Владимир Орестов
Удар в перекладину
С трудом оторвав взгляд от напитков, Дима наконец посмотрел на сидящих за столом.
Осел и козёл в совершенно одинаковых вечерних фраках, петух в широкополой шляпе с дыркой для гребня, возрастной черепах в галстуке-бабочке, лис, енот, орангутанг, лев, тигр, рысь, единорог и фламинго. Всего одиннадцать существ и два свободных места. Одно по центру, другое с краю.
Петух, увидев Диму, что-то неразборчиво прокукарекал и требовательно ткнул крылом в стул на краю стала.
Дима сделал несколько шагов, в левом кармане что-то зазвенело. Он остановился, запустил руку…
…Какие-то монеты?
И тут он всё понял. Ещё раз пересчитал выжидающих зверей, игнорируя их призывные крики. Нет, он ошибся – одиннадцать. С ним – двенадцать. И ещё пустой стул в середине…
Дима сглотнул, огляделся в панике по сторонам, стараясь избегать даже взгляда на пустующий стул, вывалил из левого кармана монеты (те серебряным ручейком запрыгали по каменному полу) и бросился бежать куда глаза глядят.
Глава 4
ВИКТОР
Трамвая не было. Не было и барсучихи.
Магазин был, но в него Виктора сейчас не тянуло.
Гораздо сильнее его интересовал сквер.
Снова изменился памятник.
Когда-то здесь стояла помесь рака и скумбрии, превратившаяся в девушку с чашей, до этого – Виктор смутно помнил – уродливый худой лев. Теперь же постамент был явно посвящён гражданской войне: на нём располагались черепаха в тельняшке и бескозырке, енот с ружьём на перевес и удивительно большеухий кролик в кожанке, целящийся куда-то в сторону Виктора из маузера.
Перед памятником гуляли звери и люди в большом количестве.
Больше всего здесь было зверят, но были и человеческие дети. Но ни одного знакомого лица он правда не заметил. Её, разумеется, тут не было….
– Аккуратнее! – Виктор в последний момент подхватил споткнувшегося о его ноги тигрёнка. Тот махнул полосатым хвостом и помчался дальше. За ним гналось сразу трое зайчат с криками «Чур! Вода!» и внезапно «Электроподстанция!»
Виктор предположил, что Электроподстанцией звали Тигрёнка. В этом городе он встречал вещи и страннее.
Он прошёлся вокруг памятника, старясь не слишком мешать детворе в её играх. Лица, морды, лица… Нет, сто процентов, ни одну из многочисленных мамаш он не знал.
Надо было возвращаться к трамвайной остановке, но вместо этого он уселся на свободную скамью и принялся лениво наблюдать за детьми.
Двое козлят, опоссум, спаниель и русый мальчик лет пяти прыгали через скакалку. Неподалёку рысёнок и львёнок играли в классики. В тени памятника очень молодой, но уже огромный по сравнению с остальными, верблюд стоически претерпевал щипки и укусы совсем маленьких зверят, ползавших по нему. За оградой обнаружился и папа-верблюд. Он одобрительно наблюдал за сыном, пожёвывая жвачку. Фетровая шляпа и тёмные очки предавали ему вид щеголеватый и одновременно учёный.
Трое пацанов котов гоняли мяч. На одном развевалась большая ему по размеру сине-гранатовая футболка, старая, рваная, с полустёртой фамилией – надпись гласила то ли Роналдиньо, то ли Роналдо, то ли и вовсе Самуэль Это ‘О. Было не разобрать.
На другом выходе из сквера (Виктор смутно помнил, что, если пойти в ту сторону, то в поле зрения возникнут закрытый кинотеатр с заколоченными ставнями и несколько магазинов, торгующих техникой) стояла тележка с мороженым. Им торговал морж. Виктору представилось на мгновение, что моржа зовут Дмитрий или, для детей, – дядя Митя.
