Владимир Шигин
Битва за Адриатику. Адмирал Сенявин против Наполеона
Свой гнев российский император обрушил не только на Кутузова, которого он отныне не желал даже видеть, но и на самых ближайших соратников. В один день были уволены вчерашние любимцы Чарторыжский и Лонжерон, разжалован в солдаты плененный и безвинный генерал Пржибышевский. Сам Александр при этом упорно повторял:
– Я еще возьму реванш за Аустерлиц, чего бы мне это ни стоило! Пусть Австрия вышиблена из союза со мной, нам поможет Фридрих Вильгельм! В старой Пруссии еще жив дух Великого Фридриха!
Направляя в Париж на переговоры с Наполеоном своего посланника Петра Убри, Александр велел ему:
– Подписывай там что хочешь, я все равно ничего и никогда не ратифицирую!
8 июля 1805 года Убри уже подписал в Париже договор о дружбе на вечные времена, буквально спустя неделю сам Александр скрепил своей личной подписью декларацию об антифранцузском союзе с Пруссией. Договор же Убри российский император, выдержав еще двухнедельную паузу, отказался ратифицировать наотрез. Наполеон поначалу поддался на уловку Александра и даже решил вернуть армию во Францию, но, узнав о российском демарше, решил все пока оставить на своих местах.
Между тем французский император велел раскатать перед ним карту Средиземного моря и, склонясь над ней, советовался со своим многоопытным начальником штаба:
– Посмотрите, Бертье! После Трафальгара нам уже нечего ловить счастья в западном Средиземноморье. Но не отказываться же теперь из-за этого от восточного! Аустерлиц показывает направление нового вектора наших усилий – восток! Сегодня нам надо господство в Адриатике. Оно дало бы возможность давления на Турцию, контроль над Италией и Австрией и противовес русскому присутствию на Ионических островах. Кроме этого мы могли бы распространить свое влияние на местных славян и греков!
– Да, сир, пришла пора разыграть и эту карту! – согласился умный Бертье. – И в этом стоит поторопиться. Русские уже стягивают к Корфу свои эскадры. Следующий ход должен быть за нами!
– Да! – поднял голову Наполеон. – И это будет сильный ход! Отныне я меняю всю восточную политику. Мы отберем Далмацию у австрийцев и начнем готовить союз с Турцией против России. Восточный вопрос будем решать не пушками, а дипломатией! Пора запереть русским Дарданелльскую калитку! Кого вы посоветовали бы отправить послом в Константинополь?
– Думаю, что в нынешних обстоятельствах подошел бы генерал Себастиани! – подумав, ответил маршал Бертье. – Он посредственный полководец, но зато прирожденный интриган!
– Хорошо! – согласился император. – Пусть Дарданеллы захлопнет перед русским носом именно Себастиани! Мы стравим Константинополь с Петербургом, потом натравим на русских шведов и персов, и когда Россия ослабнет во всех этих войнах, сами нанесем ей последний и сокрушительный удар, от которого она уже не встанет!
В те дни Наполеон писал своему министру иностранных дел Талейрану: «Постоянною конечною целью моей политики является заключение тройственного союза между мною, Портою и Персиею, направленного косвенно или скрыто против России… Конечной целью всех переговоров должно быть закрытие Босфора для русских и запрещение прохода из Средиземного моря всех их судов, как вооруженных, так и не вооруженных…»
До грозного 1812 года оставалось еще почти семь лет, но прелюдия к нему должна была уже вот-вот начаться…
Глава седьмая. Братья славяне
У острова Фано фрегат «Венус» попал в полосу полного штиля. Это было уж совсем не вовремя, но что поделать, с погодой не поспоришь! Коротая время, матросы разглядывали видневшиеся вдалеке сосновые и апельсиновые рощи, спорили, можно ли на островах гористых греческих хлеб растить. Офицеры в кают-компании чаями баловались. Пассажиры на фрегате подобрались весьма интересные, а потому Володя Броневский старался как можно дольше задержаться за столом, чтобы послушать их разговоры.
