Владимир Васильевич Зенков
Конфликт
Безутешная Фона, рыдая, поднялась. Стоящий неподалеку рыбак болезненно закряхтел: о Вышние, пяток больших добрых лодок беспутной девке. Как несправедливы бывают боги!
И тут зашелестело, понеслось по всему кабаку: «Посланник, Посланник!» Все мгновенно поняли кто этот странный юноша. Наступил миг всеобщей растерянности, публику переполняли чувства: радость оттого, что их понимают, ими не гнушаются. Благодарность и желание кинуть все к ногам странного человека – бери все, ничего для тебя, такого, не жалко, хоть душу возьми, все равно никому не нужна.
Выразитель восторга нашелся: Пих-крючок легко поднялся из-за своего столика и вышел на пустое место. Ох, как он изменился, походка изящная, пластичная, брюха и нет, вроде бы. Склонился перед юношей и голосом глубоким и звучным, так не похожим на его осипший тенорок, произнес:
– Посланник, мы вас, наконец, дождались. Ваш народ приветствует вас. Что нам все земные владыки, когда вы с нами? Что бы ни случилось, помните: мы ваш народ, мы вас любим, мы ждем от вас помощи и защиты, потому что никто кроме вас за нас не заступится.
Зал взорвался. В соплях и слезах все орали, обнимались, не двигаясь, впрочем, с места. Понимали – ты орать-то ори, но ведь из Вышних все-таки. Приличие знать нужно, мы ведь не какая-нибудь деревенщина.
Алекс молчал, чуть улыбаясь, незнакомые, колоссальной силы чувства, переполняли его. Надо было что-то сказать. Он поднял руку, наступила мертвая тишина. Нарочито негромко, но так, чтобы было слышно в каждом уголке, сказал:
– Я тебя люблю, мой народ. Я буду тебе добрым правителем, – он неожиданно сильно заволновался. – Я обещаю: сделаю все, что в моих силах, чтобы вам жилось если не хорошо, то хоть полегче.
Ну-ка спросите любого старика: кто из правителей Астура с людьми так разговаривал? Весь кабак в один голос заорал:
– Наш бог, наш император, никого другого не хотим. Живи, живи, живи!
Алекс отер лицо: впечатление было чересчур сильным, разрывало душу. Еще немного и он не выдержит: полезет обниматься с этими необыкновенно славными ребятами. Нет-нет, этого нельзя допустить, он властелин и не имеет права на такие чувства. Глубоко вздохнул, жестом приказал солдату вывернуть поясную сумку, горка золотых монет рассыпалась по темному дереву столешницы. Отчетливо сказал хозяину:
– Угости всех на славу.
Пошел к выходу – в добре, в восторге, окруженный немыслимой концентрированной любовью.
Последний из солдат, уходя, жестко взглянул на Баргуса:
– Ты слышал, хромоногий? И упаси тебя Кумат зажилить хоть грош – разнесем твою корчму вдребезги!
Солдатам такие щедрые подачки не перепадали, они злились.
Алекс точно рассчитал свой шаг с кабаком, наутро весь город гудел. В глинобитных домишках окраин, тонущих по утреннему делу в клубах кизячного дыма, в лавчонках и харчевнях, на плантациях винной ягоды перемалывалось одно: Посланник, кабак, Посланник, народ, «Утешение», император, спаситель.
Каждый вчерашний посетитель «Утешения» сделался на короткое время важной персоной, которую охочие до новостей рвали на части. Из чего персоны извлекали немалую для себя выгоду.
Баргуса и Крючка Пиха вытащили из постелей и заставили рассказывать об этом небывалом и невероятном. Баргус тоже взял свое: встал на пороге кабака и пригрозил, что не пустит ни одного, кто не купит вина, пива, или хоть, на худой конец, супа из потрохов. Дело моментально пошло в гору, рабы, пыхтя, уже второй раз вкатывали в «Утешение» огромную бочку пива.
– Корсу, завтра с утра отправляемся смотреть плавильни.
– Ох, Посланник, мыслимое ли это дело для государя – ходить в плавильни?
– Ничего, ничего, я еще не государь, коронация через неделю.
