Владимир Васильевич Зенков
Конфликт
Конфликт
В низком зале, окруженном мраморной колоннадой, было душно, устоялся кислый запах вина и многочисленных блюд с едой. Духоту усиливал благовонный дым курильниц, он плавал в спертом воздухе плотными серо-голубыми слоями. В нем расплывались и дрожали огни многочисленных масляных ламп, красновато мерцали, скудно освещая пиршественный стол и сидящих за ним людей. Невидимая в полумраке копоть поднималась к потолку, безжалостно покрывая драгоценные расписные плафоны.
Веселье было в разгаре. Проворные виночерпии в белых хитонах шныряли вдоль столов с большими кувшинами, неустанно подливая в кубки харсейское и караклинское, душано и золотистый аникс, крепленый драгоценной живой водой. Вышколенные рабы столовой прислуги, в голубых, приличных, ниже колен, рубахах, не успевали подтаскивать оловянные и медные, тонкой работы, блюда с горами жареного мяса, колбас, деликатесных овощей, моллюсков, рыбы. Двое из них, пыхтя, несли огромный поднос с медовым пирогом в виде круглого храма Ан-Кумат. Румяная корочка удивительно точно воспроизводила колоннаду здания.
В дальнем конце стола, на возвышении, стояло резное кресло черного дерева, выложенное мелким речным жемчугом. Император Астурос Счастливый, преемник Посланника, вытянув на столе сжатые в кулаки руки, раскрасневшийся и веселый, с удовольствием смотрел на пирующих. Обычно жесткое и подозрительное лицо его смягчилось, расплылось. На нем проступили, незаметные в будни, простоватость и добродушие.
Пировали по случаю восстановления императорского дворца. Только-только убежали мимы и акробаты, оставив после себя колеблющиеся огоньки ламп. Гости подпили изрядно. Кто-то уже затянул медвежьим голосом боевую песню. Не в силах выносить такую пытку, сосед поющего закричал:
– Архона, Архона сюда, пусть споет.
Астурос сделал лицо важным и значительным: отчего бы еще раз не послушать о своих великих подвигах. Несколько неуклюже сделал царственный жест – не привык еще, не научился. Хотя ежедневно по два часа с ним занимались двое рабов, специалистов по этикету, дело шло туговато. Не так-то просто вытравить из себя сотника портовой стражи.
Архон, не старый еще, но тощий и скрюченный, жадно поедал маринованных моллюсков – деликатнейшую пищу. Повинуясь жесту императора, вскочил, торопливо вытер грязные руки о седые неряшливые патлы. Бережно развернул зеленый шелковый платок, извлек из него лакированное, засветившееся дорогим красным деревом, тело конфура. Долго возился, пристраивая его на коленях, потом перебрал струны. Они зазвенели нежно и сильно среди затихающего шума. Неожиданно красивым и мощным баритоном Архон запел:
Когда созрела винная гроздь,
Когда жгучий Дерхон высушил головы мужчин,
И наполнил истомой и желанием сердца женщин,
Появилась в небе падающая звезда.
Гром ее поколебал землю древнего Астура.
Гнев Вышних сжег Гортонскую рощу –
Приют нечестивых и безбожных философов.
Боги вышли из пламени, велики ростом и светловолосы.
Милость их простерлась на бескрайний Астур.
Но сколь велик и разумен Астурос Счастливый,
Столь ничтожна, глупа, злонамеренна челядь
Почившего в славе Каргола.
Низки и мерзостны помыслы были презренного Корсу,
И в сонме светлых богов воцарились раздор и несчастье…
Файл 015 Arh.CS.GB
Патрик Роджер О,Ливи, 35 лет, десантник, капитан Корпуса дальней разведки Соединенного Британского королевства. Родом из города Дроэда. Отец – служащий транспортной компании «Лео», мать домохозяйка. Холост. Окончил Лондонскую Космическую академию. Сестра, Патриция Уормикс, замужем, домохозяйка, двое детей.
Высадка на Фроннере (класс «гуманоидные цивилизации»). Уровень развития социума – выше земного. Принцип развития живого на Фроннере аналогичен земному – борьба видов. Высокоразвитая цивилизация, в полной мере осознавшая суть жизни, ее смысл и уникальность и защищающая эту жизнь всеми доступными средствами.
