Владимир Шигин
Похититель императоров (Собрание сочинений)
А лечение шло своим чередом. В углу хозяйского кабинета Говоров открывал белые порошки успокоительного – опиума. Тут же в тазу непрерывно варилась цикута для компрессов, благодетельно действующих на рану.
Голицынский кабинет, в котором лежал князь Петр Иванович, выходил всеми четырьмя окнами в сад и уютным видом своим веселил душу. Дни стояли еще вполне сносные. Солнце хоть уже не грело, но светило достаточно ярко. Окружающие леса с каждым днем все больше одевались в красно желтую листву.
Багратион с каждым днем становился веселее и общительнее. Вокруг уже крутились подхалимы.
– Для того чтобы находиться повсюду с вашим превосходительством, надобно иметь две жизни! – нашептывали льстецы-адъютанты и падкому на лесть Багратиону.
Тот великодушно кивал своей кудлатой седой головой:
– Что да, то да, до войны я зол!
Каждый день, я выискивал предлог, чтобы пару раз побыть рядом с раненным. Говоря с князем о чем угодно, я, между тем, подключал каналы и работал по схеме космоэнергетического сеанса. Через пару дней Багратион уже сам позвал меня к себе:
– Я хоть всего лишь пехотный генерал, но все же сообразил, что ты тут со мной беседы ведешь не ради бесед, а что-то колдуешь, – хитро прищурившись, обратился он ко мне. – Ведь так?
– Так и есть! – не стал отпираться я. – Но это не колдовство, а древняя система врачевания.
– Уж не знаю, что это там за система, но после твоих посещений я чувствую себя значительно лучше, так, что ты больше не секретничай, а делай все так, как считаешь нужным.
– Было бы желательно, чтобы во время моих сеансов вы лежали с закрытыми глазами и молчали.
– Ну, хоть думать о чем-то можно?
– Можно, но при этом старайтесь, ни на чем конкретном не сосредотачиваться. Пусть мысли пролетают мимо и летят дальше. Отпускайте их без всякого сожаления и ждите новых…
– Что ж, тогда не будем откладывать! – генерал откинулся на подушки и закрыл глаза. – Мне надо как можно скорее вернуться в строй! Ради этого можно и мысли мимо пропустить.
Я представил падающий золотой луч, произнес нужный пароль для открытия лечебного канала, и мы продолжили лечение.
– Я поражен, ваше превосходительство! – покачал головой во время очередного посещения профессор Гильдебрант, оглядевши рану в свой допотопный одинарный лорнет. – Я еще никогда не видел, чтобы столь тяжелые раны затягивались столь быстро. Могу теперь сказать вам, положа руку на сердце, что отныне никакой опасности вашей жизни больше нет, как нет и опасности вашей ноге. Теперь остается лишь ждать, когда срастется нога, тогда можно снова на войну!
– А сколько ждать, когда срастется нога? – сразу же навострился Багратион.
– Ежели все пойдет так же, как и с вашей раной, думаю, ждать придется недолго. – уклончиво ответил доктор.
Едва Гильдебрант покинул князя, как тот велел мне сесть на стул около его кровати.
– Давай, Колзаков, проводи со мной свои сеансы не по два, а по три, а еще лучше, по четыре раза в день, чтобы нога быстрей поправилась!
– Давайте по три, а то четыре, это уже перебор.
– Ну давай хоть по три!
С этого дня мой пациент уже во всем беспрекословно слушался меня, к определенному неудовольствию окружавших нас докторов.
Скоро Багратион, которому становилось с каждым днем все лучше, уже просил давать ему шампанское. При этом он был горд собой и говорил мне, после каждой перевязки:
– Вот я и очередную операцию вашу вытерпел! Ну, а теперь давай снова колдуй над моей ногой. А я после войны, я возьму тебя, Колзаков с собой на Кавказские воды. Попьешь со мной целебной водицы.
Адъютанты завистливо поглядывали на меня. Такое приглашение было, видимо, пределом их мечтаний.
В один из дней Багратион написал письмо лечившемуся в недальнем селе Андреевка графу Воронцову письмо. Я напросился его отвезти. Несмотря на то, что имелась возможность поехать в коляске, я отправился на коне, чтобы лишний раз попрактиковаться в верховой езде.
