Владимир Шигин
Сирийский экспресс
Каюта командира на второй палубе, почти на миделе. От нее по трапу недалеко на ГКП и в ходовую рубку. По меркам военного флота командирская каюта весьма приличная: основной кабинет, небольшая спальня и санузел с дешевой кабинкой. Рядом каюты старшего помощника и заместителя по работе с личным составом. Тут же по правому борту и кают-компания. Кают-компания на «Костроме» просторная и уютная: справа – столы офицеров, слева – мичманов. Сзади – кресла старпома гарсунка. На стенах картины с среднерусскими пейзажами, видами Волги и Костромы, ну и конечно же родного Шубину подмосковного Домодедова, памятные вымпела, планкетки и телевизор. Офицеры и мичмана располагаются в каютах на второй палубе по двое в каюте. Кубрики матросов на первой нижней палубе. Живут по восемь-десять человек. Там же по правому борту камбуз и столовая личного состава. В столовой на переборке еще один телевизор, а также стенды наглядной агитации.
Служба на больших десантных кораблях на флоте никогда не считалась особо престижной. То ли дело подводники, которые уже герои по определению. Не менее почетной всегда считалась и служба на больших ударных кораблях – крейсерах и эсминцах, тут и интересные походы с визитами и заходами в зарубежные государства, и у начальства всегда на виду. Ну а ритуалы, выправка, организация службы – тут с крейсерскими и поставить никого рядом было нельзя. Крейсерская организация – это классика флота! Командиров «линейных кораблей» начальство всегда знало поименно, а потому и двигало их вперед куда активнее, чем всех остальных.
Менее престижной считалась служба на ракетных катерах и МРК, но и там имелись свои плюсы. Как правило, «москитный флот» далеко не ходит, у них, собственно, и задача – выскочить в море, пульнуть ракеты и обратно в базу, к тому же «за нервность» катерникам еще были положены и особые бортпайки (как подводникам вино). Самыми несчастными на флоте традиционно считались овровцы. ОВРа – вечные чернорабочие флота и в каждой бочке затычка. Помимо своих непосредственных задач по поддержанию противолодочной и противоминной обороны в районах базирования на них старались навесить все, что только можно: обеспечение погружений и всевозможных испытаний, слежение в зоне ответственности и вытеснение натовских разведчиков, охрана рыболовства, закрытие районов и т. д. и т. п. Не зря на флоте говорят: кто в ОВРе не служил, тот и флота не видел. На БДК, конечно, овровского аврала не было, и служба выглядела более размеренной. БДК – все же корабли второго ранга, с правом поднятия гюйса, бытовые условия приличные, штатные категории соответствующие. При этом своя специфика имелась. Так, если во время стоянки в базе БДК часто использовали как плавучие гостиницы для всякого рода командировочных офицеров, то на выходах в море зачастую вместо плановой боевой подготовки задействовали в перевозках не только военных, но и сугубо гражданских грузов. Да и в плане продвижения по службе офицеров с десантных кораблей всегда как-то оттирали, полагая, что у них и опыта боевого недостаточно, и военный кругозор не тот. А зря, ведь именно офицеры десантных кораблей, как никто другие, тесно взаимодействовали с морской пехотой, находясь как бы на стыке двух стихий. А любой серьезный ученый всегда скажет, что именно на стыке наук и рождаются сегодня наиболее смелые идеи и настоящие открытия. Но кому до этого на флоте есть дело! Впрочем, если бы можно было повернуть время назад, то он (Шубин это знал точно!) не поменял бы свои десантные корабли ни на какие коврижки! Он твердо знал, что каждый мужчина рождается не просто так, а для какого-то одного, самого главного дела в своей жизни. Кто-то должен непременно стать летчиком, кто-то командовать подводными атомоходами или ракетными крейсерами, он же, Шубин, родился именно для того, чтобы командовать большим десантным кораблем, не больше, но и не меньше.
