Владимир Васильевич Зенков
Сто двенадцатый коридор
Александр пробормотал:
– Нашли, что штафиркам поставить. Они и при автоматическом приводе умудряются голову между створками засунуть.
Спускающаяся следом Анна поинтересовалась:
– Что не так, командир?
– А вот видишь, к чему приводит несоблюдение инструкций и слабое знание материальной части.
– Вы так дело поворачиваете, будто только по их вине это все и произошло.
Александр вздохнул:
– Все понятно. Да ведь могли бы в живых остаться. На этой лоханке три челнока, не говоря уже о спасательных капсулах.
Вход на внутренние палубы был заблокирован. Александр сказал:
– Нашлась хоть одна умная голова. Это, конечно, наш физик. Сам-то жив еще или нет?
Нагнулся, тщательно осматривая массивные сегменты входа.
– Ну, дай-то бог, чтобы вход не был поврежден. Мех, старина, пошевели-ка эти дверцы.
Робот послушно подсоединил револьверную головку с торцевым ключом. Она быстро завертелась, створки стали расходиться, открывая бесконечную черноту коридора. Александр приблизил голову к Анне так, что столкнулись стекла шлемов. В полумраке блестели и переливались отражения индикаторов в ее огромных глазах.
– Ну что, Анечка, начинается самое главное. «Встал, подперся двоерогим посохом, стою бодро».
– Откуда это?
– Да так, из древних мемуаров. Был один человек, вроде нас с тобой. Только он хотел, бедолага, всю Россию спасти. Будем жить?
– Будем, командир.
Мощный бестеневой фонарь освещал только небольшой участок светло-серых стен. Бесконечные двери с обеих сторон коридора терялись в мрачной перспективе. Александр рванул ближайшую – массивную, стальную с каким-то головоломным шифром в синей рамке. В небольшом помещении стеллажи с увесистыми, видать, контейнерами. И ничего больше.
Анна просунула голову в дверь:
– Что там, командир?
Широкоплечий и статный, вконец расстроенный командир, пробурчал:
– Здесь то, что один обалдуй так долго искал. Правда, здесь нет главной принадлежности – человека.
Анна секунду смотрела на крупные цифры на боковых стенках контейнеров. Прикрыла глаза, соображая.
– Да, здесь информация, но черновая – описание экспериментов, данные, дневники, наброски, замеры и прочая научная рутина. Они сохраняли решительно все.
– Солнышко, это я прекрасно знаю. По-твоему, я предполагал, что наш французик сидит где-то на ящиках и ждет, не дождется нас. Понятно, он должен где-то укрыться. Но где?
– Чем же занимались аналитики на Земле? Они же должны были предоставить информацию о возможных местах укрытия человека.
Александр тяжело вздохнул. Как объяснить биоформу чудовищное сочетание высочайшего гения с непроходимой глупостью?
– Мы с тобой, Анечка, сейчас и аналитики, и спасатели, и начальство, и подчиненные. В старину говаривали: швец, жнец и на дуде игрец.
Они миновали отсек рабочих помещений, лабораторий, набитых невероятно сложной аппаратурой. Девять десятых многочисленных дверей были опечатаны – вся, практически, станция готовилась к огромной перспективной работе.
Александр размышлял:
– Если они в количестве двадцати четырех человек провернули техническую революцию в Системе, что было бы, если бы этот бублик заработал на полную мощность, со многими тысячами человек персонала, для которых он был предназначен? Впрочем, ему уже не работать. Хотя человеки хуже тараканов – если уж они унюхали, чем тут дело пахнет, непременно вернутся. И еще не один десяток яйцеголовых погибнет здесь во имя технического прогресса. И не один Сашка еще будет рисковать собственной шкурой, вытаскивая кого-то из искореженного металлолома.
Что-то с ним было не так. Он на несколько секунд провалился в глубину своих мыслей, которые казались ему необыкновенно важными, значительными и всеобъемлющими. Анна тронула его за рукав. Она эти несколько секунд, в отличие от командира, напичканного наркотиками, занималась делом, изучая дисплей наручного компьютера.
