Владимир Александрович Андриенко
Сестра самозванца
Глава 16
Вдовая царица Мария Годунова.
Апрель 1605 года.
После смерти царя Бориса новым государем был наречен его сын Федор Борисович. Патриарх Иов собрал духовенство и привел к присяге бояр и князей, дворян и дьяков. Все они были вынуждены присягнуть новому царю.
Большое положение заняла у трона вдовая царица Мария Годунова. Это она разослала по городам повеление от имени нового царя. И города, кроме Чернигова и Путивля, целовали крест великому государю, царю и великому князю Федору Борисовичу. Присягнули ему Москва, Новгород, Псков, Казань, Астрахань, Ростов, Владимир и другие.
Самозванец сидел тем временем в Путивле и готовился к новому походу против Годунова…
***
Москва.
Михайло.
Апрель 1605 года.
Михайло вернулся в Москву. Был он наряжен по моде и весьма гордился своим видом. В карманах его звенело золото. А такого не было уже давно. Было от чего закружиться голове.
Петро был удивлен новому наряду Михайлы. И кунтуш, и сапоги, и кушак, и шапка были отменные.
– Брат! Каков ты, однако, стал! А ну поворотись.
Михайло повертелся и показал, как на нем сидит новое платье. Притопнул сапогом.
– Как платье-то сидит на тебе. Словно боярич.
– Еще не то будет, брат! Я вернулся, Петро. И привез вот что!
Он достал из-за кушака кошель и высыпал на стол золотые. Они весело заплясали, раскатываясь в стороны. Петро придержал монеты, дабы не упали на пол.
– Чего это?
– Али не зришь? Золото! Золото, братка.
– И сколь здесь?
– Много. А получим мы много больше!
– Правда? – Петро не верил тому, что видит.
– Правда, братка. Много больше будет золота-то. Это я тебе говорю. Хватит нам мыкаться. Но скажи мне сразу, жива ли Елена?
Петро ответил не сразу. Он помолчал, а затем переспросил:
– Елена?
– Что с ней?
– Жива, – ответил Петро.
– Не пытана?
– Нет. Ныне не до неё. Царь помер. Новый молодой государь принял крестное целование (присягу). Многие города признали его.
– Это ненадолго.
– Как знать, брат, – сказал Петро. – Говорили не признают де царя Федора Борисыча-то. Ан признали!
– Сюда придет великий государь Димитрий Иванович!
– Тише брат! За такие слова…
– Мы одни.
– Все равно, брат.
– Да ты не робей, Петро! Не робей. Я, верно знаю, что скоро все изменится. Со мной говорил сам Мнишек!
– Чего?
– Сам Юрий Мнишек! Первый человек при царевиче. И он меня озолотить обещался. Но сие не все, брат. Быть и тебе и мне в дьяках!
– В дьяках?
– А чего нет? Али мы с тобой рожами не удались? Все будет коли сядет на трон Дмитрий Иванович.
– Дак как он сядет, брат, коли крест целовали бояре да дворяне царю Федору Борисычу!
– Да мало ли кому наши бояре крест целовали? Нам с тобой про себя думать надобно, брат. Мы на царевиче сами заработать сможем. И много! Детям и внукам останется.
Петро слушал брата. Но был он сильно напуган. Люди вдовой царицы Марии сыскивали измену на Москве. Обида на то, что разбили ему рожу в «благодарность» за службу, давно прошла. Сгоряча тогда он наговорил всякого. Был Петро весьма опаслив.
Поначалу он, конечно, брата Михайлу поддержал. Думал:
«А ежели прав Михалка? Ежели займет самозванец Москву-то? Да полно! Захотят ли бояре присягать самозванцу, коли всем ведомо, что не царевич он. Рострига и беглый монах. Так и Федор-то Борисыч чего стоит? Наши бояре-то и предадут его. А чего им? Была бы выгода».
