Владимир Сулимов
Спойлер: умрут все
Отгоняя неуютные мысли, Кира заглянула под крышку капота, повторяя ритуал, который порой наблюдала, проезжая мимо сломавшегося авто какого-нибудь горемыки. Горемыка с видом знатока заглядывал в моторный отсек своего коняги, и почему-то верилось, что поломка устранится сама собой. Кира посветила айфоном. По тюленьему боку двигателя стекала чёрная жижа. Масло? Антифриз? Расширительный бачок казался пустым. Могла ли Кира, размышляя о подходящем к концу путешествии, не заметить, как загорелся красным сигнал термометра? Вполне. Мог сигнал не сработать? И такое вероятно. К чему гадать? В устройстве автомобилей Кира понимала ненамного больше, чем в политической жизни Малайзии – на то есть автомеханики. Но в ушах, будто голос подкравшегося сзади призрака, прозвучало назидание Артёма: «За движком надо следить. Запорешь двигатель – считай, попала на половину стоимости машины». Кира выругалась крепче.
Оставались два варианта: эвакуатор или помощь друга. Прагматизм – ни в коем случае не эгоизм, так она себя убеждала, – взывал воспользоваться помощью друга. От Рязани до Ильинска час пути… Хорошо, полтора. Артём ещё не спит. Да и разве не предлагал он ей великодушно: «Звони в любое время, если что стрясётся, Кир. Я всегда тебе рад»? Правда, он говорил это до её: «Давай не будем всё портить, Тём. Останемся друзьями». Они и остались, Артём сам согласился. Настоящими друзьями, без пресловутой френдзонщины. Кира в это искренне верила.
Артём Протасов был, как говорят, «на все руки». С этим «на все руки» подружки ей весь мозг вынесли: «Не курит, не пьёт, бизнес строит, чего тебе ещё надо, дура?» – «От лохушек слышу». Сейчас Тёмкина навсерукость ой как пригодилась бы. Двигатель вряд ли починит, но хоть отбуксирует до Рязани. Размышляя так, Кира прицелилась мизинцем в айфон – остальные пальцы были вымазаны в саже, а она, разумеется, забыла надеть перчатки. Ткнула пальцем в экран – ничего. Ткнула сильнее, и айфон выскользнул из вспотевшей ладони. Она попыталась поймать, но сделала только хуже. Айфон отскочил от бестолково суетящихся рук и провалился в моторный отсек. Застрял среди мешанины автомобильных потрохов. Свет айфоновского фонарика издевательски разливался из-под патрубков и шлангов. Кира попыталась достать – кисть не пролезала. Попыталась поддеть подобранной с тротуара веточкой, но проклятый гаджет провалился глубже и окончательно стал недосягаемым. Кира замарала плащ, саданулась теменем о крышку капота, вздумавшую опуститься, и улицу огласил поток ругательств, который не посрамил бы и прапорщика со стажем.
Вот только улица оставалась безлюдной.
Кира захлопнула капот и неосознанно прижала грязную ладонь к губам, не ощущая вкуса копоти. Подбородок дрожал. Как и пальцы.
Одна. Ночью. В чужом городе. Без связи.
Беспомощная.
Не давая этому непривычному чувству перерасти в панику, Кира забрала с сиденья сумку, закрыла «Камри», не утруждая себя включением аварийки – а смысл? – и медленно направилась к центру города вдоль перешёптывающейся шеренги плешивой сирени.
***
Она снова и снова перебирала в уме варианты. Это успокаивало. Помогало отвлечься от чувства заброшенности.
Вариант номер раз: попросить у первого встречного мобильник и позвонить Артёму.
Вариант номер два: переночевать в гостинице. Что, один фиг, утром вернёт её к варианту номер раз.
Вариант номер три: найти автовокзал и уехать в Рязань. Спать она будет дома, но проблема с машиной останется.
Значит, вариант номер раз. Кажется лёгким, не правда ли?
Однако с первым встречным не заладилось.
Он вообще не спешил показываться, встречный. Кира миновала несколько кварталов однообразных хрущёвок, одутловатых из-за нескончаемой мороси. Фонари горели через один. В стоках прела осклизлая листва, чей запах навевал неизъяснимую тоску, самые грустные воспоминания. В ветвях жмущихся к домам худосочных деревьев путались, как в паутине, редкие освещённые окна. За морщинами бесцветных занавесок изредка проплывали сутулые тени. Размеренное «гав-гав, гав-гав» скучающей собаки не становилось ближе. Из расщелины подворотни грянул хохот, развязный и оскорбительный, окатил проходящую мимо Киру, как из помойного ведра. Она переложила из сумочки в карман перцовый баллончик и ускорила шаг.