Земная экспедиция, в силу недостаточного развития философской мысли, не смогла правильно спланировать линию поведения своих представителей, получила жесточайший отпор и погибла почти в полном составе. Из сорока человек в живых остались двое – младший пилот Патрик О’Ливи и филолог экспедиции Франсуа Лернэ.
Вторая высадка на Торрене-2, планете с бурно развитой жизнью, животной и растительной. Примитивная гуманоидная цивилизация на родоплеменном уровне. Нештатные ситуации: стычка с племенами, обитающими в лесостепной зоне северо-восточной части основного континента.
Заключение практической комиссии: Патрик О’Ливи – человек с сильным, но неуравновешенным характером. Отлично чувствует себя в острых ситуациях, мгновенно принимает единственно верные решения и так же быстро приводит их в исполнение.
При высадке на Фроннере он был оставлен в резерве, и только благодаря его быстрым и решительным действиям удалось спасти Франсуа Лернэ. Во втором случае из-за мягкотелости и нерешительности руководителя группы были поставлены в тяжелое положение 15 человек. О’Ливи проявил редкостную самостоятельность и бескомпромиссность, отстранив старшего группы и взяв на себя командование. Люди были спасены.
О’Ливи несдержан, обладает обостренным чувством справедливости. В отношениях с начальством резок и независим. Начисто лишен стремления делать карьеру. В силу склонности к острым ситуациям стремится создавать их.
Рекомендации: Патрик О’Ливи должен быть использован в особенно серьезных ситуациях, требующих мгновенных и радикальных решений.
***
Патрик О’Ливи уставил хищный нос в темноту, клубившуюся за остеклением кабины. По худому, с впалыми щеками лицу, стиснутому защитным шлемом, бегали цветные блики от дисплеев приборной доски. Патрик перевел взгляд на покачивающееся изображение красно-синего шарика авиагоризонта, потом на бегущие цифры вариометра. Считывающий автомат монотонно бубнил:
– Вертикальная скорость снижения пятнадцать метров в секунду. Высота пять тысяч метров, путевая скорость шестьсот километров в час, нагрузка на глайдере двадцать процентов. Шесть с половиной тысяч оборотов маршевого двигателя, остаток топлива восемьдесят процентов.
В кабине тяжелого десантного бота тесно, пахнет нагретой изоляцией, немного нитролаком и пластиковой обивкой. Рядом с Патриком, на месте второго пилота Петер Хольман, грузный, добродушный, ворочается и вздыхает: ему тесно в узком кресле. Рассеянно поглядывает на гармошку аэрофотоснимков и путевой курсограф.
– Патрик, доверните три градуса влево.
О’Ливи, прищурив один глаз, закладывает сумасшедший вираж, перегрузка вдавливает всех в кресла. На курсографе вспыхивает алый транспарант «Тревога», коротко взревывает сирена, считывающий автомат злобно кричит:
– Внимание! Грубая ошибка – недопустимое отклонение от курса!
Хольман рассерженно бурчит:
– Патрик, вы с ума сошли!
Конопатая физиономия расплывается в довольной улыбке:
– Что, толстяк, жирок побеспокоили?
Сзади раздается негромкий голос Шатрова:
– О’Ливи, кончайте дурить, немедленно на курс.
Ирландец мгновенно выправляет тяжелую машину, зевает и ворчит:
– Скучно, шеф. Ползем как на катафалке.
На приборной доске мигает транспарант, коротко гудит зуммер маркера. Автомат, словно дворецкий, торжественно провозглашает:
– Приготовиться к посадке!
О’Ливи командует:
– Ратнер, на место! Экипаж, садимся.
Ловкий и легкий Ратнер, повернув кресло от пульта энергетика, перебирается на откидное сиденьице перед постом управления двигателями, кладет руки на сектора.