– Командир, дальше такие же рабочие помещения. Без всяких дополнительных мер защиты. Вот здесь, – она придвинула к нему дисплей, – довольно большое фойе. Телевизор, велотренажер, кофеварки – стандартное место отдыха. За ним медицинский отсек. Он в десятки раз превышает по размерам обычную амбулаторию. Собственно, амбулатория действительно обычная, но за ней – десяток операционных, госпиталь, реабилитационный центр.
– Ну и что? Девяносто семь процентов станции законсервировано.
– Дайте договорить, командир. Перед операционными, – она придвинула к нему запястье с дисплеем, – очень большое помещение со всякими крупными установками. Вот этот цилиндр, длиной в восемнадцать метров – это что такое? Химический реактор, теплообменник – ничего подобного не должно быть в медицинском отсеке.
Александр внимательно вглядывался в маленький цветной прямоугольник.
– Все зависит от того, чем господа генералы планировали здесь заниматься.
Он довольно долго всматривался в изображение.
– Разверни-ка в трехмернике.
Присвистнул:
– Да это же барокамера. Анечка, ты гений. Огромная поместительная барокамера, с внешней и внутренней изоляцией. Абсолютная герметизация, все системы жизнеобеспечения. Полностью автономные, заметь. Со своими запасами горючего, генераторами, запасами кислорода, скафандрами, водой и харчами. И аварийным буем, между прочим. Там можно отсиживаться до полугода. Куда ж ему деваться? Здесь он. Сидит и в ус не дует.
Анна недоумевающее спросила:
– Но для чего здесь нужен такой аппарат?
Командир вяло махнул рукой:
– Кто их знает, господ генералов. Может, эта барокамера предназначена для каких-то исследований, а может – просто как спасательная капсула. В любом случае они оказались дальновидными.
***
Здесь разрушений практически не было, только беспорядок – разбросанные кристаллы с записями, листы бумаги, справочники. На синтетическом ковре – какой-то плюшевый звереныш и пудреница. Кофеварка ощутимо покосилась. На всем серо-серебристая в лучах фонарей изморось – трагический налет смерти. Хотя трупов здесь не было.
Прошли стандартный медотсек, с набором медицинской аппаратуры. Анна вошла в одну из внутренних дверей, удивленно охнула. Александр протиснулся следом и присвистнул: следующее помещение было размером с хороший ангар. Вдоль стены улегся огромный, крытый белой эмалью, цилиндр. Один из его иллюминаторов светился неярким желтоватым светом.
– Вот он, наш голубок. Жив ли еще?
Александр притиснул остекление шлема к иллюминатору. У противоположенной стены за небольшим откидным столиком примостился человек в рабочем комбинезоне, склонил лысую голову над экраном компакта и с пулеметной скоростью что-то печатал. На плечи наброшена меховая куртка, на ногах домашние меховые полусапожки.
Он постучал в стекло. Лысый человек даже не вздрогнул, поднял лобастую голову, взглянул на иллюминатор. Лицо сильно сжатое с висков скуластое, худое. Смотрел пристально, холодно. Ни малейшего страха, растерянности, следов внутренней борьбы.
Александр пробормотал:
– Вот это личность. Десантура многое потеряла в лице такого парня, нам бы его. Даже выбрит как бильярдный шар. Учись, Анечка, самообладанию.
Анна сердито сказала:
– Научусь, если дашь на него взглянуть. Загородил все как шкаф.
Он потеснился. Анна восхищенно сказала:
– Какой сильный человек!
Командир, слегка разочарованный в своих ожиданиях, пробормотал:
– Сильный, сильный. Сейчас еще выговаривать начнет за то, что опоздали. С такого станется, – и приглашающе махнул рукой: давайте-де, господин доктор, пожалуйте на выход.