Но затем его одолели сомнения:
«Но коли прознают людишки Годуновых? Тогда все жилы вымотают в подвалах палачи. Тогда и золота не надобно. Да и даст ли более золота Мнишек? Коли победа его будет и все по его станется. То зачем ему давать Михалке золото? А ежели я сам помогу Годуновым? Им ныне тяжко и людишки верные надобны. Они-то не пожалеют злата и дьяком меня вернее сделают.
Не верил я, что признают Федора Годунова. Но его признали! И все целовали крест новому молодому государю. А ныне могу я прийти к Годуновым не с пустыми руками».
Михайло спросил:
– Чего молчишь, брат?
– А чего говорить? Я сделаю как ты скажешь.
– И молодец. Тогда слушай…
Но у Петра в голове возник собственный план действий…
***
Москва.
Василий Шишкин.
Апрель 1605 года.
Дьяк Василий Шишкин примчался в Москву. Грамота подорожная у него была самая настоящая. Её казаки самозванца отобрали у годуновского гонца. Приметы гонца были похожи на приметы Шишкина, и потому бояться тому было нечего.
Было сказано, что дворянин Димитрий Бурцев состоит при соколином дворе великого государя. И был послан он по государевой надобности в Тулу, а ныне снова шёл к Москве.
На ближней заставе его задержали стрельцы в красных кафтанах.
«Птотазанова приказа кафтаны, – подумал дьяк. – Слава богу, нет там моих знакомцев».
Высокий сотник спросил подорожную. Дьяк показал грамоту. Тот просмотрел её и внимательно оглядел приезжего.
– Для какой надобности к Москве?
– По государеву делу! – важно заявил Шишкин.
– Ныне все по государеву делу, – нагло ответил сотник. – Но нас здеся поставили дабы блюсти интерес государев.
– Ты грамотен ли, сотник? Али не все прочел в бумаге?
– Стало ты есть дворянин сокольничего двора великого государя?
– Да. Я дворянин Бурцев.
– А ты из каких Бурцевых будешь?
Шишкин не подал виду, что ему стало страшно.
«Не хватало, дабы сей сотник знавал Бурцева покойника. Надобно врать и врать быстро».
– Природный московский, – ответил он. – Имение имею – сельцо Рогожино, да Маренино тож. Издавна наши предки служили в дворянском ополчении в ближних полках. А отец мой был причислен ко соколничьему двору еще при Иване Васильевиче. И было то в лето, когда взяли государевы полки город Полоцк.
Шишкин и понятия не имел, по какому уезду служили дворяне Бурцевы, сказал «ближние полки» для важности, и быстро перевел разговор на царя Ивана Васильевича.
Сотник слушать более не стал и отдал дьяку грамоту и велел его пропустить. Шишкин снова забрался в седло и стегнул коня.
«Берегутся на Москве, – подумал дьяк. – От того и задавал сотник мне вопросы. В воротах меня никто останавливать не станет, коли стану неспешно с важным видом ехать. Торопливость в сем деле не требуется…»
***
Выехал отряд конных рейтар. Копыта лошадей прогрохотали по деревянному настилу. Двое крестьян убрали свои повозки с дорог, и Шишкин съехал на обочину от греха.
Более никто путника не задержал, и вскоре нога изгнанника ступила на землю родного города. Для того он спрыгнул с коня и повел его в поводу.
Сколь долго он здесь не был! Сколь воды-то утекло с тех пор, как по навету врагов, выслали его, дьяка Посольского приказа, из Москвы в Новгород. Узнав про самозванца, отправился Шишкин в Москву и про все рассказал Клешнину. Но тот снова отправил его на чужбину и на сей раз еще дальше.
И вот пришло время для возвращения. Правда, пока мог он вернуться лишь тайно под чужим именем. И могли его захватить и в пыточный подвал спровадить. Пока до Клешнина достучится, его и запытать успеют. Потому хотел Шишкин сразу на подворье оружничего Клешнина ехать, но известие о смерти царя Бориса остановило его. Благо, что зашел дьяк в трактир пропустить пару стаканчиков и закусить. Там и узнал он о кончине царя Бориса.
