Владимир Буртовой
Беглая княжна Мышецкая
На стене кремля забегали. Стрельцы кричали что-то, свешиваясь глянуть вниз, а казаки тут же стали ловить их на прицел и бить из пищалей. Вновь заработали пушки в боковых башнях, две из них, перекалившись, рванули и покалечили пушкарей. Роман Тимофеев, с опаленными на голове кудрями, чудом остался жив.
– Ага-а! Запахло жареным! – не сдерживая радости, выкрикивал атаман Разин, горячил коня, словно настал уже миг пустить в сражение отборную казацкую конницу, в которой, к сожалению, тоже было так много новоизбранных ратников.
Со стен на бревна стали лить воду, а потом, притащив невесть откуда добытые огромные парусиновые куски, свесили их со стены и принялись беспрестанно поливать, чтобы не затлелись бревна. Степан Тимофеевич поднял глаза к небу, потом обернулся – на востоке уже алело, еще малость – и наступит светлый день. Ну, что же, и день не помеха поджаривать воеводу в его кремле!..
С правой стороны показались три верхоконных. Они гнали по темной дороге, не жалеючи ни себя, ни лошадей.
«Неужто?» – нехорошая догадка резанула сердце Михаила Хомутова и он тихо шепнул Никите:
– Позри, вона от Свияги скачут.
– Вижу! Ты думаешь, от атамана Мишки Ярославцева?
– Не иначе. Вона, Степан Тимофеевич навстречу Лазарку послал.
Действительно, гонцов уже заприметили и тут же к ним поскакал не кто иной, как ближайший помощник атамана Разина Лазарка Тимофеев. Съехались, поговорили, не слезая с запаленных коней, потом все вместе приблизились к Степану Тимофеевичу.
– Борятинский к Свияге подходит, батько, – негромко сообщил Лазарка. – Он уже в десяти верстах от нас. Что делать будем? Как бы рейтарскими полками не ударил по стану прямо с ходу.
– Эх, черти его принесли опять не к часу! Чтоб ему на день задержаться! – и к вестникам повернулся, а на их лицах пыль залепила все морщины, так что и распознать трудно, кто какого возраста. – Всей силой подходит?
– Атаман Ярославцев велел сказать, что впереди идут конные рейтары, пешие в телегах едут, весьма поспешно, должно, прознал воевода Борятинский о приступе к кремлю.
– Старая лиса! Он словно чует, где ему быть надобно! – Степан Тимофеевич поискал глазами, нашел Михаила Хомутова. – Сотник, пошли Никиту на насыпной вал передать Ромашке Тимофееву, чтоб бросал того Милославского и людей бы укрыл в острог. Надобно спешно идти встречь Борятинскому. Скверно получится, ежели он к кремлю проскочит. Московские стрельцы за месяц, поди, крепко поизъелись и припасами потратились, долго не устояли бы супротив войска нашего! – Проследив немного за побежавшим на вал Никитой Кузнецовым, подал знак казакам отойти от кремля и накормить овсом коней.
Дождавшись возвращения с вала Никиты, Михаил Хомутов поспешил со своей полусотней конных стрельцов на постоянное место в полевом стане, поближе к круче над Волгой, чтобы должным образом изготовиться к решающей битве.
Наступило утро субботы 1 октября 1670 года.
2
Из отписки полкового воеводы П. Урусова в приказ Казанского Дворца о действиях войск под командой князя Ю. Борятинского:
«…И сентября ж де в 23 день пришел он к реке Карле, и у реки собрався встретили ево воровские казаки и татаровя, и чюваши, и черемисы, и мордва, учинили с ним бой. И на том бою тех воровских казаков побил и языков взял 18 человек, и тех языков велел посечь и перевешать.
Да сентября ж в 24 день, перешед Карлу речку под татарскою деревнею Крысадаки, воровские казаки и татаровя, и чюваши, и черемисы, и мордва, учинили с ним бой. И он тех воров побил и языков взял 18 человек.
