Владимир Шигин
Похититель императоров (Собрание сочинений)
Затем я втолковал кузнецу, какой должна быть форма моего ножа. я отправился м случае. к выводу, что метательные ножи мне будут нужны в любом случае. Опираясь на опыт своих предшественников, я давно пришел к выводу, что нож, должен напоминать силуэт плывущей акулы, когда нижний режущий край более полого заточен относительно верхнего. Такой нож не только удобно метать, но им также удобно работать в ближнем бою и фехтовать на дистанции. В спецназе мы, как правило, работали ножами длиной в 15 сантиметров плюс ручка.
Итак, метательный нож должен весить около 200 граммов. В пересчете на старые меры веса это значило 48 золотников.
Выслушав это, кузнец Алексей почесал кудлатую бороду:
– Значится, весу в ножике твоем будет «гривенка малая».
– Ну, да, – кинул я в ответ, абсолютно не представляя, что это за такая милая мера веса.
Разобравшись с формой и весом, мы перешли к вопросу заточки.
– Заточку заготовок производи с двух сторон посередине длины ножа от жала до начала рукоятки, не затрагивая последнюю. Иначе мне трудно будет сбалансировать нож. – Объяснил я кузнецу.
– Какой такой баласыр? – не понял он.
– Ладно, отмахнулся я. – Тебе это не надо!
Всего я заказал кузнецу десяток ножей. Для одного вполне достаточно. Через день Алексей Матюшкин торжественно явился ко мне и, загадочно улыбаясь, торжественно развернул тряпицу, в которой лежала дюжина весьма неплохо выкованных лезвий.
– Я же десяток заказывал?
– А пусть будет вашему благородию запасец! – снова улыбнулся мне кузнец Алексей.
Получив от меня за работу золотой червонец, он был на десятом небе от счастья:
– Та когда вашему родию чего надобно еще сделать, так я хочь черта лысого подкую!
– Ладно, черта не черта, но и тебе спасибо огромное!
Рукоятки к ножам я вырезал сам из липы. Штабные офицеры искоса поглядывали за моей работой. Было видно, что им очень любопытно, но спрашивать не решались, мало ли, чем занят офицер для особых поручений. Может это у него поручение такое особое – ручки для ножей вырезать.
Когда ручки были готовы, я насадил их на ножи и занялся балансировкой. Без хорошей балансировки метать ножи – гиблое дело. В то место, где рукоятка начинается от лезвия, я поставил указательный палец правой руки, а указательный палец левой руки слегка удерживал нож в горизонтальном положении у жала. При отпускании пальца левой руки рукоятка ножа, как бы задержавшись, ровно и потягивала нож к полу. В первом случае рукоятка ножа оказалась значительно тяжелее лезвия, и нож сразу упал на землю в сторону рукоятки. Пришлось обстругивать рукоятку. Так не слишком быстро, но я сбалансировал все свои двенадцать ножей. После этого я выкрасил ножи чернью, для того, чтобы их не было видено в руке и в полете. На следующий день я нашел время и, отъехав подальше от лишних глаз в лет, вдоволь наметался ножами, начав с двух метров и постепенно увеличивая дистанцию броска до предельных двенадцати, меняя при этом поочередно и стойки, и руки. Если поначалу кое-что не получалось, то потом руки сами вспомнили, что и как делать и все быстро пошло на лад.
Затем я заказал у ближайшего полкового шорника кожаный пояс под ножи и чехлы, которые сшили по моей раскройке: один для ношения ножа за спиной, второй в рукаве и третий в сапоге. Через несколько часов я уже примерял и пояс, и чехлы. Все меня вполне устроило. Хотя в том не было особой необходимости, я сразу же решил, что и пояс, и чехлы с ножами всегда будут при мне. Конечно, всю дюжину таскать не стоит, но пять-шесть всегда надо иметь под рукой, как пятый козырь в рукаве. Как знает, что нас ждет за ближайшим поворотом!
* * *
День спустя Кутузов перенес главную квартиру в соседнюю деревню Леташевка, что лежала в четырех верстах по дороге в Калугу, так как там было не столь тесно и шумно.