Первым встречным оказался таджик, поджарый, вёрткий и щетинистый. Из-под кепки блеснули глаза, в смешливом рту – золотой зуб. Он поравнялся, и Кира крепче стиснула баллончик во внезапно взмокшем кулаке. Таджик прошёл мимо. Кира решила искать второго встречного.
Свернув за угол, она наткнулась на автобусную остановку. Под просевшей крышей павильона тучная цыганка громогласно тараторила по мобильнику. Из знакомых слов Кристина угадала только попеременно повторяющиеся «четыре» и «бля». Мимо промчался до отказа набитый молодняком «Cолярис», обдав Киру тугой волной воздуха и оглушительным босяцким рэпом. Кира неосознанно потёрла руки, будто очищаясь от скверны. И продолжила путь.
Из дворов вышла дама в стёганой куртке и с йорком на поводке. Первый встречный с третьей попытки, наконец-то! С колотящимся сердцем Кира припустила за ней:
– Простите, пожалуйста, добрый вечер. Могу я вас спросить?
Дама с собачкой степенно плыла по тротуару, глухая к мольбам.
– Прошу прощения. – Кира нагнала хозяйку йорка. – Извините за беспокойство.
Ноль реакции. Даже псюшка не повела ухом, трусила себе и трусила, повиливая мохнатой жопкой.
– Простите…
– Женщина! – рявкнула собачница, резко оборачиваясь. – Я же сказала, я не справочное бюро! У других спрашивайте! Что непонятного? Непонятного – что?!
Она натянула поводок и двинула на другую сторону улицы, свирепо впечатывая ножищи в крошащийся асфальт.
«Придётся быть избирательней», – поняла, справившись с замешательством, Кира.
На перекрёстке домá подрасступились, заморгали вывески, прокатила «шестёра» без заднего бампера. Возле помятой, точно изжёванной бегемотом урны прикуривал от спички седовласый интеллигент в очках и потёртом кашемировом пальто «Хуго Босс». Спичка отказывалась загораться в волглом воздухе. Кира подошла и предложила зажигалку – таскала в сумочке на случай пикника.
– Премного вам благодарен, – сказал Хуго Босс, блаженно затягиваясь.
– Не за что. – Кира убрала зажигалку и отказалась от предложенной «Короны». – Можно воспользоваться вашим мобильным? Мой, э-э, недоступен. Я попала в, э-э, историю и мне надо позвонить другу. Я вам возмещу.
Хуго Босс с наслаждением глотнул ещё дыма, выпустил в воздух облачко гари и остался стоять с задумчиво приоткрытым ртом. Теперь она разглядела его глаза за стёклами очков: оловянно-безжизненные. Глаза человека, долго и бесплодно скитающегося впотьмах.
Наконец губы Хуго Босса пришли в движение, и Кира услышала:
– Они же не зря молчат про коллайдер, учёные эти, в говне печёные. Частицы там, бозоны, мюоны. Кварки, шкварки. А на самом деле за пространства заглянули, а там ничего, ни материи, ни энергии, а лишь он, и умер он давнёхонько, и гниёт, и в пространства просачивается по экспоненте. Учёные эти мочёные как заглянули, так и поняли, и с ума как один сошли. А он уже стал анти-он. Всё же матрица, симуляция. Страшно? Да, страшно. Скверна-то, она до каждого дотянется, хоть живого, хоть мёртвого, и вывернет, и переиначит. И конец всему, и ужас без конца. А голоса, голоса-то! Думаешь, когда по телефону звонишь, то с человеком разговариваешь? С телефоном ты говоришь, его это голос, коробки диавольской. Передразнивает он да переваривает. А твой голос украден, им украден, и блуждает средь пространств в ужасе, его напитывает. Через телефон-то он к каждому подберётся. Думаешь, кто телефон изобрёл? Белл этот, Попов, Герберт Уэллс? Анти-он его нашептал, метастазой выблевал и телефоном на поводке держит вас, как собачонков.