До Андреевки добрался без приключений. Село напоминало разворошенный муравейник, всюду сновали раненные солдаты и офицеры. Это, впрочем, я и ожидал увидеть, ведь согласно истории войны 1812 года граф Воронцов, сам, будучи раненным, приказал сопровождавшим его лицам подбирать всех встреченных на дороге раненных и свозить их к себе в Андреевку. Таковых набралось более трех сотен солдат и за полусотню офицеров. Все они лечились и столовались, а затем были и обмундировывались за счет Воронцова. При этом сам граф впоследствии очень не любил, когда, кто-то благодарил его за эту доброту, вспоминая проявленное бескорыстие.
Тяжело раненный мушкетной пулей в бедро, граф передвигался на костылях, тем не менее, встретил меня на крыльце своего дома. Одетый в новый «с иголочки» мундир, он был безукоризненно выбрит и надушен. Открытый взгляд широко раскрытых голубых глаз и мягкая улыбка молодого генерала располагала к себе.
– А, Колзаков! – приветствовал он меня. – Рад, что вы уцелели в бородинской мясорубке!
– Князь волнуется, как ваша рана?
– Сами видите, что уже прыгаю на костылях. Когда меня немощного закинули в стоявшую неподалеку телегу, чтобы перевязать, очередное ядро отшибло у ней колесо, и телега рассыпалась в мелкие обломки. После сего я уже потребовал, чтобы перевязывали прямо на земле, – с легкой иронией рассказал мне граф. – Впрочем, бог милостив и все обошлось.
Прочитав письмо Багратиона, остался им доволен.
– Князь пишет, что дело его идет на поправку. Отдельно хвалит и вас за вашу преданность и сострадание. Через час обед и я приглашаю вас разделить трапезу со мной и моими гостями. Пока же можете отдохнуть, а мне, увы, пора на перевязку.
Пройдя в общую комнату, я увидел в ней генерала и несколько офицеров. Представился им. Они мне. Генералом оказался шеф Екатеринославских кирасир Николай Васильевич Кретов, офицерами: командир Орденского кирасирского полка граф Гудович, командир Нарвского пехотного подполковник Богдановский и лейб-гвардии Егерского полка полковник Делагард. Все раненные и перевязанные, но жизнерадостные и даже веселые.
– Садитесь, Колзаков, – пригласили меня собравшиеся, – Расскажите о князе Петре и вообще, о том, что знаете. А то мы здесь сидим как бирюки.
Я не стал себя упрашивать и в общих чертах рассказал о лечении Багратиона и о наших с ним злоключениях. Затем настал черед «воронцовский квартирантов» рассказать о здешних делах.
Первым делом мне было рассказано о благородстве Воронцова. Дело в том, что когда раненного графа привезли домой в Москву, все свободные строения были заполнены ранеными, часто лишенными какой бы то ни было помощи. На подводы же из воронцовской усадьбы грузили для отвоза в дальние деревни барское добро: картины, бронзу, ящики с фарфором и книгами, мебель. Воронцов приказал вернуть все в дом, а обоз использовать исключительно для перевозки раненых в Андреевское. Об этом я когда-то уже читал, но все равно выслушал рассказ с неподдельным интересом. Одно дело, когда читаешь что-то в исторических трудах и совсем иное услышать ту же историю из уст непосредственных участников событий.
Потом поговорили о Бородине, о больших потерях, ну и, конечно же, об оставлении Москвы. Генерал и офицеры курили, поданные сигары.
Рассказали мне и о том, что Воронцов уже который день посылает в Москву своих переодетых адъютантов, а также дворовых людей из числа самых смелых и сообразительных, для разведки всего происходящего в белокаменной. Их сведения он сразу же пересылает в виде писем в Петербург императору.
– Так у вас тут прямо шпионское гнездо! – пошутил я.
– Гнездо не гнездо, но информацию о неприятеле имеем самую свежую! – пыхнул дымными кольцами генерал-майор Кретов.
