Владимир Владимирович Евменов
Знак Зодиака Змееносец
Глава 2
За двадцать шесть лет до описываемых событий. 1970 год, город Орел, СССР.
Весна ворвалась в город внезапно и бурно.
В последней декаде марта произошел резкий перепад с мороза на тепло, и все в природе пришло в движение. Ручьи зажурчали, птицы запели, а во дворах по ночам заорали любовные песни опьяненные инстинктом размножения несносные коты.
Что уж тогда говорить про молодых людей. На них весна действовала куда более особым образом, превращая кору, подкорку и эндорфинную систему головного мозга в клокочущий коктейль любовных эмоций.
Вот и у двух студентов исторического факультета Орловского педагогического института – Любы Кудряшовой и Алексея Галушки – фактор весны невольно спровоцировал бурный всплеск гормонов. Нет, конечно же, в этом не было ничего удивительного, поскольку молодые люди давно и открыто выражали друг другу чувства. Просто до этого момента влюбленные блюли некий негласный кодекс невинности, не позволяя себе никакой близости.
Теперь же, с приходом весны, упрямая физиология помимо их воли все больше и больше захватывала территории моральных принципов.
Стоило бы отметить, что эти двое будто нашли друг друга, сходясь практически во всем, что касалось вопросов брака и семьи. При этом оба – в прямом смысле слова – были повернуты на дохристианской истории Руси и обрядах бракосочетания. Люба и Алексей на полном серьезе считали, что первое соитие возможно исключительно в особый день и в особом месте.
Вот поэтому именно сейчас, в канун предстоящего дня весеннего равноденствия, влюбленные начали усердно готовиться к предстоящему выезду в «поле». Такое название студенты исторического факультета присваивали всем вылазкам на места археологических раскопок. И хотя долгожданная поездка вынуждала пропустить обязательные субботние лекции, они ничуть не тревожились о подобных мелочах. У Алексея было надежное прикрытие тыла. Его родители были действующими работниками местного обкома партии, а значит, о благополучном завершении учебы ему точно беспокоиться было нечего. Что же касалось Любы, то здесь ситуация была иной. Отца у нее не было, а мать – простая сельская труженица – проживала в соседней Брянской области. И все же Люба шла на любой риск, поскольку искренне верила своему избраннику, который не раз клятвенно заверял, что в случае чего, поможет с решением любого вопроса.
Парень, конечно, откровенно лукавил. Однажды он уже заикнулся родителям о планах на возможную женитьбу, и тут же получил шквал гневных возмущений. Больше всех против невесты-простолюдинки истерила мать, втайне мечтавшая подыскать для сына подходящую партию из дочерей руководящего состава области. Разговор закончился скандалом, в результате которого Алексей собрал вещи, хлопнул дверью и переселился в студенческое общежитие.
Но сейчас, в преддверии задуманного, семейные дрязги его мало волновали. Куда более влюбленного юношу занимало осуществление предстоящей задумки. Для осуществления запланированного они намеривались попасть в интереснейшее место Орловщины: в район раскопок древнего городища под названием Большая Слободка, что обнаружили археологи в конце пятидесятых годов недалеко от Шаблыкино.
Когда-то давно, еще в дохристианский период – где-то на рубеже IV-VII веков нашей эры – на правом берегу реки под названием Навля проживали племена, относящиеся к мощинской культуре. Эти древние славяне, ведя оседлый образ жизни, традиционно строили на берегах рек поселения-городища. Но, что намного важнее, рядом с таким городищем обычно строилось и культовое сооружение – грунтовый могильник для особого обряда погребения.
Обычно, после трупосожжения на больших ритуальных кострах, прах с украшениями и остатками одежды покойных помещали в специальные глиняные сосуды, которые глубоко замуровывались в основание курганных могильников. Поэтому, предполагали они, где-то рядом обязательно должны были располагаться и древние славянские капища.
Это и была их цель.
Влюбленные рассуждали просто: «Раз эти места в древности были выбраны для столь значимых деяний, значит, они обладают сакральной силой. Той самой, которая сделает их первое любовное соитие особым, способствующим рождению одаренных детей».
Странные, конечно, были у них убеждения, но не нам об этом судить. Важнее то, что вскоре последовало за этими событиями.
***
Итак, наступило утро 21 марта 1970 года – день весеннего равноденствия, начало календарного года по древнеславянской традиции.