– Ты государь уже даже для господ наместников, – Корсу поежился, вспомнив сцену в Государственном совете, – что уж о простолюдинах говорить. И почему завтра, ведь надо все к твоему приходу приготовить. Там ведь такое место, похуже, чем в каменоломнях. – Корсу опять поежился, вспомнив, насколько близки были эти каменоломни.
– Упаси тебя Кумат что-либо готовить. Ступай, распорядись.
***
У высокой стены, сложенной из дикого камня, под навесом валялись двое стражников, вконец разомлевших от жары. Один из них поднял голову, прислушался, потом вскочил:
– Копыта стучат, живо по местам.
Дал пинка рабу, дрыхнувшему у дверей караулки, зарычал:
– Отворяй, быстро!
Через минуту оба стража вытянулись у ворот, салютуя копьями промчавшейся кавалькаде: рабочей колеснице императора и двум десяткам всадникам из дворцовой стражи.
Раб закрыл ворота. Младший охранник, белый как мел, тихонько сказал:
– Ну и слух у тебя, брат. Только благодаря тебе спаслись. И что тут императору понадобилось?
Не менее бледный напарник пробурчал:
– Это сам Посланник, Гес его припер. Теперь держи ухо востро, назад будут ехать.
Вытянул древком копья заклевавшего носом раба:
– Не смей спать, ленивая скотина!
Раскаленный воздух дрожал над плавильнями. В облаках дыма терялись очертания низких глинобитных построек, конических печей, навесов. Ревел воздух, нагнетаемый в топки мехами, ревели измученные хети, приводившие эти меха в движение, тяжко ухал механический молот, перекрикивались рабы и подмастерья. Алекс с острым любопытством оглядывался вокруг, это вам не собрание наместников, это индустриальное сердце Астура. Посмотрим, на что местные ребята способны.
Посеревший от страха начальник плавилен стоял перед Несущим бремя. Корсу, надсаживаясь, прокричал:
– Старшего мастера сюда, немедленно.
Алекс предупреждающе поднял руку:
– Не нужно, Корсу. Пойдем, сами поглядим, чем он занимается.
Главбух, как его окрестил Алекс, с огорчением покачал головой: не императорское, дескать, дело, но перечить не стал.
Не нужно тут было ничего готовить, везде были чистота и порядок. Длинные поленницы аккуратно уложены под навесами на отшибе – упаси Кумат, загорятся. Модельщики из звенящего твердого дерева резали таран для галеры. Мелкие формы – фрагменты фигурных решеток, звериные лапы для столов, дивной работы маскароны, аккуратно разложены на полках.
В кузнечном дворике Алекс внимательно осмотрел механический молот. Десяток хети уныло бегал по кругу, таща за постромки спицы огромного кабестана. Усилие через остроумную систему шлицевых колес передавалось на храповик рычажного молота. Двое кузнецов плющили раскаленную заготовку, поворачивая ее длинными клещами под бойком могучей кувалды, однообразно грохавшей по наковальне. Двигались проворно и слаженно. Мускулистые тела, защищенные прожженными кожаными фартуками, блестят от пота, мокрые волосы стянуты ремешками.
У плавильной печи четверо здоровенных рабов, мерно раскачивая огромный лом, выбивали глиняную втулку. Ослепительная струя расплавленной бронзы хлынула в желоб и потекла, краснея, в изложницы. Над ней с треском лопались зеленые звезды, клубился ядовитый, с резким запахом, дым. Мастер, в длинном кожаном балахоне, близко подошел к формам, вглядываясь в металл сквозь закопченный кусочек слюды.
Старший мастер Вартус, по прозвищу Драчливый, нашелся у остывшей печи, где он с усердием охаживал короткой дубинкой нерадивого подмастерья: на отливке галерного тарана обнаружилась большая раковина.
Подмастерье только кряхтел, не пытаясь защищаться – знал, каналья, что виноват.
Коренастый Вартус разъяренно повернулся на оклик, буравя подходящих носорожьими глазками. Однако, увидев императорскую стражу, присмирел, только сопел недовольно.
Алекс щелкнул пальцами, писец услужливо подал деревянный планшет с листком пергамента. Фломастером быстро набросал эскиз, протянул мастеру:
– Скажи, Вартус, ты сможешь сделать такую отливку?
Драчливый одобрительно повертел лохматой головой, перетянутой ремешком, серебряная серьга в ухе закачалась:
– Ты рисуешь почти так же хорошо, как наш художник. Дело это ненадежное – слишком длинный канал, могут быть раковины.