Фельдмаршал занял чистую избу с тремя окнами. За дощатой перегородкой у печи стояла кровать Михаила Илларионовича, остальная, большая часть избы была кабинетом, столовой и приемной фельдмаршала. Генерал Коновницын с канцелярией так же перебрался в Леташевку и разместился рядом в старой избе, которую топили «по-черному». В эту же дымную избу переселился и остальной штабной «планктон», включая меня. Во дворе в низеньком овине стал квартировать комендант главной квартиры, бывший суворовский любимец Ставраков.
Тогда же пришел и высочайший указ о производстве меня «за подвиги в сражении с неприятелем у села Бородино» в капитаны 2 ранга. Учитывая оперативность моего производства, думаю, здесь не обошлось без участия Багратиона, который самолично отписал о моих заслугах императору и расписал их в превосходных степенях. Насколько я помнил, мой пращур никакой перемены в чинах после Бородино не получил. А это значило, что я не только теперь обогнал его в карьере, но и еще раз, пусть самую малость, но изменил течение истории. По случаю своего производства, я, как водилось, не только в ХХ1 веке, но и в веке Х1Х, проставился своим сослуживцам. В этом смысле в российской армии никаких изменений я не заметил.
Свободное время офицеры штаба, как и раньше, проводили у гостеприимного Коновницына. Никакой мебели не было. В сенях глиняный пол толстым слоем устилали соломой, сверху набросали попон, ковров и бурок. Так организовался своеобразный штабной клуб, где обедали и ужинали, а кроме того спали вповалку офицеры штаба, адъютанты и заезжие гости. Там же курили трубочки, гоняли чаи и калякали на всевозможные темы. Народу всегда в сенях было не протолкнуться, но, как это, ни странно, всем хватало места и поесть, и поспать.
В целом штаб Главной армии, при ближайшем рассмотрении оказался настоящей «банкой с пауками». Первым из «пауков» был Беннигсен, все еще не терявший надежду когда-нибудь свалить Кутузова и самому стать главнокомандующим. Беннигсен всюду кричал о дряхлости главнокомандующего, хотя сам был ровесником Кутузова. К Беннигсену примыкали родственники царя, молодые, но ядовитые генералы – герцог Вюртембергский и принц Ольденбургский. Отдельную партию представлял мой новый знакомец сэр Роберт Вильсон, имевший непонятно зачем некие полномочия от Александра Первого. Вильсон был ганноверцем по происхождению, а значит земляком Беннигсена, и в чем-то его единомышленник. Свою линию гнул и, оказавшийся не у дел, и московский губернатор Ростопчин, живший здесь же при штабе. С Кутузовым они на дух не переносили друг друга. Сам себе на уме был и внешне доброжелательный, но всегда державший камень за пазухой, самолюбивый и злой на язык Ермолов.
Мое появление штаб встретил без особой радости. Как же явился, не запылился, и сразу в «дамки» – в любимчики к главнокомандующему, да еще в некой загадочной должности офицера по «особым (каким еще особым?) поручениям». С другой стороны, я имел флигель-адъютантский аксельбант, и за мной стояла фигура князя Багратиона. При этом все понимали, что у Кутузова ко мне по некой неизвестной причине (таинственное сожженное письмо Багратиона!) особенное отношение, как понимали, что в случае возвращения к армии Багратиона мое влияние еще более усилится. По этой причине, в целом внешне окружающие относились ко мне достаточно предупредительно, хотя и настороженно.
* * *
А затем у меня произошла весьма небезынтересная встреча. Утром следующего дня я получил приказание фельдмаршала донести до сведения Беннигсена какие-то секретные бумаги. Сам Кутузов, по понятным причинам, старался лишний раз с генералом не встречаться. Меня же он по какой-то причине посчитал фигурой для сношений с Беннигсеном самой подходящей, и теперь я должен был возить их взаимные письма друг к другу. Не слишком довольный своей новой миссией, я отправился в недолгий путь от одной околицы к другой, когда вдруг неожиданно за спиной услышал крик:
– Ваше высокородие!
Я оглянулся. Поодаль стоял и улыбался мне тот самый егерский унтер- офицер, что спас меня во время рукопашной схватки в день Бородина.