В двухместной брезентовой палатке «Памирка-2» было холодно и неуютно, но только не влюбленным. Заранее утеплив основание лапами ельника, они комфортно переночевали в большом двуспальном зимнем мешке. К тому же романтика первой брачной ночи в «особом месте» с лихвой перекрывала любые походные неудобства.
С первыми солнечными лучами они проснулись. Настроение у обоих было прекрасным – еще бы, наконец-то состоялась долгожданная ночь любви! Весь мир им казался в розовом свете, и даже утренний мартовский холодок ничуть не смущал влюбленную парочку.
Минута-другая объятий и, не удержавшись, они вновь погрузились в мир чувственных наслаждений. Время потеряло счет, и только ближе к обеду, когда яркое весеннее солнышко уже хорошенько прогрело воздух, они соизволили выбраться наружу.
Насобирав валежника и наломав сухостоя, Алексей развел костер. Люба установила походную треногу и подвесила на ней закопченный алюминиевый чайник.
– Люба, посмотри в моем рюкзаке чай со слонами… Попьем с тобой настоящего, индийского, – не преминул возможностью подчеркнуть свой статус Галушка. – Бате в спецпайк аж три пачки положили. Я одну и прихватил, когда домой за снаряжением заглядывал.
– Ага, нашла.
Она знала, что у Алешкиных родителей сей дефицитный товар всегда водился в изобилии: сказывалось снабжение партийных работников.
Вскоре вода закипела. Люба заварила ароматный чай и разлила его по железным кружкам.
Сидя на поваленном стволе березы и попивая чаек вприкуску с сухарями и шоколадными конфетами, влюбленные принялись болтать о всякой ерунде. Они настолько увлеклись, что не заметили, как со стороны реки появилась седая морщинистая старуха в черном потрепанном одеянии.
Подтягивая при ходьбе ногу, бабка с трудом доковыляла до их лагеря и, встав у ребят за спинами, стала сверлить студентов пристальным взглядом.
– Какие черти вас сюда принесли?! – громко и резко, скорее не произнесла, а каркнула она надтреснутым голосом. – Что за вертеп вы на могилах устроили?
От неожиданности перепуганные молодые историки даже чуть подскочили на месте. Причем Люба совершила это настолько неловко, что выплеснула себе на походные штаны полкружки кипятка.
– Бабушка, ну зачем же вы так пугаете? Так и заикой можно остаться… или чаем захлебнуться, – попытался пошутить Алексей, но, вместо этого,его по необъяснимой причине накрыла волна панического ужаса.
– Тебе, дружок, это точно не грозит, – проскрипела как столетняя корабельная сосна бабка. – Через две недели тебя другая вода к себе заберет. И будет это не через чай.
Старая карга на мгновение замолчала, закрыла глаза и зашамкала беззубым ртом.
– Через водку помрешь.
Алексей оторопел.
– Да я и не пью вовсе, – только и нашелся он что ответить.
Старуху его мнение, по всей видимости, абсолютно не интересовало. Посверлив его взглядом еще с пару секунд, она плюнула себе под ноги и переключилась на Любу.
Ее она рассматривала куда дольше избранника. Подслеповато щурясь, седовласая фурия скользила взглядом то вверх, то вниз, после чего принялась водить глазами вправо-влево. В итоге она уставилась на Любин живот и принялась что-то нашептывать скороговоркой, одновременно завязывая узелки, на появившемся, словно из воздуха, пучке сухой травы.
Студенты в ужасе наблюдали за ее действиями, боясь произнести даже слово.
Внезапно деревенская ведьма умолкла, ее глаза, сверкнув белками, закатились вверх и, громко отрыгнув воздух, она вынесла вердикт:
– А с тобой, девица, даже разговаривать не желаю. По дурости своей ты столько бед натворишь… Свет мил не будет!
После чего шагнула к костру и кинула в него сплетенный венок из пучка сухой травы. Тот вспыхнула как порох, за секунду превратившись в серый пепел.
– Лучше уходите отседа прочь, блудники. Не про вас это святое место, наследники Содома и Гоморы.
Произнеся это, старуха еще раз гневно сверкнула темно-карими – практически черными – глазами и, ковыляя, побрела обратно в сторону реки.