На обеде блюда были самые обыкновенные, но сытные и необыкновенно вкусные. Воронцовские повара знали свое дело отменно. Подавалось все на фамильном фарфоре с графскими вензелями. Воронцов вел себя как радушный хозяин, достаточно демократично, но, в то же время, внешне несколько отстраненно, в общем, как истинный потомственный аристократ. На обеде присутствовал раненный и тяжело контуженный начальник штаба Второй армии граф Сен-При. Граф еще очень плохо слышал, а потому, обращаясь к собеседнику, почти кричал.
Сознаюсь, мне чрезвычайно интересен был полковник Август Осипович Делагард – французский эмигрант и бывший мальтийский рыцарь, сражающийся против своих соотечественников за Россию. Делагард был раненный пулей навылет в левый бок, но не утратил жизнерадостности и веселости. Не знаю, как у кого, но у меня в жизни не раз бывало, что при первой встрече с, казалось бы незнакомым человеком, сразу возникала взаимная симпатия. Именно так случилось и с Августом Делагардом. Пройдет немало время, и мы оба еще не раз будем вспоминать эту случайную встречу в забытом богом селе Владимирской губернии.
– Оставайтесь до завтра. Хоть у нас и тесновато, но место для вас найдем – приглашали меня командир Нарвского полка Богдановский и Делагард. – У нас после обеда по традиции будут разговоры и чтение газет, а после музыцирование и бильярд.
– Увы, – развел я руками, – но князь Багратион ждет меня обратно с новостями.
Признав таковую причину моего желания убыть весьма существенной, раненные офицеры, не без сожаления, проводили меня до коляски.
По возвращении в Симы, Багратион самым подробным образом расспрашивал меня о пребывании в Алексеевке, несколько раз перечитывал и письмо Воронцова. А на следующий день фельдъегерь привез князю послание из Петербурга, то был рескрипт императора, в котором значилось: "Князь Петр Иванович! С удовольствием внимая о подвигах и усердной службе вашей, весьма опечален я был полученною вами раною, отвлекшею вас на время с поля брани, где присутствие ваше при нынешних военных обстоятельствах столь нужно и полезно. Желаю и надеюсь, что бог подаст вам скорое облегчение для украшения деяний ваших новою честию и славою. Между тем не в награду заслуг ваших, которая в непродолжительном времени вам доставится, но в некоторое пособие состоянию вашему жалую вам единовременно пятьдесят тысяч рублей. Пребываю вам благосклонный Александр".
– Передайте государю мой нижайший поклон и солдатское спасибо, да передайте мое письмо, а так же ходатайство о награждении отличившихся в Бородинском сражении, ибо беспримерный сей подвиг, ознаменованный ранами весьма многих моих сподвижников, заслуживает, по всей справедливости, самых высоких наград.
После ухода фельдъегеря решил поговорить с князем и я.
– Ваше превосходительство, я просил бы вас об одолжении.
– Ну, говори, что там у тебя? – повернул ко мне голову, лежавший на подушках Багратион.
– Я просил бы вас отпустить меня в действующую армию. Все, что было возможно для вашего лечения, я уже сделал и дальнейшее нахождение в Симе уже ничего не изменит. Ну, а быть в качестве сиделки для боевого офицера во время войны, это не дело.
– Значит, ты быть более при мне не желаешь! – приподнялся на локтях Багратион и брови его поползли вниз, что свидетельствовало о раздражении.
– Я, ваше превосходительство, хотел бы спросить вас, а как бы поступили вы, если бы враг захватил Москву, а вы сидели бы в глубоком тылу, ни черта не делали?
Возникла долгая пауза, после чего Багратион сказал, как отрезал:
– Я послал бы убогого генерала ко всем чертям, и помчался спасать Отечество.
Затем добавил:
– Твое решение, Колзаков, правильное. Что ж, я был искренне рад общаться с тобой, Колзаков. Спасибо тебе и за то, что ты взял мое лечение в свои руки и вытащил меня с того света. Этого я тебе никогда не забуду. Надеюсь, что мы с тобой еще повоюем вместе. Кутузову я напишу от себя рекомендательное письмо, чтобы он смог использовать твой ясновидческий дар на благо России.
