Я понимаю, почему ты реагируешь именно так, даже если ты сам пока не понимаешь. Ты наказываешь его за то, что он сделал с собой – и это тоже показатель любви. Но сейчас ему нужно не наказание, особенно несправедливое. Сейчас ему нужно понимание… как и всем нам. Мы не знаем, что случилось – вот это сделай главным, запомни, снова и снова повторяй себе. Возможно, ты прав, и он действительно сорвался сам. Возможно, произошло нечто такое, что он просто не сумел объяснить в своем нынешнем состоянии. Мы не будем знать, пока не выясним больше.
Таиса слушала, затаив дыхание, вмешиваться в разговор она даже не собиралась, ей по-прежнему было холодно и страшно. Молчал и Матвей… Пожалуй, Николай Форсов был единственным человеком в мире, чьим приказам он, при всем своем упрямстве, безоговорочно подчинялся.
Лишь когда Форсов закончил и кивнул ему, Матвей спросил:
– Не слишком ли это сложно – вот так подставлять его? Если это подстава, разумеется.
– Таким способом как раз подставить его проще всего. Если тебе нужно подставить человека, что ты используешь против него? То, с чем он был реально связан, или нечто бесконечно далекое от его жизни? С учетом этого, в чем Гарика обвинить проще – в наркомании или поджоге курятника?
– Зачем это делать?
– Тут мы снова возвращаемся к основному тезису: мы не знаем. Ты и сам понял бы это, если бы не спешил с выводами. Я сто раз повторял тебе, насколько это опасно. Особенно в моменты, когда тебе больно.
На этот раз Матвей с ответом не торопился. Он сделал глубокий вдох, медленно выдохнул, и когда он снова заговорил, его спокойствие казалось куда менее наигранным, чем раньше.
– Хорошо, я допускаю, что случилось нечто… непредвиденное. Как один из вариантов. Я поговорю с ним, когда он очнется.
– Нет.
– Нет? – нахмурился Матвей.
– Нет, не поговоришь, – безразлично пояснил Форсов. – Как я уже предупреждал, на восстановление Гарику потребуется несколько дней, и ты можешь стать… препятствием в этом процессе.
– Значит, я должен держаться от него подальше?
– Это станет неизбежно: тебя в городе не будет.
Матвей снова злился, да еще и не пытался это скрыть. Таиса не бралась определить, что именно его задевает: приказы Форсова или то, что узнать правду быстро не получится. Ей просто чертовски не нравилось напряжение, повисшее в воздухе. С таким она раньше не сталкивалась, она хотела бы разрядить обстановку, но пока не знала, как, просто слушала, а мужчины, кажется, и вовсе о ней забыли.
– Если меня не будет в городе, куда же я денусь? – осведомился Матвей.
– Проверь почту – я уже скинул тебе задание. Собственно, я намеревался поручить тебе его в любом случае, просто завтра утром. Но раз сложилось вот так, поручаю сейчас. Ты улетишь уже в восемь утра. И Таиса тоже.
– Меня-то за что? – пискнула Таиса из недр пледа.
Форсов обернулся на нее, будто только сейчас осознав ее присутствие, и невольно улыбнулся. Матвей, кажется, тоже чуть расслабился – хотя уверена она не была. Таиса не рвалась ни в какую внезапную командировку, но от того, что эти двое больше не косились друг на друга кровожадными зверями, стало легче.
– Твое мнение и твое содействие там пригодятся, – пояснил Форсов. – Это действительно очень сложное и очень важное задание. Речь идет о пропавших людях. Думаю, Таисе захочется переодеться и взять с собой кое-какие вещи, отправляйтесь к ней домой. Билет Матвея уже на почте, когда вы закончите сборы, Вера пришлет и билет Таисы. Не опоздайте на рейс.
Таиса готова была поспорить на что угодно: изначально Форсов не собирался отправлять ее на это задание. Матвея – да, и билет был куплен давно. А в ней не было необходимости, она все равно не превзошла бы лучшего ученика… если бы лучший ученик был в норме. Но Матвею сейчас действительно тяжело, и Таиса подозревала, что наставник отправляет ее не расследовать дело, а присматривать за Матвеем.