Стадвадцатитонная махина бота медленно ползет над рощей, маршевый двигатель звенит на малых оборотах. На концах крыльев вертикально поднимаются посадочные двигатели. В уши назойливо лезет голос считывающего автомата:
– Восемьсот оборотов маршевого двигателя, шесть с половиной тысяч на посадочных. Нагрузка на глайдере девяносто процентов, путевая скорость тридцать километров в час, вертикальная скорость снижения полтора метра в секунду…
Ратнер, сидя между пилотами, осторожно работает секторами. О’Ливи через бортовой блистер напряженно всматривается в бешено струящуюся под выхлопами посадочных двигателей серо-зеленую массу листвы. Ослепительный свет фар наплывает на обширную поляну…
Никто ничего не успел понять. Стекла кабины вспыхивают ярким фиолетовым светом, огромную машину встряхивает и ощутимо подбрасывает вверх. Как всегда, быстрее всех среагировал ирландец: его рука ложится поверх рук Ратнера и мгновенно подает вперед сектор маршевого двигателя. Одновременно пальцы рвут скобу аварийного возврата посадочных. С громовым низким ревом, от которого дрожит земля, остроносая махина бота уходит почти вертикально вверх, исчезает в ночном небе тусклый свет выхлопа. Пылают во всю силу горящие деревья, и в панике уносится от пожара зверье.
Перегрузка надежно уложила всех в кресла. Беднягу Ратнера вырвало из сиденьица, он перевернулся в воздухе и въехал в дверь пассажирского отсека вначале ногами, потом головой и затих, скрючившись на переборке.
На высоте двадцати километров опомнившийся Шатров командует:
– Довольно, Патрик. Переводите машину в горизонт и включайте малую орбиту. Мы и так уже черт знает, куда залетели.
О’Ливи плавно переводит бот в горизонт, возвращаются на место чудовищно отвисшие щеки, руки вновь приобретают способность двигаться. Тело Ратнера медленно сползает с переборки на пол, тут же Роберт Полянски, чертыхаясь, выбирается из кресла и выгребает содержимое аптечки на пол. Ловко стаскивает шлем, расстегивает молнии комбинезона. Ощупывает руки, ноги, подносит к лицу тампон с нашатырем. Ратнер тяжко вздыхает, мучительно кашляет. Шатров раздраженно барабанит пальцами по краю приборной консоли.
– Что там с ним, Роберт?
– Нормально, шеф. Нос расквасил, ушибы. Шлем выручил, а то бы мозги растеклись по переборке.
Пришедший в себя Ратнер выдавливает сквозь кашель:
– Хренов ирландец, вот скотина…
О’Ливи равнодушно говорит:
– Когда работаешь на секторах, сынок, надо поднимать спинку сиденья. Красный рычаг слева для кого торчит?
Добродушный Хольман гасит конфликт:
– Не обижайтесь, Алекс. Патрик прав, в нашей работе нужно быть готовым ко всему на свете и каждую секунду. А кстати, коллеги, что это было?
Полянски наклоняется над своим пультом, мягкий зеленоватый свет выхватывает из полумрака его нежное лицо:
– Я успел включить анализаторы. Наличие в воздухе огромного количества эфирных масел.
Патрик издает замысловатый свист:
– Вот оно что. Ароматические растения. На Земле, говорят, есть такие. Помните неопалимую купину?
Шатров закряхтел:
– В отличие от неопалимой купины роща сгорела дотла. Черт, вот фейерверк устроили. Тоже мне, явились скрытно и тайно.
Хольман рассудительно говорит:
– Наплюйте, шеф. Кто же мог предусмотреть такое? Одной легендой больше, одной меньше. Все равно грохот нашей кастрюли полпланеты слышало. Не везет нашему «Тайфуну»: уже почти все более или менее серьезные коробки обзавелись полными глайдерами, а на нас все экономят.
Он наклоняется к компьютеру:
– Смотрите, ребята, – толстый палец тычет в экран, – здесь, у отрогов гористого плато, в речном дефилейчике есть уютное местечко. Никто нас там не увидит – место глухое. Включим «хамелеон», замаскируем кастрюльку и заживем как в сказке.
Он мечтательно вздыхает:
– Искупаемся, позагораем. Ребята, чем не Швейцария? За такую работу денежки надо платить, а не получать.
Шатров, перегнувшись в кресле, долго рассматривает картинки на дисплее, промеряет навигатором расстояния.
