Владимир Исаев
Книга о счастье
© Владимир Исаев, 2025
ISBN 978-5-0065-9975-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Вспомнить всё.
Мир ударил в его сознание не взрывом света, не криком роженицы, а скорее – вязким, булькающим шлепком. Словно его вытолкнули из темной, теплой реки в мутный пруд. Глаза, веками не видевшие ничего, кроме утробной тьмы, с трудом сфокусировались. Размытые пятна света постепенно обретали форму. И вот, перед ним, качалось и переливалось… что-то. Зеленоватая, вязкая жидкость, словно застоявшаяся болотная вода, но в ней, как живые искры, плясали солнечные зайчики. Не просто зайчики, а целые россыпи золотых пылинок, танцующих в густой и мокрой атмосфере.
В этой мути, как первые, робкие мысли в хаосе первозданного разума, мелькали… тени. Смутные, продолговатые силуэты, скользящие с неторопливой, царственной грацией. Рыбы. Но не просто рыбы, нет. Это были… символы. Архетипы, выплывшие из глубин коллективного бессознательного. Пращуры, наблюдающие за ним из толщи вечности. Каждая чешуйка – осколок древней, уснувшей звезды, каждый плавник – медленный, величавый взмах крыла времени.
Они плавали лениво, словно мысли Бога в состоянии глубокой дремы, и в их безмолвном, гипнотическом танце он вдруг увидел… всё. Не просто увидел, а почувствовал. Кожей, каждой клеткой, самой своей новорожденной душой.
Миллиарды нейронных связей, дремавших в его еще не обжитом мозгу, вспыхнули разом, как грандиозный фейерверк в бархатной ночи. Это был не просто аквариум, нет. Это был… космос в капле воды. Вселенная, свернутая в стеклянную коробку. Он увидел хаос первобытного океана, из которого, пенясь и клокоча, вынырнула жизнь. Увидел первых амфибий, робко выползающих на скользкий берег, увидел громадных динозавров, топтавших влажную землю, увидел мохнатых мамонтов, бредущих сквозь ледяные пустыни, увидел… людей. Бесконечную вереницу лиц, эпох, цивилизаций, войн и любви. И в конце этой вереницы, как логическое завершение всего этого космического спектакля, увидел… себя.
Прошлые жизни, как кадры старой, заезженной кинопленки, пронеслись перед его внутренним взором. Он был воином, рубящим врагов тяжелым мечом, он был поэтом, шепчущим сладостные стихи в ухо прекрасной деве, он был бродягой, скитающимся по пыльным дорогам, он был королем, восседающим на золотом троне, он был нищим, просящим милостыню на паперти храма, он был страстным любовником и хладнокровным убийцей. Каждая жизнь – лишь песчинка в бесконечном потоке времени, и все они, как капли воды в океане, сливались в одно – в него. В это крошечное, беспомощное, только что родившееся существо, которое сейчас смотрело на аквариум и помнило. Помнило все.
Он понял структуру космоса. Не как сухую схему на бумаге, не как заумную формулу из учебника по физике, а как живое ощущение. Как пульсацию собственного сердца, как ритмичное дыхание легких, как неустанное движение крови по вена. Вселенная – это живой, дышащий организм, и он – ее крошечная, незаметная клетка. Маленькая, незначительная, но необходимая. Звездная пыль, случайно обретшая сознание. Мгновение вечности, заключенное в хрупком, временном теле ребенка.
Он понял всё. Смысл жизни, тайну смерти, природу бытия, иллюзорность времени, вечность души… Все ответы разом обрушились на него, как лавина откровений, как неудержимый поток космического знания. Он был просветлен. Он достиг нирваны. Он был… Богом. В крошечном, вонючем, новорожденном тельце билось сердце вселенной. «Так вот оно что,» – подумал он, с неожиданной для новорожденного четкостью мысли. «Вот она, истина в последней инстанции. А все эти философы, мудрецы, пророки… чего они мучились? Нужно было просто родиться и посмотреть на рыбок.»
И вдруг… тепло. Влажно. Липко. Неприятно. В миг исчезнувшего блаженства он не заметил наступающей катастрофы. Но теперь она явилась во всей своей физиологической мерзости.
Реальность вернулась грубо и неотвратимо: космос схлопнулся до размеров мокрой пеленки. Вечность съежилась до острых коликов в животе. Нейронные связи оборвались, как нити прогнившей паутины, разорванные грубым ветром бытия. Бог исчез и растворился в запахе мочи.