Поццо-ди-Борго корсиканец, совсем недавно принятый в русскую службу, рассказывал слушателям о семействе Бонапарте:
– Наши дома в Аяччио находились на одной улице, а потому я прекрасно знаю все это разбойничье семейство. Из всех Бонапарте порядочным был лишь папаша Наполеона старик Карло.
– Я слышал, что в сем семействе всем заправляет мать Наполеона? – вопросительно поглядел на рассказчика капитан-лейтенант Развозов.
– О, да! – кивнул ему Поццо-ди-Борго. – Мамаша Летиция настоящая фурия, способная на любую подлость! Под стать ей и все детки! Что касается Наполеона, то он даже родился, вывалившись головой об пол! Кстати, мы с ним еще с детства ненавидели друг друга, и могу без ложной скромности заметить, что я не раз устраивал ему хорошую взбучку! Однако все же, видимо, мало лупил!
– Помнит ли вас французский император сейчас? – отхлебнул обжигающий чай из стакана Развозов.
– Еще как помнит! – расхохотался Поццо-ди-Борго. – Бонапарте давно мечтает свести старые счеты. Он объявил меня изменником, повелел поймать и казнить! Но, думаю, его самого казнят куда раньше!
Сопровождавший дипломата английский полковник Мекензи был менее словоохотлив, но и он рассказал немало интересного из жизни своего отца, известного путешественника по Северо-Западной Америке. Коллежский асессор Козен веселил всех анекдотами из жизни старых дипломатов.
Наконец грек-лоцман объявил:
– Виден Баргарт! Подходим к Рагузе!
Вдалеке за линий горизонта смутно угадывалась в дымке гора Баргарт. Дипломаты начали собирать свои саквояжи.
По прибытии на рейд Новой Рагузы пушечным выстрелом при поднятии купеческого флага вызвали с берега российского консула. Тот прибыл и тут же отплыл обратно, забрав с собой всех трех пассажиров.
Утром следующего дня рагузинский правитель-ректор прислал на «Венус» вино и зелень. Пользуясь стоянкой, Развозов пригласил офицеров съехать на берег.
– Посмотрим, что здесь к чему. В здешних краях нам, судя по всему, плавать еще долго, а потому изучать все надлежит обстоятельно! – назидательно сказал он своим подчиненным.
Первым делом поспешили в дом ректора, чтобы выразить ему свое почтение. Но правителя дома не оказалось. Его нашли на центральной площади. В длинной герцогской мантии и огромном парике, закрывающем половину лица, местный правитель имел важный и странный вид. Словно призрак канувших в небытие венецианских дожей, стоял перед нашими моряками. Развозов и ректор поговорили о погоде и политике, коснулись и вопроса кротости российского монарха. Затем все церемонно раскланялись, и офицеры отправились поглядеть город. Но глядеть, особенно было нечего. Вся Новая Рагуза составляла из себя три уходящие в гору улочки, усеянные торговыми лавками.
Бывший славянский Дубровник, а ныне Старая Рагуза, несмотря на свои малые размеры, имеет огромный торговый флот, и каждый второй ее житель живет контрабандой. Не имея собственной силы, Старая Рагуза всегда искала покровительства у сильных. А потому рагузинцы всегда платили немалые деньги то турецкому султану, то неаполитанскому королю, то римскому папе с австрийским императором. Старая Рагуза – дворянская республика. Своих ректоров рагузинцы избирают ровно на год, а затем весьма неучтиво выгоняют из городского дворца. Процедура эта была весьма впечатляюща. Коллеги правителя заявлялись к старому ректору и со словами: «Именем республики объявляем тебе, что если сейчас же не оставишь дворец через дверь, то вылетишь через окно!», вселяли новоизбранного. Этой процедурой рагузцы весьма гордились и почитали ее основой своей демократии.
Все дворяне в Старой Рагузе – католики, простой же народ сплошь православный.
Вскоре вернулись на фрегат дипломаты.
– Французы уже захватили Далмацию, и нам в Петербург отсюда не добраться! – объявил Развозову Поццо-ди-Борго. – Надо следовать в Фиуме или Триест!