Обо всем этом сейчас думалось ему, стоя на крыле мостика. Докурив сигарету, выбросил ее за борт. Холодный ветер бил в лицо, а пенные гребни черных ночных волн доказывали, что баламут Собора действительно накликал если не шторм, то уж хорошую болтанку на подходе к Босфору. Впрочем, у Босфора погода почти всегда была дрянной, то ветер, то туман.
На сигнальном посту, располагавшемся на крыше ходовой рубки, маячила фигура сигнальщика, всматривавшегося в подступавшую к кораблю темноту. Увы, несмотря на все сегодняшние достижения радиолокации, человека, по-прежнему никто и ничто заменить не могло. Поежившись на пронизывающем ветру, Шубин еще с минуту стоял, облокотившись на ограждение мостика. Небосклон стал немного светлеть в преддверии утра, и море приобрело какой-то особый красноватый оттенок.
– Лукашев, как настроение? – задрав голову, обратился он к сигнальщику.
Лукашев, смышленый старшина 2-й статьи из Майкопа, нравился Шубину своей обстоятельностью и серьезностью.
– Нормальное, товарищ командир!
– Не мерзнешь?
– Да нет, мы же опытные, оделись, как снеговики на Новый год.
– Ну, бывай! Смотри и бди у меня в оба глаза! – отдраив кремальеру ходовой рубки, Шубин шагнул в ее манящее тепло.
Вызвав рассыльного, приказал приготовить себе с вахтенным офицером крепкий чай. Подумав, заказал третий стакан для сигнальщика.
Стекло заливало дождем. «Кострома» то тяжко проваливалась вниз, то, наоборот, упорно взбиралась на очередной морской вал. Шубин прислушался, «Кострома» начала слегка поскрипывать.
– Не ругайся, девочка моя! – сказал он ей. – Потерпи немного, мы с тобой еще не такие шторма переживали!
Прислушался. Скрипа вроде бы больше не было. Значит, не обиделась.
– Прошу «добро»! – в ходовую поднялся старпом.
– Михалыч, ты пассажиров по каютам распределил, постельным бельем обеспечил, распорядок довел, гальюны показал! – повернул голову к стоявшему у машинного телеграфа старпому.
– Так точно! – бодро отозвался тот. – Все в лучшем виде! И обеспечены, и проинструктированы!
– Штурман доложил, что погода скоро испортится, – добавил он после некоторой паузы.
– Да, обещают усиление ветра. Кстати, пошли боцмана еще раз проверить крепление техники в твиндеке. – Шубин повернулся в сторону вахтенного офицера. – Витюков, объяви о приготовлении корабля к плаванию в штормовых условиях.
– Корабль к плаванию в штормовых условиях приготовить! Отсечные двери, горловины, иллюминаторы задраить. Выход на верхнюю палубу личному составу и пассажирам запрещен! – весело объявил тот по трансляции.
– С чего ты, Игорь Евгеньевич, такой веселый? – удивился Шубин.
– А как же, товарищ командир! – рассмеялся командир артиллерийской боевой части. – Помните старика Макарова: в море – дома, а на берегу – в гостях!
– Действительно, что-то последнее время мы в гостях не засиживаемся. Все время дома и дома!
– Товарищ командир, прошу «добро» обойти корабль, глянуть хозяйским глазом, что и как! – обратился Марченко.
Шубин молча кивнул.
Старпом Марченко Шубину нравился своим всегдашним оптимизмом и той кажущейся легкостью, с которой он служил. Марченко был коренным крымчанином, с детства хотел быть военным моряком, но поступил и окончил училище Нахимова уже при украинской власти, а потому и попал служить в ВМСУ. При этом, как он сам с иронией говорил, что мечтал о настоящей морской службе, а попал в дешевый шапито. Последняя должность Марченко в ВМСУ – старший помощник БДК «Константин Ольшанский».