– Далековато, полста километров от города.
– Хольман с энтузиазмом говорит:
– А ничего, шеф! На платформе подбросим поближе наблюдательную капсулу, поднимем мачту с камерой, да и будем себе посматривать. А понадобится крупноплановая съемка – запустим зонд.
После недолгого размышления Шатров командует:
– Задавайте курс, Хольман. Патрик, поехали.
Тяжелая туша бота зависла над пологим берегом реки. Заревели натужно посадочные двигатели, взлетели из травы тучи прошлогоднего праха, машина грузно осела на стойках шасси и наступила тишина.
Потрескивал звонко остывающий металл двигателей, где-то в утробе заканчивали свою работу роторы гироскопов, забирая все ниже и басовитей. Экипаж поспешно проводил послеполетный ритуал, отключая системы и агрегаты. В тишине раздалось шипение уравнителя воздушного давления, и на табло выскочила веселая зелененькая надпись: «Полет закончен. Кабина разгерметизирована».
О’Ливи открыл боковую форточку. Массивная рама, чмокнув уплотнителями, отъехала в сторону, и из непроглядной оконной черноты дохнуло густым пряным настоем диковинных трав. Несколько секунд все молча смотрели друг на друга. В резком свете потолочного плафона лица казались постаревшими и изможденными.
Хольман засуетился:
– Ну что, шеф, палаточку?
Шатров отрезал, открывая дверь пассажирского отсека:
– Никаких палаток. Поставить охранное поле, принять душ и всем немедленно спать.
Хольман разочарованно защелкал тумблерами охранного пульта.
***
Горное плато, поросшее косматыми лесами, уходило вдаль. На горизонте сине-зеленая поверхность его сливалась с туманно-голубой дымкой небес.
Каменистые отроги плато, иссеченные вертикальными складками, поднимались колоссальной стеной. По ней медлительно ниспадали нити многочисленных водопадов. Они сходились и расходились среди пышной ползучей растительности, зеленой пены кустарников, корявых деревьев с плоскими кронами, лепившихся на скалах. Ниже вся огромная масса воды низвергалась в каменную купель реки, радуга пронизывала облака водяной пыли.
Низменный берег порос невысокими кудрявыми деревьями. Нежная зелень их, озолоченная солнцем, была ярка, радостна – хотелось погладить ее рукой. Заливные луга с сочной травой усыпаны колками серо-зеленого кустарника, испятнанными мелкими бело-фиолетовыми цветами.
Пятеро долго стояли очарованные на треугольной плоскости крыла, усыпанной щедрой росой. Остроносое титановое тело бота, изъеденное эрозией и испятнанное побежалостью, улеглось в неглубокой лощине.
О’Ливи толкнул в бок Хольмана:
– Ну что, толстяк, вот картина, а? Здесь бы замок соорудить, да и жить бы в этаком орлином гнезде.
Хольман покачал головой:
– Нет, друг мой. Это пейзаж для страстного ирландца. Другое дело – скромное шале где-нибудь в очаровательных горах Тюрингии. Маленький садик, немножко тюльпанов, – он подкатил глаза и сладко вздохнул, – вечером трубочка и неспешная болтовня с путником.
Полянски удивился:
– Черт возьми, Петер! Вы же не курите.
Хольман пообещал:
– Я закурю, Роберт.
Закряхтев, стал протискиваться в узкое отверстие аварийного люка.
– Нет-нет, ребятки, такая картина не для меня, – голос его превратился в невнятное бормотание и умолк. Потом донесся снизу – он спускался из фюзеляжа по люк-трапу:
– Я на такое величие могу посмотреть изредка. А жить среди него – увольте.
Он задрал к стоящим на крыле благожелательную розовую физиономию:
– На зарядку, ребятки, – и стал стаскивать с себя комбинезон.
Глубоко задумавшийся Шатров очнулся:
– Да, коллеги, пошли, разомнемся.
Заметно хекающий Хольман аккуратно приседал. О’Ливи развалился на крыле и, подперев подбородок руками, давал ему советы.
Шатров деревянным голосом произнес:
– Патрик, хотите пари на месячную зарплату – я отожмусь больше вас?