К вечеру «Венус» вышел в море. Развозов торопился, а потому велел поднять все возможные паруса. Лоцман, глядя на покрытую облаками вершину Баргарта, хмурился. Облака над горой – явный признак скорой бури. «Венус» ожесточенно лавировал между многочисленных камней и островков, стремясь вырваться на чистую воду. Волнение все усиливалось. Пришлось брать рифы. Обнаружили разбитое, заливаемое водой судно. С него отчаянно кричали люди.
– Венецианская требакула! – констатировал лоцман. – Судя по осадке, загружены товаром!
Укрываясь от ветра и дождя, офицеры совещались, как быть.
– И шлюпку спускать рискованно, и людей в беде бросать не по-христиански! – высказывал свои мысли вслух командир. – Остается одно: выкликать охотников!
– Я первый! – тут же не удержался Броневский.
– Ну что ж, Владимир, тогда с богом! – кивнул Развозов.
Подошли как можно ближе и легли в дрейф. Броневский с шестью добровольцами спустили малый ялик и скрылись в волнах. Порой казалось, что им не добраться, но верткий ялик снова и снова взлетал на гребни волн. Наконец, шлюпка достигла полузатопленного судна. Удачно кинули тонкий конец, доставленный с фрегата. Затем по нему передали уже прочный канат и взяли судно на буксир. На требакуле оказалось семеро французов. От голода и перенесенного страха они еле двигались. У России с Францией война, но у моряков свой кодекс чести, ибо еще в Петровском уставе сказано, что «если неприятельский корабль претерпит какое-либо бедствие в море, будет просить помощи, то подать ему оную и отпустить». Французов переправили на «Венус», и ими занялся лекарь. На требакуле за старшего остался Броневский. Перво-наперво отыскали пробоину в трюме. Плотник ее быстро заделал, матросы откачали воду. Подправили мачты, поставили паруса. Когда ветер несколько поутих, французы вернулись на свое судно. Наши передали им продуктов и бочку воды. Шкипер их Бартоломео Пицони долго тряс руку Развозову и говорил, что никогда не забудет его милости.
– Да о чем вы! – отмахивался тот. – Неужели если бы мы терпели бедствие, вы прошли бы мимо?
Уже многим позднее команда «Венуса» узнает, что французский шкипер отыщет в Анконе несколько русских солдат, насильно зачисленных во французскую армию, и, рискуя жизнью, поможет им бежать на Корфу.
А пока «Венус» швыряло в волнах порывами начавшейся бури. Фрегат привело к ветру, положило на бок. Все летело и трещало. Вахтенный мичман Насекин кричал отчаянно:
– Право на борт! Люди наверх!
Насмерть перепуганные пассажиры летали вместе со столовыми приборами из угла в угол кают-компании, пока не удалось уклонить фрегат от шквального порыва. Едва развернули судно, крик впередсмотрящего:
– Прямо по курсу скала!
Менять курс было уже поздно, оставалось уповать лишь на Бога, да еще на удачу. С торчащими из воды камнями разошлись в каком-то полуметре. От бури спрятались за островком Сансего. На острове нашли свежую воду, много птицы и больших черепах. Черепахам были особенно рады, так как их мясо считается особо полезным при цинге. У острова Сан-Пьетро обнаружили итальянскую галеру, но та успела уйти на мелководье, и достать ее не смогли. Дали несколько залпов и прошли мимо. На подходе к Триесту встретили турецкое судно, шкипер которого сообщил, что все побережье от Триеста до Фиуме уже занято французскими войсками.
– Что будем делать? – поинтересовался у дипломатов Развозов.
– Возвращаться на Корфу! – ответили те, посовещавшись.
Забирая в паруса ветер, «Венус» лихо развернулся и устремился в обратный путь.
– Выходит, зря в море выходили и средь волн мучились! – невольно вырвалось у несшего вахту Броневского.
Стоявший подле Развозов лишь хмыкнул:
– В этом-то суть и соль службы нашей фрегатской!