В дымном большом помещении было много народу. Все вполголоса обсуждали новости, и пили хлебное вино. Целовальник46 стоял у большой бочки и деревянным ковшом разливал водку в кружки.
– Помер Бориска! – вдруг сказал юродивый Гриша во весь голос.
Гриша был известен на Москве как человек святой и праведный. Лет десять он не мылся, ходил всегда в латаном драном кожухе, грязных штанах и старых лаптях. На его шее висели ржавые цепи. Шапки юрод не имел вовсе. Длинные засаленные волосы его были всклокочены и торчали в разные стороны.
Находило на Гришу иногда просветление, и начинал он, не боясь наказания, вещать «божью волю». Про сего юрода Шишкин слыхал еще когда жил на Москве, но видеть лично не видел.
Люди испугались тех слов, хотя и сами знали ту новость. Они такоже говорили про сие, но не столь громко. Ему юроду всегда вольготно языком болтать, а пострадают они – люди сторонние.
– Чего дрожите, христиане? – без страха спросил юрод. – За плоть свою испужались? А чего бояться то за плоть? Плоть она смрадна.
Глядя на Гришу последнее высказывание не вызывало споров. Баню юрод явно не жаловал, считая её происками лукавого.
– Плоть она душу поганит, христиане! – продолжил Гриша. – Про душу надобно думать, православные. Тело сгинет, а душа-то и воспарит ко ангелам!
Шишкин кинул на стол целовальнику золотой.
– Ты подходи сюда, божий человек, – позвал он юрода. – Угостись за мой счет.
Юрод подошел и осушил протянутый целовальником ковш водки. Видно, что винное питие за грех юродивый не признавал. Заедать не стал, а лишь понюхал рукав своего подранного кожуха. Шишкин посторонился, ибо запах от юрода шел крепкий.
– Спужались они, – сказал Гриша Шишкину. – А ты, человече? Ты не спужался?
Шишкин не ответил. Он жестом приказал целовальнику опять дать юроду новый ковш. Тот снова выпил и снова не стал заедать водку.
– Помер Бориска-то! Помер! И нет более его! Отольются ему кровавые слезки-то! Он младенца-то царского приказал зарезать! Он! Но не умер царевич! Спасли его люди верные! Бог спас!
– Всем ведомо, что умер царевич Димитрий тогда в Угличе! – громко сказал статный купец.
– Ась? – обернулся к нему юрод.
Купец был на голову выше юрода, но попятился от него.
– А ведь ты, человече, служка у Годуновых! Знаю я, ибо печать каинова на челе у тебя! – юрод повысил голос. – Истинного царевича вам признавать не дают! Истинного царского сына! Кого на трон сажать станут? Ась?
Шишкин взял свою шапку и стал проталкиваться к выходу. Оставаться в трактире стало опасно. Пусть себе юродивый поговорит. Видно много таких разговоров-то на Москве нынче.
Смерть царя Бориса все меняла. В 1602 году попал Шишкин в этот водоворот событий. И верно тогда служил он Годуновым. Но тогда Борис Годунов на троне сидел, и от него можно было ждать многие милости. Оружничий Клешнин отправил дьяка в стан самозванца. И Шишкин там прижился под чужим именем и даже в милость вошел при царевиче.
Но кто ныне Клешнин без Бориса? Вот вопрос. И получается, что без Бориски Клешнин – никто!
Кто знает о тайной миссии Шишкина в стане самозванца? Никто, кроме Клешнина! Так с чего ему самому себя выдавать? Он в милости у царевича. А коли самозванец Москву возьмет, то быть ему в большом почете.
Правда, он известен в стане царевича Димитрия под иным именем. А что станет, коли его узнают на Москве? Хотя он одевался не так как ранее, броды уже не имел, а лишь усы по шляхетской полькой моде.