– Спасибо, ваше превосходительство, обещаю сделать все, что от меня зависит.
Багратион немного помолчал, смотря пристально мне в глаза, затем сказал напоследок:
– И запомни Колзаков, что я умею не только ненавидеть, но и дружить. Твою заботу я никогда не забуду и надеюсь, что смогу отплатить за твое участие в моей судьбе сторицей.
– Со своей стороны могу вас заверить, что в моем лице вы так же нашли верного и преданного боевого товарища.
В тот же день я покинул Симу, поспешив в Тарутино в штаб Кутузова.
Глава третья
В Тарутино я прибыл уже ближе к вечеру. Несмотря на то, что я сослался на личное письмо князя Багратиона, меня к фельдмаршалу сразу не пустили, сказав, что он отдыхает. Однако на постой в одну из штабных офицерских палаток определили.
Адъютанты пригласили меня и на ужин. Я немного рассказал о том, как поправляется князь Петр, они о последних новостях «большой политики». И хотя о многом я знал намного лучше их, все равно изображал удивление. Что поделать, людям приятно, а с меня не убудет.
После ужина я не отказал себе в удовольствии прогуляться по нашему лагерю. Тарутинский лагерь оказался похожим на большое и шумное поселение. Ровными рядами, почти улицами, были поставлены шалаши, под которыми вырыты землянки. Генералы и старшие офицеры стояли в сельских избах, но изб было все же немного, большинство из них, разобрали на топливо. На речке стояли бани, по лагерю бродили зычно кричавшие калужские сбитенщики, а на большой дороге шумел самый настоящий базар, где толпились тысячи солдат, торговавших сапоги и другие вещи. Тут же торговали сахаром, чаем, табаком, окороками, ромом и винами, свежим хлебом, маслом и яйцами, свеклой и капустой. Огромный военный табор никогда не спал, ни днем, ни ночью. По вечерам во всех концах слышалась музыка и голоса песенников, которые умолкали лишь с пробитием зори. Ночью Тарутино светилось множеством бивуачных огней, казавшимися издали звездами, бездонном космосе. После долгого и безрадостного отступления и кровопролитного Бородинского сражения русская армия отдыхала, приводилась в порядок и собиралась с силами для будущих боев. Кутузов не настаивал на строгом соблюдении формальностей службы, предоставив войскам возможность восстановить силы после Бородинского кровопролития. Начальство смотрело на все это снисходительно. Оно заботилось больше о том, чтобы все были довольны и веселы. Офицеры и солдаты ходили по лагерю, отыскивая знакомых. Всяк выбирал по своему вкусу общество, и время проходило весело. Каждый день к Тарутино и селу Леташевка, где собственно находилась главная квартира фельдмаршала, стекались все новые и новые резервы.
Взятие Москвы привело нашу армию полное недоумение. Солдаты были испуганы и откровенно говорили офицерам:
– Лучше уж бы всем лечь мертвыми, чем отдавать Москву-матушку! Смотрите, как завиваются облака над Москвой! Плохо дело, Москва горит!
От всего этого даже мне, знавшему, что все, в конце концов, закончится благополучно, становилось не по себе.
Штабные же офицеры, тяжело вздыхавшие по поводу оставления Москвы, получили гневный и полный язвительного сарказма выговор от Кутузова (об этом мне рассказали все те же адъютанты), который счел это бестактной выходкой, сказав им:
– Вы, верно, думаете, что я без вас не знаю, что положение мое именно то, которому не позавидует и прапорщик? У меня более всех причин вздыхать и плакать, но ты не смог придумать ничего хуже, как грустить.
* * *
Утром Кутузов меня опять не принял. Он, то еще спал, то уже завтракал, то писал какие-то бумаги, а то с кем-то совещался. Наконец, ближе к вечеру меня, наконец-то, вызвали в его избу. Старый полководец сидел в кресле за большим столом, заваленном бумагами и картами. Мундир его был расстегнут, и из-под него выглядывала нательная рубаха. Вместе с ним в горнице находилось еще пару генералов, сидевших в конце стола и что-то писавших.
– Вы от князя Петра? – спросил, снисходительно Кутузов. – Как его здоровье? А то у нас вести, что рана весьма тяжела и положение его опасно.