«Буээээ!» – раздался оглушительный рев, полный обиды, разочарования, космической тоски и банального физиологического дискомфорта. Мир снова стал простым и понятным: мокро, холодно, голодно, больно. И хочется кричать. Кричать во все горло, требуя немедленного устранения всех этих непонятных и неприятных ощущений. «Где моя нирвана? Где мое космическое просветление? Верните меня обратно в аквариум!» – безмолвно вопил он, захлебываясь собственными соплями.
Мать, появившаяся словно из ниоткуда, подхватила его на руки, убаюкивая нежными словами и оперативно меняя источник всех бедствий. Запах аммиака, назойливый и земной, окончательно вытеснил из хрупкой памяти ароматы звездной пыли. Тепло материнских рук, уютное и безопасное, заглушило далекое эхо вечности. Аквариум остался в стороне, забытый и непонятый символ утраченного рая.
Мгновение озарения угасло, как искра, упавшая в вязкое болото повседневности. Ребенок снова стал просто ребёнком. Чистым листом, готовым к новым, земным впечатлениям. Космическая симфония сменилась банальной колыбельной, монотонной и усыпляющей. И он уснул, забыв о вселенной, о прошлых жизнях, о рыбах, о Боге… Забыв всё. Словно компьютер, перезагруженный после системного сбоя, он вернулся к заводским настройкам. Память о космическом опыте была стерта безвозвратно.
Остался только запах мокрых пеленок и смутное, ускользающее ощущение… чего-то важного, чего-то потерянного, чего-то, что было так близко и так быстро исчезло. Словно сон, яркий и захватывающий, который ускользает из памяти сразу после пробуждения, оставляя лишь легкую тень недоумения и неясного сожаления. И иногда, в тихие минуты бессонницы, лежа в темноте, он будет чувствовать это неуловимое прикосновение вечности, как слабый отголосок давно забытой мелодии.
И так начинается жизнь. С крика, с дерьма, с забвения. И так, наверное, заканчивается. С крика, с дерьма, с забвения. А между этими двумя криками – короткое, мутное, полное иллюзий и разочарований существование. И лишь иногда, в редкие мгновения просветления, нам кажется, что мы что-то понимаем. Что мы что-то помним. Что мы – не просто дерьмо в пеленках, а часть чего-то большего. Чего-то… космического. И тогда, на миг, мы чувствуем себя богами. Или, по крайней мере, чем-то большим, чем просто куском мяса, обреченным на тлен.
Но потом снова крик. Снова дерьмо. Снова забвение. И так – до следующего мгновения озарения. Если оно вообще случится. Или мы так и проживем всю жизнь, барахтаясь в болоте повседневности, так и не вспомнив о космосе, который плещется прямо перед нашими глазами, в каждой капле воды, в каждом движении рыбки в аквариуме. И только в самый последний момент, перед тем как окончательно погрузиться во тьму, мы, возможно, снова увидим этот аквариум, увидим этих рыбок, и на мгновение вспомним… всё. А потом – снова забвение. Вечное и окончательное.
Встреча
Вечер был поганый, как и большинство вечеров. Дождь лил как из ведра, пробивая дыры и без того в паршивом асфальте. Я сидел в баре «Последний шанс», заливая тоску дешевым виски. Бар был полон таких же отбросов, как и я – неудачников, пьяниц, и тех, кто просто потерял надежду. Обычная публика для места с таким названием.
Я потягивал виски, глядя, как капли дождя стекают по грязному окну, и думал о том, как все это ужасно. Жизнь, работа, люди – все казалось какой-то грязной шуткой, которую кто-то сыграл над тобой. И виски – единственное, что хоть как-то помогало пережить этот цирк.
Вдруг дверь бара распахнулась, и внутрь вошел тип. Не то чтобы он был каким-то особенным, нет. Одет был как обычный мужик – старые джинсы, помятая кожаная куртка, кепка надвинута на глаза. Но что-то в нем было… странное. Он не то чтобы светился, нет, но вокруг него как будто было какое-то… спокойствие. Слишком спокойное для этого места.
Он подошел к стойке, сел рядом со мной и заказал себе… воду. Воду, блин, в «Последнем шансе». В месте, где даже тараканы пьют виски. Бармен, старый толстяк с красным носом, посмотрел на него как на идиота, но налил воды.
Я покосился на этого типа. Что-то меня в нем зацепило. Может, это спокойствие, может, эта вода… В любом случае, в этом месте нечасто встретишь что-то интересное.