К «незалежной» Марченко всегда относился с плохо скрытой иронией, доказывая сослуживцам, что материковая Украина – это одно, а Крым – совсем другое. Принципиально отказывался Марченко и от внедрения в корабельную практику украинского языка, за что имел постоянные неприятности от начальства. Когда же на него особенно наседали, он отбивался так:
– Неужели вы не понимаете, что на флоте есть легендарные команды. Вы только послушайте, как звучит: «Медь драить, резину белить, барашки расходить и смазать!» Это же поэзия, а не команда! А теперь та же команда, но на «рідной мове»: «Мідь драїти, гуму білити, баранчики розхитати та змастити!» Почувствовали разницу! Тут уж ни о какой песне нет и речи, какие-то то ли гумы, то ли гумусы, с розхитаченными да змаститенными баранчиками. Не команда, а бред собачий! А когда вместо «электропитание корабля» говорят «электрохарчувание»! Ну, не приспособлен украинский язык к морской терминологии, да и к самой морской жизни. Хоть дословно переводи на украинский русские слова, хоть придумывай новые, все равно ни черта не получится, потому как не дал бог Нептун своего благословления Украине на морской язык. Не дал! И никто из смертных изменить это решение не сможет.
Слыша такую ересь, украинские начальники за сердце хватались, как это они раньше не выявили такого «клятого москаля».
Именно поэтому в служебной характеристике Марченко значилось: «Несмотря на отличные профессиональные качества, склонен к демагогии. Украинского языка и истории независимой Украины не знает, изучать язык отказывается и украинцем себя не считает. По этой причине на самостоятельную командную должность назначен быть не может». Так как никакого будущего с такой характеристикой в украинском флоте Марченко не светило, он стал подумывать об увольнении, но тут грянула «русская весна» 2014 года.
В первый день киевского шабаша Марченко, вместе с остальными «ольшанцами» не понимая, что происходит, обвесил леера матрасами и ждал вооруженного захвата корабля. На предложение местных ополченцев решить вопрос миром вместе с другими кричал: «Русские не сдаются!» Но уже через сутки, поняв, что к власти на Майдане прорвались откровенные фашисты, что флот майдановской Украине не нужен, лично пустил ополченцев на борт корабля, а еще через двое суток первым в украинском флоте написал рапорт о переходе под Андреевский флаг, о чем никогда после не жалел.
Первое время бывшие «украинцы», получившие прозвище «интегрированные», на Черноморском флоте держались особняком, вели между собой разговоры, что всех их как чужаков непременно демобилизуют. Но ничего подобного не произошло. Черноморцы отнеслись к новому неожиданному пополнению вполне дружески и с пониманием. Лед недоверия быстро растаял, и теперь все стало на свои места.
Что касается Марченко, то его сразу же отправили учиться в Питер на командирские классы. Вернулся он оттуда уже другим человеком. Шубину было смешно, когда Марченко с мальчишеским восторгом рассказывал о том, как их возили на ознакомительную экскурсию на Северный флот и какие он увидел там огромные корабли и преогромные атомные подводные лодки.
– Вот это мощь, вот это сила! – говорил он и снова начинал бесконечный рассказ об огромных кораблях. – А я думал, что весь российский флот – это ЧФ!
По возвращении с классов Марченко и назначили к Шубину, так сказать, отдали на воспитание и обучение.
На корабле Марченко был всего ничего – меньше года, но за это время показал себя толковым и расторопным, быстро сдал все зачеты, а затем и на допуск к управлению кораблем. Марченко даже не скрывал, что мечтает встать к ручкам телеграфа. После поездки на Северный флот Марченко заболел северными просторами. Сейчас помощник с замиранием сердца ждал ответа на рапорт о переводе на Северный флот. Шубин знал, что рапорту старшего помощника дали ход, и с сожалением думал, что ему уже не придется передавать «Кострому» в руки своего воспитанника.
– Ну, а ты что хотел! Поставил на крыло, так дай простор! Такова уж наша командирская доля! – сказал ему командир «Новомосковска» Сережа Комаров, которому он недавно пожаловался, что придется закатывать рукава и готовить нового преемника.