Хольман поспешно проговорил:
– Наплюйте на него шеф. И боже упаси с ним вязаться – он легко отжимается двести раз.
Ратнер, приседая, скручиваясь пружиной, стоя на руках, потрясенно думал:
– Какой край, какая дивная красота! И принадлежит все это болвану в грязном красном хитоне с золотой вышивкой.
Файл 0200 Arh. FS. GB
Александр Ратнер – бельгиец немецкого происхождения. Родом из Брабанта (г. Вилворде). Отец – Фридрих фон Ратнер, владелец крупного поместья неподалеку от Левен-Тинена, погиб при взрыве пассажирского глайдера. Мать – Анжелика фон Ратнер (урожденная Штаунбах) находилась в связи с председателем попечительского совета, которому, по завещанию Фридриха фон Ратнера, было доверено управление имуществом до достижения Александром совершеннолетия. В результате финансовых махинаций Пьер Даву присвоил основную часть имущества Ратнеров.
Анжелика замужем в Соединенных Штатах. Александр, перенесший душевную травму в результате смерти отца, поступил в католический коллеж. На втором курсе у него возникли серьезные трения с руководством коллежа.
Как объяснил Александр, смысл естественных наук, преподаваемых в коллеже, вступал в полное противоречие с богословскими дисциплинами.
Александр поступил в Парижскую Космическую Академию и закончил факультет навигации. Работал на внутрисистемных линиях пилотом, старшим пилотом, затем вторым помощником. С людьми сходится трудно, замкнут, впечатлителен. При этом чрезвычайно настойчив и упорен в постижении профессии. В Академии в совершенстве постиг боевые искусства, в спортивных схватках агрессивен и безжалостен.
Бросил хорошо оплачиваемую работу на коммерческой линии, был принят в Корпус внешней разведки вторым пилотом. Профессионал высокой квалификации, в совершенстве владеет пилотированием всех транспортным систем, находящихся на вооружении Космического корпуса.
Год назад подал рапорт о зачислении в десантную группу. Был зачислен, сильно потеряв в должности и звании. Сержант, десантник. Заочно изучает общую лингвистику и историю внеземных цивилизаций. В отношениях с коллегами сух, корректен, к начальству равнодушен.
Выводы практической комиссии: Александр Ратнер находится в стадии интенсивной стажировки, не рекомендуется доверять ему самостоятельных заданий.
***
Мягкий и сильный свет потолочного плафона падал на массивный письменный стол, эффектно освещал изысканно худую фигуру отца Доменика в белой сутане и белой ермолке, прикрывающей тонзуру. Углы кабинета, обшитого дубовыми панелями, тонули в полумраке. Золотисто-зеленоватый блик мерцал на поверхности старинного глобуса. Справа на стене скромно пристроился экран мощного УАСа. Слева – неярко подсвеченная голограмма, изображающая распятого Иисуса. Лицо актера, снятого в роли Спасителя, благостно-возвышенно. Декоративная кровь на челе под терновым венцом, выглядела даже привлекательно. Все это было до того ненатурально, что Александр сморщился как от зубной боли.
С едкой ненавистью подумал:
– Загнать бы тебе в запястья и ноги здоровенные железные костыли, да подвесить на них подыхать на солнцепеке – посмотрел бы я, какая у тебя была бы благостная физиономия. И до чего же святые отцы обожают всякую пошлятину.
Отец Доменик сложил тонкие пальцы шалашиком и тонко улыбнулся Александру.
– Сын мой, вы меня опять огорчаете. Теперь у вас конфликт с отцом Августином. Вы не находите, м-м… что это становится слишком частым? О да, конечно, мы допускаем некоторую фронду – молодость есть молодость, но всему же есть предел.
Александр набычившись смотрел на патера:
– Святой отец, преподобный Августин не смог ответить на самые элементарные детские вопросы.