Кира попятилась. Ступня соскользнула с бордюрного камня, подвернулась, и Кира лишь чудом не упала под колёса проезжавшей машины. Неопределённого от грязи цвета «Логан» просигналил, не сбавлял ход: «Бэ-э!» – будто баран проблеял. Она перебежала через дорогу, озираясь на Хуго Босса: вдруг сорвётся и ринется следом; полы пальто хлопают, а под полами – мачете.
Но чокнутый просто стоял и докуривал свою гнусную сигарету. Стёкла его очков заволокло дымом или испариной, словно он плакал.
К такой-то матери прохожих, решила Кира, выдохнув сквозь зубы. Она найдёт полицию, или больницу, или ещё какое круглосуточное учреждение, где не откажут в помощи. Дадут позвонить, и она распрощается уже с этим гостеприимным го…
И тут Кира увидела. На бугристом, цвета забродившей мочи, боку очередной хрущёвки, под алым козырьком, точно в пластмассовом кокошнике, явившийся из старых и для кого-то добрых советских времён – телефон-автомат.
Звуки улицы стихли, словно в уши набилась вата. Очертания домов, худосочных кустов, аляповатых билбордов смазались и поблекли. Ярким и зримым оставалась только густо-красная, как сок раздавленной вишни, огромная раковина с покоящимся меж створок сокровищем. И Кира не пошла – её понесло, как тонущего подхватывает течение и несёт на глубину. А может, сам дом придвинулся: на, сними трубку. Позвони.
Она ступила под козырёк, и тот словно сжал её в гладких глянцевых объятиях. И вправду, гигантская раковина. Кажется, такие называются тридакнами, – подумала Кира. Когда в них случайно попадает нога ныряльщика, створки смыкаются, и человек может захлебнуться. Она потянулась к трубке и замерла в необъяснимом смятении. Таксофон не выглядел новым – разумеется, – однако сохранился отменно. В городе лунатиков и шпаны его не расколотили, не сдали на цветмет, и это поражало. Правда, кто-то нацарапал под кнопками загадочное: «КОРГОЛГОН». Что бы это значило? Кира нахмурилась.
«Мы подумаем об этом позже, сис».
Но она всё медлила. Чем дольше медлила, тем эфемернее казалось происходящее. Словно время пустилось вспять, и вот она снова маленькая девочка с косичками, мама называет её «моя конфетка», подружки рассказывают страшилку: если на таксофоне в полночь набрать 666, ответит дьявол. Он расскажет, когда и как ты умрёшь… и куда попадёшь после.
Она одёрнула себя: вернись на Землю, ты не хочешь тут стоять до утра!
«Может, он вообще не работает».
Не попробуешь – не узнаешь.
Кира сняла трубку и ещё до того, как приложила к уху, почувствовала: опасения оправдались. Просто кусок пластика на шнуре в металлической оплётке, прохладный и отполированный чужими ладонями так, что кажется сальным. Она повесила трубку на рычаг, разочарованная.
Или обрадованная?
– Монетка нужна.
Кира чуть не подпрыгнула. Обернулась – под облезлой когтистой акацией белела тощая фигура. В первую секунду Кира приняла подкравшегося за карлика. Сощурилась – пацан лет двенадцати, лобастый, белобрысый, остроносый. Голова наклонена вправо так низко, что почти касается плеча. На левой стороне шеи – язва, от которой Кира поспешила отвести взгляд. В остальном обычный пацан, руки в карманы. Разве что одет не по погоде, в голубую растянутую футболку и шорты. Улыбка одновременно участливая и лукавая. Кира осторожно выдохнула воздух, набранный для крика.
– Ты чего подкрадываешься?
Белобрысый пацан пожал левым плечом.
– Не замёрзнешь так?
Белобрысый шмыгнул носом и помотал головой: не-а.
– А он точно работает? – кивнула Кира на таксофон.
– Работает, – заверил пацан и повторил: – Монетка нужна.
– Сколько? – На панели никаких подсказывающих надписей не было. Только «КОРГОЛГОН».
– «Двушка». – Пацан обтёр нос тыльной стороной ладони.
– Два рубля? – Кира не спешила лезть в кошелёк. Хоть пацан и мелкий, но… они тут совершенно одни. Хуго Босс докурил и исчез из кадра.
– Две копейки, советских.
– Издеваешься? – насупилась она.