Сентября ж в 27 день под мордовскою деревней Поклоуш, собрався, воры учинили с ним бой. И на том бою тех воровских людей и казаков побил, и языков взято 38 человек, и велел их посечь.
Да сентября в 29 день пришол он к черте в городок Тогаев, и из Тогаева де все люди выбежали к вору Стеньке Разину в Синбирск. И из того городка пошел он во Мшанск, а изо Мшанску пошел к Синбирску по Крымской стороне октября в 1 день, и пришол к Свияге реке до Синбирска за 2 версты. И вор Стенька Разин, собрався с ворами с донскими казаками, и с астраханцы, и с царицинскими и с саратовскими, и с самарскими ворами, и с изменники с синбирскими, и по черте изо всех городов с ворами из разных городов, с татары, и с чувашею, и с черемисою, и с мордвою, с великими силами почел на него наступать. И он де со всеми ратными людьми разобрався и устроясь против вора Стеньки Разина пошел и с ним сшелся сажень в 20-ти, и учинили бой…»
Нервный спазм скрутил спину Михаилу Хомутову, когда он увидел, как по знаку атамана Разина походный атаман Лазарка Тимофеев выхватил саблю, крутнул ею над головой и с криком «Неча-ай!» кинул коня на стену вражеской конницы.
– Неча-ай! – тут же подхватил боевой клич донцов Михаил Хомутов, взмахнул несколько раз саблей над головой, словно разминая мышцы тела, и, не оглядываясь на своих конных стрельцов, следом погнал жеребца, набирая скорость. И сшиблись! Заискрилась от звонких ударов сталь о сталь, захлопали торопливые пистолетные выстрелы почти в упор, когда каждый старается опередить своей пулей пулю врага, и кони, словно озверевшие псы, вставали на дыбы и грызлись, настолько ярость людей передавалась их верным боевым товарищам – коням. Почти в упор бабахнул пистоль, около щеки жикнула пуля, в лицо ударило пороховой гарью, Михаил, не успев охнуть, отбил саблю молодого драгуна, и по этому полуробкому удару понял – новичок в седле, быть может из московских посадских, а может, из даточных черносошенных крестьян по прибору послан в войско.
– Куда лезешь, зелень огородная! – закипая злобой сечи, выкрикнул Михаил – и все же пощадил незнакомого ему человека, сдержал смертельный удар, плашмя огрел по голове, отчего вчерашний малолеток кулем свалился из седла.
Слева и справа, прикрывая своего сотника, секлись Никита Кузнецов, рядом с Никитой сущим бесом в седле вертыхался побратим Ибрагим.
– Та-ак-сяк! Т-а-ак-сяк! – непонятно к чему выкрикивал во всю глотку смуглолицый и горбоносый кавказец и сек тяжелой адамашкой направо и налево. Рейтары норовили уклониться от встречи с его длинной замашистой адамашкой, но не всякому удавалось проскочить мимо страшного в сече горца.
– Миша, смотри! Лазарку обходят! – подал знак беды Никита, а сам так некстати схлестнулся с усатым рейтаром в железной шапке. Никита в седле черту подобен, но и поединщик ему достался бывалый, хлещет саблей с бока на бок, не дает Никите перехватить инициативу. Тут и подоспел Еремей Потапов, скакнув на полконя вперед Кузнецова, он сбоку жиганул усатого по незащищенной шее. Слетела голова в медной шапке, а туловище осталось какое-то время в седле, потом рухнуло под конские копыта.
– Лазарка, держись! – во всю мочь горла закричал Михаил Хомутов, опасаясь, как бы походный атаман, не видя близкой помощи, не дрогнул под натиском насевших трех рейтар.
– Держусь! Не взять им запросто донского казака! – отбиваясь саблей и стреляя левой рукой из пистолей, откликнулся Лазарка, не обращая внимания на кровь, – пулей, кем-то выпущенной справа, ему сорвало кожу на подбородке. – Руби боярских прихвостней!