– Спасибо, ваше высокопревосходительство! Дело уже идет на поправку, и я надеюсь, что скоро их сиятельство, будет вместе с нами! – сказал я, протягивая Кутузову письмо.
– Это было бы весьма кстати! – качнул он головой, еще раз внимательно посмотрел на меня и, надорвав конверт, углубился в чтение.
Вначале фельдмаршал бегло посмотрел послание Багратиона. Но затем, нахмурив брови, принялся читать все куда внимательнее. Потом, оторвав взор, посмотрел на меня уже каким-то тревожно-изучающим взглядом и снова углубился в чтение. Бывшие в горнице генералы, вначале о чем-то перешептывавшиеся между собой, уловили озабоченность главнокомандующего примолкли и теперь молча взирали на меня.
Наконец, Кутузов окончил чтение. Сложив в несколько раз бумажный лист, он поднес его к свечи. Пламя побежало по листку, быстро превращая его в черно-пепельную субстанцию. Генералы насторожились еще больше.
– Я вас, кажется, припоминаю, – после некоторой паузы произнес Кутузов. – Вы прибывали ко мне в день Бородина с просьбой князя о резервах! Как вас, кстати, зовут?
– Флигель-адъютант Колзаков, капитан-лейтенант гвардейского флотского экипажа. До последнего времени исполнял обязанность дежурного адъютанта при штабе Второй армии.
– Оставьте нас с флигель-адъютантом наедине! – повернулся Кутузов к генералам.
Дождавшись, когда те выйдут и дверь прикроется, нахмурил брови:
– Ты знаком с содержанием письма?
– Нет, ваше высокопревосходительство! Мне оно было передано уже запечатанным.
Немного помолчав, Кутузов покачал головой:
– Странно, странно, странно… Князь Петр сообщает, что своему чудесному выздоровлению он обязан исключительно тебе и твоему чудодейственному лекарству, которым ты его пользовал. Кроме этого он конфиденциально написал мне, что ты обладаешб и удивительным даром предсказания политических и военных событий, а также весьма оригинальными военными знаниями. Князь настоятельно рекомендует мне иметь тебя подле себя и прислушиваться к твоим советам. Ты действительно ясновидец?
– Не совсем, ваше высокопревосходительство!
– Ну-ка, присаживайся! – кивнул Кутузов на стоявший против его стола стул.
– Рассказывай поподробней, и чтобы без утайки!
– Боюсь, ваше высокопревосходительство, что мой рассказ покажется вам бредом сумасшедшего.
– Что ж, давайте я лучше вначале послушаю, а уж выводы сделаю как-нибудь сам.
Итак, как оказалось, Багратион написал в письме гораздо больше, чем я его об этом просил. Не утерпел. Впрочем, ничего плохого для меня в том не случилось. Князь рекомендует меня в советчики фельдмаршалу, как «провидца». Это значит, что если все выгорит, то я действительно смогу оказывать определенное влияние на ход войны, а значит и на ход всей истории в пользу России. От этакой перспективы мне даже стало трудно дышать. Теперь вопрос – что говорить Кутузову? Открыться ему или нет? Хитрить в данном случае опасно, слишком велики ставки. Лучше все как есть. Но если выложить всю правду-матку, то он может подумать, что я сумасшедший или хуже того аферист или лазутчик. Но ведь за мной рекомендация Багратиона! К тому же, кому еще как не хитромудрому Кутузову я могу доверить свою тайну? Ведь известно, как умеет хранить секреты старый фельдмаршал. Эх, была, не была!
– Ну, братец, когда и где ты родился? – подтолкнул меня к рассказу фельдмаршал. – А то, что-то призадумался, а это в твои годы излишне.
– Родился я в марте 1980 года в Ленинграде, извините, в Петербурге!
Я поднял глаза на старого фельдмаршала. Тот смотрел на меня широко открытыми глазами. Губы его дрожали:
– Когда?
– В 1980 году. – сказал я, сглотнув слюну.
– Значит, говоришь Ленинград. Интересно, интересно. – пальцы фельдмаршала выбивали барабанную дробь по столешнице.