– А я все думал, выжили, али нет! Поклон вам мой, что тогда спасли меня от штыка французского!
– Да и тебе спасибо, что спас меня! Давай хоть познакомимся. Я капитан 2 ранга Колзаков Павел Андреевич, состою нынче при главнокомандующем.
– Унтер-офицер егерского полка Василий Алдакушкин! – бойко представился мой спаситель.
– А по отчеству как?
– Батюшку Петром звали.
– Значит Петрович! – улыбнулся я, вспомнив своего первого старшину роты в училище прапорщика Усуляка, которого мы тоже с удовольствием звали Петровичем. – А знаешь, Петрович, не хотел бы ты перейти служить ко мне?
– Это в денщики что ли? – сразу нахмурился унтер. – Звиняйте ваше высокородие, но я уж лучше в строю повоюю. Не привыкши я в холуях состоять.
– Ты не правильно меня понял. Мне не нужен денщик. Мне нужен толковый и преданный помощник, на которого я мог бы положиться в минуту опасности, чтобы и меня в бою мог прикрыть и тайну хранить. Смотри!
Я вытащил несколько своих ножей и с разворота один за другим всадил в ствол ближайшего дерева, так что они образовали почти правильную окружность.
– Здорово! – не удержался от восхищения унтер.
Издали за метанием ножей наблюдали и курившие неподалеку солдаты. По их приглушенным голосам я понял, что они тоже поражены увиденным.
– Хочешь научиться? – спросил я Петровича.
– А кто ж не хочет вашеродие так ножики-то кидать, я ж все же егерь.
– Ну, что, теперь пойдешь ко мне?
– Ежели научите хоть малость, пойду с превеликим удовольствием.
Да я и сам видел, как у унтер-офицера загорелись глаза, когда он увидел мою демонстрацию.
– И ножики метать научу, и еще многое что. – усмехнулся я. – Было бы только желание.
Не откладывая дела в долгий ящик, я, отнеся бумаги Беннигсену, сразу зашел к командиру лейб-гвардии егерского полка Бистрому.
Полковника Бистрома я нашел в его полковой палатке, где он еще с несколькими офицерами вел какие-то служебные разговоры. Подождав, пока офицеры покинут палатку, я одернул полог:
– Разрешите, Карл Иванович!
– Заходи, добрый путник, кто бы то ни был! – донеслось из глубины.
– Флигель-адъютант и офицер для особых поручений главнокомандующего капитан 2 ранга Колзаков!
Увидев меня, Бистром заулыбался:
– Помню, помню! Ты тот моряк, которого лошадь чудесным образом перенесла из одной армии в другую! Очень рад, очень рад!
Настроение Бистрома было прекрасным – со дня на день он ждал производства в генерал-майоры за отличие при Бородино.
– Ты ко мне поболтать за жизнь или по делу!
– По делу, Карл Иванович. Не были бы вы столь любезны, отдать мне в личное подчинение унтер-офицера вашего полка Алдакушкина.
– Алдакушкина! Да, губа не дура! – улыбка Бистрома сразу сошла на нет. – Это один из лучших моих егерей, Георгиевский кавалер, да и мастер на все руки. Зачем вам в денщиках такой служака. Для денщика другие качества нужны. Давайте я вам другого подберу, и услужливого, и домовитого…
– Вы, Карл Иванович, меня не поняли! – прервал я тираду Бистрома. – Я вам доложил, что являюсь не адъютантом фельдмаршала, а офицером для особых поручений. Особых! А потому мне нужен не денщик, а именно опытный егерь, умеющий выполнять особые задания. Это не моя прихоть, а распоряжение главнокомандующего. – для пущей убедительности приврал я.
– Ну, разве так, тогда конечно берите! – кивнул мне Бистром, но уже без прежней ласковости в голосе.
Он тут же вызвал полкового адъютанта и велел сделать бумагу на перевод унтер-офицера в штаб армии.