Хлоп! – от размышлений его отвлёк влетевший прямо в лоб бумажный самолётик. Снаряд отскочил от головы и упал на землю. Виктор поднял его, автоматически оглядел – просто самолётик, из тетрадного листа, абсолютно пустого – ни подсказки, ни единого слова.
– Извините, пожалуйста! – темноволосый мальчик, подбежавший к скамейке, видимо, и был виновником транспортного происшествия. – Я случайно!
На вид мальчику было лет пять, а может шесть.
Высокий для своего возраста. – Автоматически подумал Виктор, – Сможет стать хорошим спортсменом. Баскетболистом там, волейболистом, а может и…
– Можно мне обратно мой самолётик, пожалуйста?
– Да, конечно, держи, – Виктор протянул мальчику свой трофей. – Всё в порядке, не переживай!
– Спасибо большое, – мальчик схватил самолетик, дёрнулся, собравшись бежать обратно, но остался на месте, с интересом разглядывая Виктора.
– Ты что-то хочешь спросить?
– А вы не знаете, как меня зовут? – ответил вопросом на вопрос ребёнок.
Виктор недоумённо поморгал глазами. Затем его осенило:
– Олег! – сказал он, стараясь не обращать на возникшую из ниоткуда боль в виске – пока ещё совсем слабую. – Тебя, должно быть, зовут Олег.
Мальчик рассмеялся – звонко и искренне, как совершенно разучиваются смеяться дети после восьми-девяти лет. Покачал головой:
– Вы смешной. Вы же знаете, нас всех зовут Олег. А как моё настоящее имя?
Непонятное движение за спиной ребёнка отвлекло Виктора. На постаменте теперь было четыре фигуры. К моряку, красноармейцу и чекисту добавилась уродливая гарпия.
Мгновение спустя Виктор и гарпия одновременно задвигались.
Он вскочил на ноги (колено протестующе взвизгнуло), она бросилась вниз – к нему.
У неё была серо-стальная, с синеватым оттенком кожа, нескладная уродливая фигура – слишком длинная, слишком перекрученная, слишком торчащая во все стороны острыми шипами, суставами и локтями.
Она выглядела живее Марка, но Виктор откуда-то знал, что Марк – рыцарь баров и пивных бокалов, на деле – жив, а вот эта женщина – нет.
Спрыгнув с горки, они припала к земле, не отрывая взгляда стальных глаз от оцепеневшего Виктора. Зашипела, оскалила клыки.
Потянуло тленом.
Странно, но дети и родители её как будто не замечали. Зверята продолжали играть, отец верблюд всё также флегматично шевелил челюстями, мальчик-Олег, потеряв интерес к Виктору, бросил самолёт в сторону дяди Мити и понёсся вслед за ним.
Гаргулья зашипела, сделала пару шагов вперёд.
Только не беги, только не беги, – шептало что-то внутри Виктора, но он, разумеется, не послушал. Рванул в сторону, и в тот же момент гаргулья прыгнула.
Он упал на землю, крича.
Стальное чудовище пролетело над ним в прыжке. Запах смрада стал невыносим. Гаргулья приземлилась за его головой.
Поднимая пыль, он пополз в сторону, суча руками и ногами, тщетно пытаясь скрыться, спрятаться.
Дети всё также продолжали играть.
Гаргулья повернулась к нему, совершенно по-звериному наклонила в сторону уродливую башку, смутно похожую на женское лицо, а затем скрылась – одним прыжком преодолев ограду парка.
А у Виктора взорвалась голова.
Боль в виске стала настолько сильна, что он забился в судорогах, рыдая и вопя.
Сквер, памятник, лица неЖень и Олегов смещались в кучу, а он всё падал в какой-то чёрный колодец, падал и падал, а сверху на него каменными глыбами валились статуи с памятника: черепаха-матрос, солдат-енот и кролик из НКВД.
ДМИТРИЙ
– Здравствуй, Дмитрий, – в прихожей горел свет, а в кресле сидела в не слишком длинной юбке, положив одну красивую длинную ногу на другую, Ксения.