Доменик поджал губы, лицо его стало жестким:
– Вопросы, которые вы задаете преподавателям, отнюдь не детские. Вы, как неразумный ребенок, пытаетесь сломать сложнейший механизм, чтобы посмотреть, как он устроен. Но понять его устройство вы не в силах, поскольку ваш разум ограничен. До вас это пытались сделать многочисленные критики. Имя им – легион, но толку от их трудов никакого. Люди верили и продолжают верить. И Церкви нужны верующие пастыри, а не аналитики религии. Я не корю вас – истинная вера дается немногим. Давно присматриваюсь к вам: вы сильный человек уже даже потому, что открыто выражаете свои сомнения. Но…– Доменик слегка наклонился вперед и мягко сказал:
– Я думаю, вам стоит оставить коллеж. Ступайте в мир, займитесь делом, которое вам по душе. Как знать, может к вам придет настоящая вера. Но до тех пор ваше присутствие здесь, простите, нежелательно. Ступайте с миром, сын мой.
Отец Доменик был неправ: Алекс вовсе не считал себя сильным человеком. Более того, он ненавидел сильных людей, их уверенность в себе, их дорогу, по которой они следовали, не ведая и тени сомнений. У них-то все получалось гладко. Они окружали его на каждом шагу: веселые мускулистые парни с темпераментом стоялых жеребцов в Академии. Вылощенные шикарные офицеры на туристических лайнерах внутрисистемных линий. Каждое их появление среди пассажиров было событием: с таинственных служебных палуб спускались стройные мужчины в невероятно элегантных мундирах – уверенные в себе небожители, иронично-благожелательные и изысканно-вежливые. Молодые девчонки начинали интенсивную стрельбу глазками. Дамы при возрасте действовали круче: хлопались в декоративные обмороки, требуя немедленного вмешательства господина офицера.
А совместные обеды пассажиров и офицеров экипажа на круизных рейсах: серебро сервизов на белоснежных скатертях, мерцание свечей в хрустале. Ослепительно-белые, с золотым шитьем мундиры офицеров, невероятные туалеты дам.
Фрачные мужья снисходительно посматривали на флиртующих жен: здесь они были самые сильные. Им принадлежало все – и огромный, невероятно сложный лайнер, и все эти фазаны в мундирах. Для них работали сотни тысяч предприятий в Системе, для них поисковики рыскали по Галактике в поисках новых перспективных планет. Для них десантники тонули в ядовитых болотах этих планет, дрались с местным населением, приобретая славу свирепых и безжалостных завоевателей. Для них шли сухогрузы с неведомыми минералами, трюмы набивались контейнерами с новыми внетабличными элементами.
Алексу становилось худо от этого изобилия сильных личностей, он ощущал себя маленьким и заброшенным. В памяти постоянно всплывала развеселая харя Пьера Даву, присвоившего деньги и имущество Алекса – огромные плантации по выращиванию овощей и фруктов, единственной индустрии, которая разрешалась на Земле. Все остальное давно уже размещалось в Системе. Тоже сильная личность, присвоить такие капиталы – голову надо иметь. И все это из-за глупой старой курицы – матери. Алекс не выносил ее также как отец. Впрочем, все это было взаимно.
Отец – вот о чьей гибели Алекс глубоко и искренне горевал. Внешне предельно закрытый для всех, жесткий и нетерпимый, он был в глубине души чистым ребенком. С восторгом говорил о новых сортах редкостных овощей и фруктов, часами копался на личном экспериментальном участке. Немного стеснялся своего занятия, несвойственного Ратнерам, роду государственных чиновников и военных. Страшно гордился своими способностями к технике, которые унаследовал и Александр: «Я ее чую, понимаю всеми потрохами».
У отца был целый парк глайдеров. Летом они улетали на глухие пляжи Нормандии или Балтийского побережья, (отец не выносил Юга). Жарили настоящее мясо на настоящих углях, дырявили пустые пивные банки из старинной пулевой винтовки, или жгли их из бластера. Гоняли мяч, ныряли с аквалангами в прохладные серо-голубые воды. И разговаривали, разговаривали… Отец читал ему древнегерманский эпос, увлеченно рассказывал о богах и героях. Зимой, где-нибудь на побережье Норвегии, они, подражая германским воинам, нагишом скатывались на пластиковых щитах с ледяных гор. При этом нужно было хохотать во всю глотку.
После первого такого спуска отец долго оттирал Алекса в салоне глайдера спиртом. Потом, однако, тот вошел во вкус и начал находить в этом странное удовольствие, что, безусловно, пошло ему на пользу.