Уже через пару часов Алдакушкин был у меня. Приказав штабному писарю оформить его и поставить на довольствие, как моего денщика, я первым делом расспросил моего нового подчиненного о его жизни и службе. Коли вместе служить, то и узнать надо друг друга получше. А потому, поведав о себе (разумеется, нынешнюю официальную легенду), я затем расспросил и его о прошлом житие-бытие.
Родом Василий оказался выходцем из Рязанской губернии села Аграфенина Пустынь. Отец Алдакушкина был егерем у помещика. К егерскому ремеслу был приучен с малолетства и сын. В рекруты Алдакушкина забрили еще в далеком 1797 году в возрасте двадцати лет. Знание грамоты, охотничье прошлое и меткость в стрельбе стали причиной того, что новик Алдакушкин попал в егеря.
Что касается егерских полков, то их вообще старались комплектовать из охотников, отличавшихся меткой стрельбой. Егеря в отличие от линейцев, зачастую действовали нередко независимо от сомкнутого строя. Они прикрывали главные силы, обычно начинали и заканчивали сражения, устраивали засады, брали «языков», осуществляли разведку и дозор вокруг своих войск. Именно потому среди егерей более всего ценилась не умение маршировать, а умение мастерски владеть оружием и смекалка. Почти сразу егерь Алдакушкин попал на войну. Да на какую! Под началом великого Суворова он прошел весь Итальянский поход, а затем и небывалый по трудности переход через Альпы. Дрался под непосредственной командой князя Багратиона, вместе с ним взбирался по кручам Сен-Готарда, выходя в тыл солдатам Макдональда. По возвращении за отличие был переведен в лейб-гвардейский батальон, шефом которого был определен Багратион. Затем было участие в кампании 1805 года и Аустерлицком побоище, а полтора года спустя в не менее тяжелом сражении при Фридланде (где получил первый солдатский Георгий) и в кровопролитии на реке Аа. Там Алдакушкин был ранен. После выздоровления дрался со шведами у деревни Иденсальми, за что получил Георгия уже 3-й степени. Затем довелось ему участвовать и в знаменитом походе по льду на Аландские острова в марте 1809 года под командой все того же князя Петра. С началом нынешней войны Алдакушкин с другими гвардейскими егерями защищал переправы через Днепр, успел поучаствовать и в сражении под Смоленском. Ну, а познакомились мы с ним уже при Бородино. Уже после этого неутомимый егерь успел снова поучаствовать в бою с французским авангардом при Красный-Доброе. Так что послужной список у унтер-офицера был весьма и весьма впечатляющий. Впору, мемуары писать.
На егерского унтер-офицера я очень рассчитывал. Кто знает, что меня ждет завтра, а смотреть в него, имея рядом верного, смелого и опытного помощника, намного веселея, чем одному. К тому же мне у егеря тоже надо было кое-чему поучиться.
– Не можешь ли ты научить обращаться с лошадью? – попросил я Алдакушкина уже в первый день нашей «совместной службы» но, вспомнив, что он все же не казак, а егерь, добавил. – Если, конечно сможешь?
– А чего не смочь-то, пожал плечами егерский унтер-офицер. – Чай дело не хитрое.
– А когда начнем?
– А чего ждать-то, сразу и начнем. Первым делом надо освоить походную седловку, как составлять седло с полным вьюком.
– Я весь во внимании!
– Значица так, – солидно прокашлялся в кулак Алдакушкин. – Для удобства седлания стремена подтягиваются, а подпруги перекидываются через сиденье. Само седло накладывается с левой стороны лошади так, чтобы передняя лука находилась впереди холки, а затем для приглаживания шерсти седло сдвигается к крупу настолько, чтобы скоба передней луки пришлась над серединой холки. Понятно?
– Пока да.
– После этого подтягиваются подпруги, для чего передняя предварительно пропускается в петлю подгрудного ремня подперсья. Пряжка передней подпруги должна находиться на два пальца, а задней – на три ниже левой полки ленчика. Ясно?
– Уже не очень, – признался я. – давай этот параграф повторим, а еще лучше отработаем практически…
* * *
А вечером того же дня со мной приключилось вообще нечто невероятное, от чего я долго не мог прийти в себя. Все произошло уже ближе к вечеру, когда я, после суетного штабного дня направлялся от кутузовской избы к своему лежбищу. Мысли в тот момент были где-то далеко.