– Возвернемся, хоть душу отведем! – вздохнул измученный качкой мичман.
– А вот в этом я глубоко сомневаюсь! – усмехнулся Развозов. – Мы не линкоровские, нам в гаванях по чину стаивать не положено!
* * *
В те тягостные дни аустерлицкого известия на стоящих в бухтах Корфу кораблях было на редкость тихо. Молча, без привычных песен, собирались по вечерам на баке матросы, молча пили свой обжигающий чай-«адвокат» в кают-компаниях офицеры. О самом сражении старались вслух не говорить, но страшное слово «Аустерлиц» довлело над всеми.
В одну из ночей разразился сильнейший дождь с громом и молнией. Удары грома казались подобными легкому землетрясению. Молнии, привлеченные франклиновыми отводами, спускались с мачт и рассыпались по корабельным палубам мириадами электрических искр. Их тушили водой из пожарных труб, но они снова и снова возгорались. Эта гроза стоила эскадре нескольких убитых и оглушенных.
Кроме этого, как это всегда бывает, навалились мелкие, но досадные неприятности. Не хватало медикаментов и дров. Особо трудным было положение с деньгами. Венецианские аккредитивы были бесполезны, в наличности в денежном сундуке – кот наплакал.
Попросил Сенявин прислать ему таганрогского каменного угля, в ответ командующий Черноморским флотом маркиз де Траверсе сообщил, что ничего выслать не намерен, ибо за время перевозки уголь обратится в мусор и явится лишь ненужной тратой денег. Наконец, после долгого ожидания прибыл транспорт с продуктами из Севастополя. Но когда распечатали мешки с сухарями, оттуда полезли легионы червяков. Принимавший продовольствие интендант эскадры Лисянский, увидев это, пришел в ужас:
– Я принять эту мерзость не могу, зовите командующего!
– Ссыпайте обратно! – велел Сенявин, едва взглянув на мириады шевелящихся червей. – И отправляйте назад в Севастополь!
История о посылке транспорта с гнильем получила широкую огласку. Командующему Черноморским флотом маркизу Траверсе пришлось затем долго оправдываться перед Петербургом, рассказывая, что паутины в мешках было немного, а червячки были маленькие. Этого он Сенявину не забудет, а придет его время, рассчитается за все сполна.
Но пока до этих черных дней еще далеко. Сейчас же надо было выживать. А потому, несмотря на все трудности, Сенявин возобновляет прерванные было работы по строительству адмиралтейства на Корфу, отсылает фрегат «Кильдюин» в Черное море за мастеровыми людьми и корабельными материалами, создает шестимесячный запас продовольствия.
Однако в эти же самые дни Сенявина ожидал и еще один неприятный сюрприз от потерявшего на время самообладание Александра. Когда курьер доставил вице-адмиралу очередное высочайшее послание и Сенявин сорвал сургуч, ноги его невольно подкосились. Стоявший подле флаг-офицер бросился к командующему:
– Дмитрий Сергеевич! Что с вами! Кликнуть лекаря!
– Не надо! – отмахнулся Сенявин. – Пройдет!
Лицо его было, однако, белым как полотно. В царском повелении черным по белому значилось: «По переменившимся ныне обстоятельствам пребывание на Средиземном море состоящей под начальством вашим эскадры сделалось ненужным, и для того соизволяю, чтобы вы при первом удобном случае отправились к черноморским портам нашим со всеми военными и транспортными судами, отдаленными как от Балтийского так и от Черноморского флота, и по прибытии к оным, явясь к главному там командиру адмиралу маркизу де Траверсе, состояли под его начальством…»
Послание было еще одним эхом Аустерлица, качнувшего в одно мгновение чашу мировой политики в сторону Парижа. Отныне все условия диктовал только Наполеон, а делать он это умел весьма неплохо! По условиям позорного Пресбургского мира Вена уступала Франции в числе многих иных земель и стратегически важную Далмацию, которую двенадцать лет назад, уничтожив Венецианскую республику, Наполеон вынужден был все же отдать австрийцам. Так подтвердились все ранее бродившие слухи в их самом худшем варианте.