Или нет? Или им обоим предстоит присматривать друг за другом, потому что тяжело не только Матвею?
В любом случае, отказываться она не собиралась. В том хаосе, которым обернулась эта ночь, спокойные инструкции Форсова представали спасательным кругом. Таиса видела, что Матвей как раз готов спорить – и не позволила ему. Она поплотнее закуталась в плед, перехватила старшего ученика за здоровую руку и с мрачной решимостью потащила его за собой к выходу.
Больше она ничего для Гарика сделать не могла.
⁂
Николай Форсов не сомневался, что выглядел уверенно – с первой секунды до последней. Впрочем, в день, когда он не сможет изобразить абсолютную уверенность, ему и практиковать больше не стоит. Он знал, что Матвей ему поверит – и это успокоит его ученика, а Таису и подавно, потому что она как раз искала веры и не желала спорить.
Ему и самому хотелось бы так обмануться, да не получалось. Он знал о бедах Гарика больше, чем кто бы то ни было… пожалуй, больше, чем сам Гарик. Николай понимал, что добровольный срыв, которого боялся Матвей, оставался вполне вероятным вариантом.
Форсову доводилось встречать разных наркоманов, и он знал, что их на острие иглы приводят очень разные причины. Кого-то – откровенная слабость, кого-то – глупость, кого-то – несчастье, которое невозможно вообразить.
Но Гарик в свое время подсел от большого ума. И в этом, как ни странно, было меньше иронии, чем можно предположить. В его случае сошлось многое – поразительно высокий от природы интеллект, пресыщенность и отсутствие истинной эмоциональной связи с близкими. Талантливому подростку хотелось контролировать не только то, что он думает, но и то, что он чувствует. Он наивно поверил, что это возможно при помощи… сопутствующих средств.
Именно поэтому Николай и заинтересовался им. Что бы там ни думал в нынешнем приступе гнева Матвей, никакой симпатии к наркоманам Форсов не испытывал – скорее, наоборот. Но Гарик был особым случаем. Его можно было поставить на ноги… Вероятно, если бы Николай встретил его на более раннем этапе своего жизненного пути, он бы прошел мимо, предоставив юного пациента специалистам. Но к тому моменту ему уже удалось «починить» Матвея, и ему хотелось проверить, получится ли у него провернуть такое снова.
Получилось. Хорошо – но не идеально. Гарик увлекся, и как только он увлекся, проблема наркотиков отпала сама собой. Профайлинг был для него новым миром, неожиданным вызовом, требовавшим полного сосредоточения. Когда он получил такой вызов, наркотики он бросил – редкий ум может стать и ловушкой, и преимуществом. Но потом прошли годы, успех накапливался… Форсов замечал опасные моменты, хотя и не говорил о них. Гарику то и дело становилось скучно, интеллектуальный вызов еще мог его увлечь, а вот с эмоциями возникали проблемы.
Форсов готов был вмешаться, если бы потребовалось, однако Гарик каждый раз спасался сам. Ну а потом грянула болезнь… Проклятая болезнь, которая ввела куда больше ограничений, чем хотелось бы. Николай вынужден был сосредоточиться на собственном выживании, у него просто не осталось выбора. Поэтому он не мог с уверенностью сказать, когда его ученик сталкивался с последним кризисом, как преодолел… и преодолел ли вообще.
Именно поэтому сценарий, больше всего пугавший Матвея, нельзя было отрицать. И все равно Николай не мог поверить, что настолько грандиозный срыв случился внезапно, без предупреждения… Последние месяцы Форсов чувствовал себя все лучше, он должен был заметить! Похоже, он и сам способен угодить в западню эмоций, о которой предупреждал Матвея, ему следовало быть осторожней.
Именно поэтому ночное дежурство он оставил за Верой. Он не сомневался, что жена, вытянувшая его из тяжелой болезни, справится. Николаю же требовалось время, чтобы успокоиться и подумать. Утром он пришел в медицинский кабинет собранным и готовым к полноценной работе.