– Ох, вот этого никак нельзя допускать.
Вартус долго сопел, уставив могучий нос в эскиз. Потом покряхтел:
– Государь, а что если отливку сделать цельную, а канал потом высверлить?
– А есть чем?
Мастер поманил его за собой. В глубине обширного сарая возвышалось некое сооружение. Положив руку на каменный фундамент, Вартус горделиво задрал бороду и важно изрек:
– Дивная и небывалая механика! Гляди, государь.
Алекс с юмором подумал:
– Черт возьми, гении во всех мирах одинаковы.
Однако очень внимательно осмотрел подобие гигантского сверлильного станка: на верхней площадке кабестан, с подвешенными к спицам каменьями, закреплен на вершине железного вала.
– Чем сверлишь, мастер?
Вартус взял с полки насадку – в кусок бронзы вплавлены две стальные пластины, отточенные до бритвенной остроты.
Алекс покачал головой:
– Ты молодец, Драчливый, но это не годится.
Вартус заносчиво задрал бороду:
– Это почему же?
Алекс потряс вал, вставленный в отверстия деревянных балок:
– Сильно болтается, можно испортить отливку. Сделай так, – стал набрасывать эскиз, – здесь закрепи бронзовые вставки с отверстиями, наплавь внутри них олово и обильно смазывай во время работы.
Мастер ревниво сопел, потом, пересилив себя, неохотно сказал:
– Воистину ты из Вышних, государь.
Вздохнул с сожалением:
– Я бы до этого никогда не додумался.
Алекс, засмеявшись, хлопнул его по плечу:
– Успокойся, друг мой. Ты и так один из великих механиков в своей стране.
Вартус раздулся от гордости, словно гриб после дождя, носорожьи глазки засверкали: шутка ли – сам император назвал его своим другом.
Корсу, зашипев, досадливо, зашептал на ухо:
– Государь, ты очень неосторожен, разве можно называть человека низкого происхождения своим другом?
Алекс насмешливо улыбнулся:
– А ты сам высокого происхождения?
Обвел присутствующих жестким, государственной строгости взглядом:
– Кто еще не слышал: старший мастер Вартус, по прозвищу «Драчливый», мой личный друг. А ты, мастер, постарайся, сделай для меня то, о чем я прошу. Я в долгу не останусь – ты будешь богатым человеком.
Прикрылись носорожьи глазки, лицо свирепого Вартуса помягчело, расплылось в мечтательной улыбке:
– Домик, домик на террасе у залива, пониже храма светлоликой Ассаи. С садиком. У меня есть на примете. Много вина, хорошей еды и красивая рабыня. И никаких печей, никаких остолопов и бездельников, – мастер пнул оцепеневшего подмастерья. Тот и уйти боялся, и стоять дальше невмоготу было: а ну как еще плетей всыпят, да за испорченную отливку вычтут?
Алекс предупреждающе поднял палец:
– У тебя будет не домик. Небольшой дворец я тебе обещаю. У тебя будет вдоволь вина и хорошей еды, рабынь – сколько осилишь. Но о покое не мечтай, ты мне нужен здесь. Такие изделия вскоре придется делать сотнями. И каждое должно быть изготовлено наилучшим образом. Кроме тебя этого не сделает никто.
Мастер вздохнул:
– Я горд твоим вниманием, Посланник, хотя иметь высоких друзей дело хлопотное и опасное. Не знаю, зачем эти болванки нужны, но чувствую, что дело государственное. А ты ведь из тех, кто щедро дарит, но и спрашивает жестоко, верно?
– Верно, мастер, верно. Сейчас же принимайся за работу. – Он повернулся к Корсу – Проследи, чтобы ни в чем недостатка не было. Сегодня этот человек важнее всех наместников вместе взятых. Ибо на их место найдется множество людей, а этого не заменит никто.
Похолодало. С моря тащило низкие – вот-вот за макушку зацепятся – облака. Многочисленные суда в гавани, подпрыгивая, мотались на швартовах, моряки бездельничали. Ночью стражникам разрешили развести костры – было необычно холодно для этой поры.