В руках она держала книжку из Диминой куцей, собранной уже в Израиле, библиотеке. «Богач, бедняк» – опознал он книгу по обложке. Ему всегда больше нравился «Вечер в Византии».
До дома Дима добрался без приключений, правда, такси стало в круглую сумму, ну да ладно…Зато он успел немного подремать в машине.
Зашёл в подъезд, размышляя о том, как завтра сподручнее забрать автомобиль, открыл дверь квартиры – а тут сюрприз.
Ксения посмотрела Диме в глаза. Ничего хорошего её взгляд не предвещал. Девушка была в ярости. Тщательно подготовленной, высиженной за несколько часов, продуманной, просчитанной ярости.
Когда-то ему нравились её непосредственность и темпераментность. Они отлично дополняли точёную талию, роскошную гриву волос цвета воронового крыла и, прежде всего, великолепные ноги.
Собственно, именно ноги изначально и привлекли Диму. Ксения была виолончелисткой, играла в каком-то оркестре в Хайфе.
В том, что он встречался с виолончелисткой было что-то пошлое, как, впрочем, и в самом образе девушки в обтягивающих брюках, водящей смычком по гигантской, перезрелой скрипке, зажатой между ног. Классическую музыку Виктор не понимал совершенно, за что периодически получал от подруги.
Зато с ней было забавно, приятно, а иногда даже весело.
Но теперь веселье явно подошло к концу.
– Явился! Пьяный, вонючий, от игр отстранённый. Слухами земля полнится, – она правильно поняла недоумённое поднятие бровей. – Наиль рассказал.
– А Наиль откуда узнал? – мрачно переспросил Дима, ставя сумку на столик.
– Ему Абрам.
– А Абраму Сара небось? – попытался пошутить он в ответ, но наткнулся только на недоумённо-обиженный взгляд. Ксения была хоть и была начитана, но книги предпочитала на английском, происходила из семьи третьей волны эмиграции и часто не понимала специфических шуток своего бойфренда.
– Ладно, Ксюш, – он присел на корточки рядом с креслом. Великолепные ноги находились в опасной близости. – Ты зачем приехала? Час ночи уже. У тебя…– он помедлил, так как понял, что вообще не в курсе расписания жизни своей подруги. Концерты там, репетиции, учеба, а ты здесь сидишь, меня ждёшь…
Она пихнула его ногой в лицо. Это было не больно, но неприятно. Вскочила на ноги:
– Тебя вообще что-то интересует, кроме тебя самого? – вскрикнула она, театрально всплеснув руками.
– Ты прекрасно знаешь, что да, – ответил он и задумался, сколько правды было в этих словах. Не очень много, если откровенно.
– Тогда почему ты не звонил мне последние четыре дня? Я молчу о том, что ты обещал прийти на мой концерт и не пришёл, и что мы должны были ехать в гости к моим родителям…
Дима поморщился, надеясь, что сделал это не особо заметно в полутьме прихожей. Точно! Концерт! Родители!
Он вздохнул. Снова хотелось пива.
– Потому что… – «мне было не до тебя» – НЕ сказал он в последний момент, но Ксения прекрасно умела договаривать за других.
– Потому что тебе плевать на меня! Я для тебя пустое место! Предмет интерьера! Приятная деталь спальни! Робот, которого можно выпустить из чулана, когда приспичит!
Воспользовавшись тем, что она отошла от кресла и принялась расхаживать по прихожей, выкрикивая обвинения, он плюхнулся на её место и застыл с руками между колен, высоко задрав плечи – этакое статичное пожатие плечами на все её слова. Говорить и спорить не хотелось.
– Ну тогда я тебя расстрою! Я не хочу быть живой игрушкой! Я хочу быть человеком! – она распалялась всё больше и больше. В какой-то момент она принялась хватать вещи с полок и бросать на пол. – Я человек, Дмитрий! Я, твою мать, человек, а не робот-пылесос! У меня учеба, у меня карьера, у меня друзья! Нет, ведь у роботов не бывает своей жизни! У меня отец раком болен! – её лицо побелело. – Но тебе нет до этого дела. Что ты там вякнул? Не говорила? Конечно, роботы ведь не разговаривают! И твой робот уезжает от тебя! Чух-чух!