По всему побережью Адриатики уже шныряли наполеоновские агенты. Они расточали обещания грекам и владетелю Эпира Али-паше Янинскому, сербам и туркам. К последним отношение было особое. Из Парижа в Константинополь была послана целая делегация, с тем чтобы добиться от султана союза против России. И хотя ссориться со своим северным соседом турки пока не решились, титул императора за Наполеоном они признали. Тогда же было положено начало наводнению армии султана парижскими инструкторами. Не сразу, а исподволь Высокая Порта вводилась в орбиту французских интересов, превращаясь из былого недруга в будущего союзника.
Едва Пресбургский мир был ратифицирован, как дивизионный генерал Лористон поспешил занять старинный Дубровник, именуемый отныне Рагузской республикой, и потребовал от австрийцев сдачи ему и следующего города Адриатического побережья Бокко-ди-Катторо. Под началом Лористона была полнокровная дивизия в семь тысяч человек и шестнадцать орудий. Но первая попытка все же не удалась. Французы сразу натолкнулись на упорное сопротивление местного славянского населения, решившего ни в коем случае не впускать французов. Зная, что одним против французов им не выстоять, бокезцы послали гонцов в монастырь Цетинье – столицу Черногории. Предводитель храбрых горцев митрополит Петр Негош сразу оценил всю тревожность сложившейся ситуации:
– Я безотлагательно сообщу адмиралу Сенявину обо всем, что происходит сейчас в Далмации, и смею вас уверить, что мы и русские никогда не оставим в беде наших братьев по вере и духу!
Черногорцы были давними и верными союзниками России во всех войнах. Никогда в истории они не позволяли своим врагам владычествовать над собой. Еще в 1712 году направили они своих послов к Петру Великому, прося взять их под покровительство. С этого момента стали черногорцы щитом угнетенных турками христиан. Каждый, кто верил в Бога и в Троицу, находил здесь свое пристанище. Спустя шесть лет, когда венецианцы объявили войну туркам, черногорцы, не раздумывая, примкнули к ним, но едва был заключен мир, отвергли все попытки республики святого Марка подчинить себе Черную Гору. В первую турецкую войну, помогая графу Орлову и адмиралу Спиридову, они захватили город Подгорицу и крепость Жабляк, опустошили окрестности, а затем шесть лет держали Боснию и Албанию в беспрестанном страхе, отвлекая на себя многочисленное воинство паши Махмуда Скутарского. Спустя несколько лет последовала месть. Паша, собрав огромную армию, вторгся в пределы Черной Горы. Однако нещадно истребляемый из засад и неся огромные потери, вскоре должен был бежать ни с чем. Теперь уже жаждой мщения пылали сами черногорцы. В 1789 году им такая возможность представилась. Оказывая помощь Екатерине Второй в ее очередной войне с турками, они неожиданно вторглись в Албанию и, пройдясь по ней огнем и мечом, с большой добычей вернулись домой. Затем султан долго пытался принудить черногорцев к символической дани, чтобы хотя бы внешне привести непокорных горцев в неповиновение. Но у него не получилось даже это. В 1796 году паша Махмуд, собрав немалые силы албанцев и янычар, вновь выступил в поход против непокорных. И тогда навстречу врагу митрополит Петр Негош вывел весь свой народ. У местечка Круссе, что на границе Черной Горы, противники встретились. Глухой ночью митрополит велел своим воинам снять их красные шапки и разложить на камнях, затем, оставив перед турками всего полтысячи воинов, с остальными совершил быстрый переход в тыл врага. Утром турки обрушили все свои силы против пяти сотен храбрецов, которые, отвлекая и сдерживая врага, сражались за все войско. А затем последовал неожиданный удар в спину захватчикам. Это был уже не бой, а настоящая бойня, которой давно не видел мир. Пленных черногорцы не брали. Турок и албанцев было перебито ими тогда более тридцати тысяч. Голову убитого паши и захваченные знамена победители унесли на вечное хранение в Цетину. С тех пор султан более уже не помышлял о покорении маленького, но гордого народа. Зато в 1803 году свой взор на Черную Гору обратил Бонапарт, пытавшийся руками горцев устрашать тех же турок. Но и его козни были вскоре изобличены митрополитом Негошом и генерал-лейтенантом российской службы черногорцем Ивлечем. Черногория была готова помогать только одному союзнику – России!