Ах, отец, отец! После его смерти словно кто-то вырвал большую и лучшую часть его души.
Алекс глубоко вздохнул, отвлекаясь от невеселых мыслей. Снял бленды с мощного биноктара, из баллончика обдул сжатым воздухом огромные, отливающие янтарем линзы, и стал устанавливать его на штатив. На вершине невысокого холма подувал ветерок, шевелил листья приземистых корявых деревьев. Рядом у наблюдательной капсулы возился Хольман. Споткнулся о растяжку мачты, зачертыхался. Потом, словно медведь в малинник, ввалился в тесное помещение, стал настраивать аппаратуру наблюдения. Мачта и капсула, окрашенные маскирующей краской «Хамелеон», уже в пятидесяти шагах становились совершенно неразличимы.
Хольман весело крикнул:
– Камрад Ратнер, аппаратура готова!
– Хорошо, спасибо Хольман. Поставьте на автомат, я понаблюдаю через биноктар.
Ишь ты, «камрад». Хольман явно питал к нему определенное почтение как к представителю старинного немецкого рода. Впрочем, он был славный человек. Ратнер испытывал к нему даже нечто вроде симпатии.
Алекс не любил телесистемы наблюдения. На редкость яркое и четкое изображение, прошедшее через электронные потроха, теряло жизнь, воспринималось как картинка. То ли дело – старые добрые линзы.
Город возвышался на холме у широкой полноводной реки, в самом ее устье. Километрах в пяти, ниже по течению, накатываясь на широкую береговую полосу, шумели волны моря.
На самой вершине холма – императорский дворец из сероватого с красными искрами камня. Гармоничные здания, окруженные колоннадами, поразительно напоминали греческие и римские постройки Земли. В купах пышной зелени, уступами по склону холма спускались богатые кварталы, сменяясь глинобитными лачугами бедняков.
Наблюдательный пост находился как раз напротив порта: по широкому заливу, словно медлительные жуки-водомерки, скользили гребные суда. У пирсов теснились корабли всех мыслимых форм и размеров. Алые, белые, синие, желтые паруса богатых судов вспыхивали радостными пятнами на фоне зеленоватой глади. У берега грязной пеной качались рыбацкие суденышки с просмоленными тряпками на мачтах.
Алекс прильнул к окулярам биноктара, стал медленно вращать кремальеру. Ух, ты, какая фигура: здоровенный, в алой рубахе до колен, в медном, низком шишаке и с такой же медной рожей. Стоя на корме галеры, закинулся – видно орал что-то широко разинутым ртом. А вот голый по пояс, жилистый, словно сплетенный из стальных тросов, тянет какой-то фал. Важная военная персона: в панцире из толстенной кожи, усеянном серебряными бляхами, в синей длинной тунике, надвинул важно на нос, сияющий медный шлем и угрожающе положил руку на рукоять короткого кривого меча.
Почти голые рабы, перетаскивающие по сходням огромные глиняные кувшины, неспешные портовые чиновники в желтых одеяниях, степенные купцы в хитонах из дорогих тканей, портовые оборванцы, шлюхи с обнаженными грудями – какая могучая, яркая и выразительная жизнь!
Алекс с трудом оторвался от биноктара. Что-то холодненькое зашевелилось внутри, какая-то странная догадка просилась наружу. Мир этот совершенно очаровал его, но нельзя сказать, чтобы присутствие земной экспедиции здесь нравилось ему.
Вчера он увидел императорский выезд. Наблюдать его пришлось по телесистеме, она давала более крупное увеличение и позволяла легко менять планы.
На обширном, вымощенном каменными плитами, плацу был выстроен почетный караул: три «коробки» двадцать на двадцать воинов. Они стояли, соблюдая почти идеальное равнение – маленький зонд позволял взглянуть на это зрелище сверху. Каждая «коробка» в одежде своего цвета: синей, желтой и алой.