Она схватила сумку с пола и рванула к двери.
Дима поднялся с кресла и двинулся следом. Ему было стыдно, но, одновременно, он чувствовал какое-то облегчение.
На пороге Ксюша остановилась.
– Знаешь, Дмитрий, к сожалению, – в её заплаканных глазах играли злые, озорные огоньки. – Ты действительно такой мудак, каким тебя считают все твои близкие.
Он опомнился только в самый последний момент, но не настолько, чтобы остановить ладонь, только успел максимально ослабить удар натренированной руки.
Было чем-то похоже на шлепок по мячу, только, в отличие от мяча, по щеке ладонь ударила более звонко. А может дело в том, что он был без перчаток?
Ксению откинуло на метр назад, она ахнула, схватилась за мгновенно зарумянившуюся щёку. Шагнула ещё раз в сторону лифта, а затем села на пол и зарыдала – навзрыд, оглушительно, так как плачет ребёнок, разбивший коленку.
Он захлопнул дверь – громко, с оттяжкой.
И зачем ты это все сделал? Хочешь, чтобы она полицию вызвала?! Тебе и так проблем мало? Дверями ещё стучишь! Соседи и так, наверное, проснулись?!
А затем, как и всегда, после вспышки накатило раскаяние.
Полиция! Соседи! О чём он, мудак, думает.
Он открыл дверь обратно, собираясь броситься к ней, сесть рядом, начать бессвязно извиняться, заводить в дом, прикладывать лёд, но… Ксении уже не было в холле.
Дима вернулся в квартиру. Здесь пивом не обойтись. Он полез в шкафчик за виски.
Выпил, достал телефон – написал Ксении. Одна галочка, две галочки. Галочки стали синими. Тишина.
Логично.
Посмотрел на контакт доктора, но писать не стал. Хватит мешать людям работать!
Ещё раз набрал Женю – без толку.
Вздохнул, зашёл в контакты, нашёл Анин номер и записал длинное голосовое сообщение. Отправил.
Одна галочка. Как и всегда.
На этот раз зверей не было.
Один мальчик прятался за кустами, сжимая в руках альбом для рисования, другой сидел на скамейке. На спинке той же скамьи сидела девочка – может быть на год младше, может быть ровесница мальчиков. Костлявая и нескладная, она тщетно пыталась уменьшить свой, немалый, даже в сравнении с высоким мальчиком, рост, горбясь в три погибели. Обе коленки были расцарапаны до крови. Судя по старым следам зелёнки, это была отнюдь не первая травма за лето.
– Мы пойдём в старую котельную? – спросила девочка, нетерпеливо ёрзая по спинке скамьи.
– Да. Сейчас. Если ты разрешишь позвать брата.
– Нет, – помотала головой девочка. – Он злой.
– Он-то злой? Он самый добрый человек на свете, – искренне возмутился мальчик на скамейке. Мальчик в кустах покраснел. – Добрый и честный. И вообще – где я, там и он.
– Ну, значит, вы оба не пойдёте смотреть котельную! – девочка отвернулась. – Он злой и трусливый. Меня боится. Я не удивлюсь, если он когда-нибудь меня ударит. Или какую-нибудь гадость сделает.
– А ты над ним больше издевайся!
– Был бы он добрый, я бы не издевалась! – парировала девочка.
– Слушай! – мальчик рассержено вскочил на ноги. – Не смей обижать моего брата. Он мой лучший друг. Ты – на втором месте, поняла! Он самый добрый человек на земле! – ещё раз повторил мальчик. А ещё он обалденно рисует.
Девочка спрыгнула со скамейки:
– Злой он. Злой. Злой. Злой. Злой. И звери его рисованные злые, и весь он злой и глупый. И ты такой же!
Сорвавшись с места, она скрылась в глубине аллеи. Мальчик у скамейки рассеяно огляделся, посмотрел ей вслед и, крикнув пару раз:
– Аня, стой! – бросился за ней.