– Новенький? – спросил я, глотнув виски.
Он повернулся ко мне. Улыбнулся. Улыбка была… добрая, что ли. Слишком добрая для этого места. И глаза… глаза у него были странные. Как будто видели тебя насквозь, до самого дна.
– Можно и так сказать, – ответил он. Голос у него был тихий, спокойный. Как будто он говорил с тобой не из бара, а откуда-то издалека.
– И что привело тебя в это дерьмо? – спросил я, кивнув на бар.
– Искал тебя, – ответил он просто.
Я чуть не поперхнулся виски. Меня? Он искал меня? Кто он, черт возьми, такой?
– Меня? – переспросил я. – Ты меня знаешь?
– Конечно, – улыбнулся он снова. – Я знаю всех.
Ну, это уже начинало попахивать дуркой. Всякие психопаты сюда иногда заходят, не впервой. Но в этом типе не было ничего от психа. Наоборот, он был слишком… нормальный. Слишком спокойный.
– И кто ты такой? – спросил я, прищурившись.
Он помолчал немного, глядя на меня своими странными глазами. А потом сказал:
– Я – Есть Я.
Я чуть не засмеялся ему в лицо. «Я – Есть Я». Ну и шутник. Хотя… в его глазах не было ни капли шутки. Только… что-то еще. Что-то, что заставляло меня замолчать.
– И что, – сказал я, стараясь сохранить иронию в голосе, – «Я – Есть Я» делает в «Последнем шансе», заказывая воду?
– Наблюдаю, – ответил он. – Смотрю, как вы тут живете.
– Живем? – усмехнулся я. – Это ты называешь жизнью? Сидеть в этом баре, пить дешёвое виски, и ждать, когда это всё закончится?
– А что ты ждешь? – спросил он.
– Не знаю, – пожал я плечами. – Наверное, смерти. Или чего-нибудь еще хуже.
– А счастья? – спросил он.
Счастья? Вот уж чего я точно не ждал. Счастье – это для богатых, для дураков, для тех, кто не понимает, как устроен этот мир. Счастье – это сказка для детей.
– Счастье? – переспросил я. – Ты шутишь? В этом баре нет места для счастья. Здесь только боль, разочарование, и… и виски.
– А ты искал счастье? – спросил он.
– Искал? – я усмехнулся. – Да я всю жизнь ищу что-то, что хотя бы отдаленно напоминает счастье. И что нашел? Ничего. Пустоту…
– Может, ты искал не там? – сказал он.
– А где надо искать? – спросил я, раздражаясь. – В церкви, что ли? Или в книжках по психоанализу? Или, может, в лотерейном билете?
– Может, внутри себя? – сказал он тихо.
Внутри себя? Ха! Внутри меня только дыра. Черная дыра, которая пожирает все хорошее, что еще осталось. Внутри меня нет ничего, кроме боли и злости.
– Внутри меня – дерьмо, – сказал я. – И ничего больше.
– Ты уверен? – спросил он, глядя мне прямо в глаза.
Я посмотрел в его глаза. И вдруг… вдруг я увидел в них что-то. Не знаю, что именно. Может, сочувствие. Может, понимание. Может, что-то еще. Но что-то такое, что заставило меня замолчать.
– Не знаю, – пробормотал я. – Может, и нет.
– А если попробовать поискать? – спросил он. – Внутри себя. Может, там есть что-то еще, кроме дерьма?
– И что я там найду? – спросил я. – Бога, что ли?
Он улыбнулся. И в этот раз улыбка была… другая. Как будто он знал какой-то секрет. Как будто он знал ответ на мой вопрос.
– Может быть, – сказал он. – Может быть, и Бога.
Я посмотрел на него. На его спокойное лицо, на его добрые глаза, на его воду в стакане. И вдруг… вдруг меня пронзила мысль. Безумная, нелепая мысль. Но почему-то… почему-то она казалась мне… возможной.
– Ты… – начал я, и голос у меня дрогнул. – Ты… Бог?
Он не ответил сразу. Просто смотрел на меня, улыбаясь. А потом… потом он кивнул. Тихо, едва заметно. Но кивнул.
Я остолбенел. Бог. Передо мной сидит Бог. В баре «Последний шанс», заказывает воду, и разговаривает со мной, пьяницей и неудачником. Это… это же бред. Это невозможно. Я, наверное, сошел с ума. Виски, уродская жизнь, все это вместе… Может, я просто сплю, и мне снится этот кошмар.
