– За что возьмёшься, во всём поддержим, – подмаслил кашу Бирюков, после встречи в храме тоже пожелавший встать на путь исправления.
– А тут и предлагать нечего. Вынести всё во двор, полить керосином и сжечь. Попустил Господь сжечь – значит, надо было жечь, а не устраивать музей, да ещё с таким дурацким названием «Безбожник».
Сказала – как обрубила. На душе у всех полегчало, от сердца отлегло, оставалось выработать схему, как всё устроить, чтобы всем было хорошо и за это никому ничего не было. Кумекали недолго, после чего и появилась на свет бумага, поставившая точку в этой истории.
Текст постановления звучал так: «Учитывая, что директор музея слёг, разбитый параличом, и нет перспектив его выздоровления, всё церковное имущество, принадлежащее музею, дабы его не расхитили церковники и не использовали в своих религиозных целях, решением поселкового совета под председательством тов. Бирюкова и в присутствии тов. Шпакова, подлежит сожжению». Подписали и прихлопнули сверху поселковой печатью для солидности.
Бирюков передвинул стул и подсел к кровати, на которой лежал Макар Кузьмич. Взял слабую, безвольную его руку в свою и безо всякой злобы сказал:
– С чего начали, тем и закончили. А стоило ли начинать, а, Кузьмич?
И услышал председатель и все, кто были в комнате, голос не земной, ангельский:
– Стоило! И об одном покаявшемся грешнике ангелы поют на Небесах…