Но все равно дело может сорваться из-за случайности. Вдруг да кто и узнает бывшего дьяка Посольского Приказа?
И было у Шишкина две мисси. Одна от Клешнина в пользу умершего царя Бориса. Вторая от царевича Димитрия Ивановича.
Решил он поставить на последнего. Тогда к кому идти? Без покровителя нельзя. Но кого избрать в эти самые покровители?
Шуйского? Князь Василий персона большая, но трусоват. Может продать его приставам нового царя Федора. Тогда прямо к Басманову. Но и этот как поведет себя? Ведь здесь одна единая ошибка и смерть! И не просто смерть, но пытки. А пыток дьяк не выдержит. И после того, как его казнят, возьмутся за его семейство. А он знал, что с девками делают в таких случаях. Своим дочкам того дьяк не желал.
Шишкин ходил по московскому торгу и думал. Делал вид, что товары смотрит. Суконный ряд на Москве большой. Щупал ткани, и купцы, видя денежного покупателя, предлагали ему свой товар.
– Такого шелка нет, боярин! Ты только посмотри! Нигде не сыщешь за такую цену. Хоть весь торг обойди.
– Погляжу, – сказал Шишкин, думая отделаться от назойливого купца.
– Сколь тебе надобно товара? – не унимался купец.
– Погляжу еще, и вернусь к тебе, коли что, – сказал Шишкин и стряхнул руку купца со своего плеча.
– Да чего глядеть-то, боярин!
– Не боярин я!
– Так все одно начальный человек.
Шишкин вдруг замер на месте. Он увидел всадника. Судьба! Не оставила она его! Он не мог поверить глазам – Ян Нильский!
«Вот так встреча! И где? На Москве! А этот здесь откуда?»
Шишкин быстро догнал его и обратился к ляху:
– Пан кавалер здесь?
Нильский обернулся и сразу узнал дьяка.
– Пан? Вот нежданная встреча.
– И я рад видеть пана. Никак не мог даже подумать о том. Пан уже остановился где-то?
– Нет, пан. Я только прибыл в Москву.
– Тогда пусть пан следует за мной. Я сумею разместить пана с удобствами.
– Буду тебе благодарен, пан. Я порядком устал с дороги.
Дьяк ещё и сам не разместился в Москве, но выпускать шляхтича из своих рук не хотел. Да и было у него куда пойти. Не зря в прежние годы служил он в Посольском приказе.
Был один дом, в котором жил человечек, коего Шишкин в своё время спас от лютой казни. То был содержатель мыльни (бани) именем Иван. И в старые годы Иван ограбил богатого купца и присвоил себе его кошель с деньгами. Купец поднял крик, и Ивану пришлось купца пырнуть ножом. Купец помер, а приставы скрутили мыльника и доставили в Разбойный приказ. Но тут появился дьяк Шишкин и Ивана от казни и пыток спас. С тех пор был тот мыльник ему верным человеком.
Одного боялся Шишкин, что помер Иван за эти годы, что не было его на Москве. Но мыльник был жив-здоров, и при своём деле. Голоса его ни с чем не спутать.
– Мылить-парить – молодцом ставить! Давай ко мне! Вы господа хорошие вижу интересуетесь?
Шишкин спросил:
– Дорого ли твоё веселие?
– За рупь молодцом сделаю. Словно десять годов скинешь!
– За рубль серебром? Так много?
– Дак и баня и девки у меня что ягодки. После скажешь, что рупь не деньги и ещё придёшь ко мне. Ты ведь издалека?
– Али я так изменился, Иване? – спросил Шишкин.
Иван внимательно посмотрел на Шишкина, но не узнал его.
– Прости, боярин. Не признал.
Шишкин шепнул ему на ухо своё имя. Тот как услышал, так и бухнулся на колени.
– Прости, милостивец! Не признал сразу. Да и вроде не ты это, господин. Все изменилось в тебе. Ей. Не вру.
– Тише. Встань и веди нас с товарищем в место, где можно закусить хорошо.