Перепуганная до смерти, Люба в отчаянии посмотрела на любимого. Тот же, пытаясь хоть как-то сохранить лицо, набрался смелости, и с напускной бравадой громко бросил вслед уходящей прорицательнице:
– Люба, ты чего так перепугалась? Бабка, наверное, местная сумасшедшая. Вот и несет всякую околесицу.
По глазам девушки он понимал, что требуются куда более железные доводы.
– Люб, ты подумай, от какой водки я должен захлебнуться? Я ведь даже и не пью… Пойдем лучше допьем чай, пока кипяток не остыл.
– Нет, Леш, не до чая мне. Что-то мне нехорошо… Я очень боюсь тех бед, что она напророчила. Давай, лучше уйдем отсюда.
Глаза Любы застыли в немой мольбе.
– Ну если ты так боишься… Хорошо. Пойдем тогда палатку собирать и рюкзаки паковать.
Как только все было собрано, Алексей сходил к реке и, принеся воды, залил костер.
– Ну что, Люба, все готово.
Девушка молчала. Она в нерешительности переминалась с ноги на ногу, словно хотела что-то сказать, но никак не могла решиться.
– Леш, – начала она осторожно, – сегодня же только суббота? На занятия нам только в понедельник… Может, поехали в гости к моей маме? Тут совсем недалеко, минут сорок на рейсовом автобусе. Я хочу вас познакомить друг с другом.
От такого предложения Алексей оторопел. Одно дело встречаться с девушкой и лишь только думать о возможной женитьбе, а совсем другое дело ехать свататься к будущей теще.
– Отличная идея, – не слишком уверенно кивнул Алексей, всеми силами стараясь не выдавать своих сомнений.
Помня последний разговор с матерью, вопрос женитьбы он считал еще слишком преждевременным. Хотя и надеялся, что если ему удастся переубедить отца. Вот тогда…
– Люб, ты только матери про эту сумасшедшую бабку не рассказывай. Хорошо? И в институте. Засмеют ведь, если кто узнает…
И помимо своей воли он оглянулся по сторонам.
Вокруг никого не было. Лишь на верхушке старой ели громко каркнула ворона.
Глава 3
А ровно через две недели с момента описываемых событий – 4 апреля 1970 года – в город Орел внезапно пришла «большая вода». Из-за установившейся аномально теплой погоды и непрекращающихся проливных дождей, снег, которого в эту зиму выпало с избытком, стал катастрофически быстро таять. Промерзшая за долгую зиму земля просто физически не успевала за столь короткий срок принять в себя такие объемы воды.
Легко представить к чему в итоге это привело.
Талые воды единым потоком устремилась в главную речную магистраль области. Река Ока и ее приток Орлик вскрылись практически одновременно. Уровень вод рек рос так стремительно, что уже через шесть часов с момента начала паводка обе вышли из своих берегов. Все это происходило ночью, и на утро в зоне затопления оказались десятки прибрежных улиц и почти тысяча домов.
А вода все прибывала и прибывала…
В городе было объявлено чрезвычайное положение. Наводнение оказалось сильнейшим за последние сто лет. Многоэтажные дома, расположенные в непосредственной близости от Оки, теперь стояли затопленные по вторые этажи. В частном же секторе дела обстояли еще хуже: местами из воды наружу торчали одни только крыши.
Люди спасались, как могли. Кто-то в срочном порядке перебирался на верхние этажи, а кого-то из горожан приходилось эвакуировать на лодках прямо с крыш их затопленных домов.
Организованный городскими властями штаб по чрезвычайным ситуациям работал круглосуточно и на пределе возможностей. В кратчайшие сроки были организованы группы добровольцев для оказания помощи пострадавшим от наводнения. Среди таких добровольцев оказались Алексей и Люба.
Вечером пятого апреля на большой весельной лодке, в компании со своим однокурсником, студентом-историком по фамилии Кондратьев, они занимались развозом питьевой воды и продовольствия, отрезанным от цивилизации разгулявшейся стихией горожанам.
Неспешно скользя сквозь речные заторы, их лодка направлялась к наполовину затопленному трехэтажному многоквартирному дому по улице Степана Разина. Здесь их давно уже ждали: из открытых настежь окон то и дело выглядывали многострадальные жильцы, с надеждой взирая на молодых студентов.
– Граждане, граждане, не волнуйтесь, всем всего хватит! У нас тут целая лодка продовольствия и несколько канистр с питьевой водой. Не спешите, всем все по очереди раздадим, – успокаивал невольных заложников стихии Алексей.