Но он сидел передо мной. Реальный, как этот бар, как этот виски, как этот дождь за окном. И смотрел на меня своими добрыми, всевидящими глазами.
– Я… я не понимаю, – пробормотал я. – Что ты… что ты здесь делаешь? В этом… месте? Со мной?
– Я всегда здесь, – ответил он. – Я всегда с тобой. Просто ты не всегда меня видишь.
– Но… почему? – спросил я. – Почему ты… такой? Не в облаках, не в храме, а здесь, в баре, в куртке и кепке?
– А где мне еще быть? – спросил он. – Разве не здесь живут те, кому я нужен больше всего? Разве не здесь, в боли и отчаянии, люди ищут меня?
Я посмотрел вокруг. На пьяных мужиков, на проституток в углу, на бармена с красным носом. Да, наверное, это место – самое подходящее для Бога. Место, где все потеряли надежду, где все ищут спасения.
– И что ты им предлагаешь? – спросил я. – Спасение? Вечную жизнь? Счастье?
– Я предлагаю им… себя, – ответил он. – Я предлагаю им… любовь. Я предлагаю им… выбор.
– Выбор? – переспросил я. – Какой выбор? Выбор между дерьмом и еще большим дерьмом?
– Выбор между тьмой и светом, – ответил он. – Выбор между отчаянием и надеждой. Выбор между смертью и жизнью.
– И какой же правильный выбор? – спросил я.
– Правильного выбора нет, – ответил он. – Есть только твой выбор. То, что ты выбираешь для себя.
– А если я выберу дерьмо? – спросил я. – Если я выберу отчаяние и смерть?
– Тогда это будет твой выбор, – ответил он. – И я буду уважать его. Но я всегда буду рядом. Готовый помочь, если ты передумаешь.
– И ты не накажешь меня? – спросил я. – За все, что я натворил в своей жизни? За все грехи, за все ошибки?
– Наказание – это не моя работа, – ответил он. – Наказание – это то, что вы делаете сами с собой. Я же здесь для другого. Я здесь, чтобы любить. И чтобы прощать.
– Прощать? – переспросил я. – Даже меня? Даже после всего этого?
– Особенно тебя, – улыбнулся он. – Особенно после всего этого. Ведь ты – один из моих любимых. Просто… заблудился немного.
Я посмотрел на него. На его улыбку, на его глаза, на его воду в стакане. И вдруг… вдруг что-то сломалось внутри меня. Лед, который сковывал мое сердце, начал таять. Боль, которая мучила меня всю жизнь, начала отступать. Надежда, которую я давно похоронил, начала прорастать.
– Я… – начал я, и голос у меня снова дрогнул. – Я хочу… я хочу выбрать свет. Я хочу выбрать надежду. Я хочу… жить.
– Тогда выбирай, – сказал он. – Выбирай прямо сейчас…
Записка в гараже
Глава I
Весна в Спокойном в этом году запаздывала. Не то чтобы город жил в вечной мерзлоте, но воздух оставался зябким, солнце, хоть и поднималось выше, грело неохотно, словно через толстое матовое стекло. Деревья стояли угрюмые, в ожидании тепла, почки лишь намекали на скорое пробуждение, но общего ликования, весеннего разгула еще не чувствовалось. Игорь Павлов, инженер тридцати шести лет, как и многие жители Спокойного, чувствовал эту замедленную весну всем своим существом. Она отражала его собственное внутреннее состояние – ожидание перемен, но без уверенности в их скором наступлении.
Выходные он проводил в гараже. Кирпичный, добротный, еще отцовский, он стоял особняком от типовых гаражных коробок, словно осколок ушедшей эпохи, когда гараж был не просто стоянкой для машины, а чем-то большим – мастерской, клубом, убежищем. Для Игоря, унаследовавшего его вместе с отцовской «Нивой», гараж стал именно убежищем. Местом, где можно было отвлечься от монотонности рабочих будней, от негромкого, но постоянного недовольства матери порядком в квартире, от пустоты вечеров, которую не заполняли ни телевизор, ни книги.
В гараже пахло смесью запахов, знакомых с детства: бензин, отработанное масло, резина старых покрышек, пыль, осевшая на полках и инструментах, и еще какой-то особый, гаражный дух – смесь металла, дерева и времени. Игорь не был фанатом автомобилей, скорее – прагматиком. «Нива» служила верой и правдой, и он поддерживал ее в рабочем состоянии, но без особого энтузиазма. Настоящая ценность гаража для него заключалась в другом – в возможности уединения.