– Это я мигом сделаю. А баньку велишь ли?
– Не сразу. Пока в дом веди.
Иван отвёл Шишкина и Нильского в неказистый домик, который изнутри был много лучше, чем снаружи. Лавки и столы здесь были грубыми, сколоченными из досок, но на столе шитая скатерть, и стоял серебряные сулеи с вином, на лавках цветастые мягкие бухарские ковры.
Иван подал гостям закуски и удалился.
Нильский и Шишкин выпили вина во здравие государя Димитрия Ивановича. И начался серьёзный разговор.
– Я рад видеть пана шляхтича здесь. Пан даже не знает как я рад.
– И что пан желает от меня? – спросил Ян у дьяка.
– Помощи, пан.
– Помощи? Пусть пан говорит яснее.
– Пан поможет мне, а я взамен сам помогу пану, – сказал Шишкин.
– И что за помощи пан просит?
– Пан видит, что происходит в Москве? Годунов помер. Народ волнуется, и только бог ведает, что будет далее.
– Царевич послал сюда пана распространить воззвание? – спросил Нильский.
Шишкин внимательно посмотрел на Нильского. Соврать или сказать правду?
– Пан думает, что я слуга царевича?
– Разве нет? Пан был среди людей Димитрия Ивановича.
– Я хочу признаться пану, что у меня есть и другой господин.
– Что пан говорит?
– У меня есть иной господин, кроме царевича Димитрия.
– Пан хочет сказать, что…
– Я служил Годунову в стане царевича.
Нильский удивился таким словам. Неужели его хотят проверить? Но зачем? Он поляк и не может служить врагу. Зачем царевичу это понадобилось? Может быть снова интриги Бучинского?
– Пан подумал, что его проверяют? – усмехнулся Шишкин. – Но сие не так. Я сказал пану истинную правду. Я служил Годуновым.
– Отчего пан говорит это мне?
– Мне надобна помощь пана шляхтича. И тебе, пан, я могу доверять.
– Мне? – удивился Нильский.
– Пан удивлен?
– Еще как. С чего пану доверять мне?
– Я объясню. У пана есть свой интерес и у меня он есть.
– И что с того? – спросил Нильский. – Как мой интерес стал рядом с интересом пана дьяка?
– А я скажу. Пана мало интересует самозванец. Не так ли? – спросил Шишкин.
– Пан сие говорит про Димитрия Ивановича?
Шишкин усмехнулся:
– Пан хорошо знает, что нет Димитрия Ивановича, но есть тот, кто назвался его именем. И пан шляхтич идет за самозваным царевичем не просто так.
– Меня интересует панна Елена.
– А Елена, его сестра. Сестра самозванца. Вот потому я и доверился пану.
– Пан знает, что Елена в беде?
– Я помогу пану спасти Елену, а пан поможет мне избавиться от моих врагов.
– Не понял пана. О каких врагах он говорит?
– О тех, кто знает, что я служил Годунову.
– Значит, пан не желает больше служить Годуновым?
– Нет.
– Отчего так?
– Борис Фёдорович умер.
– Но династия ещё не пала. Царём наречён сын Бориса Фёдор. Или я не прав?
– Пока наречён. Но ему на троне не усидеть.
– И потому пан желает перейти к царевичу Димитрию?
– Именно так, пан Ян. Царевич Димитрий займёт трон, и я поднимусь благодаря ему. Но мне нужно, чтобы пан мне помог.
Нильский спросил:
– Пану все равно кому служить?
– Я служу тому, кому служить выгодно.
– А интересы отчизны?
– Не смеши меня, пан. Кто думает про отчизну? Годуновы? Они набили себе карманы золотом и думают лишь о себе. Сам Бориска разве не предал своего государя? По его приказу умертвили сына Грозного! С чего мне хранить верность тому, кто сам предавал? Все хотят погреть руки на этой интриге, пан. И ты в том числе. Твоя награда – Елена!
– Пан прав. Итак, что пан сможет сделать для меня?