– Не, – ответил белобрысый. У него был скрипучий, стариковский голос, и Кира вновь задумалась: точно ли перед ней ребёнок? Ледяной палец тревоги мазнул по всему хребту до самого копчика. – Проверьте сами. Две советские копейки. Я могу продать. У меня есть. Пятьсот рублей.
Каков наглец!
– Ха-ха, – сказала Кира. – Иди домой, простудишься. Нечего детям на ночь глядя одним шляться.
Белобрысый направился к таксофону, покачивая бёдрами. Мышцы Киры напряглись сами собой. Но пацан всего лишь вытащил из кармана джинсов руку и сунул ей под нос раскрытую ладонь. На ладони лежал медный кругляш. Кира увидела герб с серпом, молотом и колосьями, буквы «СССР», и опять ощутила, что соскальзывает в прошлое.
– Что за схематоз?
– Слушайте, вам шашечки или ехать? – В скрипучем голосе звучало нетерпение. Какое-то… голодное. От ладони пацана отчётливо пахло медью и пóтом. Киру передёрнуло.
– Полагаю, что ехать, – решил за неё белобрысый. Между его губ мелькнул белесый язык, словно пацан хотел облизнуться, но сдержался. – Давайте так. Я отдам вам монетку. Если дозвонитесь, с вас пять сотен. Соглы?
– А если не дозвонюсь, уши оторву. Соглы?
Пацан не убрал руку. Кира сочла это согласием.
Осторожно, чтобы не коснуться ладони белобрысого, она взяла монетку. «Двушка» была тёплой и влажной – будто живая. Кира поборола желание бросить её обратно.
– Отойди, пожалуйста.
Пацан убрал руку в карман и отступил. Отдалился – снова этот эффект исказившегося пространства. Пофиг, как это работает, главное, пусть новый знакомец отдалится достаточно далеко. Пытаясь вспомнить, как звонить по таксофону на межгород, Кира сняла трубку и опустила монетку в прорезь.
– Я готов помочь, – незамедлительно раздалось в трубке.
Она едва не отшвырнула трубку, словно гадюку, очнувшуюся от ночного оцепенения. Это был инстинктивный, первобытный порыв, ничем не объяснимый: голос как голос, чуть надтреснутый и доброжелательный, как у заботливого дядюшки. Обволакивающий – подсказал ум нужное слово.
А ещё бестелесный и далёкий, будто проталкивающийся сквозь сырые толщи земли, выходящий на поверхность с бурлящей грязью.
«Думаешь, когда по телефону звонишь, то с человеком разговариваешь? С телефоном ты говоришь, его это голос. Передразнивает он да переваривает».
– Это кол-центр? – спросила Кира. В горле пересохло, и вопрос вышел едва слышным. Но собеседник ответил:
– Я тот, кто помогает.
Потерянный взгляд Киры невольно вернулся к загадочному слову на панели.
КОРГОЛГОН
Она откашлялась.
– Наверное, линии запараллелились. – «Твой голос украден и блуждает средь пространств. Его напитывает» – Вы можете повесить трубку? У меня одна попытка, чтобы позвонить другу. Моя машина сломалась, и мне надо решить эту проблему…
– «Тойота Камри» две тысячи девятого года выпуска, номер О484ЕС 62, бежевая…
Её обдало жаром – словно трубка харкнула кипятком. Мозг, казалось, расплавился, шипя, стёк по горлу и ошпарил скукожившийся желудок. Вишнёвый козырёк накренился – вместе со стеной, вместе с прячущимся в ночи двором.
Голос зазвучал деловито:
– Проблема в следующем. Охлаждающая жидкость понемногу ушла через трещинку в расширительном бачке. Кроме того, из строя вышел датчик температуры. Мотор закипел и повело головку блока цилиндров. Тебе следует проверять состояние автомобиля чаще.
Кира закусила губу до солёного привкуса. Жар не унялся, но способность думать вернулась.
– Откуда… Что вы сделали с машиной?
– Я помог. «Камри» полностью исправна. Возвращайся и убедись. Даже антифриз залит. Считай это бонусом, Кира.
Вот тут-то она и бросила трубку. Та лениво качнулась на рычаге, как висельник на ветру. Кира отпрыгнула из-под козырька, будто таксофон мог начать трезвонить – громче и громче, оглушительнее и оглушительнее, разрывая мрак, поднимая мёртвых из могил. Суетливо попятилась. Обернулась.