Шубин вообще искренне любил свой экипаж, который не один год создавал и пестовал, а потому каждый из его подчиненных уже давно являлся частью его самого. Все они были настоящими профессионалами своего дела. Шубин знал сильные и слабые стороны каждого, гордился их увлечениями и талантами.
Заместитель командира «Костромы» по работе с личным составом капитан 3-го ранга Алексей Ильич Матюшкин славился особой способностью общаться с высоким начальством, а также умением организовывать шумные застолья, куда он добровольно-принудительно созывал всех друзей с их чадами и домочадцами.
– Ты знаешь, – звонил он очередному другу. – Все уже собрались и ждут только тебя! Так и говорят: пока ты не приедешь, мы ни есть, ни пить не будем!
Многие велись на эту нехитрую уловку, хватали такси и мчались в гости, полагая, что они действительно столь популярны. Впрочем, столы у Матюшкина всегда ломились, компании были веселыми, и никто никогда не жалел о его нехитрых уловках.
За глаза и на корабле, и в бригаде Матюшкина звали просто «наш Ильич». Он о своем прозвище знал и гордился им.
– В нашей истории было два Ильича, я третий! И, заметьте, все люди достойные! – говорил Матюшкин каждому, кто интересовался происхождением его звучного отчества.
Штурман корабля капитан-лейтенант Дима Наумов был потомственным моряком и коренным бакинцем, гордившимся своими густыми черными усами и неподражаемым баиловским диалектом, хотя был увезен из Баку еще в детстве. На «экспрессе» он слыл признанным знатоком восточной кухни. Никто не мог лучше Наумова приготовить не только традиционные шашлык с пловом, но и экзотические «тайские супчики», которыми он не раз выручал страждущих с похмелья товарищей. К своей профессии Наумов относился творчески. За немалые деньги купил телескоп и иногда звездными ночами часами всматривался в небо, что-то помечая в своей особой «звездной» тетрадке. В последнее время Наумов был серьезно озадачен проблемой электронных навигационных карт стандарта «S-57». Дело в том, что в отделе гидрографии базы пустили слух, будто они вот-вот появятся на каждом корабле.
– Вообще будем балдеть, свесив ножки! – просветил Наумова продвинутый гидрометеоролог. – Их даже корректировать не надо. Представляешь, каждую неделю тебе по электронке приходят новые варианты. Стукнул по клавише, и она уже перед тобой, родимая!
Теперь все свободное время штурман проводил с описанием обеспечивающей программы «Chart Assistant». В описании все выходило красиво и безмятежно. Но на душе штурмана было тревожно. Именно так на заре нулевых, с появлением космической связи на торговом флоте, все начиналось для радистов, а потом их просто разогнали за ненадобностью. Что, если и штурманов ждет такая же участь? За себя лично Наумов не беспокоился, школьные одноклассники-бакинцы, давно и крепко осевшие в нефтяном бизнесе, его не бросят. Но за державу и профессию душа болела, а потому Наумова не радовали ни «тайские супчики», ни любимый коньяк «Амирани».
Командир БЧ-2 капитан-лейтенант Игорь Витюков имел репутацию ниспровергателя всех авторитетов и был рьяным спорщиком на всевозможные темы – от теории всемирного заговора до практики выведения кроликов. При этом Витюков помнил наизусть массу старых приказов и директив, цитируя которые мог поставить в неловкое положение любого проверяющего. Поэтому проверяющие, натолкнувшись на строптивость Витюкова, «закусывали удила» и отрывались на строптивце по полной. Витюков после таких проверок неизменно попадал в приказы, долго страдал, каждый раз клялся, что отныне не будет лезть на рожон. Но, как только появлялись очередные проверяющие, все повторялось. Спасал Витюкова только его высочайший профессионализм, о котором все знали и который все ценили. А еще у командира БЧ-2 была тайная страсть… по ночам он писал стихи. Игорь записывал их в заветную тетрадочку, которую прятал под подушку. Увы, на корабле, как в общей бане, все знают и видят все. Поэтому за глаза артиллериста в экипаже именовали не иначе, как «наш славный пиит». Особой популярностью пользовалось при этом стихотворение про «Зайку»:
Зайку бросила хозяйка,
Обманула, сука, Зайку.
