Владимир Шеменев
Безбожник
***
Вечером был разговор с женой – женщиной богобоязненной, тихой, но упрямой в тех вопросах, что касались её компетенции. Она первая завела разговор о том, что, собственно, задумал Макар и зачем ему всё это.
– Я же не для себя стараюсь… Для Бога, – говорил Макар, купая усы в квасе. Отпил, вытер бороду тыльной стороной ладони и продолжил: – Вот ты пойми, несознательная: я сегодня всю эту благодать, – тут он обвёл рукой горы вещей, лежащих внавал на полу, на лавках, на печи, – спас от сожжения. Зачем? А затем, чтобы Богу угодить.
– Да чем же ты, Макар, Ему угодишь? Если бы ты всё это в церковь снёс да попу бы нашему Леонтию отдал, глядишь, Бог бы тебя и отблагодарил. Только попа пойди сыщи, днём с огнём не найдёшь. Где он? Может, в Сибири лес валит, а может, в овраге догнивает. Да и церковь закрыли. Сгниёт всё или мыши поедят… А грех на тебе будет!
– Близка твоя мысль к истине, только не до конца созерцает она волю Божию.
– Да неужто тебя откровение было? – с издёвкой сказала жена. – Ишь, святой нашёлся.
– Не святой…. Но видение было.
– А может-то, видение от бесо́в было, чтобы душу твою совратить? Ты же лба дома не перекрестишь, всё на людях только.
– Замолчи… Ишь, удумала – от бесов. От них воняет, а я с ангелом чистоты общался. Он так и сказал: забирай в дом, а что делать – подскажу.
– Подсказал?
– Подскажет, не волнуйся, – Макар зевнул, утомлённый ненужным, как ему казалось, спором, – давай спать, полночь уж.
– Так на чём спать-то? Кровать вся завалена благодатью.
– Ну так скинь на пол.
– Они же освящённые.
– Скидывай! Я не видел, как их освящали, а ангел ничего по этому поводу не сказал.
***
Через три дня, как и обещал, Макар Кузьмич накатал в райцентр бумагу на имя Шпакова, где подробно, по пунктам, излагал ход, как ему казалось, ангельских мыслей. Предложение Кузьмича сводилось к следующему: на селе, кроме клуба, устроить музей «Безбожник», куда и определить всё, что останется от перекройки и перепошива. При входе поставить косматые чучела, нарядив их попами, старух рядом горбатых и костлявых, смерть с косой (не страшную), можно выпивающую с тунеядцами, иконы на стенах повесить сплошняком, чтобы в глазах рябило, и плакаты – цветные, красивые, с пролетарскими лозунгами. А во дворе, перед крыльцом, устроить могилку, этакое фиктивное захоронение, и надпись на кресте, на досточке: «У попа была собака…».
Больше всего Шпакову понравилось про могилку. Насмеялся, прослезился, высморкался и поехал в область за порукой на музей. Там шутку оценили, пообещали денег и поставили план: к празднику Крещения музею быть. Тут же из области был звонок Бирюкову с требованием подыскать здание под музей.
Было это за два дня до Введения и почти за месяц до обещанного срока.
***
– Ты что собачишься, не с той ноги встал, что ли? – Макар Кузьмич сидел перед председателем.
На столе алым кумачом сияла скатерть, пошитая из катапетасмы9. И то, что она была вся в узорчатых крестах и лилиях, придавало обстановке некую аристократичность. Скатерть невольно преображала кабинет, осеняя его своей благодатью. На столе стоял потир10 с водой, чашки по кругу, и всё это было накрыто покровцами. «Не по делу, зато в сохранности», – думал Макар Кузьмич, краем уха ловя хулу в свой адрес.
– Я, дорогой мой писака, с гражданской встаю всегда с одной и той же ноги.
– Прости, сорвалось.
– Сорвалось у него… Заварил кашу, умник, – расхлёбывай.
– Ты, Тихон, скажи, чего расхлёбывать. А я уж расхлебаю.
– Вот где я тебе дом под музей возьму? Нет у меня домов. Двухэтажный кулака Филимонова под школу отдали; тот, что Прохоровым принадлежал, под правление; Култышкинский с мансардой – под фельдшерский пункт… Мы не уезд и не волость, у нас кулаков раз-два и счёт кончился.
– Может, церковь?
– Как вариант. Только там клуб вроде наметили.
– Клуб можно и подвинуть. Там всем места хватит.
– Ну раз хватит, давай двигай. С тебя и спрос будет.
– Забор мне нужен.
– За каким таким… – хотел выругаться Бирюков, но удержался, ласково провёл рукой по скатерти, чувствуя выпуклость шитых крестов. – Вот благодать, даже ругаться не хочется. Так зачем тебе забор?
– Еспозицию…
– Чего плетешь? – Председатель стукнул культяпкой по полу – то ли от возмущения, то ли от неясности. – На благодати сидим, благодатью утираемся, а ты материшься. – Бирюков имел в виду, что не только стулья и столы обшил Макар Кузьмич, но и полотенчики принёс в дар правлению – те самые, которыми священник свои белые рученьки вытирал после омовения. За что Кузьмичу с бантиком, но это мысленно, а на людях начальство должно быть… эх… сила, а не слюни деревенские. Взял и треснул кулаком по столу, да так, что покровцы подпрыгнули.
Макар засопел, полез в карман, вытащил газетный клочок, прочитал, шевеля губами, трудно запоминаемое слово, поднял голову и, глядя на Тихона, сказал:
– Экспозицию делать будем.
– Ты человеческим языком скажи.
– Выставленные напоказ предметы культа и искусства, которые имеют некую ценность, должны быть в сохранности.
– Вот ты выдал… предметы культа и искусства. Ладно, пиши заяву на пару кубов доски необрезной, я подпишу.
***
После обеда опять был разговор с женой. Говорили о музее и о том, что Макар Кузьмич делает что-то не то, как ей казалось.
– Сам себя заживо хоронишь – не на кладбище, в Царствии небесном.
– Отвянь! – бурчал Макар, пересчитывая предметы церковного быта, разложенные на столе.
– В геенну огненную захотел, сам прёшься и меня тащишь.
– Отвянь, – Кузьмич поднимал стопками одежды посчитанные и скидывал на пол, в места попираемые и нечистые.
– Вот помрешь – я за тебя записки подавать не буду.
– Это почему?
– Безбожник ты!
– Ой, ой, ой. С чего это так?
– А у тебя ничего святого нет.
– Я антиминс припрятал? Припрятал. Книги богослужебные сохранил? Сохранил. Храм остеклил? Остеклил. Так как же ты говоришь, что я безбожник?
– Иуда тоже апостолом был… А вон что вышло.
И не было бы ничего, если бы «ангела» того, о котором намедни сказывал Макар, он саморучно не впустил к себе в душу ещё по молодости. Давно это было. Горяч был тогда Макар Кузьмич и несговорчив. Людей нанимал – спуску не давал. В аренду что брал – своего не упускал. Под проценты деньги ссуживал – шкуру потом спускал. Так и жил-поживал, барышами карманы набивал. Вот на этом враг человеческий и подловил Макара: на тщеславии да на сребролюбии, а как до музея дело дошло, так вообще свояком стал, считай, что родня.