Воины в толстых кожаных панцирях, усыпанных железными пластинками, офицеры в сияющих медных кирасах и шлемах с плюмажами. У всех короткие мечи, у солдат еще и недлинные копья. По неслышному сигналу офицеры отсалютовали мечами, начались сложные перестроения. Выполнялись они на редкость согласованно. Вероятно, воинское искусство было здесь на высоте – существовал воинский строй и управлялся он безупречно.
Из темноты колоннады, весь ослепительно белый, с широкой синей каймой по краю замысловатой драпировки, и с венком из синих крупных цветов на черной курчавой голове, появился император – низенький толстый господин. Выражение лица его, украшенного крючковатым носом и толстыми губами, поразило Алекса – совершенно плутовское и простонародное. Он темпераментно жестикулировал, обращаясь к своей пышной свите. Судя по напряженным и слегка презрительным лицам придворных, он им здорово не нравился. Но императору было, видимо, наплевать на это. Неуклюже, как последняя деревенщина, он взобрался на золоченую колесницу, и кортеж втянулся в ворота.
Эге, – размышлял Ратнер, – царек-то, похоже, временщик – даже отсюда видно. У них, скорее всего, какие-то нелады во власти.
Вечером он доложил Шатрову о виденном. Тот задумался. Хольман возился у потрескивающего костерка, разогревая мясные консервы. О’Ливи, балагуря, вскрывал банки. «Сладкая парочка» интенсивно использовала для отдыха каждую свободную минуту. Полянски, в слабо освещенной кабине бота, возился с сервоприводами грузового люка. Створки его с урчанием разошлись, и из брюха машины опустилась, блеснув остеклением, чечевица боевого глайдера, мгновенно покрывшись камуфляжными пятнами. Полянски, высунувшись в открытую форточку кабины, крикнул:
– Петер, отгони глайдер в сторону, мне надо люк закрыть!
Хольман, вытирая руки салфеткой, с готовностью затрусил к машине.
Шатров крикнул:
– Роберт, спуститесь вниз, надо посоветоваться!
– Сию минуту, шеф. Только люк закрою.
Шатров коротко доложил о выводах Ратнера.
– Что будем делать, джентльмены?
О’Ливи пожал плечами:
– Как что? Выполнять приказ: внедриться и произвести разведку на месте.
Полянски раздраженно стегал прутиком по высокому ботинку:
– Приказ, конечно, есть приказ, но я абсолютно не представляю на кой черт, простите шеф, нас сюда послали. Изучать цивилизацию? Но среди нас нет ученых, мы обыкновенные костоломы. Устанавливать контакты? Для этого есть Комиссия по контактам. Шеф, мы не дети, прекрасно понимаем, что вся работа сейчас идет на орбите. С «Тайфуна» планетологи зондируют этот Астур, ищут редкие минералы и внетабличные. Главам корпораций глубоко наплевать на все цивилизации вместе взятые, кроме своей, конечно. Слабее нас – дадим по морде и заберем, что нам надо. Сильнее нас – получим сами и больше не сунемся. Вот и вся философия. А нашу группу послали так, без определенной цели, для отмазки.
Нагрянет с ревизией чиновник из Комиссии по контактам, который, кстати, не хуже нашего начальства понимает эту философию, а ему отчет. Вот, пожалуйста, исследовательский минимум провели, обстановку изучили на месте. Документы и видеосъемка прилагаются. А он скажет: молодцы, с задачей справились. Не здорово там нашкодничали?
Наша группа – крошечная бюрократическая закорючка, микроскопическая уступка, якобы, общественному мнению. Хотя кого оно когда волновало это общественное мнение? Да и есть ли оно вообще?
Шатров вздохнул:
– Успокойтесь, Роберт. Множество военных во все времена задавали себе подобные вопросы: на хрена кому это нужно? Мы не исключение, поэтому, следуя мудрому совету Патрика, будем внедряться. Вопрос в том – кто пойдет? Я не могу, поскольку мне, как командиру, отдуваться за все на свете. Хольман крайне необходим здесь, без связи мы не можем остаться. Роберт, извините, вы хотя и назвали себя костоломом, но до этого почетного звания вам расти и расти. Патрик не подпадает ни под один тип, существующий на планете, похоже, здесь вообще нет рыжих. Остается Ратнер, – Шатров вопреки себе, замялся так ощутимо, что всем стало неловко.