В этот момент неожиданно я почувствовал чей-то взгляд на своей спине, причем взгляд, который я «увидел» кожей, был враждебный, даже более того, он был смертельно опасным, при этом, одновременно, он был, как бы это лучше сказать, влюбленным, что ли. Лучше я просто не могу выразить те чувства, которые он во мне вызвал, к тому же, возможно, что это лишь игра моего воображения. Мало ли чего может показаться в минуту опасности. К тому же, все это длилось какие-то доли секунды. Умение чувствовать опасность за мгновение до того, как опасность станет реальностью, выработалось у меня за нелегкие годы службы в спецназе. Все решало какое- то мгновение. Скорее рефлекторно, а не осознанно, я резко бросился в сторону, затем «рыбкой» нырнул в близлежащие кусты. И почти сразу прозвучал едва слышный выстрел, пуля просвистела над головой и отколола щепу с близлежащего дерева, которая щедро осыпалась мне на голову.
Теперь ответ был за мной. Прикинув, откуда мог прозвучать выстрел, я осторожно пополз туда, вжимаясь в траву и стараясь массировать свое движение кустарником и стволами деревьев. Стрелявший, вряд ли ожидает, что его, соскочившая с мушки жертва, сама начнет охоту. Вот, кажется, и выпал случай применить мое метательное «ноу-хау». Внезапно вдалеке затрещали кусты. Кто-то, явно, быстро и абсолютно не таясь, убегал. Поняв, что неизвестный киллер, больше меня не стережет, я, не теряя времени, бросился в погоню за своим несостоявшимся убийцей, стараясь при этом бежать не прямиком, а зигзагом, на тот случай, если беглец снова решит пальнуть в мою сторону. Но никто так и не пальнул. Вдобавок ко всему, делая зигзаги, я отстал от киллера, а потом и вовсе все стихло. К этому времени совсем стемнело. Интуитивно я чувствовал, что мой враг затаился где-то совсем рядом, может быть, даже наблюдает за мной. Я же опять вынужден был двигаться, становясь идеальной мишенью. Не желая заканчивать свою жизнь в ночном лесу, я повернул назад. И снова чувство пристального взгляда в спину, но уже совсем не опасного, как полчаса назад. На всякий случай, чтобы не искушать судьбу, я прибавил шагу.
Итак, ситуация самая неприятная. Похоже, что я стал кому-то мешать, и за мной началась откровенная охота. Но кто и почему? Неужели, я чем-то выдал себя и сейчас меня хотят отстрелить, а может быть это какой-то заблудший француз или вообще свой брат-дезертир, решил прибарахлиться офицерской обувкой?
* * *
– Ваше высокородие! – прервал мои раздумья выросший перед глазами унтер-офицер Алдакушкин. – Там вас все уже обыскались!
– Кто?
– Да брат, говорит, ваш!
Спокойно, спокойно. Тут действительно не заскучаешь, только что меня убивали, а теперь вот предстоит знакомство с родным братом. Хоть бы узнать его, что ли. Поди, определи его среди офицеров? А не узнать родного брата – это, я вам, скажу, уже черт знает, что! В полюсе то, что я знаю, как зовут брата, но как именно величают его в семье: Александром, Шурой или просто Сашей? Надо быть настороже и в разговоре о родственниках, так как я не представлял, живы или нет наши батюшка с матушкой, и есть ли еще, какие-нибудь братья и сестры.
На мое счастье младший брат сам вышел мне навстречу и, завидев меня, поспешил, раскрыв объятья.
– Ну, здравствуй, брат мой Саша!
– Здравствуй Павел!
И мы троекратно расцеловались.
– Поздравляю с новым чином! Мы все наслышаны про твои подвиги на Бородинском поле и то, как ты выходил раненного князя Багратиона. Это у тебя талант от нашей матушки! Помнишь, как она любила врачеванием заниматься?
– Еще бы не помнить, – согласился я – наша матушка преотличная знахарка!
– К сожалению, уже была. – перекрестился братец.
– Да уж, – быстро сориентировался я. – Упокой Господи ее душу!