– Я найду Елену. Найду и спасу её. Без меня пану того не сделать. У меня здесь есть знакомства.
– А что я должен сделать для пана?
– Убить одного человека.
– Убить?
– Именно. Это большой негодяй и убийца. Смерть он заслужил.
– И кто это?
– Оружничий Семён Клешнин. Я хочу, чтобы он замолчал навеки.
– Но оружничий не простой мужик, пан. Как мне достать его?
– Про это нужно подумать.
–Я могу убить врага на поединке, пан. Только так. Бить в спину я не стану. Я шляхтич.
– А пан думает, что Клешнин столь же благороден? Он не даст пану ни единого шанса на поединке. Нужно придумать нечто иное.
– Пан сомневается в силе моей руки?
– Нет, – ответил Шишкин. – Я не сомневаюсь в умении пана рубиться на саблях. Вот только Клешнин не станет драться. Он подошёл к пану убийцу и тот заколет его в спину.
– У русских дворян нет чести?
– Клешнин делал много грязной работы для Бориса Годунова. О какой чести говорит, пан?
– И ты, дьяк, хорошо знаешь Клешнина. Не так ли?
– Знаю. И он знает кто я. И, ежели, его схватят, когда Димитрий войдёт в Москву, а так и будет, то Клешнин начнёт говорить. И тогда он покажет на меня. Я тот, кто пытался отравить самозванца. Я тот, кто сообщал все о планах самозванца.
– Но пана видели и другие шпионы Клешнина. Это те, с кем пан передавал вести из стана царевича.
– Эти мне не страшны, пан Ян. Они мало про меня знают и не станут трепать языками. Мне страшен лишь Клешнин…
***
Шишкин считал, что послала ему этого шляхтича сама судьба. Но он забыл о неисповедимых путях господних. И то, что казалось милостью судьбы, могло на деле быть её проклятием…
***
Москва.
Петро.
Апрель 1605 года.
Петро не пошел к дьяку Патрикееву в Приказ. Коли он ему все расскажет, то хитрый дьяк выставит себя спасителем трона. А ему про себя надобно подумать. Коли доносить на брата, то делать сие с толком.
Петро дождался проезда государыни. Знал он, что ездила Мария Годунова на богомолье. И решил рискнуть, хотя не знал, чем все закончится. Нрава была царица крутого и могла приказать засечь батогами. Ведь знал Петро, чья она дочь.
Впереди бирючи разгоняли народ, приказывая дать дорогу проезду государыни-матери. Петро приготовился.
Проехали мимо конные стрельцы в белых кафтанах европейского типа с петлицам из золотого шнура, в шапках бархатных с высоким колпаком и меховой опушкой. У всех сабли и пистолеты.
Затем показался возок царицы с золотыми орлами на дверцах. С каждого бока возка ехал боярин в дорогой шубе.
Петро метнулся к возку и пал на колени. Конь одного из бояр попятился и тот замахнулся плетью на дерзкого.
Царица увидела все это и приказала остановиться.
– Что там, Семен Елисеевич? – спросила она боярина.
– Батожьем надобно холопа дерзкого! – ответил боярин.
– Погоди, Семен! Чего он стоит на коленях? Спроси его!
Стрельцы схватили Петра и подтолкнули к боярину.
– Кто таков? Как смел?! Холоп!
– Да погоди ты, Семен! – осадила его царица Мария. – Этак он со страху языка лишится. Ко мне его!
Боярин отворил дверцу возка. Мария выглянула наружу. Петра бросили к ногам царицы.
– Кто таков?
– Твой раб, матушка-царица. Петро имя мне недостойному. Прости бога для!
– Чего тебе надобно?
– Упредить хотел, матушка-царица.
– Упредить? – не поняла Годунова.
– Слово и дело знаю государевы. И сказать про то могу лишь тебе!
Боярин Семен схватил Петра за ворот кафтана.
