Владимир Войновский
«Абулбеков»
16
В последний раз живым Алексея мы видели в ноябре. С небольшим запозданием праздновали Ванькин день рождения. Полный дом детворы. Смех, музыка, беготня. И, как снег на голову, «в дрова» пьяный Алексей.
– Оба, а чё у вас за праздник?
– Здрасти, что совсем мозги пропил, – рассмеялась Тома, – день рождение у племяша.
– Племяш, прости, но я без подарка. Забыл дядька про твой праздник. Я обязательно потом привезу подарок.
– Проходи в столовую, чего в коридоре стоишь, – я пригласил Лешку.
– Да я ненадолго. Так на вас посмотреть. Соскучился.
– Заходи. Не майся дурью. И не ври, приехал-то неспроста. Правильно?
– Да неспроста. Дело у меня к тебе есть.
Со слов Олеси, которая периодически звонила, мы знали, что она уже месяц не живет дома. С того самого момента, как Алексей снова стал слесарить и запил по-черному. Она его боялась не на шутку. Леха ей угрожал тем, что убьет, а потом и сам себя жизни лишит. Вот и ушла Олеся из дома к родственникам, живущим тут же в поселке.
Леся собрала документы и подала на развод. Судебное заседание назначили на девятое декабря. Она решила до развода дома не жить. Лешка подкарауливал ее возле работы и пытался уговорить вернуться. Обещал бросить пить и «взяться за голову». От просьб он переходил к угрозам. Одна и та же сцена повторялась каждый день. Олесиным коллегам это надоело, и они вызвали наряд милиции. Брат просидел в «обезьяннике» сутки. Протрезвел и поехал ко мне.
– Давай, братан, выпьем за Ваньку, – предложил Алексей, когда занял место за столом.
– Не хочу. Спасибо.
– Чё, даже за Ваньку не выпьешь?
– Уже выпил. Больше не хочу. Завтра дел много.
– А-а-а! Ну, я тогда сам.
Он достал из кармана куртки полную бутылку водки. Раскупорил ее. Налил полную рюмку и, крикнув в детскую комнату: «Иван, за твое здоровье!», опрокинул содержимое в рот.
– Ну-у-у, алка-а-го-о-оли-и-ик! – протянула Тома. – Уже сам с собою пьет.
– Ну, вы же отказались, – спокойно отпарировал Леша.
– Рассказывай, братишка, что привело тебя.
– Сейчас закушу и расскажу.
Мы прикрыли дверь в столовую, чтобы дети не слышали нашего разговора. Лешка стал отрывисто и возбужденно рассказывать. Он во всех грехах обвинял Олесю. На ходу придумал, что у нее есть любовник и она только и ждет развода, чтобы создать новую семью. Жаловался на жену, которая упрятала его в милицию. Просил о помощи, явно надеясь на мою жалость, но меня мутило от его пьяного бреда.
– И чего ты нюни распустил? Жалко себя стало? Мне на жалость давишь? Правильно она сделала, что на развод подала. Чего смотришь? Если есть любовник, так это не она в том виновна, а в первую очередь ты. И не надо слушать бред своих дружков. Они тебе наговаривают на жену, ты им и веришь. Что она просто так взяла и ушла из дома. Наверное, все-таки нет. Явно поднял на нее руку. Было дело? Или угрожал убить? Ну? Чего головой качаешь или ждал, что я стану тебя жалеть? Вспомни август, когда я тебе намекал на кодировку. Что ты сказал? Помнишь?
– Так, по-твоему, я виноват во всем?
– А кто? Мы с Томой виновны? Батя твой виноват? Или кто? Кто виноват в том, что ты дурак? Не скалься. Сам хотел правды. Вот и слушай. А то он жену во всем обвиняет. Кто тебе про ее любовника напел? Да молчи уже, сам знаю. Кроме твоего любимого Паши никто и не способен такое сказать. Правильно?
– Да.