Поигралась и забыла,
Сердце Зайкино разбила!
Зайка спился, опустился,
Но с обидой не смирился.
Отомстил он ей жестоко —
Порубил ее в капусту…
Потому что надо было
Уважать чужие чувства!
Для более изысканного слушателя у Витюкова имелось еще одно более лиричное:
Своих привычек вредных не стыдись.
Курение, вино, порывы страсти,
Конечно, укорачивают жизнь —
Но могут продлевать мгновенья счастья!
Командир боевой части связи капитан-лейтенант Даниил Морозов. Флот любит с юности. Родители мечтали сделать из сына второго Паганини, но Даниил выбросил скрипку и бежал в Нахимовское училище. Впрочем, любовь к прекрасному в нем осталась навсегда. К скрипке он так и не вернулся, зато в свободное время теперь вместе с женой любит попеть в кафе караоке.
Командир электромеханической боевой части капитан 3-го ранга Коля Каланов был ровесником Шубина, поэтому свою механическую кличку «дед» носил вполне обоснованно. В машине Каланов появлялся нечасто, но руку на пульсе держал и все обо всем знал. Когда было надо, он засучивал рукава и вместе с подчиненными сутки напролет крутил гайки. Каланов никогда не кричал, не повышал голоса, но авторитет «деда» был непререкаем. Достаточно было лишь его взгляда, чтобы провинившийся был готов провалиться сквозь палубу. На Черноморском флоте Каланов был известен как собиратель и рассказчик флотских баек и легенд. Экипаж гордился, что в журнале ВМФ «Морской сборник» была опубликована его нашумевшая статья «Гносеологические корни “большого загиба” Петра Великого». Если кто не знает, то «большим загибом» именовались матерные выражения моряков русского парусного флота, выстроенные в определенной последовательности. «Большой загиб» имел до сотни выражений, которые надо было произносить без повторов, с выражением и на одном дыхании. Что касается автора нашумевшей статьи, то он и без «загиба» выражался весьма образно. Так, на приеме у зубного механик говорил, что у него болит «кормовой коренной сверху, который справа по борту». Именно Каланова не без оснований подозревали и в авторстве самой знаменитой легенды «экспресса» о «Летучем сирийце». Была у Каланова и еще одна детская страсть, над которой втихаря подсмеивался весь экипаж. Вся каюта у Каланова была заставлена всевозможными… зелеными божьими коровками. Почему механик коллекционировал именно божьих коровок и почему именно зеленых, не мог объяснить и сам Каланов.
Непосредственный подчиненный Каланова старшина трюмно-котельной команды старший мичман Саша Рубцов попал на корабль еще матросом срочной службы да так на корабле и остался. Рубцов слыл фанатом старой техники. В свободное от службы время он упивался книгами о… старых паровозах, чем вызывал всеобщее недоумение.
На логические вопросы, почему он, правоверный мичман российского флота, любит не пароходы, а паровозы, Рубцов, поправляя очки, пояснял:
– Все дело, господа, в том, что морские паро-ходы – это суть те же паро-возы, а паро-возы – не что иное, как паро-ходы! Вся разница лишь в оконечном устройстве – у одного колеса, у другого винт. Поменяйте их местами, и ничего не изменится.
Спорить с Рубцовым на эту тему никто не решался, и его сразу оставляли наедине с любимыми книжками по устройству паровых котлов.
Во время строевых смотров Шубин всегда старался Рубцова куда-то спрятать. В противном случае последствия были предсказуемы. Всегда взъерошенный, со сползающими на нос очками и ласковой улыбкой солдата Швейка, Рубцов вводил в состояние ступора любых начальников.
– А это что еще тут за интеллигент недоделанный! – обычно кричали они, обретая дар речи.
После этого Рубцова в обязательном порядке изгоняли из строя, а Шубин получал очередной выговор.