Дворцовая челядь закуталась в синие казенные плащи. Алекс велел расставить везде медные жаровни с углями, вокруг них кучками тряслись слуги, грели руки. Государь же блаженствовал, наслаждаясь прохладой. Он чертил за рабочим столом. Рядышком сопел Драчливый, ревниво вглядываясь в появляющиеся линии. Он действительно был гениальным механиком, мгновенно разбираясь в разрезах и проекциях.
Бурчал:
– Это просто, я бы и сам смог додуматься.
Алекс проговорил рассеянно:
– Ага, лет через двести.
Мастер не обратил на его слова никакого внимания.
– Можно обточить железный вал, – и торжествующе, – а чем ты будешь резать железо, никакой булат его не возьмет, это тебе не бронза.
– Возьмешь у Корсу пару небольших алмазов и велишь дворцовому гранильщику обработать их вот так – пирамидкой. Будет резать как масло.
Драчливый разочарованно взмахнул рукой:
– У тебя на все готов ответ. Легко тебе рисовать, а вот попробуй-ка сделать все это.
– А я тебя зачем главным механиком назначил, может мне еще самому кувалду взять? Могу показать, тебе же стыдно будет, император молотом машет – мастера учит.
– Механик, механик, слово-то какое выдумал, чистое ругательство. Не бывает таких слов.
– Теперь будет. Ну-ка вали отсюда, ступай работать, а то вот прикажу палачу, он тебе живо кожу с задницы обдерет. Сам почувствуешь, каково быть битым – Алекс засмеялся.
Вартус, неохотно оторвавшись от чертежей, закосолапил к выходу.
В углу кабинета над жаровней дрожал Корсу, закутанный в плащ – один нос торчал.
– Что, Корсу, замерз? Погоди, мы вот на север сплаваем, с ледяных гор на щитах нагишом покатаемся. Ух, здорово!
Корсу затрясся еще сильней:
– Ну и развлечения у вас там наверху. Меня однажды банщик окатил водой пополам с этим самым льдом – мало глаза не вылезли. Тебя, должно быть, на льдине зачинали.
– Позови-ка мне управляющего государственными землями, как бишь его, Торк?
Торк, веселый плешивый толстяк, с умным проницательным взглядом, склонился в низком поклоне.
– Скажи-ка мне, управляющий, велика ли доля государственных земель?
– Велика, государь, но обрабатываются они крайне плохо, доход с них незначительный.
– Не боишься признаваться, ведь тебя за это, вроде бы, выгнать надо?
– Не боюсь, потому что знаю, кому говорю. Земли обрабатываются рабами, а значит, обрабатываются скверно. Рабы, как ты понимаешь, никак не заинтересованы в хорошей работе – приходится содержать огромный штат надсмотрщиков. Вся эта свора, набранная из уголовников, пожирает значительную часть и так небогатых доходов, поскольку числится государственными служащими.
– Что же, по-твоему, надо сделать, чтобы увеличить доходы от этих земель?
Торк почтительно склонился, пряча хитроватую улыбку:
– Не знаю, государь.
– Знаешь, знаешь, не заставляй меня подсказывать.
– Боюсь даже выговорить, государь. Выход небывалый, он вызовет острое недовольство крупных землевладельцев, они большая сила.
– Ну, тогда скажу я сам: надо земли отдать в аренду вольным землепашцам из лучших.
Управляющий с уважением посмотрел на него:
– Ты читаешь мои мысли, государь. Но есть опасения, что эти землепашцы, объединившись, вздуют цены на хлеб, которые и так высоки.
– Цены вздули землевладельцы, которые объединились уже давно. Арендаторы будут продавать свой товар намного дешевле. Вынуждены будут. Они полностью в наших руках – плату за аренду назначаем мы.
– А что делать с крупными? У них есть достаточно серьезные воинские формирования, их недовольство конкуренцией будет огромно. Кроме того, большинство наместников представляет их интересы.
– С наместниками я справлюсь. Если же латифундисты попытаются применить силу, мы объявим кому-то из соседей формальную войну, созовем ополчение и, таким образом, лишим этих господ силы. А затем разделаемся с недовольными в два счета.
– Воистину мудрое решение, государь. Приток дешевого хлеба оживит торговлю и позволит накормить народ.
– Теперь ты читаешь мои мысли, Торк. Этого я и хочу. Ступай, исподволь подготовь все тщательно. И никому ни слова. Придумай что-нибудь.