Меж тем его товарищ уже аккуратно подруливал кормой, нацелившись причалить к водосточной трубе.
Такая осторожность, определенно, имела смысл. В мутной речной воде чего только не было. Но главное опасение вызывали так называемые «торпеды». Это были бревна-плавуны от разрушенных паводком частных домов, плохо различимые мощные льдины с выступающими острыми краями, а так же стволы выкорчеванных паводком деревьев.
Не успели комсомольцы пришвартоваться, как из открытого настежь крайнего окна третьего этажа высунулась взлохмаченная рыжая голова. Человек неопределенного возраста с опухшей помятой физиономией зло уставился на ребят горящим безумием взглядом. Страдальчески закатив глаза, он истошно затянул пропитым сиплым голосом:
– Водку, водку-то привезли?!.. Водка, у вас есть?!.. Я же сдохну, если не опохмелюсь! Третий день без капли во рту…
Растерянные студенты не знали, что и ответить.
– Ну чего, суки, молчите?.. Так есть у вас водка или нет?!
Как старший в команде отвечать наглому алкашу вызвался Алексей.
– Какая водка, мужик, ты что, очумел? Мы людям воду и продукты привезли, а ты тут такое городишь…
Не зная, что добавить еще, Алексей демонстративно отвернулся и принялся разбирать коробку с сухпайками. И это для него оказалось роковой ошибкой.
Со словами: «Ну, тогда я с вами поплыву!», охваченный белой горячкой алкаш смело сиганул из окна третьего этажа, целя точно в центр плоскодонки. Однако в последний момент, оступившись, он зацепился носком ботинка за подоконник и спикировал вниз головой точно в борт лодки.
Раздался жуткий треск, не то треснувшего деревянного борта, не то черепной коробки, но уже в следующее мгновение рыжий камнем пошел ко дну.
Но это было еще не все. Сила от удара тяжелого человеческого тела резко качнула лодку и Алексей, не удержав равновесия, плюхнулся в ледяную воду. Он не успел даже вскрикнуть, лишь взмахнул руками. По неблагоприятному стечению обстоятельств парень упал прямиком на торчащий из воды обломанный сук подтопленного дерева. Острый конец как по маслу вошел в грудную клетку. Студент ойкнул, захрипел, несколько раз дернулся и затих. Ствол неспешно кувыркнулся вокруг своей оси и увлек безжизненное тело под воду.
Люба, на глазах которой все это произошло, вначале впала в ступор. Но, не прошло и пары секунд, как без раздумий с диким криком она прыгнула в воду. Судорожно шаря руками в речной мути, девушка пыталась нащупать тело любимого. Она даже несколько раз ныряла, но все бестолку – отыскать Алексея ей так и не удалось. По всей видимости, подводное течение уже отнесло его куда-то в сторону, а в беспроглядной речной мути, представлявшей из себя взвесь ила и грязи, рассмотреть что-либо было практически невозможно.
Сколько бы она так плавала и ныряла – сказать трудно, но вскоре силы стали ее покидать. Ее движения замедлились, и она стала хватать ртом воду. И лишь тогда, придя в себя от первого потрясения, на помощь ей пришел третий член команды – студент-историк Кондратьев.
Ухватив Любу за ворот куртки, он буквально силком затащил ее обратно в лодку. Придавив девушку ко дну всем весом своего тщедушного тела, не зная, что дальше предпринять, он в отчаянии выкрикнул самые страшные для нее в тот момент слова:
– Люба! Не надо, не надо!.. Все, Леша утонул!.. Ты ему ничем не поможешь, только себя погубишь!.. Вода, вода его забрала!..
Когда до обессилившей, находящейся на грани обморока Кудряшовой дошел смысл последней фразы, то, издав истошный крик, она лишилась чувств.
***
Немного позднее Люба оказалась в больнице, куда ее доставили на карете скорой помощи. Да только лучше ей от этого не стало. Едва придя в себя, у нее вновь приключился истерический припадок. Понимая, что такой пациентке в первую очередь требуется специализированная психиатрическая помощь, врачи немедленно отправили девушку в профильное учреждение, где под присмотром психиатров и действием успокоительных она провела больше трех месяцев.