– Злые вы все! – вздыхал старший мичман, удаляясь в ПЭЖ, где над креслом вахтенного механика висел групповой портрет братьев Черепановых, а на столе ждал свежий номер журнала «Паровозъ». Там была его стихия, там он был счастлив.
Боцман старший мичман Володя Кулаков, в отличие от сложившегося стереотипа грубого и нахрапистого боцмана, слыл, наоборот, натурой тонкой, влюбленной в море и в свою красавицу жену. Кроме этого боцман фанатично увлекался жонглированием всего, что только попадалось ему под руку. Сослуживцам это нравилось, начальство пугало.
Увидев в первый раз жонглировавшего боцмана, комбриг только покачал головой:
– До чего ты, Шубин, корабль довел, если у остальных приличных командиров на кораблях просто бардак, то у тебя уже цирк!
Кулаков помнит Шубина еще лейтенантом. Они в один год пришли в бригаду. Боцман уже выслужил все сроки, заработал и пенсию, и квартиру. Осенью этого года собирается уволиться, чтобы больше времени уделить прождавшей его полжизни с моря жене.
Фельдшер старший мичман Сергей Теребов был известен тем, что мог легко вывести из запоя самого матерого алкоголика по какой-то своей «теребовской методе». Завистники-медики утверждали, что фельдшер с «Костромы» стаскивает с «иглы» и наркоманов, причем имеет свою постоянную клиентуру. Сам Теребов на все претензии лишь улыбался своей широкой доброй улыбкой:
– Как говорил старик Гиппократ: обращайтесь – поможем!
В целом экипаж «Костромы» был очень дружен, и зачастую офицеры и мичманы даже отдыхали вместе семьями, что вызывало у Шубина всегда неподдельное удивление: «Неужели за время службы еще друг другу не надоели?»
– Товарищ командир! Телеграмма из штаба флота! – доложила радиорубка.
– Несите в ходовую! – распорядился Шубин.
В телеграмме, за подписью начальника штаба флота, значилось, что боевики ИГИЛ могут обстрелять наши корабли или организовать диверсионные действия во время прохода через Босфор. В конце телеграммы начальник штаба требовал усилить бдительность и т. д. и т. п.
«Меры-то я приму, только по Босфору все равно идти придется, подставляя свои борта», – раздумывал Шубин, прочитав телеграмму.
Вместе с телеграммой из радиорубки принесли сводку погоды. Как и обещали, вот-вот ожидалось резкое усиление ветра и море до 5 баллов.
Стоявший вахтенным офицером капитан 3-го ранга Матюшкин, вооружившись микрофоном «каштана», объявил:
– В связи со штормовой погодой выход личного состава на верхнюю палубу запрещен! – подумав, добавил: – Обращаю особое внимание личного состава десанта и еще раз повторяю, что выход всего личного состава на верхнюю палубу строжайше запрещен!
Шубин невольно хмыкнул. Уж больно заместитель по работе с личным составом любит поговорить, вот и сейчас не удержался. Впрочем, такой повтор всегда не лишний.
– Прошу «добро» подняться в ходовую! – раздался через некоторое время голос боцмана Кулакова.
– Заходи, тезка! – полуобернулся к нему Шубин.
– Товарищ командир, докладываю, что техника и грузы в твиндеке закреплены по штормовому. Все лично проверил сам со старшим по технике! – доложил боцман.
Шубин кивнул:
– Добро!
Кулаков, стоя рядом, молча вглядывался во тьму ночного моря. Уходить ему явно не хотелось. По возрасту Шубин с Кулаковым были почти ровесниками, и поэтому взаимоотношения между ними наедине были достаточно неформальными.
– А помните, товарищ командир, как нас пытались укранизировать? – вдруг произнес боцман. – Кажется, вчера было, а ведь целая вечность прошла – четверть века!
– Ну да, – усмехнулся Шубин. – Были времена. Чего один Клим Подкова стоил!
Оба понимающе улыбнулись друг другу.