Пацан околачивался на прежнем месте – возле акации. Улыбка, вызывающе-нахальная, желтела в свете подъездного светильника, тягучем, как желчь.
– Ты! – Кира предостерегающе выставила указательный палец. – Это что за развод?!
Пацан смачно шмыгнул носом и сглотнул.
– Если вы что-то сделали с машиной… – Прозвучало глупо, Кира и сама это понимала, и, хуже, не знала, как закончить. Оглянулась через плечо. Таксофон висел себе на стене как ни в чём не бывало. Вновь обратилась к пацану: – Заявлю на вас в полицию.
– За што-о?! – протянул белобрысый. За притворным возмущением таилась плохо скрываемая насмешка.
Да и чёрт с ней. Кира устремилась прочь, изо всех сил стараясь не сорваться на бег. Испуг показывать нельзя, хоть ты тресни. Она надеялась, что ей это удаётся.
Ей никогда прежде не было так страшно.
– А лавэ?! – Теперь пацан, похоже, вознегодовал искренне. Кира не среагировала, и вдогонку ей прилетело: – В следующий раз дороже выйдет!
На обратном пути она прокручивала в голове разные версии случившегося и ни одну из них не находила убедительной, кроме самых фантастичных. Думалось туго. Мысли путались, тяжело ворочались под черепом, как ком слипшихся пищащих крыс. И вкрадчивым навязчивым фоном просачивался в сознание голос, словно дождевая вода сквозь худую чердачную крышу: «Я готов помочь. Я помог, Кира»
Она всё-таки побежала.
Брошенная машина послушно дожидалась владелицы. Кира ввалилась в салон и захлопнула дверцу. Сплела на груди руки, пытаясь унять дрожь. «Камри» остыла, но на висках Киры выступила испарина. Полы плаща забрызгало грязью. Нестерпимо тянуло оглянуться и проверить, не затаился ли кто на заднем сиденье. Кира заставила себя смотреть перед собой.
– Никаких истерик этой ночью, сис. Вдох… и выдох. Вдох… выдох.
Размеренное дыхание – такое ещё называют «квадратным» – помогло. Паника отступила.
А значит, пора действовать.
«Бред. Это так не работает. Если движок накрылся, пробовать бесполезно»
Кира вставила ключ в замок зажигания.
«Крутить будешь до второго пришествия»
Она повернула ключ на пол-оборота. Приборы на панели вспыхнули.
(Возвращайся и убедись сама, Кира)
Она повернула ключ до конца.
Вместо клокотания обезглавленной механической курицы, которое повергло Киру в отчаяние совсем недавно, салон наполнило привычное ровное «ж-ж-ж».
– Слава богу! Слава…
«Как он сумел?» – оборвала хвалу незваная мысль.
– С движком всё было в порядке! – отрезала Кира. – Ему надо было просто отдохнуть.
«Он назвал марку и номер ˝Камрюхи˝. Как и твоё имя. Тот, Кто Помогает».
– Я об этом не думаю! – выкрикнула она. – Ничего не знаю! Ничего не было!
Машина тронулась. Что-то брякнуло под капотом, прокатилось под днищем, хрустнуло под задним колесом. Айфон. Твою мать!
Но Кира не остановилась даже ради того, чтобы подобрать симку. Прочь из этой дыры, немедля, и забыть всё, как дурной сон!
Она промчалась сквозь городишко, не тормозя на красном, не сбрасывая скорость. Вспомнила, что задолжала белобрысому пять сотен, лишь когда указатель «ИЛЬИНСК» остался в зеркале заднего вида. Решила:
– Без обид, мелкий, но нет. Возвращаться не буду. Не обнищаешь.
«У меня зазвонил телефон, – отозвался внутренний голос. – ˝Кто говорит?˝ – ˝Корголгон˝».
Она поёжилась. Ну и слово – будто пальцы клацают по пластиковым кнопкам. Засело в мозгу, как заноза.
Весь этот городишко – заноза.
«Передразнивает он да переваривает».
Сто десять на спидометре.
«У меня зазвонил Корголгон…».
«А твой голос украден. Им украден».
«У меня зазвонил…».
Человек с рюкзаком шагнул на дорогу из разверзшейся над ней тьмы. Кира вывернула руль и вдавила педаль тормоза, но человек всё равно вырос за стеклом молниеносно и ошеломительно, точно скакнул прямиком в салон, на сиденье пассажира.