Так, насчет матушки мы кое-что выяснили. Но как быть с остальными родственниками и многочисленными общими знакомыми? Чтобы не попасть в неудобное положение, пришлось снова рассказать свою дежурную историю о контузии и частичной потери памяти.
– Ты знаешь, – сообщил я брату. – Все последние события я помню преотлично, а все, что было до войны как в тумане.
– Ничего, – приободрил меня Александр. – Постепенно все пройдет, ну, а то, что ты забыл, я всегда тебе напомню!
За такие слова я чуть не расцеловал новоявленного братца. Все-таки родственные связи не так уж и плохи, если их использовать с умом.
– Получал ли ты от кого-нибудь письма? – поинтересовался брат.
– Пока нет, но жду и волнуюсь, как они там…
Я выжидающе посмотрел на брата. А вдруг сейчас спросит, кого конкретно я имею в виду! Но Александр, ни о чем, ни спросил, а заулыбавшись, сообщил:
– Я намедни от Андрея получил!
Так, обозначился какой-то Андрей. По-видимому, еще один наш брат, но какой старший или младший?
– И что пишет? – с живостью спросил я.
– Да что у них! Чичагова все ругает, мол, у Москвы братья насмерть дерутся, а я тут на юге прохлаждаюсь.
Так, значит, третий мой брат служит в Дунайской армии адмирала Чичагова. Это хорошо, ибо в ближайшее время мне с ним встреча не грозит.
– Ну, это он зря, войны у нас в России на всех хватит! – снисходительно покачал я головой. – Ты мне лучше расскажи, как там у нас в экипаже дела? Я ведь как к Багратиону попал почитай ничего о ваших делах и не знаю. Вот только и видел раненного Листа после Бородина..
– Драку начали у речки Колочи, где за отступившими егерями мост сожгли, потом из пушек по французам до вечера палили. – с радостью начал рассказывать мне Александр. – А при отступлении из Москвы опять жгли мост под французскими выстрелами.
Я пригласил брата на чай, после чая достал я и купленную по случаю бутылку вина. За чаем и вином поведал несколько штабных сплетен, чтобы ему было с чем вернуться к сослуживцам.
– Я отныне, братец, являюсь анненским кавалером! – и брат Александр не без гордости показал мне на свой крест Анны 3-й степени на груди.
– Ну, а как остальные? – задал я вопрос, который просто обязан был задать и которого Колзаков-2-й, конечно же, ждал.
Как я и думал, младший братец, это только и ожидал.
– Ты знаешь, без награды не остался никто! На кого что командир экипажа написал, то тому и выдали! – сразу же сообщил он мне. – Командир наш Иван Петрович Карцев получил Анну второй степени, капитан-лейтенанты Горемыкин с фон Принцем тоже отличились – первый Владимира четвертой, а второй Анну второй. Лейтенант Сашка Титов с Наумовым и доктором Кернером заслужили по четвертому Владимиру, а все остальные и я в том числе по третей Анне. При этом заметь, мичман Лермонтов умудрился заполучить сразу две награды. За сам бой, как и все третью Анну, а за сожжение моста у Колочи отдельно солдатский Георгий!
О подвиге родного дяди великого поэта – мичмана Михаила Николаевича Лермонтова я в свое время немало читал, а потому искренне сказал:
– Хочу пожать Лермонтову руку за его подвиг!
Любопытно было встретиться и подать руку тому, по чьим рассказам его будущий племянник напишет свое гениальное «Бородино»: «Скажи-ка дядя, ведь недаром…»
При расставании просил передать приветы всем офицерам экипажа и пообещал в ближайшее время обязательно заглянуть на дружеский ужин. Так что знакомство с родственником прошло в целом неплохо. Единственно, что несколько испортило мне впечатление от встречи были сказанное перед расставанием моим братом слова о том, что офицеры экипажа несколько обижены, так как я не нашел времени, чтобы их посетить и считают меня зазнавшейся особой. Брат говорил, что спорил с ними по этому поводу и убеждал, что я, якобы, уже обещал ему в ближайшее время непременно посетить товарищей по экипажу. Разумеется, выслушав претензии, я хлопнул себя рукой по лбу:
– Ешкин дрын, в самом деле! Я тут так закрутился, что напрочь забыл, что вы квартируете совсем рядом. Передай от меня Карцову и всем остальным нижайший поклон и, что я обязательно их наведаюсь в ближайшее время!