…В бригаде десантных кораблей Черноморского флота в 90-х украинизация проходила весьма своеобразно. Из Львова в окружении журналистов прикатил политкомиссар Клим Подкова (в недавнем прошлом передовой пасечник), который доходчиво объяснил собранным офицерам бригады, что все великие личности в истории человечества были исключительно украинцами. Особенно Шубину запомнился Ной как первый моряк-украинец и Иисус, который, оказывается, родился в Галичине. При этом Подкова не был голословен – он аргументировал:
– Якщо кращі генії людства – українці, значить наш флот найкращий! Україна це ваша матка, а ви її дітки-бджоли!
Присутствующие, слушая рассказы Подковы, чесали затылки, однако записываться в ряды последователей Ноя не торопились.
Подкова меж тем неистовствовал:
– Хто прийме українську присягу, того на небесах чекатимуть райські кущі, а хто залишиться в російському флоті, того чорти будуть смажити на сковорідці!
– А гурии будут? – иронично поинтересовались из задних рядов.
Подкова подвоха не понял. Прищурив глаз, он оценил текущую ситуацию в райских кущах, а затем клятвенно ударил себя кулаком в грудь:
– І гурії будуть і інші всякі різні, тільки підпишіть текст присяги!
После чего, вздохнув, добавил ритуальное:
– Росія – це Мордор, Україна – це Європа!
Вечером Подкова отметился в кабаке «Пир духа» в компании местной певицы Розы Кривопучко, по прозвищу Доска почета, т. к. на ней в разное время побывали многие лучшие люди флота. Пела Роза не очень, зато даже очень выделялась большой возбуждающей грудью. Подкова был нетрезв, плясал гопак, кричал о соборности незалежной и, подпрыгивая от нетерпения, отказывался идти в туалет, требуя, чтобы тот немедленно переименовали в «требник». Закончилось все трагически – Роза Подкову кинула, умчавшись в ночь с подвернувшимся лейтенантом, а политкомиссар, проиграв битву за «требник», «рясно обмочився». На этом агитация в военно-морские силы Украины на бригаде, собственно, и закончилась. На следующий день, не попрощавшись, Клим Подкова убыл во Львов.
К следующему утру погода начала быстро свежеть. Море покрывалось уже не отдельными барашками, а мощными пенными гребнями.
– Человек за бортом справа! – раздался внезапно истошный крик.
«Этого еще не хватало! – только и успел подумать Шубин. – Вытащу, самолично убью заразу!»
– Право на борт! Включить прожекторы! Искать упавшего!
О том, что на среднем ходу в открытом море да еще в такую погоду найти и спасти упавшего за борт – это один шанс из ста, он решительно запретил себе и думать.
– Спасательные средства за борт! Расчету БЛ в лодку! БЛ к спуску! – продолжал он командовать чисто автоматически.
К огромному счастью, сигнальщик заметил барахтавшегося вдалеке среди белых водяных гребней.
– Сигнальщик, наблюдать за упавшим! Осветить упавшего прожектором!
Обнаружение утопающего уже было настоящим чудом, учитывая обстановку. Теперь все зависело от того, успеет ли упавший человек продержаться до того времени, пока к нему подоспеет помощь.
Боевую лодку уже готовили к спуску на кран-балке.
Так как выпавший быстро оказался за кормой «Костромы», Шубин с помощью машины левого борта совершил циркуляцию вправо. С приходом корабля на обратный курс привел барахтавшегося в волнах на носовые курсовые углы, после чего застопорил машину и погасил инерцию хода. На все про все ушло несколько минут.
– Как там наш пловец? – не без тревоги запросил сигнальщика.
– Пока держится, товарищ командир! – ответил тот.
Спуск лодки боцман Кулаков произвел с ювелирным мастерством. Едва ее днище коснулось воды, уже затарахтел мотор, и «бээлка» под управлением боцмана сразу же помчалась к борющемуся за жизнь человеку.