Удар.
«Камри» дёрнулась, как норовистый жеребец, противящийся наезднику. Стреноженная, замедлила бег. Замерла. Конус света подслеповато всматривался в ночь, но находил лишь ломоть сырого асфальта с выцветшей разметкой. «Дворники» нехотя, со скрипом, мазнули по стеклу. Правая фара помаргивала.
«Это не со мной», – подумала Кира и повторила мысль вслух, словно так можно было отменить свершившееся.
Дорога пустовала. Никаких камер – кругом мёртвая глушь. Никто не видел Киру. Если она нажмёт на газ, то и не увидит. Главное, не мешкать и – больше, больше газа.
Она заглушила двигатель – умиротворяюще урчащий – и вышла под морось. Объятый пламенем желудок бултыхался, как маятник в кислоте. К голове прилила кровь. Уши пунцовели. Ноги, которыми она легко жала шестьдесят кило (по десять раз три подхода) сделались бескостными. Шатаясь, Кира обогнула «Камри», моля небеса, чтобы бродяга выжил. Оглушённый, пусть покалеченный – но живой.
Бродяга лежал на обочине, сложив ладони на животе и раскинув обутые в берцы ноги. Приподнятая голова клонилась к плечу, отчего Кира невольно вспомнила белобрысого торговца «двушками». Бродяга будто спал, натянув вязаную шапочку на самые брови. Вот только подушке он предпочёл сигнальный столбик. «Устал мертвецки».
Спотыкаясь с каждым шагом, Кира подбежала к лежащему и присела возле. Взяла, замирая, за руку. Ладонь была влажной и прохладной. Пульс на запястье не прощупывался. Глаза путника – совсем юного, и двадцати нет, – были закрыты. Рот, напротив, приоткрылся. На губах вздулся и повис пузырик слюны – последний выдох. Из уха вяло струилась тоненькая струйка крови. Единственные видимые подтверждения увечья.
Кира выронила руку парня и впилась пальцами в своё лицо, оттягивая щёки, как тот беззвучно вопящий тип с картины Мунка.
«Я убийца!»
«И не поспоришь», – молча поддакнул мёртвый парень. Отчего-то Кире вспомнилось, как в детстве она случайно наступила на хомячка. Хомячок выжил, хоть и охромел, но у неё всё равно долго не прекращалась истерика. Не то чтобы Кира его сильно любила, но отобрать у кого-то жизнь… Самый страшный, непоправимый кошмар!
Непоправимый?
«Ты спятила?! Это не движок и даже не хомяк – это ж человек!»
«У меня зазвонил…».
– Прекрати!
А что она теряет? Если не выгорит, поедет и сдастся копам. Как ни ужасно, но это правильно. Правильно! Но сперва…
Она обошла лежащего и подхватила его под руки. Оторвала от земли. Прикинула: килограммов под восемьдесят в этом парне, считая с рюкзаком. В пояснице кольнуло. Да, это не становую в спортзале делать.
Кира сняла рюкзак и, лихорадочно озираясь, поволокла парня к машине. Его ноги в камуфляжных штанах выводили по асфальту шуршащие загогулины. Свесившаяся на грудь голова мотылялась, как боксёрская «капля» под ударами. В ментовских фильмах преступники постоянно перевозили врагов – или их тела – в багажнике. На деле затолкать парня в не самый вместительный багажник оказалось непросто. Часть хлама пришлось перетащить в салон. Туда же Кира закинула рюкзак парня. Захлопнув багажник – словно гроб, – привалилась к крылу, всасывая сырой воздух сквозь клацающие зубы и борясь с тошнотой. Она выблюет сердце, если не справится.
Она справилась. Опять.
Ощущая себя Винсентом Вегой, Кира плюхнулась за руль и покатила обратно в треклятый город.
Спустя несколько минут она миновала указатель на въезде и дремлющий пост ДПС. Город – постылый знакомый, которого она покинула спешно и неучтиво – встретил её насупленным ожиданием: «Вернулась, голубушка?» На Киру нахлынуло дежавю. Перед глазами словно запустили в обратном направлении уже виденный – и пугающий – фильм.
Она припарковалась недалеко от перекрёстка в безлюдном сквере, который, похоже, и днём не пользовался популярностью у жителей, и поспешила в знакомый закоулок.