– А ты больше его слушай. Он тебя научит жизни. Ты хоть раз видел его отношения с женой. Это он при вас такой храбрый да хозяин в доме. А что на самом деле? Ну? Ты же вхож к ним в дом. Правильно! Он жену боится. А, может, любит настолько крепко, что боится обидеть или огорчить. Вот и водку пьет на стороне. Пьянчуг в дом не водит. По хозяйству все сам. И, обрати внимание, пока в доме все не переделает, за рюмку не берется. Он тебе пыль по пьянке в глаза сыплет, а ты, дурачок веришь ему.
Лешкина спесь улетучилась. На глаза нахлынули слезы.
– Вась, помоги мне закодироваться. Поговори с Олесей, чтобы не разводилась со мной.
– С Олесей поговорю. Обещаю, но только после того, как увижу, что ты закодировался. В противном случае и не надейся. Даже сам помогу ей развестись с тобой. Сегодня будешь спать у меня. Завтра весь день со мной. Вечером отвезу домой, пять дней жду, потом едем в город в наркологический диспансер.
– А как там кодируют?
– Не знаю, может, уколы какие, а может, еще что. Там посмотрим.
– Капельницу боюсь. Это же вену проткнут. Больно.
– Потерпишь.
– А насколько можно закодироваться?
– А кто его знает? Люди говорят, до пяти лет…
– А на всю жизнь?
– Не знаю. Все, договорились. Это твоя последняя бутылка. Решай сам.
Лешка выпил еще две рюмки. Долго молчал. Смотрел телевизор, но, похоже, думал что-то свое. Потом встал, взял бутылку и вылил ее содержимое в раковину. Пустую бутылку опустил в мусорное ведро и сел на свое место. Мы с Тамарой не проронили ни слова.
Вечером следующего дня я подбросил Лешку до автостанции, откуда он поехал домой. Мы еще раз с ним договорились о встрече через пять дней.
В тот же вечер перезвонила Олеся. Я передал ей нашу договоренность с Алексеем и попросил ее подумать о возможности повременить с разводом. Она ответила отрицательно. Ей не верилось, что он может исправиться в одно мгновение и вновь стать тем человеком, которого она полюбила и за которого вышла замуж. Олеся была права.
17
– Братан, привет! – в телефонной трубке раздался пьяный голос Алексея. – Не волнуйся за меня. Я в Сокочах. Извини, но кодироваться я не буду. Не хочу быть белой вороной в глазах своих корефанов. Братка, прости. Как вы сами? Что дети?
– Дети нормально. Ты на часы смотрел? Сколько сейчас времени?
– Половина одиннадцатого.
– Выкинь часы. Уже без четверти три ночи. Насчет кодировки дурак. Больше ничего не скажу.
– Ты с Олесей разговаривал?
– По телефону. Просил тебя простить. Объяснил, что ты собрался кодироваться. А ты…
– Не волнуйся, все нормально. Ну, пока, – в трубке раздались короткие гудки.
– Вась, отключи телефон, а то он до утра еще раз десять позвонит. Весь дом разбудил, – сонно сказала Тамара.
Сон у меня прошел. Прошло три дня, как мы расстались, и он опять пьяный. Я пытался, но никак не мог понять, что с ним происходит? Куда он катится? Неужели ему нравится распутная жизнь? Почему он не может жить, как миллионы нормальных людей? Понятное дело, праздники, но ведь не праздновать всю жизнь, прожигая ее водкой.
Седьмого декабря я собирался в короткую командировку. И вплоть до моего убытия с Камчатского полуострова телефон звонил не переставая.
Звонила Олеся, которая сообщила, что Лешка кидался на нее с кулаками в присутствии коллег и угрожал ее убить. Она написала новое заявление в милицию. Теперь за дело взялись явно профессионалы. Они возбудили на основании многочисленных свидетельских показаний уголовное дело. Вызывали на опросы и допросы Алексея.
Звонили пожилые родственники Олеси, у которых она жила. Говорили, что Лешка постоянно приходит к ним пьяный. Угрожает. Кидается на деда с ножом. И снова извиняется и просит разрешить поговорить с женой. Пожилые люди просили, по возможности, с ним поговорить. Им одновременно было его жалко, и они его боялись.