Куртье кивнул, не спеша, закрыл компакт, упаковал его в герметичный футляр. Вышел в дверь в переборке, сейчас же там вспыхнул иллюминатор. Александр перешел к нему. Доктор так же неспешно поднял шторку шкафа, снял скафандр и ловко влез в него. Застегнул молнии, бережно водрузил на голову шлем, затянул рычаги замков. Постоял неподвижно несколько секунд, выжидая пока заработают системы жизнеобеспечения. Потом вложил футляр с компактом в наколенный карман и вошел в шлюз.
Через пару минут сервопривод медленно открыл входной люк, внутренность переходника осветилась ярким белым светом. Неожиданно весело и радостно вспыхнула нежно-зеленая эмаль стен – странный фрагмент иной жизни в мире мрака и холода. Доктор толчком ноги подогнал к комингсу два стандартных небольших контейнера – они были установлены на роликах. Легко перескочил порог. В телефонах раздался его глуховатый голос:
– Здравствуйте, я уж заждался.
Прозаичность встречи поразила Александра. Ну и выдержка у человека! Кусок льда. Он, видите ли, заждался. Хоть бы улыбка, дружеские интонации. Взрыв, ругань – и то хорошо. Ну, бог с ним. Главное, жив-здоров и в отличной форме. Пробурчал:
– Здравствуйте. Чертовски сложно было до вас добраться: система финишных маяков выведена из строя полностью. Да и здесь тоже не мед – станция разваливается на глазах. Меня зовут Александр Славин, это моя помощница Анна Залевски. Поспешим, доктор. У нас времени почти не остается. Мех, старина, брось наши припасы. Они, к счастью, нам не понадобятся. Соедини контейнеры в блок, укрепи у себя на корпусе – сейчас это самое ценное.
Ледяной доктор проявил какие-то признаки жизни:
– Скажите, – он слегка запнулся, – вас что, всего двое?
Александр коротко ответил:
– Да.
– Боже мой, но почему? Такое ответственное и опасное дело, и всего двое. Что у них, черт возьми, денег, что ли нет?
Александр разозлился:
– Доктор, мы спасем вашу драгоценную персону вместе с вашим драгоценным научным дерьмом – можете не волноваться. Вам что, почетный караул нужен?
Тут же перекосился от злобы на себя: распустил нервы, как институтка. Помолчав, выдавил:
– Простите, доктор. Обстановка не располагает к нежностям. Что до состава нашей экспедиции – его, как вы понимаете, определяли на самом верху, к нему и претензии.
Железный француз неожиданно злобно скрипнул зубами:
– Это проклятые комиссаришки из Управления по высшим связям виноваты. Их рук это дело. Наверняка, деньги Советом корпораций были выделены огромные, а чиновная сволочь благополучно растащила их.
Александр испытал нехорошую радость от вспышки ученого и с удовольствием процитировал:
– «Не Бог сотвори комиссара, но бес начерта его крючцем не песци». Комиссары во все времена отличались дурным нравом, вы не находите? Однако поторопимся.
Выбравшись из относительно целой бронекоробки, Александр был поражен изменениями на прогулочной палубе. Ближайшая арка рухнула, но слава богу, удачно – одним концом. Что было дальше непонятно, поскольку свет фонарей не мог пробиться через путаницу металлического хлама. Шпангоуты просели, внешний корпус треснул. В причудливо изломанной щели медленно поворачивалась бурая туша Гарпии. После мрака, с трудом разгоняемого фонарями, свет ее был ослепителен. Он на секунду задумался: черт его знает, что впереди?
Анна дотронулась до его руки, выжидающе посмотрела. Он откашлялся:
– Дело дрянь, господа. Что впереди, абсолютно неясно – запутаемся в хламе, как муха в паутине. В щель бы выбраться, но она узка. Да и неизвестно как будет деформироваться металл, а то еще и зажмет. Как видите, вариантов – кот наплакал. Посему я принимаю решение – идем по палубе. Вперед.