***
Кровь из жестоко изрубленного тела почти вся ушла в песок, покрывавший небольшую арену. Остались позади сначала бешеная ярость первой схватки, потом холодная злоба, потом отчаянное желание укрыться хоть как-то от безжалостных клинков и, наконец, полное равнодушие. Сморгу умирал. Сейчас возникло яркое ощущение полной свободы. Как в далеком детстве: проснешься ночью, тело неподвижно, а ты над ним легко потягиваешься и переворачиваешься в воздухе.
Сморгу уже отчетливо знал, что нет никакого Кумата и остальных богов – все это враки. Нет и никакой загробной жизни, он просто сейчас исчезнет и все. Этот короткий миг абсолютной свободы был упоителен – последнее ощущение уходящей жизни.
Жалкие остатки от двух десятков молодых, здоровых и сильных бойцов топтались на арене. Они были покрыты ранами и совершенно измотаны – удары наносили вяло, защищаться уже никто не помышлял. Уходить, уклоняться, уворачиваться не было сил, а деревянные щиты, обитые толстой кожей, были разбиты вдребезги.
Барт, хозяин поместья, положив вытянутые руки на перила галереи, окружающей арену, с удовольствием оглядел песчаный овал, усеянный трупами, обломками оружия, залитый кровью.
– Ну, что ж, господа, схватка была хороша, верно?
Он небрежно махнул служителям:
– Этих отдайте лекарю, кто выживет, пусть живет. И приберите арену. А мы сейчас отобедаем. Прошу к столу, господа.
Тощий жилистый Фаргон, северный сосед Барта, владелец не меньшего, пожалуй, поместья, выловил крылышко редкостной птицы топ из острой подливки:
– А скажите, любезный сосед, отчего вы не разрешаете делать ставок в отличие от прочих? Имели бы хороший куш.
Барт пренебрежительно скривил тонкие губы:
– Я богат, дружище, и не нуждаюсь в этих грошах. Кроме того, деньги вносят в волнующую картину некий нездоровый азарт, пачкают удовольствие.
– Скажите, какой эстет, – массивный толстоногий Троф, примеряясь, помахивал кинжалом над аппетитным куском мяса, тушенного с пряными травами.
Он покачал головой:
– Сколько молодых сильных рабов загублено ради жестокой прихоти. Сколько они сделали бы разной работы. А дать им здоровых и красивых рабынь в жены, сколько потомства они произвели бы.
Барт снисходительно улыбнулся:
– Вы известный прагматик, Троф. Не зря вы родом с Запада. В тамошних провинциях все, кажется, такие. Но здесь, в метрополии совсем другая жизнь.
– Побоища ради развлечения запретили и здесь, в метрополии.
Маленький, злобный, крючконосый Кош яростно замахал кинжалом:
– Это проклятый продажный Совет хочет охолостить народ Астура, лишить азарта, страсти, жизненной силы!
Барт поднял руку:
– Успокойтесь, господа. Мы собрались сегодня ради очень важного дела. Вы, конечно, слыхали, что проворачивает плешивый Торк? Он отдает государственные земли в аренду вольным крестьянам. А это значит, что часть арендаторов уйдет от нас, поскольку там арендная плата ниже. И, соответственно, хлеб они будут продавать дешевле. А это уже очень серьезно, господа.
Господа крупные землевладельцы дружно загалдели:
– Мы разоримся!
– Этот плешивый пузырь сам бы никогда не решился на такое.
– Посланник, Посланник, ставленник продажных наместников, виноват. Это его рук дело.
– Кстати, господа, откуда этот сопляк взялся? И как он умудрился за такой короткий срок почти стать императором – коронация уже назначена.
Барт ударил в маленький медный гонг. Сдвинулась дверная портьера из пестрого шелка, пропуская маленького тощего человечка с цепким пристальным взглядом. Он осторожно ступал по полированным плитам жилистыми ножками. Склонился почтительно, но без страха – знал, видно, себе цену. Кашлянув, заговорил:
– Посланник пришел с Песьих водопадов. У них там…– человечек замялся, – корабль не корабль, дом не дом, не поймешь, что это такое. Похоже на веретено с крылышками или на рыбу фош, только огромное. На нем они прилетели. А живут они в маленьких шатрах. Там настоящие чудеса, этот корабль видно только на восходе и закате, когда Светило низко. В остальное же время он невидим, – соглядатай поежился. – Вместе с Посланником их пятеро. Это люди – они едят, мочатся и испражняются как обычные люди. Но в их шатрах слышны некие другие голоса и бывает жуткий треск и вой. А однажды, когда был туман, – человечек обмер от воспоминаний, – играла громкая музыка, и огромные видения почти нагих женщин плясали и пели. Они были много выше деревьев, и вид имели непристойный, – соглядатай сплюнул.