Мальчик в кустах нервно почесал ухо и тихо двинулся следом.
Глава 5
ВИКТОР
Этот рынок располагался на окраине города. Здесь многоэтажки и широкие проспекты внезапно исчезали, стоило Виктору перейти нерегулируемый железнодорожный переезд через узкоколейку.
Пяти-семи-девятиэтажные дома превращались в покосившиеся избы и одноэтажные домишки из белого кирпича с красными жестяными крышами. В палисадниках росли цветы вперемешку с сорняками и, по-видимому, картошкой.
Посёлок был частью Города, но не был городом.
После ж/д переезда грунтовая дорога начинала петлять среди сонных домов и спустя где-то километр выводила путника на небольшую рыночную площадь. Слева – двухэтажные промтовары (Закрыто навсегда), справа здание школы с новой, но уже облупленной плиткой по фасаду, между ними – длинные ряды деревянных, сколоченных на скорую руку прилавков.
Кое-где дерево светлое, свежее, пахнущее стружкой и древесным соком, кое-где – серое, влажное, начинающее гнить под частыми дождями.
Под одним из прилавков валялся ободранный футбольный мяч, напитавшийся воды, тяжеленный даже на вид.
– Привет, Виктор, – он оглянулся. На пустом прилавке, свесив толстые, похожие на куриные, лапки с длинными чёрными когтями, сидел енот в фиолетовым плаще со звёздами. На голове громоздился чёрный цилиндр, в правой лапе зверь сжимал деревянную палочку.
– Привет, Гарри! – поздоровался с енотом Виктор. Оттолкнулся ногами, запрыгнул на прилавок напротив. – Как жизнь?
– Ох, жизнь-житуха всё прежняя. Ты-то как, странник?
Виктор пожал плечами:
– Не знаю, также. Ты тут… – он на мгновение помедлил, – женщину не видел?
Енот фыркнул тёмным носом:
– Женщину? Ты только о женщинах и думаешь! Видел я женщин здесь, немало. Каких тебе надо – живых, мёртвых, ползающих, летающих, на музыкальных инструментах играющих?
– Мне нужна только одна… – висок тут же протестующе запульсировал. Виктор заозирался. Рынок находился в серой, опасной зоне – как и бар, как и закрытый кинотеатр. Здесь надо было соблюдать осторожность.
– Уверен? – усмехнулся, оскалив жёлтые клыки, енот. – Ты даже не помнишь, как её зовут.
Висок закричал, но Виктор всё же попытался ответить:
– Саша, – и сам же продолжил. – Нет, не Саша. Таня? – его передёрнуло, он понял, что ответ отрицательный. – Катя? – Тоже нет, нулевой отклик внутри.
Енот Гарри хохотнул. Вскипев, Виктор подобрал с прилавка какой-то мусор, опавшие листья, ореховую скорлупу и швырнул в зверя.
Продолжая смеяться, енот махнул волшебной палочкой. Шелуха превратилась в сизых голубей. Те в тишине взлетели в небо и исчезли. Енот покачал головой:
– Не женщину тебе надо искать, Виктор. Не женщину. Что ж ты за это так уцепился? Гон что ли? Так рогов у тебя вроде нет! И не лось ты, не олень, ты человек, блин! Уйми себя!
Виктор отвёл глаза. Ему было очень неприятно, что его отчитывал какой-то енот с кругами под глазами и с жёлтыми, никогда не видевшими зубной пасты, клыками.
– А что мне делать? – он спрыгнул вниз. Колено всхлипнуло. – Что мне делать?
Енот оскалился:
– Думать, Виктор, думать. И вспоминать…
Взмах волшебной палочки – и енот растаял в воздухе. Какое-то время над прилавком продолжала висеть покрытая тёмным волосом нижняя челюсть, затем она щёлкнула о невидимую верхнюю, отчётливо сказала: «А зубы я чищу каждый день, в отличие от некоторых!» и также исчезла.