Периодически звонил Алексей. Он просил поговорить с Олесей, чтобы она забрала заявление из милиции. Он был согласен на развод. Он клялся, что уйдет из дома и даст ей жить спокойно. Потом вновь кидал угрозы в ее адрес. Обещал спалить дом и гараж. Говорил, что ему уже все безразлично. Его мысли путались оттого, что он был пьян.
В последний раз я слышал его голос накануне командировки. Он был трезвый.
– Здравствуй! Это я, Алексей.
– Узнал.
– Братишка, прости меня за все, что я сделал плохого. Я так перед вами всеми виноват. Мне так стыдно.
– Ты это о чем? – слегка опешил я.
– Помоги мне, пожалуйста.
– Конечно, помогу. Что именно надо?
– Поговори с Олесей. Пускай заберет заявление из милиции.
– Я с ней разговаривал на эту тему. Она категорически против, пока ты не закодируешься. Это правда. Поверь.
– Она решила меня посадить в тюрьму. Я туда не пойду. Я покончу с собой. Будете все вместе меня хоронить.
– Не мели чушь. Я завтра улетаю во Владивосток. Одиннадцатого буду дома. Что-нибудь придумаем.
– А что можно придумать? – девятого нас разведут и все.
– Что все? – не понял я.
– Все, значит, ничего. Ничего у меня не останется: ни жены, ни дома. Ничего. Еще и в тюрьму посадят.
– Чего ты заладил, посадят, посадят? Еще ничего не известно.
– Все известно. Мне один знакомый рассказывал, что его из-за такого же на три года посадили. Посадят.
– Опять ты другим веришь, а не мне.
– Вот я и говорю, что в тюрьму я не пойду. Ой! Василий, а ты что, день рождения в командировке отмечать собрался? – как-то резко Алексей поменял тему разговора.
– Придется.
– Ты говоришь, прилетаешь одиннадцатого?
– Да.
– Я вечером к тебе с тортом приеду. Без меня не напивайся. Хорошо?
– Договорились. А шестнадцатого приедем к тебе на день рождения.
– Заметано. Я вас всех соберу на свой день рождения.
– Кого всех, – просто, не придавая значения словам, спросил я.
– Всех, кого знал и знаю. Кого любил и люблю. Кто мне дорог. Я вас всех соберу вместе. Ну, ладно. Счастливо. Удачной командировки.
– До свидания.
– Ага! – и Лешка бросил трубку.
Я прилетел из командировки. Вымотался как черт. В последнее время очень сильно стал уставать от самолетов. Настроение было плохое, что-то мешало и мучило.
– Лешка не звонил? – спросил я Тому.
– Нет. Ни разу, как ты улетел.
– Обещал сегодня приехать в гости. Надо хоть в магазин сходить, чего к столу прикупить.
– Дома все и так есть.
– Ну, тогда хорошо.
Приготовили легкий праздничный ужин. Лешка не приехал.
Часов в десять вечера позвонил Олесин родственник. Телефонную трубку взяла Тамара. Обменявшись несколькими словами, она положила трубку на аппарат.
– Чего молчишь? Кто звонил? – спросил я. Сердце от чего-то стало колотиться сильнее. Виски в такт ему пульсировали все громче и громче. – Ну?
– Алексей повесился, – тихо сказала Тома.
18
Вчера был Алешкин день рождения, а сегодня на кладбище он собрал нас всех. Как и обещал, всех, кого знал и любил. Пока гроб с телом находился в доме, Лешкины собутыльники избегали меня и не смотрели в мою сторону. Потом, когда провожали тело до выезда из поселка, они украдкой здоровались, но про брата говорить не решались.
Собирал Лешка нас всех вместе трижды. Второй раз на девять дней, а третий на сорок.
На сороковой день я узнал многое, из того, чего не мог знать, так как не видел и не слышал. Уже и Олеся, пришедшая в себя, рассказывала про последние дни жизни бывшего мужа. Их развели девятого декабря.