И вот теперь митрополит Петр Негош прислал своих посланцев на Корфу к Сенявину. Депутатов Черной Горы вице-адмирал принял со всей радушностью, как родных братьев. Однако, не имея пока серьезных сил, чтобы противопоставить французам на суше, он решился все же без промедления овладеть не менее важным, чем Рагуза, портом далматинского побережья Бокко-ди-Катторо. В занятии Катторо был весьма дальний политический расчет. Дело в том, что именно от этого порта вела самая удобная дорога к Черной Горе. А потому в случае захвата порта и города, союзники могли действовать вместе. Раскатав на столе в своей каюте карту Далмации, Сенявин просидел над ней не одну ночь. Когда он объявил свое решение черногорским депутатам, те пришли в настоящий восторг:
– Наконец-то Москва придет к нам! Мы так долго вас ждали!
Тогда же прибыл на Корфу и российский посол при неаполитанском дворе Татищев. Посол привез подробные параграфы Пресбургского мира.
Сенявин был с ним откровенен:
– Аустерлиц перемешал все наши планы. Изначально моя миссия заключалась лишь в защите Ионического архипелага от французского посягательства. Теперь же предельно ясно, что Наполеон направит все усилия на захват восточного Средиземноморья и в первую очередь побережья Адриатики. Британский флот ныне в океане, французский и испанский еще не очухались от Трафальгара, и мы утвердились в здешних водах господином. Не использовать эту возможность было бы преступлением! А потому следует идти завоевывать Далмацию, пока нас в том не опередили иные!
Татищев советовал занимать десантом Рагузинскую республику.
– По имеющимся сведениям, Наполеон столь сильно жаждет заполучить побережье Адриатики, что готов уступить за нее Австрии герцогство Браунау и убрать свои войска из Пруссии.
Сенявин призадумался:
– Что все мы понимаем стратегическое значение Катторо и Рагузы – это не секрет. Наполеон так уверен в себе, что и не скрывает своих планов. Но соваться в Рагузу нам не стоит. Тамошние нобили враждебны нам и продажны, а потому мы должны высаживаться только там, где нас поддержит местное население!
– Где же вы предполагаете вступить на землю Далмации? – хмуро поинтересовался Татищев.
– Только на побережье Черной Горы!
– Что ж, Дмитрий Николаевич, план ваш весьма разумен! Черногорцы наши братья по вере и крови и всегда готовы прийти к нам на помощь! Дай Бог вам удачи!
Тепло попрощавшись, Татищев в тот же день покинул Корфу. А Сенявин велел готовить корабли к выходу.
– Заняв Катторо, а затем всю Бокезскую область и опираясь при этом на Корфу в море и Черногорию на суше, мы явим себя сильным противником французам! – сказал он, собравши, наконец, к себе капитанов. – Пусть зубы о нас обламывают!
Бокко-ди-Катторо издревле населяли православные далматинцы-бокезцы. Много столетий здесь властвовала Венеция, но дожи никогда особо не лезли в местные внутренние дела, ограничиваясь лишь податями. Катторская бухта считалась одной из лучших во всей Адриатике. Владеющий ею, сразу же получал возможность контроля над всем далмацинским берегом. Катторский плацдарм не давал покоя уже и Наполеону, который прекрасно понимал всю его стратегическую важность. Занимая бухту, Сенявин мог сразу же рассчитывать на поддержку не только населявших ее бокезцев, но и братских им черногорцев, живших поодаль от побережья и давно уже ждавших прихода русских. Австрии Катторо перепало совсем недавно по прихоти Наполеона. По его же прихоти теперь оно отдавалось непосредственно французам. Правда, пока командующий французскими войсками генерал Молитор из-за отсутствия пушек остановился значительно севернее в Задаре, но пушки могли подвезти со дня на день, и тогда бросок на Катторо был бы неминуем.