Была уже глубокая ночь, а потому, простившись, Александр направился к себе, я же, смотря ему вслед, думал о том, как мне себя вести во время посещения «своих бывших сослуживцев». И хотя сегодня я немало рассказывал брату о своей контузии и частичной потери памяти, предполагая, что он все перескажет товарищам, было очевидно, что во время посещения друзей-гвардейцев надо будет быть готовым к любой импровизации.
* * *
Всю ночь я крутился на своей раскладушке, не в силах заснуть, а едва рассвело, вооружился двумя пистолетами и отправился к месту вчерашнего покушения. Вот тропа, по которой я шел. Вот в эти кусты я прыгнул. Вот осина, с которой на меня сыпалась щепа, а вот и место входа пули. Достав нож, я принялся ковырять входное отверстие. К моему удивлению оно оказалось удивительно малым и глубоким, так что повозиться пришлось долго. Когда же я, наконец, добрался до искомой пули, то меня прошиб пот. На ладони лежала винтовочная пуля калибра 5,6 мм, причем таких я никогда еще не видел. При этом пуля была маркирована буквами «ICS». Несколько минут я тупо смотрел на пулю, силясь хоть что-то понять. А затем бросился к месту, откуда должен был стрелять киллер. Лежку снайпера я нашел быстро. Оборудована она была со знанием дела. Что и говорить, мой несостоявшийся убийца был вполне профессионален и никаких следов после себя не оставил. Наверное, около часа я руками ощупывал траву вокруг, пытаясь найти гильзу, но так и не нашел. Зато, идя по следу, мне удалось обнаружить один вменяемый отпечаток ботинка. И снова шок! Передо мной в край заполненной водой ямки отпечатался отпечаток спецназовского ботинка с характерной рифленой подошвой. Удивил и весьма малый размер ноги, не больше 36-го.
Найденную пулю я спрятал в карман, в надежде, что она мне еще пригодится. И пуля, и отпечаток говорили сами за себя – мой киллер был таким же, как и я пришельцем из будущего. В это было почти невозможно поверить, но иного объяснения своим находкам я придумать не мог. А это значило, что кто-то выдал лицензию на мой отстрел. Но опять – кто и за что? Если на первый вопрос ответить было невозможно, то с ответом на второй вопрос можно было предположить, что покушение я, возможно, сам чем-то спровоцировал. Возможно, самим фактом своего попадания из одного времени в другое. Если это так, то значит, помимо меня еще кто-то имеет возможность перемещаться, причем не так как я случайно, а вполне осознанно и с определенными целями. Следовательно, мое перемещение не представляет собой нечто единственное в своем роде, а является процесс, которым некие люди, а может целые структуры, управляют. Но если все обстоит именно так, значит, скорее всего, существует и обратная связь между прошлым и будущим, а это значит, что у меня появилась пусть пока чисто теоретическая, но все же возможность, при определенных счастливых обстоятельствах надеяться когда-нибудь вернуться обратно в свое время, ели до этой поры меня не подстрелит очередной киллер, не достанут штыком французские гренадеры и я не окачурюсь от какой-нибудь пустяшной болезни лишь потому, что еще никто не догадался изобрести антибиотики.
Как говорится, человек жив не только службой. Проходя следующим мимо тарутинского рынка, где можно было купить абсолютно все, хоть черта лысого, я увидел продававшего картофель крестьянина.
Подошел, прицениться. Увидев меня, продавец обреченно вздохнул:
– Вот репу да капусту всю в три дня распродал, а эти земляные яблоки проклятущие никто и даром брать не хочет!
– Сколько у тебя этих земляных яблок имеется?
– Да пуда три, поди, наберется!
– Беру все разом!
Щедро отсыпав обалдевшему от неслыханной удачи крестьянину горсть серебра, я велел ему отнести весь товар в избу, где я проживал и столовался, рассчитывая порадовать своих однокоштников.