Кира нисколько не сомневалась, что застанет стража таксофона на месте, и угадала. Белобрысый топтался под кустом, словно выпавший из гнезда птенец-альбинос.
– Вот. – Она на ходу отсчитала деньги. – Тысяча. За прошлый раз и… Мне нужна ещё монетка, короче. У тебя есть?
– Пять сотен, – заявил белобрысый. Язва на его шее, казалось, стала больше, сочнее, безобразнее. Вздувалась, как жабий зоб. Из бордово-сизой мякоти росли гроздьями кожистые блямбы, похожие на присосавшихся клещей.
– Пятьсот и пятьсот. За тот звонок и за новый. Всего – тысяча. У вас в школе алгебру не проходят?
– Я же говорил: в следующий раз будет дороже, – с ленцой напомнил пацан. – Ещё пять сотен сверху. Или я пошёл.
– Стой! – Кира опять вынула кошелёк. – Н-на!
Белобрысый взял аккуратно сложенные купюры и протянул ей монетку. Тёплую и влажную, как водится. В этот раз он облизнулся, не таясь – с причмоком. Киру передёрнуло.
Она кинулась к алому пластмассовому кокону таксофона, косясь, не увязался ли пацан за ней. Но тот остался в заскорузлых объятиях акации и равнодушно ковырял носком ботинка трещину в асфальте. Она прижала трубку к уху, одновременно надеясь услышать – и не услышать – ответ.
Автомат проглотил монетку, и голос произнёс:
– Я весь внимание, Кира.
Она поняла, что сработает. Ноги подкосились от ужаса.
– Я… Я… Этот парень… Кот… который…
– Который сам бросился среди ночи под колёса, – подхватил голос. – Какая неосмотрительность! Ты, разумеется, не виновата в случившемся.
– Да, – согласилась Кира со всем сказанным сразу.
– И каково же твоё желание? – Голос вкрадчиво вползал в ухо щекочущим насекомым. Оно пробиралось по ушному каналу прямо в мозг и ползало в извилинах, перебирая мохнатыми лапками. Кира представила, как втыкает палец в ухо, будто гвоздь, чтобы раздавить жука; розовый ноготь прорывает барабанную перепонку и погружается в податливую сырую мякоть.
– Итак? – напомнил о себе Тот, Кто Помогает.
– Пусть он оживёт, – проговорила она одними губами. – Парень, который…
– Который сам бросился под колёса великолепно работающей машины, – повторил голос напевно. – Павел Чичерин, для друзей Паха, двадцать два года, человек многих профессий. Готово. Он жив. Поторопись, если не хочешь, чтобы он опять умер от разрыва сердца: в багажнике душно, темно и жутко.
– Спасибо… – прошептала Кира вопреки желанию. Благодарить этот голос, алчный и вёрткий, было сродни богохульству.
– Обожаю помогать. Хлебом не корми! Доброй ночи и до…
Она швырнула трубку на рычаг, чтобы не слышать «до встречи», и кинулась в сквер.
Старушка «Камри» смиренно дожидалась под волглой гривой рябины. В доме неподалёку одиноко горело окно, будто страдающий конъюнктивитом циклоп подсматривал из своей холостяцкой берлоги за происходящим.
Кира затаила дыхание над багажником. Уставилась на крышку, точно намеревалась прожечь её взором. В висках пульсировало. Сама собой рука медленно поднялась к голове. Указательный палец вошёл в ухо. Начал погружаться. Заныло внутри черепа. Пялился из-за веток свихнувшийся циклоп. А больше ничего не происходило.
Поэтому, когда по крышке багажника ударило изнутри – мощно, истерично, – Кира едва не завизжала.
– Сейчас! – Она выдернула палец из уха – глухое «чмок!». Захлопотала в поисках ключа. – Сейчас, сейчас.
Второй удар. Похоже, берцей.
Она отыскала ключ и открыла багажник прежде, чем Чичерин – Паха для друзей, Павел для прочих – разнёс крышку к херам. Бродяга уже поджал для этой цели ноги.
– Уф! – выпалил он, таращась из-под съехавшей на брови шапочки. – Что произошло, на? Я думал, в могиле прикопали, типа заживо. Ничего не помню. Где я?!
– Ты в порядке. – Кира всхлипнула, прикрыв рот ладонью. – О слава богу! Ты в порядке!
***
– То есть, я в сквере валялся, – проговаривал Паха наспех состряпанную Кирой историю. Он сидел на бордюрном камне и порой сплёвывал между расставленных ног. – Под скамейкой. Да?