По Далмации поползли слухи, что французы посягнут на древние местные вольности. Бокезцы возроптали. Неумолимый молох войны грозил полным разорением торговли, с которой жила и кормилась большая часть прибрежного населения. Война с Англией лишала заработка всех, ибо море отныне становилось закрытым. Бокко-ди-Катторо, как перезревшее яблоко, готово было упасть в руки русского адмирала. Бокезцы и жившие выше в горах черногорцы слали на Корфу посла за послом: «Приди и властвуй нами!»
Однако прийти на помощь Сенявин не мог, ибо идти ему было не с чем!
Прибывший на флагманский «Ярослав» генерал-аншеф Ласси показал Сенявину еще одно послание императора Александра, где черным по белому значилось: «Немедленно отправить всех солдат в Россию».
– Но ведь это невозможно! Мы ведь в состоянии войны и здесь бесценен каждый штык! – буквально возопил потрясенный монаршей близорукостью вице-адмирал. – Как же мне воевать после всего этого!
– Все понимаю и сочувствую, Митрий Николаич, но ведь указ-то высочайший! – вздыхал герой Измаила старик Ласси. – Что-то надо предпринимать!
– Для начала давайте выпьем по маленькой! – предложил Сенявин. – А потом и разбираться будем!
К утру адмирал с генералом решили все мудро: войска несмотря ни на что должны были остаться при эскадре. Вместе с Ласси в Россию решено было отправить лишь один Сибирский гренадерский полк.
– Давайте туда всех хворых спишем, а здоровых мне оставим! – предложил было Сенявин напоследок.
– Ну уж нет, – разобиделся генерал-аншеф. – Надо ж мне хоть кого-то пред очи начальственные явить!
– Ну и ладно, – легко отступился Сенявин. – А, в общем-то, мы славно почаевничали!
– Да уж неплохо! – окинул Ласси взглядом заставленный бутылками стол. – И главное, с пользой для дела!
Теперь у Сенявина были хоть немного развязаны руки для начала боевых действий в Далмации. Времени терять было нельзя, следовало действовать, и действовать немедленно.
– Зовите ко мне Белли! – распорядился он немедленно. – Будем делать диверсию в Далмацию!
Капитан 1-го ранга Григорий Белли был личностью в российском флоте известной. Выходец из Англии, он отличился в прошлую, еще ушаковскую средиземноморскую кампанию.
Тогда, вскоре после взятия Корфу, Ушаков отправил Белли, тогда еще капитан-лейтенанта и командира фрегата «Счастливый» в южную Италию. То, что ему предстояло, могло вселить смущение даже в сердца храбрейших. Шутка ли: капитан-лейтенанту Белли с «войском» в 600 душ и с «артиллерией» в 6 пушек предстояло (всего-то лишь!) пересечь с востока на запад весь итальянский «сапог», взять по пути крепость Фоджа, выйти к Неаполю, соединиться с «армией веры» кардинала Руффо и далее действовать по обстоятельствам. Но Ушаков был великим флотоводцем и знал, что кому поручать.
И Белли доверие оправдал. Высадившись в заливе Манфредония, он взял крепость Фоджа, разбил все посланные против него французские войска, а затем освободил от французов столицу Неаполитанского королевства – Неаполь. Европа была потрясена!
Император Павел Первый на награды храброму моряку не поскупился. За Фоджу он стал кавалером ордена Святого Иоанна Иерусалимского, за разбитие французских батальонов – капитаном 2-го ранга. Но чем наградить моряка за взятие целой столицы?
– Белли думал меня удивить! – сказал, подумав, император. – Так и я удивлю его. Наградить Белли орденом Святой Анны высшего первого класса!
Такой наградой был удивлен не то что Белли, была поражена вся Россия, ведь Анна первого класса полагалось по статуту только полным генералам и адмиралам!