– Они могущественны: у них есть оружие, которое ослепительным лучом может уничтожить камень величиной с дом. Такой камень загораживал вход в бухточку, где им нравилось купаться. Один из этих людей с расстояния в полторы сотни шагов поразил лучом этот камень. Он мгновенно стал малиновым и со страшным грохотом взорвался, далеко разбросав крупные осколки. Был пожар и начальствующий, с обгорелым лицом и белыми глазами, ругал стрелка.
Двое из оставшихся любят ловить рыбу и варят из нее на костре похлебку. Я думаю, – говоривший на секунду запнулся, – поймать кого-то из этих двоих можно. Но нужно не менее двух десятков очень ловких, сильных и скрытных бойцов. Не должно быть ни малейшего шума, тогда можно уйти с ними. Они невероятно быстры и очень опытны, владеют приемами боя здесь неизвестными. И сделать это можно только днем, ночью вокруг их логова, – соглядатай в изумлении поднял руки, – невидимая, мягкая и упругая стена. Пройти через нее невозможно.
Он еще раз склонился:
– Письменный отчет я сдал в вашу канцелярию, эшуф. Я сказал все, позвольте мне удалиться.
Барт выдвинул ящичек драгоценного серебряного комода, достал замшевый, нежно звякнувший мешочек и небрежно бросил его соглядатаю. Тот ловко поймал свой гонорар.
– Твоя плата будет удвоена, ты работаешь хорошо. Запоминай любую мелочь и подробно все описывай. Ступай.
Воцарилось долгое молчание. Молодой гибкий раб серой тенью скользил в сгущающихся сумерках, раздувая фитилек, затепливал рожки масляных ламп.
– Господа! – красноватый свет рельефно вылепил половину морщинистого лица, обрамленного серебряной гривой, сверкнул на белке выпуклого глаза.
– Господа, сегодня древнему Астуру угрожает опасность, которой еще не случалось за всю его двухтысячелетнюю историю. И она даже не угрожает, страшные события уже в разгаре. Еще немного и основы будут потрясены – древний Астур рухнет.
Железный Старец, Вогу мудрый, Большой Эшуф, вольно положив локоть на спинку кресла, обвел взглядом сидевших за столом.
– Значит, и мы превратимся в прах. А мне еще пожить хочется – он тонко улыбнулся. Неожиданно звучным и ясным голосом сказал:
– Эти люди, кто бы они ни были, должны быть уничтожены. Любой ценой, немедленно.
Фаргон опасливо пробормотал:
– Поди-ка уничтожь их. У меня есть соглядатай в Совете, он рассказывал, как мальчишка спалил Картана. От него осталась только кучка зловонной золы.
Старец упер пристальный взгляд в Фаргона. Тот смущенно завозился.
– В молодости я путешествовал по дальним южным странам. Там в пещерах до сих пор живут древние звери. Они огромны, быстры, как молния, свирепы, как осенняя буря. Их мышцы – чистое железо, у них клыки длиной в полтора пальца. Они нападают на таких же древних волосатых людей, у которых нет никакого оружия, кроме копий с каменными наконечниками и таких же каменных топоров. И эти люди, которые толком ходить не умеют, убивают свирепых тварей. Делают ловушки: роют ямы с кольями на дне, искусно маскируют их ветвями. Они уже извели почти всех пещерных властелинов, которые стали их бояться. Вы слышите, бояться! Значит можно почти голыми руками одолеть самых свирепых, злобных и могучих хищников. Поэтому, оставьте страхи и за дело. Тем более, что вам самим, – Вогу презрительно усмехнулся, – никого убивать не придется. Может быть, погибнут сотни или даже тысячи бойцов и охотников – наплевать, Астур дороже. И погибнут они, делая великое дело, – Вогу сморщился, – а не ради вашего развлечения.