– Дозволь мне его, матушка, в Приказ Разбойный…
– Да отпусти его, Семен Елисеевич! Я сама говорить с ним стану. Доставить его во дворец!
Дверца закрылась, и проезд царицы помчался далее. Рядом с Петром остались боярин Семен и два стрельца.
– Пропала твоя голова, холоп!
– Я токмо услужить хотел матушке-царице.
– Надобно было вести свои в Приказ нести! – сказал боярин.
– Боялся я, что не дойдет до государыни!
Семен Елисеевич засмеялся. Он сменил гнев на милость.
– А ты стало, сам хочешь награду загрести от царицы?
– Не про награду думаю я, боярин, но про жизнь государыни- царицы и великого государя Федора!
– Ох, и рожа хитрая! – вскричал Семен. – Знаю я таких верных! Повидал таких на своем веку. Но коли есть приказ доставить тебя в покои государыни – то будешь там, холоп!
***
Петра доставили в годуновский дворец в покои царицы-матери. Ждать не пришлось совсем. Он заинтересовал царицу, и она хотела знать, что такого может сказать ей этот человек. Ведь решился он на отчаянный поступок. Не каждый рискнет остановить проезд царицы. За такое можно голову потерять. И ежели человек отважился на подобное, то у него есть, что сказать.
Двери отворились, и боярин подтолкнул Петра.
– Иди, чего столбеешь?
Петро вошел. Комната царицы была небольшой. Не любила она большие покои. Еще батюшка её Григорий Лукьянович передал ей это. «В малом покое оно способнее думать, Машенька» говаривал он.
Стены комнаты царицы расписаны яркими цветами. Было много икон в золотых и серебряных окладах. Государыня-мать сидела в заморском обитом красным бархатом кресле с подлокотниками. Рядом был стол, заваленный бумагами.
Она поманила Петра пальцем. Он подошёл и рухнул на колени.
– С чем пришел? – строго спросила она. – Говори!
– Я раб твой Петро. Матушка-царица.
– Говори!
– Измену знаю на великого государя.
Царица побледнела.
– И молвить страшно, матушка-царица, но должен сказать. Братан мой Михайло ездил к самозванцу и имеет от вора поручение на Москве.
– Брат? – переспросила царица.
– Брат, матушка-царица. Но не могу я скрыть того. Ибо верен государю великому Федру Борисычу.
– Так и следует. Не забудет государь твоей службы, Петро. Говори далее.
– Знаю я, матушка-царица, про девицу Отрепьеву, что в застенках томиться.
– Отрепьева?
– Так, матушка-царица. Елена Отрепьева. И она сестра вора и самозванца Юшки Отрепьева. И оную девицу есть повеление самозванца освободить.
– Вот как?
– Боится самозванец, что говорить она учнет и раскроет истину кто он на деле.
Царица усмехнулась.
И так все знают, кто есть самозванец. И сила его вовсе не в том, что не знают кто он. Все бояре из тех, кто переметнулся к нему, знают, что он никакой не царевич. Но служат ему и кланяются ему в ноги!
– Сие не сильно дорого стоит, Петро. Может, еще что скажешь?
– Скажу. Имел Михайло разговор с самим Мнишеком.
– И что говорили?
– Дал Мнишек задание брату. И будет скоро на Москве важный посланец самозванца. Он и станет Елену Отрепьеву спасать.
– Спасать говоришь? – царица задумалась.
– Истинно так, матушка-царица. И может еще какие поручения будут у того посланца.
– Как опознать его ведаешь ли?
– Брат Михайло ведает, матушка-царица.
Она поняла, что этот Петро может ей пригодиться.
– Я награжу тебя за службу, Петро! За верность и за то что крови своей не пощадил ради государя великого!
По её приказу тяжелый кошель с золотом упал к ногам Петра. Тот пал на колени и схватил кошель.
– Здесь триста золотых! – сказала царица. – Великий государь Федор Борисович не скуп!
Петро снова ткнулся лбом в пол, выражая преданность…