Оказалось, что брат долго готовился к этому трагическому моменту. В одной из комнат он построил виселицу, соорудив ее между вещевым шкафом и дверной коробкой. Написал большое предсмертное письмо, в котором просил у всех прощения и в первую очередь у Олеси. Лешка прощался со всеми, так как умел только он. Разложил на большом столе в зале, на серванте и на кресле все наши семейные фотографии.
Наверное, показывая, что он помнит и любит всех. А может, он в последний раз рассматривал наши лица, пытаясь их запомнить.
Как бы то ни было, но Алексея больше нет. В голове крутятся слова его центрального корефана Пашки: «Если бы не я, он до сих пор ездил бы на «Волге».
А может, это было бы лучше? И человек не шагнул бы в петлю, ища в ней спасения от самого себя.
ЭПИЛОГ
Я сидел перед окном, положив голову на руки и смотрел на бушующую зимнюю стихию. В квартире было тепло. Тихо пело пламя в печке. Иногда оно шумело в такт бегущему по дымоходу ветру. Потрескивали сухие дрова. И больше ничего. С наступлением Нового года, Камчатская погода буйствовала пургами и метелями. За стеклом свирепствовал ветер, снег завалил первые этажи домов, дороги напоминали тоннели. Сменяя снегопады, наваливались морозы. Несмотря на март, стрелка градусника опускалась на отметку минус двадцать градусов. Одним словом, зима не спешила уступать свои права весне.
Воспользовавшись тишиной раннего утра выходного дня и тем, что члены семьи мирно спали, я сидел в одиночестве. Любовался погодой, наслаждался треском печки и пил мелкими глоточками горячий чай. Постепенно мысли вернулись к больной теме, вот уже долгие три месяца терзающей мою душу, разрывая ее на части. Мозг работал, пытаясь найти ответы на вопросы «Зачем?», «Почему?», «Кто прав?» и «Кто виноват?». А главный вопрос, постоянно остающийся без ответа – «Зачем?».
Как один день, пролетели три месяца со дня смерти моего брата, друга, ровесника, товарища. Человека, состоящего из сплошных крайностей и противоречий. Личности, жившей в свое удовольствие и не обременяющей себя обязанностями. Он всегда остро чувствовал чужую боль и страдания, готов был прийти на помощь любому, кто нуждается в ней. Поразительно то, что, порой, в его помощи никто и не нуждался, но его натура рвалась нам помогать, страдая, если его отвергали. И в то же время личность – поражающая своей бесшабашностью, причиняющая немало страданий его родным и близким людям.
Вот и сама его смерть,… Вернее его шаг, который привел к потере самого дорогого, что может быть у человека – жизни. И потерять ее бездарно, просто, сложить голову не ради самой жизни, а просто,… взять, и влезть в петлю. Что-то кому-то доказать или показать, а может…. Сам его поступок вверг в замешательство всех окружающих и знающих его людей.
Мой мозг пытливо, изо дня в день, искал слово, которым можно было бы охарактеризовать этот поступок. Возможно, как-то оправдать его действие, но, как ни крути, а мозг терпеливо посылал только одно слово – предательство. Предательство, сопряженное с трусостью и безысходностью. Предательство, которое подчеркнуло недоверие к окружающим, в любой момент готовых протянуть руку помощи. Но не успели. Не дотянулись. Нет, не забыли и не бросили, а просто…
Он ушел из жизни молодым, полным сил и жизненной энергии человеком. Не дожив до своего тридцати четырехлетия каких-то шесть дней. Вместо того чтобы сидеть за праздничным столом и поздравлять именинника…, мы – родственники, близкие, коллеги по работе и соседи, стояли на кладбище перед гробом. В последний раз смотрели на его молодое лицо, скованное смертью. Лицо, на которое тихо падали и не таяли снежинки. И еще долго после похорон, да и сегодня тоже, мне не верится, что Алексея больше нет. Кажется…, скрипнет петлями дверь и квартиру заполнит его голос, полный радости и счастья: «Братан! Племяшки! Чего дядьку не встречаете?».