***
– Да подвинься ты, Гесово отродье!
– Сам ты дерьмо сушеное! Не толкайся, а то я тебя так толкану – враз вниз загремишь.
– Ну, деревенщина наглая! Развелось вас тут.
– Скажите, городской выискался. Я хоть и деревенщина, да дерьмо за скотиной на улицах не подбираю как некоторые.
– Тогу, голубок, дай-ка твой костылик, я этих горлопанов поучу.
Здоровенный костыль обрушился на спины ссорящихся. Те взвыли и скатились по громыхающим медным листам кровли. Тут же появились новые зрители, коих внизу было предостаточно.
Да, местечко было в самом деле замечательное, за него не жалко отдать пару медных монеток служителю храма. Городская площадь как на ладони. Разношерстная публика облепила кровлю плоского фронтона храма Кумата Вседержителя, бранилась, пересмеивалась, обменивалась тумаками, грызла орехи и плевала скорлупу на головы почтенных горожан. Стражники сбились с ног: гоняли, конечно, но без всякого успеха. Потом офицеры плюнули и махнули на все рукой. Посадили на крышах своих, те внимательно следили, чтобы, упаси Кумат, никого не было с оружием: за простой нож слету можно было угодить в каменоломни. Да и не было ни у кого ножей, кому охота кайлом махать.
– Ах, Фиона, сестричка, смотри, Посланник. Какой красавчик, волосы невиданные, чистое золото. Вот бы такого мужчину.
– Тихо вы, потаскухи. Одно у вас на уме, готовы с самим Куматом переспать.
– Заткнись, скопец! В лавке у себя командуй.
Снизу офицер стражи яростно погрозил жезлом.
– Тихо, братья, портовик. Этот не поленится согнать, плакали тогда наши денежки, – публика притихла ненадолго.
Стали переговариваться опять, но осторожно, вполголоса.
– Слыхали, братья, государственные земли в аренду вольным землепашцам отдают.
– Во, богатеи взбесились. Хлеб-то подешевеет. Говорят, свое ополчение собирают, хотят столицу воевать.
– Не оторвется им. Посланник велел пенсии солдатам выплачивать – они за него горой, кому хошь глотку перервут.
– Тарс-вояка на Нижней Портовой мелочную лавочку в рассрочку взял, в счет пенсии. Вот повезло человеку, три дня пил.
– Наместников прищучил, говорят. В плавильнях работы появилось навалом, но берут только хороших мастеров. Небывалые дела, – говоривший понизил голос до шепота, – Вартуса Драчливого своим другом объявил. Тот от важности даже драться перестал – совсем другой человек.
Эх, братья, неужели нам солнце посветило – могучий горбун, просивший у Тогу костылик, вытаращил налитые кровью глаза, закинулся и заревел медвежьей глоткой:
– Живи, Посланник!
Народ на крыше в один голос подхватил:
– Живи! Живи! Живи!
В ночь перед коронацией Алекс не ложился спать. Долго бродил по темным спальным покоям, полный глубокого злобного раздражения. Думал:
– Господи, ну чего я злюсь? Все отлично, я на вершине. Не должно быть такого настроения.
Но таинственный зверь – подсознание – навязывал свою игру. Порылся в сумке, извлек дорогую платиновую зажигалку – изящную вещицу, что передавалась в роду Ратнеров четвертое поколение. Вскрыл пачку «Золотого руна» – подарок Шатрова, жадно закурил. Густой медовый аромат наполнил покой, голубоватый дым поплыл тонкими слоями. Клевавший носом в углу, Корсу, оживился, втянул ноздрями дым. Здесь, слава Богу, не курили. Сонным голосом поинтересовался:
– Что это, государь? Курение богам, развлечение или удовольствие? О, Вышние, какой аромат!
Потом робко:
– А можно мне попробовать?
– Нет, Корсу, нет. Незачем тебе это пробовать. Скажи-ка мне лучше, есть ли во дворце живая вода?
Корсу вытаращил глаза, суеверно омахнулся ладонью:
– Что ты, государь! Это же яд.
– Тащи, тащи, тоже мне – яд. Да захвати маринованных моллюсков.
Корсу принес пузатенький хрустальный графинчик, дрожащими руками наполнил крошечный бокальчик, горестно вздохнул.