Михаил Хомутов поддал коню в бока, догнал Лазарку Тимофеева и за пять шагов, опасаясь опоздать, из пистоля жахнул в высокого ростом, ловко управляющего конем ротмистра, который уже обходил походного атамана с правого бока – еще бы несколько секунд…
– Нечай! – ревел за спиной сотника всегда сдержанный и молчаливый Гришка Суханов. У него с головы кто-то ухитрился сбить шапку, и он своими рыжими волосами так резко выделялся среди всадников, которые в невероятной сутолоке вертелись друг около друга, выискивая удобный случай нанести роковой удар саблей.
– Секи-и воеводских псов!
– Бей воров! Бей изменщиков!
Яростная конная сеча шла не более десяти минут, а Михаилу Хомутову казалось, что день уже клонится к вечеру, столь давно носилась смерть над его головой. И вдруг тупой удар в левый бок едва не оказался роковым – только отбил саблю спереди, а тут чья-то прицельная пуля, намеченная ему в живот, ударила в пистоль, сунутый за пояс, срикошетила и ожгла тело.
– Сядь на землю! – медведем рявкнул наскочившему на сотника рейтару Никита Кузнецов и саблей, уже обагренной кровью, наискось полоснул по мундиру. И к Михаилу с тревогой: – Ранен? Тяжело?
– Пустяк, кожу рвануло! Смотри, что это рейтары растекаются надвое? Задумали какую хитрость?
И в самом деле, рейтары, должно быть, не выдержали удара конницы разинцев, подались назад, подставив беззащитные спины разгоряченным сечей казакам. Казаки с радостными криками погнались, но через полверсты рейтары резко отвернули в обе стороны.
– Сто-ой! Сто-ой! – как можно громче закричал Лазарка Тимофеев, таким образом пытаясь остановить разогнавших коней казаков.
– Сто-ой! – заорал не своим голосом Михаил Хомутов, ранее других заметив, как из густых зарослей приречного кустарника плотными рядами начали выходить пешие солдаты иноземного строя – новое войско, для обучения которого царь Алексей Михайлович пригласил иностранцев. Вслед за солдатами на открытое место выкатили пушки.
– Назад! Отходи быстрее! – командовал Лазарка, и сотники конных казаков поспешно поворачивали своих людей прочь от опасности.
Казачья лава начала осаживать коней, поворачивать назад, от реки Свияги… И здесь грянул адский по силе залп пушек и пищалей. Михаил Хомутов непроизвольно вскинул к лицу правую руку с саблей, словно так можно было защититься от смертоносного свинца. Вокруг него повалились на землю несколько всадников, кто именно, он разглядеть не успел, не до того было, другие крутили коней на месте, как бы раздумывая, слушать команду походного атамана или кинуться на железную, казалось, стену солдат в колонтарях[19] и с железными шапками. И десятка три отчаянных казаков, видя, что при развороте конной лавы они все равно окажутся сзади всех и новый залп из пушек сметет их на землю, кинулись к пушкам, чтобы постараться изрубить пушкарей или хотя бы помешать им спешно зарядить орудия, да каких-то двадцати саженей не хватало – ударил повторный залп пищалей, и полегли казаки на землю, почти все вместе с боевыми конями, только три коня, высоко вскидывая головы, помчались прочь вдоль приречных зарослей тальника…
Вымчались из леса свежие рейтары, кинулись на смешавшиеся казацкие ряды, и попятились казаки, оставив под пушечными ядрами и пищальными пулями многих своих товарищей.
– Батька! Батька-а идет! – возликовали конные разинцы, когда увидели, казалось, несметное казацкое войско, идущее под звон литавр с пушками, со знаменами. Это пешее войско, не останавливая шага, осадило воеводских конников плотным залпом, дало возможность конным казакам отойти на фланги, привести себя в порядок и перестроиться для новой атаки лавой.