Пошли. Изменение гравитации в результате смещения оси становилось все ощутимее, двигаться в таких условиях было тяжело. Под первой аркой прошли благополучно. Мех, словно бульдозер, расчищал тропинку среди мусора. Со второй аркой дело было гораздо хуже – она опускалась целиком и висела в паре метров над полом. При этом она тащила за собой потолочную обшивку и оборванные коммуникации. Александр заорал:
– Бегом! Мех, снимай контейнеры и придержи арку, пока мы не проскочим.
Робот мигом снял контейнеры. Анна дала по ним ногой, они, неряшливо подпрыгивая, умчались вперед. Мех встал под массивную трубу нижней части арки, она оседала все ниже, изгибаясь на квадратных плечах. Анна и Куртье проскочили благополучно. Александр, выкатываясь из-под трубы, кричал, ощущая себя негодяем:
– Держать, Мех, держать! Иначе нас накроет обшивкой!
Их не накрыло, успели отбежать. Гигантская, многотонная махина арки осела на робота. Бесшумно, как в кошмарном сне, неимоверная куча металлического лома: труб, кабелей, арматуры, мгновенно образовала над ним многометровый курган. Сверху его, точно саваном, прикрыло лохмотьями пластика. Александр крякнул:
– Жаль Меха. Прямо-таки героический робот. Что мы теперь станем без него делать?
А задуматься было над чем. Та проклятая арка, что внушила ему беспокойство при входе, висела еще ниже, чем предыдущая. Тут уж было не до разговоров – кинулись бегом. Александр сильным толчком отправил вперед француза, следом полетели контейнеры. Анна уже проскочила и застыла впереди, словно изваяние. Александр споткнулся и упал, зацепившись скафандром за какой-то обломок. Ферма оседала. Он, заматерившись, яростно дернул ногу, прочная ткань затрещала. Тогда он понял – не успеет. Не хватало секунды. Анна, не колеблясь ни мгновения, встала под ферму. Александр в ужасе заорал:
– Не надо, Анечка! Лети сама, у тебя получится!
В ярости он дернул ногу изо всех сил, порвал верхний слой защитного чехла. Проклятый обломок, наконец, отстал. Выкатился из-под фермы, вскочил на ноги. Ничего поделать уже было нельзя – Анна погибала. В полном отчаянии он заглянул в стекло шлема – лицо ее, изнутри освещенное индикаторами, исказилось смертной мукой. Она прохрипела:
– Беги, Сашенька. В моей укладке, в правом кармане на крышке, чип. Я рассчитала программу выхода, без нее вам не выбраться. Помолчала мгновение.
– Не получилось у нас… На Оку… Беги же, Сашенька. Я люблю тебя.
Он рванулся к двери. Над Анной бесшумно осела огромная куча металла. В телефонах раздался последний предсмертный хрип:
– Я люблю тебя, Саша…
Ему снились странные сны: короткие периоды бешеного, из последних сил действия, сменялись глубокими пустыми провалами. Сон был на одну тему: он спасал с какой-то полуразрушенной станции ученого-француза. Станция разрушалась, и им очень быстро надо было добраться до пришвартованного к осевому барабану челнока. Сил у него уже не было никаких, подплывала отвратительная дурнота. Что-то стряслось с ногой, она оледенела. Кажется, он порвал скафандр. Даже во время провалов подсознание упорно цеплялось за какие-то странные воспоминания. Будто там, в этой отвратительной и мрачной металлической бочке, он потерял самого близкого и дорогого ему человека. Этот человек спас его ценою собственной жизни и погиб из-за постыдной оплошности, которую он допустил в самый важный и драматический момент. Это был какой-то воистину дьявольский происк, поскольку Бог никак не мог так поступить с ним – лишить его того, кого он нежно любил. Да еще поставив в такое глупое и страшное положение – всю оставшуюся жизнь винить себя в непоправимом. Его утешала немного лишь вялая мысль о том, что скоро это все закончится и он, наконец, умрет.