Было видно, что старик борется с сильным волнением, наконец, он взял себя в руки и снова возвысил голос. – Ты меня, что тут дураком считаешь, чтобы на всякую ерунду отнимать время!
Рука его потянулась к колокольцу, впрочем, не слишком быстро.
– Но ведь вы читали письмо князя Багратиона! – почти выкрикнул я ему в лицо. – Ему-то вы верите! К тому же и я вас предупреждал!
– Ладно, ладно! – немного успокоился фельдмаршал, колоколец его, похоже, уже не интересовал. – Если ты все знаешь, то скажи мне, какое решение я принял сегодня утром?
Сопоставив число и месяц, я немного порылся в памяти:
– Если я не ошибаюсь, ваше сиятельство, то сегодня вы получили письмо государя императора с сожалением об оставлении Москвы. Доставил же письмо генерал-адъютант Волконский.
– Ну, это ерунда! Могли и адъютанты разболтать! – махнул рукой Кутузов. – Что еще?
– А еще третьего дня вы отдали секретный приказ соединить две западные армии в одну. Командующим этой армией вы назначили Барклая де Толли, а резервом, состоявшим из 3-го и 5-го корпусов и двух кавалерийских дивизий – генерала Милорадовича.
Лицо Кутузова напряглось, глаза превратились в две узкие щелки, которые, казалось, меня буравили.
– Однако Барклай подал рапорт об увольнении его из армии ввиду болезни, – продолжал я вываливать главнокомандующему багаж своих исторических знаний. – А потому, сегодня утром, вы удовлетворили его просьбу, и Барклай вот-вот уедет. Впрочем, об этом еще никто не догадывается. Командование же Западной армией вы, Михаил Илларионович, решили возложить на себя, но бумагу о своем решении отложили написать на завтрашнее утро.
– Да уж! – только и сказал фельдмаршал.
– Но самое удивительно ждет вас завтра после полудня!
– Что же именно? – насторожился фельдмаршал.
– Завтра Наполеон пришлет парламентера просить мира, причем это будет недавний посол в России генерал Лористон.
Кутузов сидел, смотря на меня, а я так же молча сидел напротив и смотрел на него. Наконец, старец встрепенулся:
– Ну, завтра проверим твое ясновидение, а сейчас рассказывай уж мне свою будущую жизнь!
И я начал рассказывать о себе, о своей службе, о Чечне, о праздновании 200й годовщины Бородина, о том, как оказался в эпицентре сражения. Кутузов меня не перебивал. Периодически я поглядывал на фельдмаршала, оценивая, насколько он верит моим фантастическим бредням. Но лицо старика было непроницаемым и серьезным. Что-что, а владеть собой старый полководец, видимо, умел здорово. Несколько раз в приоткрывавшуюся дверь и в горницу с озабоченным видом заглядывали штабные генералы и адъютанты, но всякий раз Кутузов изгонял их не нетерпеливым жестом. За оконцем уже стало темнеть, когда фельдмаршал, наконец, меня прервал:
– На сегодня, думаю, достаточно! Теперь о твоей личной судьбе. Назначаю тебя своим адъютантом… нет, лучше офицером для особых поручений. В должность выступишь с завтрашнего утра. Предполагаю, что средств для жизни у тебя тоже нет, посему утром получишь оклад на три месяца вперед, так же подъемные и провизионные суммы. Я об этом тоже распоряжусь. Да и главное – о нашем разговоре никому ни полслова. Ступай!
Закрыв за собой дверь и очутившись в сенях, я сразу же обнаружил себя в окружении разгневанного штаба.
– Что вы себе позволяете, сударь! – первым возвысил на меня голос генерал Беннигсен – Фельдмаршал стар и порой забывает о времени, но вы же носите флигель-адъютантский аксельбант, следовательно, должны понимать, что сейчас война и нельзя забирать у главнокомандующего несколько часов на всякую ерунду!
– Извините, ваше превосходительство, но мы решали вопросы государственной важности! – вскинул я голову.
– Какой еще там государственной важности? Вы только что прибыли от постели раненного Багратиона. Какая там важность – график приема пилюлей? – сыронизировал под смех собравшихся злоречивый Ермолов.