Однако и это было еще не все. Спустя несколько дней после трагического инцидента с купанием в ледяной воде у студентки Кудряшовой развилась двусторонняя крупозная пневмония. Воспаление легких развивалось так стремительно, что вскоре Люба оказалась на грани жизни и смерти. И лишь благодаря «лошадиным» дозам антибиотиков, доктора смогли ее тогда спасти. Но самым печальным оказалось то, что за время пребывания в психиатрическом стационаре ни Люба, ни доктора не догадывались о ее беременности. Это обстоятельство открылось спустя месяц после выписки, когда, взяв академический отпуск, она поселилась в деревне у матери. Мать-то и заметила, что у дочери как-то странно округлился живот, который стал расти как на дрожжах. К тому моменту уже заканчивался пятый месяц беременности.
Когда до заторможенной от постоянного приема седативных средств Любы дошло, что все это время она горстями пила таблетки и глотала бесконечные успокоительные порошки, ей стало страшно. Только теперь уже не за себя, а за своего еще не родившегося ребенка.
Не видя иного выхода, Кудряшова решилась открыть правду родителям Алексея. Результат оказался вполне закономерным: матери покойного жениха стало плохо, и ее увезли в больницу на «скорой». Зато отец Алексея, Иван Федорович Галушка, мужчина старой большевистской закалки да к тому же бывший боевой офицер, с огромным трудом, но все-таки принял для себя непростую весть.
Старый коммунист рассудил практично: «Сына в живых больше нет. Ради кого тогда жить? Но если родится ребенок, то это будет его, именно его, родной внук или внучка».
Галушка-старший принял Любу как родную дочь и согласился помочь пройти углубленное обследование в одной из обкомовских номерных больниц столицы, куда у него имелся особый доступ. Правда, для этого необходимо было формально признать Кудряшову законной женой погибшего сына. Для человека его ранга сделать это официально было сложно, но… можно.
И через три недели Люба уже находилась на обследовании в передовой по тем временам московской клинике закрытого типа для партийной номенклатуры.
***
Тишина медицинского кабинета, добрую половину которого занимал совершенно непонятного для Любы назначения аппарат, одновременно пугала и обнадеживала.
– Доктор, что там? – взволнованно поинтересовалась она, когда высокая дородная женщина в белом халате и накрахмаленном высоком колпаке, сделала последний завиток перьевой ручкой в стационарной карте беременной.
– Ну что, милочка, могу вас успокоить. Результаты ультразвукового обследования и выполненных анализов показывают, что беременность у вас протекает хорошо, – строгим голосом заправского «сухаря» изрекла акушер-гинеколог в звании доцента медицинских наук.
Однако затем, немного смягчившись, с улыбкой добавила:
– Да, и самое главное… Поздравляю, у вас будет двойня!
Глава 4
«Пельмень- пельмень, лепят все кому не лень.
Пельмень- пельмень, ешь его хоть каждый день.
Мама – скалка, папы – нет,
Смерть придет к тебе в обед»
Нелепые слова детской дразнилки как острые ножи втыкаются в спину маленькой темноволосой девочке, заставляя ее вздрагивать при каждом слове. Худенькие плечики дрожат, а по-детски щекастое личико бело как мел. Однако слез не видно, и лишь поджатая и закусанная до крови нижняя губа является единственным проявлением ее истинных чувств.
Но не страх, не отчаяние и не уныние сейчас царит в душе ребенка, а еле-еле сдерживаемая обида на весь белый свет, где она оказалась не по своей воле и непонятно зачем.
– Не какая я вам не пельмень! – пискляво выкрикивает она, резко разворачиваясь к своим юным мучителям, примерно такого же возраста. – Сейчас придет мой брат, он вам покажет, как меня обижать! Он – самый лучший, самый добрый! Он – умный и сильный! Совсем не такой как вы, глупые маленькие дети!
В ответ мальчишки лишь звонко смеются и с удвоенной силой начинают распевать придуманную ими же несуразную песенку-дразнилку.
Видя, что угрозы не действуют, девчушка начинает оглядываться по сторонам. Она шарит взглядом по земле, целенаправленно что-то ища. И в какой-то момент она это находит. Это большой темно-зеленый осколок от разбитой пивной бутылки.
Девочка наклоняется и поднимает его с земли. По-звериному оскалив зубы, со всей злостью, на какую только способна, она громко угрожающе кричит:
– Если вы сейчас же не замолчите, я вас всех изрежу вот этим стеклом!.. Я не шучу!