Зато вместо него вдали, на входе в рынок, под деревянной аркой с нечитаемым названием – «ООО Сельхоз…» возникла иная фигура.
Горгулья пришла за ним.
Виктор вскрикнул, кинулся бежать.
И тут в сумраке перед ним мелькнуло до боли знакомое лицо, приблизилось к нему, вздохнуло, что-то неразборчиво пробормотало и исчезло. И одновременно с этим нахлынули тошнота и дезориентация – мир поплыл, будто бы Виктор и не стоял на пустом рынке, а лежал. Стороны света и чувство равновесия объявили друг другу войну, пустые лотки слились в единую полосу, оплели Виктора лентой Мебиуса, он упал, хотя как он мог упасть, если чувствовал себя лежачим…
И даже вспыхнувшая в виске боль не сильно отметилась в его сознании, ведь он его практически уже лишился…
Рынок, ставший выгоревшим на солнце трафаретом, развалился на части, разлетелся в стороны, канул в чёрную бездну, туда же, куда ухнул обхвативший землю Виктор.
Следом летела, расправив угловатые крылья, горгулья с мёртвым женским лицом.
ДМИТРИЙ
Аэропорт перестроили за те годы, которые Дима провёл не в родном городе. Модернизировали, модифицировали, осовременили и перенесли в другое здание. Старое – похожее на корабль, тоже оставалось, и это радовало.
Миллионы эпох назад у Димы была подружка, а у подружки – любовь к слабым наркотикам растительного происхождения. Они встречались на Московской, на переполненной маршрутке добирались до терминала и, стоя в укромном месте на бетонной террасе второго этажа, курили один косяк на двоих, мечтательно-бесцельно глядя на заброшенные колхозные поля, обрамляющие взлетные полосы. С каждой затяжкой поля становились все красивее, а самолёты всё забавнее.
В новом здании Дима с трудом мог представить место для подобного времяпрепровождения.
Пройдя мимо ирландского паба…да, паба! в аэропорту! он задумчиво почесал шею, но всё же двинулся дальше – туда, где предположительно можно было взять такси.
Последние сутки прошли сравнительно неплохо. Прежде всего, он помирился с Ксюшей несмотря на то, что это было крайне сложно.
Сил и времени на это пришлось потратить уйму. Дима порой сам не понимал – зачем он это делает, но, странное дело, стоило Ксюше уйти из его жизни, в душе образовалась какая-то дыра. Дима достал из кармана телефон и набрал очередное сообщение. Сообщение, на которое никто, разумеется, отвечать не собирается.
– Ты просто коллекционер, блин, контактов, которые не желают с тобой говорить! – сообщил Дима отражению в ванной, а сам задумался – ну что за ерунда с ним творится?
Непрошено вспоминались прогулки с Ксюшей по Старому городу Иерусалима, поездка на Красное море…Как она всегда покупала, причём самостоятельно, без помощи клуба, билеты за его ворота – по билету на каждый тайм и, стоило ему оглянуться назад, всегда улыбалась ему, стоя с шарфом команды в поднятых руках…
Внезапно последний год – то время, когда они встречались с Ксюшей, предстал перед ним совсем в ином свете. Точнее, были среди этого мрачного, обыденно тоскливого года вспышки света, радости и спокойствия, и их источником как неожиданно для себя обнаружил Дима, была она.
Но прежде всего дело было в ударе, в пощёчине, в Ксюшиных слезах. Будто бы сделав это, причинив боль, он почему-то в своей голове переиначил место Ксении в своей жизни, став одновременно должным Ксюше и ответственен за неё.
– А может, ты просто тоскуешь по тому, что привык иметь рядом, а теперь потерял? – осведомился Дима у отражения, параллельно сбривая многодневную щетину. Он критически покосился на лохмы волос. – Да, запустил ты себя. батенька! Хорошо хоть мыться не забываешь. Пока.