– Не только государственной важности, но и государственной секретности! – щелкнул я каблуками – Так что честь имею!
– Вот еще один «момент» у нас появился. Как в полк Ванькой-ротным, так извините, как в штаб бумагоношей, так, когда изволите! – услышал я, уходя, уже себе в спину, чью-то не слишком умную остроту.
«Моментами» в армии всегда именовали паркетных шаркунов, ловящих чины и ордена подле большого начальства. Ну, ладно, посмотрим, кто из нас настоящий «момент». Однако настроение мне остроумцы все же подпортили.
– Добрый вечер, господин моряк! – неожиданно подошел ко мне и пожал руку, вошедший с улицы генерал Неверовский. – Помню, помню вас, как храбро держались при Бородине! Как нынче здоровье князя Петра? Когда мы увидим его в своих рядах?
– Кризис миновал, и Петр Иванович идет на поправку. Думаю, что через несколько месяцев он снова поведет нас в бой.
В соседней избе меня напоили горячим сладким чаем и предоставили походную раскладную койку с ворохом свежего сена.
Назавтра я снова был вызван к Кутузову. С первых минут беседы стало понятно, что наши отношения с главнокомандующим стали куда более доверительными. Фельдмаршал теперь именовал меня не иначе как «голубчик». Впрочем, выглядел Кутузов озабоченным. Не скрывая от меня своей желчи, он говорил, что почти весь генералитет склоняет его к немедленному наступлению. Об этом говорили Коновницын и Ермолов, Багговут и Платов, и даже преданный фельдмаршалу полковник Карл Толь. Но, конечно, больше всего старался интриган Беннигсен, которого все время подбивал на провокации британский уполномоченный полковник Вильсон, которому не терпелось разделаться с ненавистным Наполеоном чужой кровью. Вместе с Ростопчиным он строчил пасквильные письма императору Александру, обвиняя фельдмаршала в нерешительности и медлительности, да и вообще во всех смертных грехах.
Кутузов обо всем этом был прекрасно осведомлен и, когда к нему через полчаса зашел Беннигсен, фельдмаршал не удержался, чтобы не съязвить даже при мне:
– Мы с вами никогда не сговоримся, барон: вы все печетесь о пользе Англии, а по мне, пойдет она нынче на дно морское, так я и не заплачу!
Тот, вспылив, высочил прочь, громко хлопнув дверью.
Кутузов только покачал седой головой, потом обратился ко мне:
– Меня даже не столько раздражает этот самонадеянный ганноверец, как приставленный соглядатай Вильсон, чьим нашептыванием Беннигсен внимает. Вильсона интересует лишь одно – разгром Наполеона во имя разрушения континентальной блокады Англии. Вильсону не терпится поскорей поймать Наполеона и уничтожить его империю. Ни судьба России, ни русская кровь его совершенно не волнуют. Говорят, что в одном из приватных разговоров он упрекал меня в мягкотелости за то, что я, по его словам, жалею русских солдат. Говорит, чего, мол, жалеть-то, в России баб много – они всегда новых нарожают. Вот ведь, какой союзничек! Помимо всего прочего, Вильсон этот и царю на меня все время доносы строчит и с советами своими бредовыми лезет, да генералов наших, которые и так не слишком дружат, промеж себя стравливает. Короче, сволочь отпетая.
– А избавиться от этого Вильсона никак нельзя?