Однако слова абсолютно не действуют на юных мучителей. Сорванцы продолжают издеваться с удвоенной силой, со всех сторон по очереди больно тыча ее пальцами в спину и обзывая другими, куда более обидными словами. Они отлично знают, что для них она не представляет никакой угрозы, ведь многие из них намного выше и уж точно сильнее сопливой мелюзги.
Именно поэтому главный зачинщик ребячьих проделок и злых забав – самый старший в компании, курчавый сорванец по имени Сережа – смело выходит вперед. Он приближается к девочке вплотную и, угрожающе над ней нависнув, с ехидной улыбочкой начинает ее подначивать под одобрительный ребячий смех:
– Да у тебя кишка тонка, малявка! Смотри, стеклышком пальчики не порежь, а то бо-бо будет!
Вместо ответа девчушка делает полшага вперед и молниеносно вскидывает руку с зажатым в ней стеклом. Раздается испуганный визг, и мальчишка хватается за лицо.
Ребятня мгновенно притихает. Все с ужасом наблюдают, как у вожака между пальцев начинает струиться ярко-алая кровь.
Вот красные ручейки уже бегут по кистям, вот они окрашивают голубые манжеты нарядной школьной рубашки в багровые тона…
Мальчик Сережа дрожит. Он медленно убирает руки от лица и округлившимися от ужаса глазами смотрит на свои окровавленные ладони. Он еще до конца не верит, что это происходит именно с ним. Зато приятелям во всей красе открывается жуткое зрелище: через всю левую щеку их приятеля пролегла глубокая рана, из которой крохотными фонтанчиками пульсируют струйки крови.
В следующую секунду с душераздирающим криком повергнутый ребячий атаман со всех ног бросается в сторону родного дома. Он мчится по пыльной дороге, визжа на всю округу поросячьим криком и поднимая за собой клубы серой пыли.
Как стайка испуганных воробьев, вслед за ним врассыпную разбегаются и перепуганные до смерти мальчишки, оставляя в полном одиночестве посреди опустевшей деревенской улицы отчаянную кроху.
Так она и стоит, маленькая девочка с развевающимися на ветру темными волосами, крепко сжимая в руке окровавленный осколок. В суженых щелочках ярко-зеленых кошачьих глаз пляшут огоньки недетской ярости. Ей ничуть не жаль покалеченного мальчишку. Если честно, ей вообще никого не жаль. Даже больше – она всех ненавидит. Хотя… все же нет. Есть один на свете человек, который ей истинно дорог. И это не мать. И не отец, которого она не видела ни разу в жизни. Это – ее родной братик. Единственный в мире человек, которого она любит всем сердцем, преданно и самозабвенно. Да что говорить, лишь с ним она чувствует себя единым целым, единым и не разделимым. Только ему она может доверить свои самые сокровенные тайны. Только ему…
При мыслях о брате ее выражение лица начинает меняться. Под тонкой нежной кожей внезапно появляется мелкая рябь хаотичных мышечных сокращений. Глубина тиков все усиливаются и усиливаются, а их количество нарастает с каждой секундой. Со стороны это выглядит так, словно ребенок намеренно жутко гримасничает, строя кому-то страшные рожицы.
Достигнув апогея, все внезапно прекращается. Детское личико теперь недвижимо, застыв в неком подобии гипсового слепка. Она почти не дышит.
Но вот щупленькое тельце чуть вздрагивает и следом его начинает бить крупная дрожь. Она обхватывает себя за плечики, склоняет голову и присаживается на корточки.
Так длится еще с минуту.
Когда, наконец, дрожь проходит, малышка поднимает голову. Ее взгляд уже совершенно иной. Это не прежняя дикарка, до смерти перепугавшая деревенскую детвору. Это робкая и неуверенная в себе кроха, испуганно озирающаяся по сторонам в попытках понять, что же произошло, и как она здесь очутилась.
Она с недоумением смотрит на крепко зажатый в руке осколок стекла и в замешательстве подносит его к глазам. Она завороженно смотрит на сверкающие острые грани, на свернувшуюся вишневым сгустком кровь… Она рассматривает красные бусины брызгов у себя на руке… Недоуменно вглядывается в них, не в силах вспомнить, что с ней приключилось всего пару минут назад.