В этот раз он решил разобрать дальнюю полку, заваленную всяким хламом. Отец, при всей своей аккуратности, любил складировать «на всякий случай». Игорь знал, что большая часть этого «случая» никогда не наступит, но рука не поднималась сразу все выбросить. Разбирая коробки с какими-то старыми запчастями, банками с засохшей краской, мешками с ветошью, он наткнулся на что-то помятое, бумажное, завалившееся за деревянную перегородку.
Развернул. Обычный листок, вырванный из ученической тетради в клетку. Бумага пожелтела от времени, края обтрепались, чернила выцвели, но слова, написанные когда-то ровным, округлым почерком, читались отчетливо: «На Новый год я здесь. Ожидайте. Об этом совсем необязательно знать другим людям.»
Игорь замер, уставившись на записку. Простые слова. Даже слишком простые, почти бессмысленные. Но что-то в них зацепило, словно тихий звонок из прошлого. «На Новый год… здесь… в гараже?» Странное сочетание. В голове словно промелькнула искра, и тут же, как старая пленка на экране, начало проявляться воспоминание. Темный зимний вечер, снег, неспешно падающий крупными, тяжелыми хлопьями, фонарь, бросающий желтый свет на заснеженные ворота гаража, и полоска теплого света, льющегося из приоткрытой щели.
Он вспомнил. Давно это было. Лет пятнадцать, а может, и больше. Сразу после института, вернувшись в Спокойный, он жил с родителями. Тот Новый год выдался на редкость морозным, под тридцать градусов. 31 декабря, отец, заядлый рыбак, уехал на зимнюю рыбалку с друзьями. Мать, как всегда, хлопотала на кухне, готовясь к праздничному столу. А Игорь, не находя себе места в предновогодней суете, сбежал в гараж.
Мотоцикл «Урал» – старая отцовская гордость, пылился в углу под брезентовым чехлом. Игорь решил покопаться с ним, попытаться завести это советское чудо техники. Не то чтобы он всерьез собирался ездить на «Урале», скорее, это был повод занять себя чем-то в ожидании праздника.
В гараже было холодно, даже с включенным обогревателем «ветерок». Игорь оделся потеплее, включил старый радиоприемник, настроив его на волну «Ретро FM», и погрузился в разборку карбюратора. Мелкие детали блестели в слабом свете лампочки, пальцы зябли даже в перчатках. За окном мела метель, ветер завывал в щелях ворот, но в гараже было свое особое тепло и уют, пахло бензином и звучала ненавязчивая музыка прошлых лет. Ощущение оторванности от мира, от праздничной суеты, от всех проблем и забот. Только он, мотоцикл и тихая музыка.
И тут постучали. Тихо, робко, почти неслышно за шумом ветра и музыки. Игорь сначала даже не понял, подумал, показалось. Но постучали снова, настойчивее, увереннее. Он отложил инструменты, вытер руки ветошью, подошел к воротам и приоткрыл их.
На пороге стояла девушка. Совсем незнакомая. Худенькая, невысокая, вся закутанная в темное пальто, шапка сползла на лоб, из-под нее виднелись темные пряди влажных от снега волос. Щеки румяные от мороза, нос красный, глаза большие, темные, испуганные и в то же время какие-то отчаянные. Ресницы в инее.
«Извините, – тихо сказала она, голос дрожал от холода, – у вас тут свет горит… Можно немного погреться? Я совсем замерзла…»
Игорь растерялся. Девушки в их гаражах как-то не водились. Тем более в новогоднюю ночь, в такой мороз. Это было настолько неожиданно, что на мгновение он подумал, что ему мерещится.
«Конечно, заходите, – сказал он, отодвигаясь в сторону. – Тут не очень жарко, но обогреватель работает. И чай есть в термосе.» Он сам удивился своей собственной расторопности. Обычно в таких ситуациях он терялся и не знал, что сказать.
Она вошла, нерешительно переступив порог, огляделась недоверчиво. Гараж, как гараж. Инструменты на стенах, верстак, запчасти в коробках, мотоцикл под чехлом. В углу стоял раскладной стул, на нем брошенная куртка Игоря. Воздух теплее, чем на улице, но все равно прохладно.
«Спасибо, – сказала она еще раз, тише чем в первый раз, опускаясь на край верстака, словно боясь запачкать пальто. – Я просто немного заблудилась… И холодно очень…» Зубы стучали.