Бабахнули пушки с той и с другой стороны, ударили пищали, били почти в упор, а потом в яростном остервенении, словно потеряв присущее человеку чувство страха, сошлись в неистовую рукопашную схватку. Сошлись так, как еще ни разу не сходились, положив все без остатка в эту последнюю, казалось бы, резню. Будто не будет не то что дня, но и часа на роздых, на раздумье. Били прикладами, бердышами, били кулаками, секли саблями, полосовали друг другу грудь и живот кинжалами и засапожными ножами, рвали в нечеловеческой злобе горла и глаза, за что удавалось схватить словно закаменевшими от напряжения пальцами. Дрались наверху конные, дрались посередине пешие, добивали друг друга внизу упавшие, и над огромным полем боя стоял неописуемый, как при конце света, должно быть, будет, гул из выстрелов, ржания коней, человеческих криков, проклятий и предсмертных стонов.
Если бы небеса могли не только слышать, но и чувствовать!
И вот, когда чаша весов стала уже клониться на сторону более многочисленного и более яростного в драке войска атамана Разина, случилось то, чего никто не мог даже и предположить. Чей-то душераздирающий крик, словно кнутом не по телу, а по обнаженному сердцу полоснул:
– Батьку уби-и-ли!
И этот крик враз, будто злой рок, вырвал неминуемую победу из рук казацкого войска[20].
Михаил Хомутов, услыхав этот вырвавшийся из чьей-то пронзенной болью души вопль, ударил коня и сквозь дрогнувшие свои же ряды стрельцов кинулся в ту сторону. А там, где с коня упал Степан Тимофеевич, во всю силу кипела резня, ибо то, что здесь творилось, трудно было даже боем назвать. На выручку нежданно сраженного атамана кинулись донские казаки, запорожцы атамана Бобы, Лазарка Тимофеев с ближними к нему казаками, конные татары с Мишкой Ярославцевым и Оброськой Кондаком. Туда же со своей полусотней конных стрельцов врезался и Михаил Хомутов, отбивая рейтар в сторону, давя взбешенными, как и люди, конями пеших солдат и стрельцов воеводы Борятинского: каждому хотелось лично ухватить казачьего атамана и тем получить от государя невиданную для ратника награду.
И пронесся над войском повторный, радостный теперь крик:
– Жив батька! Жив! Сбрехали гады, что батьку убили! Неча-ай!
Но дальние, не зная самой истины, уже дрогнули и начали отходить к острогу, а едва только оторвались от противника, тут сказалось его преимущество в огненном бое: на каждое ружье у казаков воевода имел втрое больше. И пушки, захваченные рейтарами, уже не сдерживали напора воспрянувших духом солдат.
Огрызаясь, раненное в самое сердце несчастьем с любимым атаманом, которого, думалось, и сабля не рубит и пуля не берет, войско частью укрылось в остроге, а частью в обозе, который был заранее, по казацкому обычаю, обнесен неглубоким рвом и валом с частоколом поверху. Не много казаков попали в руки воеводы Борятинского, всего сто двадцать человек, большинство из них раненые или контуженные пушечной стрельбой. И почти всех, оставив только стрельцов из понизовых городов, воевода тут же, на виду товарищей, приказал посечь саблями…
Атаманов есаул Оброська Кондак сыскал Михаила Хомутова среди самарских конных стрельцов, негромко обсуждавших перипетии минувшего сражения, взял за руку и отвел подальше от посторонних ушей – а стояли они теперь на верхней стене против кремля, недалеко от все еще тлеющей и дымящей груды дров под стенами.
– Лазарка Тимофеев мне на тебя указал, сотник, как на человека, готового за атамана голову положить, – а сам смотрит испытующе острым взглядом и будто в раздумье шевелит длинными черными усищами: не исключено теперь, когда атаман тяжело ранен, кому-то от страха захочется и в сторону отбежать, пока жареным не запахло!