Когда же память возвращается, до нее с ужасом доходит, что она натворила. В ярко-зеленых кошачьих глазах появляются слезы. Пухлые губы начинают дрожать, а правая щека истерично перекашивается. Она широко раскрывает рот и…
Кажется, еще секунда, и раздастся оглушительный детский рев.
Но этого не происходит.
Вместо этого девчушка вытягивается в струну, чем-то начиная напоминать натянутую тетиву лука. Она замирает и издает не то рык, не то протяжный стон, после чего вновь устремляет взгляд на окровавленное стекло.
Только на этот раз во взгляде горит нездоровое любопытство.
Девочка осторожно подносит стекло ко рту, высовывает влажный розовый язык и… пробует кровь на вкус.
В бездонно-черных расширенных зрачках начинают кружить хоровод тысяча крохотных чертиков.
***
Как всегда на этом моменте он просыпается.
«Нет! Не надо! Не делай этого!!!» – разносится по квартире истошный мальчишеский крик.
Вскочив с постели с еще закрытыми глазами, парнишка лет пятнадцати оказывается стоящим босыми ногами на старом ковре посреди комнаты. Он судорожно пытается сообразить, где он находится.
Худой и нескладный, подросток тяжело дышит, хватая воздух ртом. Его лоб покрыт испариной, а пальцы рук мелко трясутся.
Постепенно он успокаивается, с облегчением понимая, что это всего лишь страшный сон, и не более.
Его зовут Ян, и этот кошмар ему снится с определенной периодичностью на протяжении уже многих лет. Один и тот же сон.
«Как хорошо, что она осталась в деревне у бабушки! – тревога никак не хочет его отпускать. – Только там ей и место! Нам с мамой хорошо и одним. Подальше от ее больных фантазий!»
Он торопливо убирает спальные принадлежности с кресла-кровати, служащей ему постелью, и раскрывает настежь окно. На улице шумят машины, слышны голоса спешащих на работу прохожих, пахнет свежестью майского дождя и молодой листвой.
Паренек смотрит на будильник: уже практически восемь.
«Черт, до занятий осталось всего полчаса!» – тихо злится он про себя.
Опаздывать в школу Ян не любит: зачем портить хорошие отношения с учителями? Он – круглый отличник, один из лучших учеников, гордость школы и пример для остальных. И не важно, что мальчишки во дворе его вечно дразнят, так и норовя лишний раз обидеть. Куда важнее, что в учебе – он лучший в классе. Он – один такой! Он – особенный! А самое главное – об этом знает мама!
Вспомнив про мать, Ян обеспокоенно прислушивается к звону посуды на кухне.
«Что же она опять забыла меня разбудить? Совсем от своих таблеток память потеряла!.. Когда же она, наконец, вылечится?.. Когда мы снова заживем нормально, как остальные семьи?»
Злость кипучей волной накатывает на подростка, хотя он прекрасно понимает, что прежней его мать уже не будет, наверное, никогда.
«А может это и к лучшему, что у нее появился друг? – появляется спасительная мысль. – Дядя Кеша такой необычный. Всегда весел и приветлив. В принципе, он мне тоже нравится… Хм, даже очень. Главное, чтобы он никогда про НЕЕ не узнал. Иначе, не будет маме счастья…»
Наспех почистив зубы, Ян начинает принюхиваться и озабоченно выглядывает в коридор. Там запах пригоревшей яичницы ощущается в разы сильнее.
«Опять забыла снять сковороду с плиты!.. Похоже, яичница на сегодня отменяется… Ну, да ладно, обойдусь и бутербродом», – констатирует он очередной печальный факт.
Тем временем из кухни раздается высокий женский голос. Мать пытается напевать задорную, но глуповатую песенку из музыкального фильма, премьера которого прошла буквально две недели назад.
«Интересно, как она умудрилась запомнить слова с первого раза, если забывает элементарные вещи? – удивляется Ян, застегивая на ходу рубашку. – А может, не все потеряно, и она вновь станет прежней?.. Ведь бывают на свете чудеса?!.. Да, все-таки дядя Кеша хорошо на нее влияет…»
Он заходит на кухню и обнимает мать за плечи. Быстро, скорее по привычке, целует ее в щеку и, схватив со стола бутерброд с плавленым колбасным сыром, возвращается в прихожую.
«До начала уроков осталось пятнадцать минут. Завтракать опять придется на ходу…» – раздосадовано заключает он, перебрасывает на ходу через плечо школьную сумку и торопливо выбегает на лестничную площадку.