– Да. – Кира рассудила, что чем ответ короче, тем правдоподобней.
– В отключке. Типа, жмур. Да?
– Да.
– И ты меня решила до больнички довезти. Да?
– Да.
– Одно не вкурю. – Паха стянул шапочку и потёр бритый череп. Морщины – следы непосильных раздумий – побежали от лба аж до темени. – На кой ты меня в багажник сунула?
– Запаниковала.
– Запаниковала.
– Вдруг полиция увидит.
– Вдруг, да?
– Да. – Разговор делался всё более неловким. Кира ощутила: ещё один вопрос, и она проколется.
Но морщины на черепе Пахи разгладились, и Кира расцепила пальцы заведённых за спину рук.
– Одно не вкурю, – повторил Паха и сплюнул. «Не очень-то ты догадливый», – подумала Кира. К счастью. – Я в Щипки шёл. Живу я там ща… у одной. Шёл в Щипки, а очутился здесь. Эт как?
Она горячо замотала головой.
– Понятия не имею! Сам не помнишь?
Паха смерил её долгим взглядом. Будто невидимым липким языком провёл от кончиков сапог до бровей. Захотелось достать влажную салфетку и вытереться.
– Не помню, – буркнул он наконец. Морщины вернулись было на его лоб, но тотчас разгладились. – Как думаешь, это, мож, инсульт?
– А ты сам как вообще?
Паха повёл плечом. Сплюнул.
– Нормас. Чан трещит чё-то. Звон в ухе… Слуш, подкинь до поворота на Щипки, будь другом. Село это. Тут от города пять вёрст.
– А автобусы туда ходят? Могу тебе дать на билет.
Очередной плевок.
– Да автобусов до утра не будет, на. Я потому и пёхом. А такси, Яндекс этот, туда не повезёт, там, типа, связи нет, рассчитать тариф не получится.
Кира посмотрела на него пристальнее. Ну, простой парень, неотёсанный. Дерзкий – глаз не отводит. Становится ли он от этого опасным? Вовсе нет. Но дело в другом. Она не хотела изменять своему принципу: незнакомцев не подвозить.
– Меня Пахой звать, – представился парень.
– Карина, – соврала Кира, думая, что она и так сделала для Пахи слишком много.
«Сбила, например», – ядовито напомнил внутренний голос.
«Но ведь и оживила», – возразила ему она.
Вот и подлинная причина её сомнений. Парень дышит. Парень плюётся. Парень вытирает сопли рукавом. Не киношный зомби, бездыханный и кровожадный, а обычный человек. Просто воскресший. Живое свидетельство чуда… пугающего чуда, о котором хочется поскорее забыть.
– Так я запрыгиваю? – Паха поскрёб затылок. – Или мне на скамейке ночевать?
«Мы в ответе за тех, кого оживили», – подумала Кира и сдалась:
– Садись. Раз пять вёрст…
Дважды уговаривать не пришлось. Паха сграбастал рюкзак, сорвался с бордюрного камня и шастнул к машине:
– Спасибо, мать!
Она тут же пожалела о своём решении.
Увы, поздно. Паха втиснулся на переднее сиденье и обхватил рюкзак длинными руками, точно паук добычу. Шапочку опять натянул до переносицы, и Кира задумалась: бритый череп – это у Пахи стиль такой? Или он солдат на побывке? Или из мест не столь отдалённых?
Она уселась рядом, завела мотор – тот работал как надо, хоть здесь без сюрпризов, – и стартовала с места резче обычного.
– Тачка зачётная, – одобрил Паха. Кира не ответила. Пассажир слегка напоминал Данилу Багрова, и она взмолилась: пусть военный, пусть он будет военный!
Вскоре обрыднувший до тошноты город остался позади, и Паха попытался реанимировать беседу:
– Я б себе такую тачку взял, на.
Кира смолчала. Паха не сводил с неё глаз.
Огни Ильинска в зеркале заднего вида превратились в трепещущие искорки. Канули во мрак.
Когда у её виска раздался сухой щелчок и обжигающе холодная сталь коснулась кожи, Кира пришла в ужас – но не удивилась.
«Сама виновата, дура».
***
Лезвие выкидного ножа плашмя оглаживало кожу виска, словно Паха размазывал по тосту талое масло.