– Не только я, но и вся полусотня… – начал было уверять есаула Михаил Хомутов, готовый на любое дело ради атамана.
– За всех не ручайся, сотник. Предают не чужие, свои же, – довольно резко прервал его Оброська Кондак. – Атаману худо от ран, он то и дело теряет сознание, а очнувшись, саблю ищет и в сечу норовит кинуться сызнова… Крестная его матушка Матрена Говоруха теперь хлопочет около него, а ей в подмогу сын ее Яшка да зять Ивашка Москаль, чужих никого и близко не подпускают. Так вот, порешили походные атаманы Лазарка да Ромашка с Ярославцевым отнести Степана Тимофеевича на его струг, там же продолжить лечение.
– Уходим из Синбирска? – удивился Михаил Хомутов. Несмотря на неудачу минувшего дня, он чувствовал, что сражение еще можно выиграть, сил для того достаточно. Да если, к тому же прослышав о приходе к Синбирску воеводы Борятинского, сюда днями подойдет со свежими отрядами с засеки Василий Серебряков или и от походного атамана Харитонова помощь грянет тысяч в десять казаков, то быть воеводе опять битому!
– Не уходим, сотник, а в ночь сызнова запалим дрова и будем жечь кремль. Перебежчики сказывали, что не много у воеводы Милославского в городе воды припасено, там один всего худой колодец, скоро нечем будет на стену поливать. Тут мы и кинемся на кремль. Ну а случись какая негаданная неудача? В сутолоке сражения не просто будет Степана Тимофеевича на носилках из острога на берег выносить. Казаки увидят и вовсе духом упадут, подумают, что атамана спасают донцы, а их хотят бросить на волю воеводам.
– Что мне делать? – нетерпеливо спросил Михаил, готовый выполнить любое поручение, лишь бы облегчить участь войска и атамана, а сам с тоской на сердце успел подумать: «Только бы выжил Степан Тимофеевич, иначе войско и в самом деле страхом наполнится, робость в души войдет».
– Тебе и твоим стрельцам выстроиться цепочкой вдоль волжской кручи и стеречь, чтобы никто не лез к речному спуску до стругов. И чтобы никто не прознал о переносе атамана. Начнут толковать по-всякому, а дурной и вовсе заорет, что атаман войско кинул!
– Когда идти в охрану? – уточнил Михаил Хомутов, в уме прикидывая, хватит ли его полусотни стрельцов закрыть нужное место?
– А как кинутся казаки на приступ кремля или учнут хорошенько поджаривать воеводу, так и понесем атамана в закрытых носилках. С ним в охране будут верные донцы с Мишкой Ярославцевым. Походные атаманы будут с войском кремль добывать и воеводу Борятинского к городу не допускать, чтоб приступу не мешал.
– Уразумел. Сей же час выведу своих стрельцов конно из острога к берегу. Когда изготовитесь переносить Степана Тимофеевича, дайте знак людей выстроить.
На том и разошлись. Созвав своих стрельцов, Михаил Хомутов вышел с ними из острога и расположился недалече, так что виден был и острог, и насыпной вал с башнями, и горы вновь заготовленных дров для примета к кремлю, и струги, ткнувшиеся носами в песок, под стать несчетной гусиной стае, подплывшей к берегу подкормиться. Быстро сгущались сумерки, из острога пошли к насыпному валу и встали за ним тысячи казаков, готовые к последнему – это уже все понимали – приступу. На башни подняли оставшиеся в войске пушки. Ударили первые залпы, и по знаку Лазарки Тимофеева по цепочкам потекли приметные туры – тугие пучки соломы, в которые были заложены порох и сухие щепки для лучшего воспламенения. Теперь уже сами казаки, пометав часть дров в туры, кинули вслед за турами зажженные факелы, вызвав под стенами новое пожарище. Со стены кремля вниз плескали ведрами воду, какие-то мокрые полотнища, стараясь притушить все растущее и растущее пламя, – шла борьба не на жизнь, а на смерть, это понимали обе стороны.