Алекс чертыхнулся, вылил всю сивуху в серебряный бокал, выдохнул воздух, проглотил одним махом. Вдохнул, сморщился, выловил из горшка моллюска, жадно проглотил. Корсу сделалось плохо: еще бы, накануне коронации лишиться лучшего в мире государя, защитника и благодетеля. Потом робко открыл один глаз: Алекс, посмеиваясь, шагал по покою, глубоко затягиваясь, курил.
– Воистину ты из Вышних, Посланник. Этого бокала хватило бы на десятерых здоровенных рабов. Они бы свалились с ног и неделю провели в страшных мучениях.
У Алекса все отмякло внутри, жидкий огонь пошел по жилам. В голове слегка зашумело и пришло желанное ощущение покоя, силы, уверенности в себе – словно родился заново в ином, чудесном мире. Душа полнилась ожиданием невероятного и дивного.
Утром Корсу едва растолкал его:
– Государь, свита ждет тебя, пора приступать к омовению.
– Подождет омовение. Вели прислать лучшего мечника, хочу пофехтовать. Да прикажи подать не армейские коротышки, а самые длинные мечи, какие есть.
Тонкий в талии, с могучим торсом, бородатый мужчина надменно посмотрел на государя: будь ты хоть самим Куматом – спуску тебе не дам. Длинный, слегка изогнутый карт, тупой фехтовальный меч, вертелся как живой в его руке.
Алекс взял пару, пружинисто присел, и два меча, по-македонски, вспыхнули сияющими веерами. Через полминуты меч противника отлетел в сторону, воткнулся в пол и закачался, тонко заныв. Фехтовальный мастер без испуга поднял ладони и с искренним почтением сказал:
– Государь, ты величайший мечник из всех, кого я знаю в Астуре. С тобой не справился бы даже мой учитель, а уж он-то знал толк в этом деле.
Полный через край перехлестывающей энергией, веселясь от всей души, Алекс сказал Корсу:
– Награди мастера как следует, моя победа – добрая примета. Сегодня я хочу всем принести радость.
Бесконечные коробки войск таяли в голубоватой дымке огромной площади. Все в начищенной боевой броне, в синих парадных шарфах.
Заканчивалось перестроение, протяжно, резко обрываясь на последнем слоге, звучали команды. Мерно грохотали кованые сандалии, хрипло ревели длиннющие, метра в два, трубы.
Командующий, Верховный Гарусс, четко повернулся спиной к войскам и выдернул меч, салютуя группе, стоявшей полукругом у жертвенника храма Кумата Вседержителя.
Лица наместников, высших государственных чиновников императорской свиты, важны и полны значительности. Все в белых плащах, с широкими синими оторочками, в венках из синих цветов.
Корсу тронул за плечо, тихонько сказал:
– Говори, государь.
Алекс, долго и безуспешно пытавшийся заучить невероятно сложную и головоломную формулу присяги, решил плюнуть на нее. Опять сильно заволновавшись, ясным и звучным голосом сказал:
– Народ Астура! Я человек по имени Александр фон Ратнер, по прозвищу Посланник, принимаю титул государя и клянусь до самого конца своей жизни, до последнего издыхания любить свой народ, быть строгим и разумным правителем для богатых, отцом и заступником для всех бедных и неимущих. Клянусь привести Астур к богатству и величию.
Крамола жуткая, конечно. Но, похоже, никто и не слушал того, что он говорил. Установилась какая-то прочная связь между ним и этой огромной толпой. Тысячи глоток заревели:
– Живи! Живи! Живи!
Церемониймейстер поднял золоченый жезл, крики мгновенно смолкли. Запел огромный хор, мужественные и сильные голоса рассказывали нечто, от чего в душе поднимался древний осадок, небывалые впечатления переполняли душу. Двое седых патриархов осторожно сняв синий венок, возложили на голову Алекса дивный венец – прихотливо переплетающиеся золотые лапчатые листья усыпаны мелкими бриллиантами так, что и золота не было видно. В глубоком молчании – слышно было, как посвистывали какие-то городские птахи – свитские сняли свои венки и, бросив их под ноги, растоптали. Им тут же подали новые. Ритуал отвержения старой власти и признания новой был совершен. Алекс стал императором Астура.