Что касается Сенявина, то он уважал Белли еще с тех славных времен, а потому решился доверить предстоящее важное дело именно ему. Знал, что Белли не подведет.
Встретив старого соплавателя, обнял его за плечи:
– Слушай, душа моя Григорий Григорьевич! Пойдешь в Катторский залив и подашь катторцам надежду в нашем покровительстве. Постарайся быстро и бескровно занять крепости в том заливе. Затем учредишь блокаду в проливе Каламато меж островами Меледо и Агасто, чтоб и мышь от французов туда не проскочила. Наблюдай за всеми их передвижениями и, сколь возможно, препятствуй водворению их в Рагузе. Ежели же при этом катторцы пожелают не допустить французов в город, то пособляй им всем, чем только возможно! Справишься ли!
Белли лишь развел руками:
– Не в первый раз, Дмитрий Николаевич!
– Тогда доброго пути! – перекрестил капитана 1-го ранга Сенявин. – И с Богом!
В тот же день Белли, подняв над своей «Азией» отрядный брейд-вымпел, взял курс к берегам Далмации. В кильватер «Азии» держали два фрегата и посыльная шхуна «Экспедицион». На траверзе острова Фано с «Азии» усмотрели мчавшийся среди пенных разводьев «Венус». Подозвали пушкой. Белли, расставив ноги на качке, кричал в рупор:
– Егор Федотыч! Твой фрегат придан моему отряду! Давай, заворачивай в кильватер!
– Не могу! – прокричал в ответ командир «Венуса» и показал рукой на сгрудившихся на шканцах пассажиров. – Мне сиих господ на Корфу доставить надо!
– Добро! Иди на Корфу – вновь приложил к губам жестяной рупор Белли. – Но как сгрузишь, немедленно догоняй меня у Новой Рагузы!
– Ну вот, господин Броневский, кажется, вы и отдохнули от трудов праведных! – нашел глазами мичмана Развозов. – Командуйте прибавить парусов, нам еще «Азию» нагонять надобно!
На Корфу разрешили только спешно залиться водой. Пассажиры съехали к командующему, а спустя час вернулись в том же составе от Сенявина с новыми засургученными пакетами.
– Курс на Рагузу! – мрачно объявил Поццо-ди-Борго и тотчас ушел спать к себе в каюту.
И снова – изматывающий душу, трехдневный шторм. В клочья разорвало фор-марсель, убило матроса, еще двоих ранило, но Развозов почитал, что еще счастливо отделался. Весь путь шли только на штормовых стакселях, но и те то и дело рвало и уносило.
Из дневника мичмана Владимира Броневского: «…Итак, принуждены мы были оставаться без парусов; нас несло по воле ветра, ревущего так сильно, что и в 3 саженях не слышно было громкого голоса. Вечером, когда бора несколько уменьшилась и позволила нам под бизань-стакселем лечь в дрейф, я сошел на низ. Гроб и тихое пение псалмов остановили меня. Смертный одр, покрытый флагом, печаль, изображенная на лицах людей, окружавших тело умершего, тусклый свет лампады и слабый голос седовласого монаха, поющего „со святыми упокой“, вливали в душу благоговейный трепет. Я так же в сокрушении сердца забыл о буре, забыл о самом себе и молился, как говорится: „кто на море не бывал, тот Богу не маливался“. Мореходцу нельзя быть вольнодумцем: встречая на каждом шагу гибельные опасности и стоя перед лицом смерти, всякие безбожные мудрствования исчезают, и вся развращающая нравы мнимая философия, при возженной пред иконою свече, умолкает и прекращается в духовную молитву».
* * *
Корабли отряда Григория Белли были еще на переходе, когда на центральной площади Бокко-ди-Катторо ударили колокола. Сбежались все от стариков до детей. Перед собравшимися вышел седобородый глава местного коммуниата граф Савва Ивлеч.
– Братья и сестры! – сказал он, сняв шапку. – Настало время пробудиться от бездействия! Ныне мы стоим на краю гибели и бездна под нашими ногами! Защитим дедовы вольности! Спасение наше лишь в мечах и храбрости!