Вооружившись биноклем, Шубин безотрывно смотрел то на появлявшуюся, то исчезавшую среди разводьев пены голову, с замиранием думая, что вдруг в следующее мгновение ее уже не увидит. Тревожило и то, что волны относили упавшего все дальше и дальше от «Костромы». Вот лодка наконец подскочила к плававшему, вот Кулаков подцепил того за шиворот отпорником, потом матросы схватили за руки и втащили в лодку. Развернувшись так, что едва не была накрыта волной, «бээлка» помчалась обратно.
– Приготовиться к подъему лодки! Доктора на правый шкафут!
– Эшафот будем готовить? – мрачно поинтересовался стоявший вахтенным офицером командир БЧ-2 Игорь Витюков. – Или на рее вздернем?
Шубин промолчал.
Упавшего быстро подняли и сразу же, в сопровождении корабельного врача, потащили в медицинскую часть. «Кострома» немедленно легла на старый курс и, наверстывая упущенное время, дала полный ход.
Через минуту заместитель командира по работе с личным составом Алексей Матюшкин доложил:
– Упавший является водителем «скорой помощи», после прибытия на борт был проинструктирован и даже расписался о соблюдении всех корабельных правил, в том числе о запрете появления в штормовую погоду на палубе, но, несмотря на это, решили с еще одним водителем полюбоваться штормовым Черным морем. Хорошо, хоть второй не улетел, а поднял шум.
В ходовую поднялся доктор Рустем Еналеев.
– Как состояние утопленника? – с деланым спокойствием спросил Шубин.
– Охлаждение организма налицо, но мужик здоровый, а потому после растирания и пары стаканов «шила» жить будет. Однако задета не только кора головного мозга, но и, так сказать, сама его древесина!
– После падения? – не понял Шубин.
– После рождения! – со значением ответил Рустем.
– Повезло водиле, не иначе как в рубашке родился. Вручи ему на память о чудесном спасении теплый тельник, пусть нас помнит!
– Ага, товарищ командир, как тельник подарим, так и все остальные водилы разом головой вниз в море и побултыхаются в погоне за легкой наживой! – улыбнулся Рустем.
– А ты скажи, что это у нас последний, остальным только чугунные балясины, чтобы долго не мучились! – в тон ему ответил командир.
Доктор ушел, а Шубин некоторое время приходил в себя от пережитого, смотрел, как по стеклу окна ходовой рубки весело бежали вниз струйки дождя. Вначале их было мало, но вскоре они уже сплошным потоком заливали все стекло.
Вообще-то в обычное время на большие десантные корабли медицинским работником назначали фельдшеров в мичманском звании. Однако на корабли «экспресса» ввиду возможного начала в любой момент боевых действий часто прикомандировывали дипломированных врачей.
Что касается капитана медицинской службы Рустема Еналеева, по кличке Сбитый летчик, был он не только первоклассным хирургом, но и оригиналом. Парень он был боевой. За плечами дока были дизельные и атомные атомоходы, две операции по удалению аппендицита на боевой службе и многое другое. При этом Рустем отличался поразительным упрямством и абсолютным отсутствием чинопочитания. Эти его качества, помноженные на огромную любвеобильность, включавшую помимо множества мимолетных романов три или четыре женитьбы (сколько точно, док сам постоянно путал), поставили жирный крест на его карьере. В интимной жизни Рустем был мужчина достаточно скрытный. О том, что у него случился оргазм, девушки обычно узнавали только по двум полоскам на тесте… Но из-за умения энергично орудовать скальпелем до поры до времени Рустему многое прощалось. Только тогда, когда он обрюхатил дочку одного из североморских адмиралов и наглым образом отказался идти с ней под венец, заявив, что еще не нашел той единственной, которой навсегда отдаст свое медицинское сердце, только тогда был адмиральским пинком выброшен он на заштатную береговую базу под Новороссийск. Тогда-то в припадке меланхолии Рустем и вытатуировал на члене понравившуюся ему в одном американском фильме сакраментальную фразу «Приглашаю на борт!» Татуировка производила магическое впечатление на всех его новых подруг, снискав доку славу первого плейбоя окрестных мест.