Вначале сон проплывал большими и связными кусками. Вот он тащит на себе яйцеголового, поскольку тот не умел пользоваться ранцевыми двигателями, и сцепку из двух контейнеров. Вот он поливает отборным боцманским матом несчастного француза, так некстати расшеперившегося во входном люке. Кажется, завалившись на спину, он дал ему здоровенного пинка. В минуту просветления, в полном сознании, он осторожно швартуется к своему «Зеро». Потом опять провал, наверное, длительный. Эжен, с белыми от страха глазами, беспомощно опустил руки, не представляя как вывести капитана из забытья. А капитан почему-то ощущает приступ злобной радости от растерянности француза: это тебе не в барокамере отсиживаться!
Следующий кусок опять длинный и связный: он роется в чьей-то укладке и не может вспомнить, чья же она. Из кармана на внутренней стороне крышки достает прозрачный футляр с чипом. Вводит его в бортовой компьютер и слышит сочный баритон, сообщающий ему о том, что ориентировка и старт будут, согласно введенной программе, осуществляться полностью в автоматическом режиме. А ему, дескать, надо лечь в амортизатор. Он механически выполняет команду. В тесном отсеке, в амортизаторе под прозрачной крышкой – спящий француз с уродливой маской на лице. Он укладывается в длинный футляр, нехотя натягивает маску, слушает, как шумит амортизирующий раствор и с наслаждением думает, что сейчас-то он точно умрет. Потом вдруг ярко и отчетливо появляется перед ним искаженное лицо Анны, и он вспоминает все, до последней мелочи. Хочет закричать от острой боли, но не успевает – он уже умер.
В глубокой темноте небытия появилось какое-то раздражающее серое пятно. Его цвет только слегка отличался от окружающей черноты. Потом он становился все светлей и все большую злобу вызывал. Покой был нарушен. Стало понятно, что это пятно существует помимо его желания, как-то отдельно. Наконец свет его стал уже просто несуразно ярким, и он понял, что в его потусторонней жизни наметились существенные перемены.
Он какое-то время поразмышлял, что само по себе вызвало у него удивление: мыслю, следовательно, существую. Потом вяло решил, что ему на все наплевать, и загробная жизнь, какая бы она ни была, уже не может его интересовать. Однако против его воли глаза открылись, и он понял, что у него есть глаза, да и тело, какое-никакое тоже ощущалось.
Вверху был серый матовый потолок, ярко освещенный откуда-то сбоку – должно быть из окна. Он похлопал глазами, концентрируя зрение, потом очень осторожно повернул голову по свету. В салатовую стену была вмонтирована панель с какими-то дисплеями. На одном из них ползла кривая в виде более или менее одинаковых синусоид сложной формы – должно быть альфа-ритмы его мозга. С веселым изумлением подумал:
– А примитивная в чистилище техника. Точно в нашем госпитале.
Хотя он уже понял, что жив и находится в этом самом госпитале, где ему доводилось валяться не один раз.
Теперь он отважился еще на один героический поступок – повернул голову в сторону света. Центральная часть большого окна была поднята, в проем задувал веселенький ветерок, несущий множество запахов. Пахло хорошим осенним солнечным днем, когда воздух тепел, тонок и сух. Пахло крепким яблочным настоем и немного дымком – острым, волнующим запахом сгоревших листьев. А на немыслимо ярко-синем небе бушевали золотым и красным верхушки кленов. От такой веселой картины и мертвый немедленно встал бы. Александр попытался, но из этого ничего не вышло: слабенек был. Но он отчетливо ощутил, что руки-ноги у него еще есть.
От этих попыток где-то в утробе серого плоского ящика с картинками из жизни его организма пронзительно запищал некий сигнал. Звук был неприятным и бесконечным.
– Да где они, заразы. Кофий небось пьют, эскулапы.