Близилась полночь, когда дозорные казаки вывели из мрака к острогу какого-то человека. Михаил Хомутов тут же подъехал узнать, кто и зачем явился средь стана – казаки держали рейтара, и тот, признав в Хомутове сотника стрельцов, огорошил его:
– Доставьте меня к Степану Тимофеевичу! Государево, то бишь, атаманово слово и дело!
Обыскав рейтара, Михаил Хомутов усадил его на коня и с Никитой Кузнецовым быстро доставил к приказной избе. Степан Разин был еще здесь в окружении казаков, присланных к нему для охраны и посылок. При атамане безотлучно был Левка Горшков с костылем, Ивашка Чикмаз, Мишка Суздалец и Алешка Холдеев для письменных дел. У изголовья, словно две степные каменные бабы древних скифов, стояли с саблями наголо Яков Говоруха и Иван Москаль, а в уголке, около небольшого столика, чем-то занималась сама Матрена Говоруха.
– Кого, сотник, привел? – Степан Тимофеевич лежал на широкой лавке на подушках, чтоб видно было людей. На бледном от потери крови лице лихорадочно горели темно-карие глаза, кудрявые волосы – в легкой испарине. Видно было, что атаману сильно недужилось, хотя Матрена Говоруха и старалась всеми силами травами помочь раненому, подавая разные снадобья.
– Похоже, перебежчик, атаман, – ответил Михаил Хомутов и провел рейтара поближе к постели, следя за каждым его движением: кто знает, вдруг кинется на Степана Тимофеевича? Теперь и доброго удара кулаком по рубленой голове будет достаточно для казацкого предводителя…
– Батюшка атаман, из московских посадских я! Ждем мы тебя, батюшка, на Москве как избавителя от боярской неволи! Многим из нас памятны и восстание во Пскове двадцать лет тому назад, и еще недавние московские бунты «соляной» да «медный»! Не все тогда бунтовавшие повымерли[21]. Но здесь я прибежал упредить тебя, батюшка атаман, что воевода Борятинский выслал полковника Андрея Чюбарова с полком и велел ему, обойдя твой стан, выйти к монастырю и оттуда грянуть на струги. Без струг, дескать, воровскому войску придет погибель, так ругался воевода. А я с поводом полковничьего коня стоял неподалеку, слышал.
– Вышел уже тот полковник?
– С полчаса минуло, как двинулся тот полковник вдоль Свияги. Я в темноте поотстал, да и своротил к вашему стану.
Степан Разин пытался было шевельнуться, но нареченная матушка Матрена, сверкнув на рейтара гневным взглядом, тут же шикнула на атамана тихим, но строгим голосом:
– Не моги ворошиться! Кровища опять хлынет! Пущай хоть малость затянется битое место!
– Мишка, – Степан Тимофеевич подозвал к себе Ярославцева, – не мешкая, собери донских казаков, кои в моем резерве стоят, и мечись к стругам! Буде тот полковник кинется от Свияги к монастырю, секите нещадно… Кто там еще? – забеспокоился атаман, прослышав чьи-то поспешные шаги в сенцах.
В комнату почти вбежал Лазарка Тимофеев, сорвал с головы шапку, глотнул из ковша холодной воды, выпалил одним махом:
– Батька! Воевода Борятинский лезет к городу с Крымской стороны! Там его солдаты иноземного строя! А конных рейтар целит в обход кремля, где наш насыпной вал! – увидел перебежчика, с удивлением двинул только что нахлобученную измятую шапку от вспотевшего лба к темени. – А сей рейтар что здесь делает? Подослан?