Закончив бриться, он написал очередное сообщение, дождался двух синих галок. «Ксюша» печатает…– высветилось на зеленом фоне. Дима затаил дыхание, но надпись вскоре исчезла. Ксюша ничего не ответила.
Было понятно, что сообщениями делу не поможешь. Дима выдохнул, собрался с мыслями и начал действовать.
Прежде всего он забрал машину, затем поехал в Тель-Авив. Там он прождал полдня, обливаясь потом перед дверьми музыкальной школы Бухмана-Мехта – местным аналогом консерватории. Дождался, принялся хватать за руки, лепетать всякий постыдный бред, аналогичный ночным сообщениям в WhatsApp, тыкать цветы, изрядно пожухшие на жаре…
Как ни странно, она его простила. С чего? Непонятно.
На фоне всей этой суеты Дима весь день не практически не пил, зато курил как паровая машина.
Утром встал, простился с Ксюшей – она ночевала у него, – еле сумел проснуться. Ночь прошла без сна, причём большое время заняли разговоры.
Поехал в аэропорт, поставил машину на долговременную стоянку (два дня точно, а дальше – как пойдёт), и на ближайшем рейсе – самом первом, – с пересадкой улетел на родину. Прямого самолёта ждать не стал – побоялся, что снова передумает и останется в Хайфе.
В салоне все четыре часа полёта бессовестно продрых, прикрыв лицо прихваченным из дома потрёпанным сборником Довлатова.
Дима никогда не был у психоаналитика, равно как и у психотерапевта. Всё его представление об этом базировалось на парочке фильмов да на прочитанной пару лет назад «Психологии бессознательного».
Что ж – кабинет доктора полностью соответствовал его фантазиям.
Он уже битый час лежал на кушетке из тёмного дуба и рассказывал о своих горестях пожилому психоаналитику. Тот периодически задавал уточняющие вопросы, порой задумчиво или сочувственно хмыкал, но большую часть времени молчал, что-то чирикая в толстом блокноте с кожаной обложкой. Из одного угла рта в другой, подчиняясь движениям языка, безостановочно ходила толстая сигара. Необрезанная и незажжённая
Был один нюанс –психоаналитик был енотом. Звали его Гарри Андреевич. Весь кабинет был завешан не только грамотами, но и фотографиями психоаналитика и его большой семьи. На фотографиях еноты позировали на фоне переполненных мусорных баков или умильно складывали ручки, прося еду.
– Дмитрий, – Гарри Андреевич посмотрел на него наклонив морду, – скажите, может быть что-то ещё из прошлого, кроме этой истории, вы часто вспоминаете? Что ещё, столь же мучительное для вас?
Дима пожал плечами. Задумался:
– Ну…на самом деле последнее время вспоминаю постоянно две… события. Во-первых, это матч с Бразилией. Я о нём часто думаю. Тот, после которого меня больше в сборную не звали. Хотя все, блин, все говорили, что ни в одном мяче моей вины не было. Просто понимаете, Гарри Андреевич…
Как и всегда, воспоминания о гуле Мараканы захватили Диму, он словно снова очутился там – на поле, в воротах, вновь кричал защитникам «Уже! Держаться уже!», и вновь раз за разом взмывал к девяткам, стараясь вытащить летящие по нереальной траектории мячи…
…Просто понимаете, Гарри Андреевич, если бы не я, мячей было не шесть, а девять или десять. Ребята… я ни хочу никого ругать. После того матча, я считаю, уже всех достаточно изругали. Честно скажу, при счете 0:4, я уже не столь переживал за игру, я за Андрей Борисовича волновался. Он же в возрасте был, ему за семьдесят было, а тут жара, перелёт, и вот это позорище на табло. Он на третьем мяче ушёл с кромки, сел и, знаете, так за сердце держался…Эх…
Так вот, ребята на самом деле старались… Но, блин, что ты сделаешь, когда ты полжизни играл в Воронеже, а тут на тебя нападение ПСЖ в полном составе прёт, которое ты до этого только по телевизору видел…А мне что оставалось? Что бралось – брал, что не бралось – вынимал из сетки. Так шесть мячей и вытащил. А потом – Андрея Борисовича в отставку, новый тренер, половину игроков вон из состава – в основном стариков. Но и меня тоже с тех пор звать перестали. Хотя все понимали, что ни в одном мяче моей вины нет…
Дима взял со столика – тот же тёмный дуб, что и кушетка, – стакан воды, залпом выпил, дёрнул ногой, отгоняя от себя воспоминания.