Вечером я распалил костер и, накидав в золу картошку, собрал штабную братию на пиршество. Но сюрприза не получилось.
– Ну и на кой ляд, ты нас своим англицким потетосом потчуешь! – огорчились одни.
– От этих чертовых картуфеляний только и жди, когда живот на изнанку вывернет! – обились на меня другие.
Даже умница Коновницын, которому я отправил полную миску печеной картошки, отнесся к деликатесу весьма равнодушно и высказался в том смысле, что сей продукт можно употреблять единственно во время голодухи. В конечном итоге я уминал свои «потейтосы» в гордом одиночестве, перекидывая, как в детстве, на ладонях печеные клубни и щедро посыпая их грубой солью. На следующий день часть своей вчерашний покупки я отправил в подарок фельдмаршалу, за что мне было прислано его большая благодарность. Уж он-то мой подарок оценил по достоинству…
В тот же день я решил закрыть и вопрос с посещением гвардейского флотского экипажа. Откладывать данное мероприятие было более уже нельзя. Об экипаже я знал, только лишь то, что, согласно своей новой биографии, служил ротным командиром последние полтора года. Впрочем, разве это мало? Собравшись с духом, и прихватив полдюжины бутылок с вином, я отправился навстречу возможным неожиданностям. Вопреки всем моим опасениям, в экипаже меня встретили со всем радушием. Сразу привычно предупредив, что я был тяжело контужен, а потому речь мая несколько странновата, я все же старался побольше расспрашивать и слушать, и поменьше говорить.
Командир экипажа капитан 2-го ранга Иван Петрович Карцов встретил меня с раскрытыми объятьями, дав понять, что с моим прапрапрадедушкой он был в весьма приятельских отношениях:
– Рад, дружище, что ты выжил в бородинской мясорубке. Поздравляю с новыми эполетами. Я-то думал, что ты все еще состоишь при Багратионе!
Крепкий кудлатый крепыш с такими же кудлатыми бакенбардами обрамлявшим его рубленное лицо вызывал симпатию с первого взгляда. О Карцове я где-то читал, что он был настоящим боевым офицером, прошел все сражения последней шведской войны, тонул, побывал и в плену. Не скрывая своей гордости, Корцов вкратце мне рассказал об обеспечении переправы в начале Бородинского сражения переправы наших войск через речку Колочу. О том, как его моряки вместе с егерями почти полностью уничтожили 106-й французский.
Тут же появился и мой брат Александр и еще несколько офицеров, надо понимать, моих добрых приятелей. Облобызавшись со всеми, я вкратце поведал о своих злоключениях, предусмотрительно начав рассказ с момента моего появления на Бородинском поле.
Затем быстро отдал инициативу в разговоре собравшимся офицерам, и они воспользовался ей в полной мере. Брат Александр уже во второй раз увлеченно поведал мне, как стремительные атаки французских кирасир на левый фланг нашей армии были отбиты метким огнем нашей артиллерии, в числе которой находились и два орудия нашего Гвардейского экипажа, как 1я артиллерийская легкая пешая рота, где находились и пушки Гвардейского экипажа, пробыла при этом с лишком четыре часа под огнем 30-ти орудийной батареи французов. О том, что у нас убито девять нижних чинов, контужены лейтенант Лист (о чем я уже знал и раньше) унтер-лейтенант Киселев, а семь нижних чинов ранено.
Карцов, как радушный хозяин, пригласил гостя в свою штабную палатку, перекусить чем бог послал, и пропустить по рюмочке другой, а заодно выведать у меня последние штабные новости. Я упрашивать себя не заставил, и перекусил, и рюмочку пропустил, и штабными сплетнями щедро поделился. Как водится, мы совместно обсудили всех своих начальников, найдя в каждом из их распоряжений массу глупостей и несуразностей. После этого подошли еще несколько офицеров, которые дружески жали мне руки и улыбались, из чего я сделал вывод, что мой прапрапрадед был весьма коммуникабельным человеком и неплохим товарищем. Затем мы снова пили и снова пересказывали друг другу всякие сплетни и слухи.