Гарик очнулся ближе к полудню. Сначала, конечно, не соображал, что происходит, взгляд оставался мутным, вопросы, обращенные к нему, он то ли не понимал, то ли вообще не слышал. Николай не спешил. Он не знал, что именно ввели Гарику и в какой дозе, – пока он предпочитал верить, что наркотик не был принят добровольно, – но он сразу мог сказать, что это были не «милые студенческие забавы». После такого бессмысленно ожидать, что человек мгновенно придет в себя. Мозг не пострадал – уже спасибо! Поэтому вопросы Николай отложил, он сделал Гарику укол и поставил новую капельницу.
Разговор стал возможным лишь через два часа. К этому моменту Гарик, бледный, осунувшийся, с заметными темными кругами под глазами, подняться с постели еще не мог, но явно разобрался, что к чему. Николай за часы ожидания тоже кое-что понял: у него не получится вести допрос так же, как он сделал бы это в случае с обычным пациентом. Не получится и все, хотя так было бы правильней.
Никакой профессионализм не позволяет пинком отправить собственную душу в дальний угол до лучших времен. Николай начал работать с Гариком, когда тому не было и двадцати. Он знал его – в лучшем и худшем проявлении. Он просто не мог отменить эти годы… да и не хотел.
Поэтому он отказался от правильного, по протоколу, метода ведения беседы еще до того, как эта беседа началась. Он придвинул стул ближе к кровати, уселся так, чтобы их лица во время разговора были на одном уровне. Правда, Гарик подобному подходу не обрадовался, он пялился в окно с таким вниманием, будто именно там сейчас решались судьбы Вселенной.
– Посмотри на меня, – велел Николай.
Гарик подчинился, пусть и неохотно. Форсов никогда не заявлял, что ученики должны выполнять его указания беспрекословно, порой они спорили с ним, порой чуть ли не подальше посылали. Но каждый из них умел чувствовать момент, когда отказывать нельзя. Для Гарика этот момент наступил прямо сейчас.
После недолгой паузы он все-таки перевел взгляд на учителя. Глаза по-прежнему оставались воспаленными, покрасневшими, чуть заметно слезящимися – но это было последствие отравления. Для Николая куда важнее оказалось то, что зрачки нормально реагировали на свет, да и взгляд стал осмысленным.
И все же Гарик, тот самый, которого обычно не заткнуть, теперь молчал, и молчание это разливалось по комнате свинцовой волной. Николай понял, что полноценного разговора с обсуждением деталей не будет. Может, только сегодня. Может, никогда. И он даже готов был это допустить – потому что людям, которых мы любим, мы прощаем куда больше, чем следовало бы.
Но есть и то, что простить нельзя. Для Николая эта черта уместилась в одно-единственное слово:
– Сам?
Гарик еще пару секунд смотрел ему в глаза, потом откинулся на подушки, отвернулся, так и не ответив. И все равно Николай почувствовал, как его накрывает грандиозная, жизненно необходимая после этой ночи лавина облегчения.
Нет. Не сам. Прав был он, Николай, а Матвей ошибся – но ошибся тоже из-за любви, и это можно понять.
Мало кто разобрался бы, что произошло, даже из коллег Форсова. Они как раз решили бы, что молчание Гарика – это доказательство вины, что ответить ему не позволил стыд. Но они не знали ученика Николая Форсова так, как знал сам Форсов, да и не нуждался опытный психолог в их мнении.
Конечно, Гарик порой склонен к определенной инфантильности. Но он всегда знает, когда нужно остановиться. В такой ситуации, как сейчас, он не стал бы изображать из себя напуганного мальчика, ему хватило бы совести признать свою ошибку.