Узнав, что перебежчик известил о марше полковника Чюбарова к монастырю, Лазарка шагнул к постели и строгим тоном заявил:
– Тебе, батька, более здесь быть не мочно! Солдаты и рейтары с московскими стрельцами могут ворваться в острог, – и к Михаилу Ярославцеву: – Положите атамана на носилки и живо на струг! Сотник Хомутов, ты знаешь, что тебе делать?
– Да, иду! – коротко ответил Михаил Хомутов, где-то в душе начиная сознавать, что наступил роковой час если не всего похода казацкого войска, то теперешнего сражения за Синбирск. В таком смятении он и вышел на подворье. Под кремлем, будто из адского зева, полыхало пожарище, с южной стороны города уже шла перестрелка с солдатами воеводы Борятинского и с московскими стрельцами, которые вышли из кремля и соединились с пришедшими им на помощь полками. По самому острогу, теперь уже не жалея пороха, били пушки осажденного воеводы Милославского.
– Идемте, други, – созвал Михаил Хомутов Никиту и Еремея, который не выдержал ожидания и приехал тоже к своему сотнику. – Похоже, теперь мы со всех сторон в осаде, так усилился войском воевода Борятинский? И теперь нам не до сдобных калачей, и черному ржаному сухарику будем рады-радешеньки!
– Эко у нас вдруг получилось! – сокрушенно вздохнул Никита, одним махом взлетая в седло. – Как у того упрямого воеводы в присказке, который кричит своему дьяку: «Не делай своего хорошего, а делай мое худое!» Тако и мы – не делаем своего боя, а как воевода нам навяжет. А это чертовски плохо, братцы!
– Вот-вот, – в тон Никите невесело пошутил и Еремей, во тьме чертыхаясь из-за неровной дороги, отчего конь то и дело спотыкался. – Разверстали, да на прежнем и стали! Будто и не бились целый месяц под клятым кремлем!
Михаил, стараясь ободрить друзей, высказал свое соображение:
– Не совсем здесь по-прежнему, дружище Ерема! Месяц назад мы одни подошли к Синбирску с немногими силами, а теперь наши походные атаманы вона куда залетели! Мало не под Москвой бьются!
– То так, – согласно поддакнул Никита, а в голосе чувствовалось сильное разочарование теперешним состоянием войска. – Да кабы они в эту ночь сюда слетелись атаману в подмогу! Эх и настрогали бы мы из здешних воевод тонких лучинок!
Быстро расставив своих конных стрельцов так, чтобы перекрыть голое место от острога до спуска к Волге, Михаил ждал, когда на носилках пронесут атамана. Через десять минут прошла с корзинами снадобий сгорбленная, вся в черном Матрена Говоруха, ей помогал нести корзинки сын Яшка, затем прошли десятка два самых доверенных атамановых донцов, которые были с ним еще в знаменитом персидском походе, за ними четверо казаков пронесли носилки – атамана укрыли рядном, так что со стороны и не приметишь, кого несут. За атаманом пронесли еще десятка два пораненных, в том числе и Левку Горшкова. Правда, этих рядном не укрывали. Спустя малое время несколько сот конных казаков наметом ушли к монастырю и пропали в темноте.
К Михаилу Хомутову подъехал Оброська Кондак, нервно осмотрелся по сторонам, задержав взгляд на насыпном валу, где шла яростная пальба из пищалей с обеих сторон, и передал повеление от Лазарки Тимофеева:
– Спускайтесь к монастырю. Чу – там пальба началась, похоже, полковник Чубаров и в самом деле уже на подходе к стругам! Будем всем войском отводом отходить к стругам. Поспешайте!
– За мной! – негромко сказал Михаил Никите и Еремею и поскакал вдоль цепочки своих стрельцов, забирая их с собой, чтобы уже пеши спуститься по круче к волжскому берегу.