– Да как от него, от рыжего, избавишься! Он ведь царем для присмотра за мной посажен, так сказать для объективного контроля. Ладно, пускай свои доносы строчит, мне они как горох об стенку. Вот изгоню Наполеона из России, тогда мне никакой Вильсон с его письмами подметными не страшен. Негодование Кутузова я вполне разделял, так как о неблаговидной роли этого английского представителя читал в свое время немало. Пользуясь доверием императора Александра Первого, Вильсон получил разрешение писать ему лично обо всём, что найдет важным и интересным. Этим он собственно все время и занимался. При этом к конкуренту Кутузова генералу Беннигсену англичанин пытал самые добрые чувства, а фельдмаршала откровенно не переносил. Тот, впрочем, платил, английскому полковнику той же монетой. Что касается Беннигсена, то его дружба с Вильсоном началась еще со времен Фридланда и Прейсиш-Эйлау, когда англичанин в первый раз прибыл «смотрящим» в нашу армию и состоял при штабе генерала. Поэтому у долговязого, помимо всего прочего, была и еще одна сокровенная мечта – свалить Кутузова и на его место посадить обожаемого им Беннигсена, который бы слушал его советы и действовал в интересах Лондона. Впрочем, в отношении интриг Вильсона я сейчас особо не напрягался, так как прекрасно знал, что ничего из его бредовой затеи не получится. Меня сейчас больше беспокоила собственная перспектива. Ведь когда я приступлю к осуществлению своих идей, от пронырливого англичанина можно будет ждать серьезных неприятностей.
* * *
Выйдя от Кутузова, я подумал, что возможно, фельдмаршал все же излишне предвзят к англичанину, который выполняет именно то, для чего в ставку русского главнокомандующего он и был послан. Впрочем, а кому, когда вообще нравились контролеры, ревизоры, аудиторы и прочие проверяльщики?
Не успел я закончить свои раздумья по сему предмету, как, навстречу мне появился… полковник Роберт Вильсон собственной персоной: худой и нескладный с лошадиным лицом, свисающим над губой длинным носом и жидкими прилизанными рыжеватыми волосами.
О сем господине я в свое время достаточно читал, кое-что знал и о его пасквилях, причем, не только о тех, которые он уже написал к сегодняшнему дню, и те, которые он еще напишет в будущем. Это давало мне хорошую фору в моих с ним возможных отношениях. Поравнявшись со мной, Вильсон улыбнулся так, как это могут делать только англичане – чуть приподняв уголки губ и не меняя при этом отчужденного выражения лица. Рыбьи, бесцветные глаза англичанина смотрели сквозь меня, куда-то вдаль, как будто я был насквозь прозрачным.
И в этот момент мне подумалось о том, что в затеваемой мной игре Вильсон объективно является сейчас главным противником, а поэтому хорошо бы иметь его хотя бы на первое время в знакомцах, ибо, чем ближе к нам противник, тем лучше будет за ним присмотр. Разумеется, разница в нашем положении в настоящее время достаточно существенная. Он – полковник с боевым стажем и полномочный представитель английского короля, а также доверенное лицо нашего императора. Но и я все же имею в своем активе флигель-адъютантство, то есть силу своих золотых аксельбантов так же являюсь «глазами и ушами» императора при ставке, ну, а кроме того у меня еще и неофициальный статус – любимчик главнокомандующего. Не факт, что Вильсон пойдет со мной на контакт, но, как говорится, попытка не пытка. Напрягая память, чтобы, использовать по максимуму мой весьма примитивный английский, я лихо приложил два пальца к своей треуголке:
– Рад приветствовать представителя союзной Англии!
– Здравствуйте, господин флигель-адъютант, – снисходительно опустил свой лошадиный подбородок англичанин.
Он хотел было продолжить свой путь мимо меня, но не успел:
– Давно мечтал познакомиться с вами поближе, а то, сами понимаете, все суета да суета каждый день, некогда даже дух перевести, – заступил я ему достаточно бесцеремонно дорогу.
Вильсон с удивлением воззрился на меня. Теперь надо было не терять времени, а постараться заинтересовать его своей особой. Для этого, как известно, существует испытанный психологический прием – начать разговор на тему наиболее близкую и интересную для собеседника. Что же любит этот долговязый англичанин? В какое-то мгновение в памяти всплыли факты его биографии с начала службы Вильсона в драгунах до его кончины в должности губернатора Гибралтара. Вся жизнь этого господина была весьма любопытна, но сейчас меня интересовали, так сказать, «реперные точки» его биографии исключительно до 1812 года. Так, вспомнил! Ведь Вильсон, помимо всего прочего, претендовал на лавры военного писателя. Книги его я, разумеется, не читал, но не раз встречал ссылки на них в научных трактатах, а потому в общих чертах имел о них представление. Итак, начинаем операцию «Долговязый англичанин». Поехали!