От этих мыслей ему вдруг страшно захотелось есть, даже замутило. Явилась тут какая-то золотистая скумбрия холодного копчения, за ней подскочило блюдо с вареной картошечкой. В ней не хватало свеженького сливочного маслица. Впрочем, оно услужливо подскочило и рухнуло в картошку, сладострастно истаивая. Ну, вот вам и резная деревянная солонка с крупной солью, и пара-тройка огурчиков. Небольших таких, крепеньких.
Сигнал продолжал мерзко пищать, а рот наполнился слюной. Наконец медсестра появилась – немолодая, с приятным русским лицом. Испугана она была до крайности. Только взглянув на него, выскочила в коридор, и оттуда донесся ее голос:
– Иван Матвеич, Славин очнулся!
Иван Матвеевич явился незамедлительно – толстый, невысокий, лысый, как колено. На широком лице совсем некстати примостился тонкий ястребиный нос. Он изумленно распахнул выпуклые глаза и секунду осмысливал событие. Потом засиял, всплеснул руками и радостно проговорил:
– Ну, наконец-то. Ты что же, стервец, народ так пугаешь? Валяется себе и валяется без конца. Уж думали, что до скончания века в спячку залег.
Он живо подскочил к пульту и защелкал переключателями. Его стало едва слышно:
– Так-так, замечательно, просто великолепно. Главное дело-то в чем? Не кома это была, вовсе не кома, – он повернул от пульта довольное лицо, – я сразу им сказал. Некое пограничное состояние, охранительная реакция. Верно, солдатик?
Александр прекрасно знал Матвеича, как его звал весь летный состав. Как же его можно было не знать, когда он много лет оперировал, сшивал, склеивал, пришивал руки, ноги, менял органы и еще бог весть как восстанавливал космических бедолаг, попадавших в разные переплеты. Блистательный хирург, тонкий диагност, он был врачом универсальным, от Бога.
– Ну-ка попробуй щеки надуть. А теперь погримасничай, – и тут же стал тереть щеки, дергать за нос и уши.
Александр слабо проговорил:
– Доктор, перестаньте.
– Ага, заговорил. Ну, молодец, молодец.
Он проницательно посмотрел на солдатика:
– Жрать, небось, хочешь?
Александр с вожделением замычал:
– Копченую скумбрию с вареной картошкой. И огурчики.
Доктор заликовал:
– Как же-с, как же-с. И от рюмочки коньячку не откажешься, а?
– Ну, натурально, доктор.
Доктор деловито сказал:
– Могу предложить витаминный комплекс, фруктозу и овощную вытяжку в знак особенного благоволения. Надо, дружочек, сначала твою пищеварительную систему активировать, тебя ведь три месяца из шприца кормили.
Он обратился к медсестре:
– Покормите его, Антонина Васильевна. А то сейчас академики набегут, черти б их взяли. Начнут свои ученые турусы разводить.
Матвеич, как всегда, оказался прав. Палата вскорости заполнилась учеными мужами, которых доктор не выносил. Александра начали осматривать, мало не под микроскопом, зондировать, сканировать, клеить датчики и задавать глупейшие вопросы. Впрочем, ревнивый Иван Матвеич очень жестко отвел им полчаса и по его истечении бесцеремонно выпроводил ученую братию. Повытаскивал из контрольной аппаратуры носители с записями, подмигнул Александру и ушел довольнешенький.
Поправлялся он быстро. Против ожидания помнил все, что с ним произошло до мельчайших подробностей, но эти, совсем недавние и трагические воспоминания, словно лежали в некоей папке. Знаешь, что она лежит в каком-то ящике, но доставать ее совершенно незачем. А попадется на глаза – равнодушно затолкаешь ее под разную дребедень, которая горой там лежит. Это равнодушие очень удивляло Александра. Он подумывал, не обошлось ли тут без Матвеича? Впрочем, быстро забывал об этом. Посетителей к нему не пускали, телевизор смотреть не разрешали. Зато видеотека в госпитале была превосходная и Александр, впервые за долгие годы, с наслаждением пересмотрел любимые с детства фильмы. А также много новых, о существовании которых и не подозревал.