А за спиной в зареве пожарища под кремлевской стеной разгорелось кровавое сражение. Солдаты воеводы Борятинского штурмом ворвались через частокол в острог, били залпами из пищалей по плохо вооруженным казакам, не давая им возможности приблизиться большим числом и ввязаться в рукопашную драку. Воспрянули духом и обозленные голодным сидением в осаде стрельцы воеводы Милославского. Не заботясь теперь более об удержании Синбирского кремля, они отворили ворота и хлынули через ров к острогу, забросав его зажигательными бомбами. А со стороны Казанской дороги по казакам, изготовившимся к приступу кремля от насыпного вала, ударили конные рейтарские полки. И всякий раз, когда во главе своих походных атаманов казаки кидались в рукопашную сшибку, рейтары тут же отходили, стрельцы Милославского били залпами, не допуская до себя близко. Вдобавок ко всему за спиной войска у монастыря тоже вспыхнула жестокая перестрелка – это полк Чубарова наступал на казацкие струги.
И дрогнуло малооружное, почти не обученное казацкое войско. Поначалу организованно, а потом разрозненными группами потекли в разные стороны – из острога стали пробиваться на запад, к засечной черте, от насыпного вала хлынули к берегу, а кто оставался в остроге, те, охваченные со всех сторон огнем, гибли в драке со стрельцами; горел частокол, горели подожженные стрельцами дома и дворовые постройки.
Видя, что рейтары густо бегут от темного в ночи монастыря, сбивая слабые казацкие заслоны, и вот-вот достигнут берега, и тогда им всем погибель, Михаил Хомутов громко крикнул своим стрельцам:
– Всем в струги! Быстро! Хватай весла! Никита, все, кто с пищалями, на корму живо! Пали по рейтарам, чтоб не вязались!
Самаряне вскочили в ближний струг, к ним уже успели впрыгнуть с десяток чужих казаков, разобрали весла и ударили ими по воде. Кто-то охнул и с пулей в голове ткнулся лицом в палубу, кто-то в ответ пустил в освещенных луной рейтар ответные пули… Оторвавшись от береговой кромки, погнали вслед другим стругам, подстегиваемые частой и уже не опасной на расстоянии стрельбой вослед.
Лукавил против истины в своей отписке полковой воевода Петр Урусов, лукавил, конечно, со слов воеводы князя Юрия Никитича Борятинского, что, прознав о движении полка Чубарова к монастырю, близ которого у берега стояли струги, Степан Разин «в память не пришел и за 5 часов до свету побежал в суды с одними донскими казаками. И астраханцев, и царицынцев, и саратовцев, и самарцев покинул у города и их обманул, а велел де им стоять у города и сказал им, будто пошел на твоих, великого государя, ратных людей, которые были с князем Юрием Никитичем Борятинским. И как он, вор Стенька, побежал от Синбирска в судах, и он де князь Юрий Никитич, с конными людьми вышел на поле и стал около города, а пехоту пустил на обоз вора Стеньки Разина и в острог. А окольничий и воевода Иван Богданович Милославский со всеми твоими великого государя ратными людьми вошел в острог же, и воров и изменников, которые под городом были в остроге, побил наголову да языков взял более 500 человек. А которые де пробивались к судам, и тех в Волге всех потопил. А было де с вором Стенькою воровских людей и казаков с черты и из уездов с 20 000…».
Лукавство воевод объяснимо желанием очернить атамана предательством, чтобы впредь ему на слово веры не было среди простого люда. В своем показании очевидец и участник этих боев Г. Трофимов, сообщивший сведения о перебежчике рейтаре в канун решающего сражения, на спросе сказал: «И вор де Стенька пометался в струги с лехкими людьми. А остальные шли к стругам отводом…»
Другой свидетель показал, что на Самаре Степан Разин оставил «пристальных людей», стало быть, не одни донские казаки ушли из-под Синбирска, но и те, кто к нему «пристал», т. е. те же самарские, саратовские, царицынские и других городов стрельцы и посадские. А иные ушли со Степаном Тимофеевичем и дальше, до Царицына и до Астрахани.