Ну а то, что он не сказал «нет»… Это тоже показатель, причем куда более важный, чем любые слова, долгие и громкие. Если бы Гарика подставил тот, кто ему безразличен или даже враждебен, он бы без сомнений указал на этого человека. Но молчанием обычно пытаются защитить тех, кому не желают зла несмотря ни на что. И от этого сейчас, должно быть, намного больнее… Николай ведь без труда догадался, кого может защищать Гарик, кто мог сотворить с ним такое. И осознание этого для самого Гарика наверняка было тяжелее, чем любое наказание, которое мог бы придумать для него Матвей.
– Ты справишься, – просто сказал Форсов. – Будет трудно, особенно в первое время. Но то, что случилось, тебя не сломает.
Гарик снова посмотрел на него, на этот раз удивленно, а потом медленно, неуверенно улыбнулся – и это было лишь жалкой тенью его обычной улыбки.
– Вы не знаете этого, – тихо сказал он.
– Я не предполагаю, я знаю.
– Не успею я справиться… меня Матвей раньше убьет, нашинкует и скормит галапагосским черепахам.
– Он никогда так не поступит с черепахами, – невозмутимо сказал Форсов. – Он тебя поймет.
– А сейчас он где? Копает мне могилу в мерзлой земле?
– Он и Таиса уехали на несколько дней, я дал им задание. Тебе нужно окрепнуть, им – обдумать то, что случилось. Потом мы все вместе решим, как быть дальше. Я могу оставить тебя с уверенностью, что ты не сделаешь глупость?
– Пока не смогу, – вздохнул Гарик. – Потом – ничего не обещаю.
– Вера заглянет к тебе чуть позже, отдыхай.
Хотелось поговорить с ним прямо сейчас. Объяснить ему, почему он ни в чем не виноват, поддержать – и убедить, что тех, кто за этим стоит, не стоит оставлять безнаказанными. Но Николай прекрасно понимал, что для такого еще рано. Долго бодрствовать Гарик не сможет, да и самому Форсову нельзя было задерживаться – он и так опаздывал на встречу, всего на пять минут, однако с его неприязнью к опозданиям и это было много.
Он даже не мог использовать в качестве аргумента то, что ему эта встреча даром не нужна. Если уж согласился – будь любезен держать слово! Хотя встреча, конечно, бестолковая. Николай понятия не имел, чего от него хочет эта Ирина Су́ржина, она лишь просила передать, что ей очень нужна помощь профайлера. Для Форсова это ничего не значило, и все же для Ирины пришлось сделать небольшое исключение. Не из-за нее самой – за тридцатичетырехлетней визажисткой особых заслуг не водилось. Зато Ирина сумела удачно выскочить замуж, и ее свекор оказался знаком с некоторыми друзьями Форсова.
Впрочем, даже с их заступничеством Николай был готов лишь встретиться с Ириной. Он никому не обещал, что обязательно ей поможет. Он даже предполагал, что откажет: все эти скучающие домохозяйки, которые не могли описать свою проблему в письме, обычно не стоили его времени.
Когда он вернулся в свой дом, Вера предупредила его, что гостья уже приехала и теперь дожидается в его кабинете. Николай поднялся туда, ожидая увидеть типичную светскую львицу – не факт, что красивую от природы, но обязательно ухоженную и дорого одетую, стереотипы не на пустом месте появляются.
Может, в иное время Ирина и была такой, но не теперь. Она прибыла на встречу в обычных джинсах и свитере, да еще постоянно оттягивала вниз рукава, чтобы спрятать кисти рук – привычка, выдававшая нервозность. Волосы Ирина уложила кое-как, не накрасилась, она явно много плакала и мало спала, из-за этого она теперь выглядела измученной, почти больной. Дожидаясь Николая, она еще держалась, но, когда он вошел, все-таки дала волю слезам.
Все это не означало, что он сумеет или захочет ей помочь. Но Форсов уже мог сказать: она не из тех, кто придумывает проблемы от скуки, она действительно верит, что у нее горе.
– Что случилось? – поинтересовался Николай, спокойно, однако без обманчивого дружелюбия.
Ирина сильнее сжала рукава свитера и все-таки заставила себя посмотреть собеседнику в глаза.
– Случилось то, что весь мир считает моего папу террористом. И вы единственный, кто может его оправдать!