Игорь присмотрелся к ней внимательнее, пока она оглядывалась. Лицо у нее было приятное, даже красивое, несмотря на замерзший вид. Тонкие черты, высокий лоб, аккуратный нос. Глаза большие, темные, с какой-то недетской грустинкой. На шее – ярко-голубой вязаный шарф, единственное яркое пятно на фоне темного пальто. Шарф был крупной вязки, мягкий на вид, и как-то не сочетался с ее одеждой, словно единственная теплая вещь, которую она смогла найти.
«Вы местная?» – спросил Игорь, чтобы как-то разрядить неловкое молчание, заполнить тишину, которая внезапно стала слишком густой.
Она покачала головой, не сводя глаз с пола. «Нет. Я проездом… К родственникам ехала, да автобус сломался. Недалеко отсюда… Вот и бреду теперь пешком… Не знаю, где я…»
История звучала странно и была какой-то даже неправдоподобной. Но девушка выглядела действительно уставшей и замерзшей, и в ее глазах стоял настоящий страх. Да и что ему терять? Новогодняя ночь, пустой гараж, незнакомая девушка – все как-то необычно, не по-спокойненски. Словно сон на яву.
«Может, чай хотите?» – снова предложил он, уже более уверенно. – У меня тут термос есть. Горячий.»
Она подняла глаза, улыбнулась робко, первый раз за все время их короткого знакомства. Улыбка у нее была светлая, немного грустная, но очень обаятельная. В ней было что-то беззащитное и притягательное одновременно.
«Не откажусь… Спасибо…»
Игорь налил чай в термокружку, протянул ей. Она взяла дрожащими пальцами, обхватила кружку ладонями, прижала к щекам, закрыла глаза. Потом сделала маленький глоток, задержала во рту, словно пытаясь согреться изнутри.
«Спасибо, – сказала она тихо, открывая глаза. – Как же хорошо…» В голосе появилось тепло, дрожь немного утихла.
Они молчали некоторое время, каждый думая о своем. Ветер за стенами гаража не утихал, снег все шел, стучал по крыше, заметал щели в воротах. В приемнике зазвучала какая-то старая песня про любовь, грустная и мелодичная.
«Меня Игорь зовут, – сказал он наконец, решив нарушить затянувшееся молчание. – А вас?»
«А меня… – она замялась на секунду, словно забыла собственное имя, или не хотела его называть. – Меня зовут Наташа.»
Наташа. Простое имя. Как и сама девушка. И в то же время что-то в ней было необычное, загадочное. Особенно эти большие темные глаза, смотрящие как-то вглубь тебя, словно пытаясь прочитать твои мысли, увидеть то, что скрыто за внешней оболочкой.
Они разговорились. Сначала неловко, невпопад, потом все свободнее и откровеннее. Говорили обо всем и ни о чем. О погоде, о Новом годе, о жизни в провинции. Наташа рассказывала что-то невнятное о своей работе, о родственниках, к которым ехала, но избегала конкретики, уходя от деталей. Игорь тоже что-то говорил о своей работе на заводе, о мотоцикле, о гараже, о своей скучной и размеренной жизни. Разговор тек неровно, с паузами, с неловкими улыбками, с случайными касаниями рук, когда брали кружки с чаем. Но в этой неловкости было что-то особенное, какое-то скрытое напряжение, как перед чем-то важным, неизбежным. Словно два случайных путника, встретившиеся на перекрестке судеб в метель и темноту новогодней ночи.
Время летело незаметно. Чай в термосе закончился. В приемнике начали транслировать новогоднее обращение президента, с помехами и треском пробивающееся сквозь метель. Наташа вдруг встрепенулась, словно очнулась от забытья.
«Ой, уже скоро Новый год, – сказала она с удивлением, глядя на радиоприемник. – А я тут у вас засиделась… Мне надо идти…» В голосе звучало неуверенность, сомнение. Куда идти в такую метель и темноту, она сама не знала.
«Да куда вам торопиться в такую погоду, – сказал Игорь, почувствовав неожиданную тревогу при мысли о ее уходе. – На улице метель не утихнет до утра. Может, останетесь до утра? Переждете метель. А утром уже видно будет, как добраться до ваших родственников.»
Наташа задумалась на секунду, посмотрела на Игоря прямо в глаза. И в этом взгляде было что-то такое… что-то не высказанное, но понятное обоим. Словно немой вопрос и немой ответ одновременно. И доверие, и недоверие, и надежда, и отчаяние. Целая гамма невыраженных чувств.
«Хорошо, – сказала она тихо, опуская глаза. – Я останусь.»