– А второе? – спросил енот, снимая очки и принимаясь тщательно вылизывать стёкла розовым язычком.
– Что второе? – не понял Дима.
– Второе воспоминание, Дмитрий, которое вам в последнее время досаждает.
– Простите, я уже потерялся немного. Второе… оно, кстати, хорошее, скорее, почему я о нём всё время думаю, не пойму… Это было, когда уже стало ясно, что в Питере меня играть не оставят, а сольют куда-нибудь, да так, чтобы побольнее было. От тренировок меня отстранили, и я каждый вечер гулял в парке у нашей детской футбольной школы. Меня это успокаивало.
И вот, в один вечер иду я и вижу – на скамейке паренёк сидит, лет двенадцати. Лицо в сумку с формой уткнул и рыдает. Я сначала мимо прошёл, а затем вернулся, говорю, что, мол, стряслось. Он на меня смотрит, глаза выпучил – узнал. И не просто узнал, слухи-то уже пошли, даже отодвинулся капельку, видно, мясным духом запахло, – Дима улыбнулся.
Мне бы уйти, а я чего-то решил остаться. Может быть, вспомнил, как после той игры в раздевалке час прорыдал, когда все разошлись и никто ко мне не подошёл. Говорю ему, мол, что бы ни случилось, дело поправимое и в любом случае, если все живы, слёз оно не стоит. Вот, смотри на меня, в полной жопе нахожусь, меня вся команда и штаб ненавидит, а ничего, силы нахожу гулять, заниматься самостоятельно, воздухом свежим дышать…
Он аккуратно на меня так посмотрел из-за сумки, спросил – правда ли то, что про меня говорят. Ну, я головой покачал, сказал, разумеется, что нет, всё это происки врагов, но ничего с этим не поделаешь уже. Буду уходить.
Паренёк прямо расцвел, прятаться за сумкой перестал, и я его в итоге разболтал. Драма-то его пустяковая была. Играл он центрфорвардом, но при своём росте верхние мячи вообще играть не мог. С соперником хоть как-то толкался, головой тоже бил нормально, но вот если вратарь на мяч движение делал, то всё – прыгал не туда или вообще оставался на месте. И его хорошенько за это пропесочили, с состава сняли. Собственно, вот и вся его печаль.
Я его успокоил, пару баек рассказал, а затем говорю, смотри… Лёшка, вроде его звали… то, что говорят про вратаря при выходе из ворот- мол, должен идти вперёд, снося всех – и своих, и чужих – чистая правда, не научишься идти сквозь игроков – хороших вратарём не будешь. Но смотри, вратарь – тоже боится. Всегда.
Дима перевёл дыхание. Ещё попил воды. Повторил:
– Вратарь тоже боится, Гарри Андреевич.
Психоаналитик нацепил очки, хмыкнул, наверное, в сотый раз за сеанс:
– А почему вы, Дмитрий, вспомнили этого паренька? Что в этой истории такого важного, лично для вас?
Дима пожал плечами и заёрзал на кушетке. И, будто повинуясь этому движению, мир вокруг начал крутиться, размазываться, дрожать. Дима попытался удержать взгляд на фотографиях енотиков, но становилось только хуже. В последний момент он еле слышно пробормотал:
– Это важно, Гарри Андреевич. Не знаю, почему, но это важно! Жизненно важно.
Ставший полупрозрачным енот, не говоря не слова, вырвал из блокнота кусок листа, скомкал и метнул в Диму. Тот успел поймать бумажку и сунуть в карман, а после всё исчезло.
И кабинет, и кушетка, и старый енот, и даже сам Дима.
