Владислава Николаева
Непростые смертные
Так что, когда взбрыкнувшая необъезженная лошадь выбросила Друджи из седла, никто не подумал, что он невезуч. Вывихнул ногу, а другой бы шею свернул.
Хозяин сидел на своём месте в зале, где прошло так много пиров, вытянув поврежденную ногу на скамеечку, сжимая в правой руке меч и кривя губы. Со свадебного дня внешность его претерпела мало изменений – на висках наметилась седина. Зал пустовал, Друджи не любил, когда вокруг него суетятся из-за всяких порезов, вывихов и переломов, сразу создавалось ощущение, что сердобольная родня собралась проводить старика на тот свет. Друджи туда не собирался, а назвавший разменявшего седьмой десяток наследника стариком схлопотал бы по загривку тяжёлой рукой. О замедленном старении знали лишь дети: шестнадцатилетняя дочь и десяти-девятилетние пацаны, как ни тепло потомок Деина относился к жене, особо умной её не считал.
Из окон лился серый утренний свет, такой неубедительный, что хотелось зажечь свечи. Скрипнула большая дверь с кольцом ручки, внутрь заглянула дочь. Друджи поморщился, обозначая, что достаточно похандрил в одиночестве; Дана хмыкнула и скользнула внутрь, прикрывая створку. На подлокотник кресла опустилась тарелка с немного развалившимся пирогом. Друджи притулил Сверчка под боком, чтобы отдать должное новому творению. Страсть к готовке была у Даны от матери, а способности к ней, к сожалению, достались от отца. Наследник осторожно прожевал первый кусок.
– Запить бы, – сахара дочь не пожалела. Дана с подскоками упорхала на кухню. Друджи испытующе посмотрел в закрытую дверь и быстро сжевал оставшееся, чтобы предъявить дочери пустую тарелку и улыбку. Дочь не пожалела не только сахара, но в некоторых местах ещё и соли. Один кусок Друджи, не выдержав, сплюнул и воровато отшвырнул подальше, надеясь, что домашние псы не купятся на отраву.
Тяжёлая дверь только дёрнулась, наследник старательно заулыбался, стараясь отделаться без словесной оценки блюда. В щель заглянула лукавая медовая голова Дэвида. Дверь её едва не прихлопнула, но младший сын поднапрягся и прорвался. Изучающе разглядывая, обошёл по полукругу, но не удержал серьёзного выражения на лице, разулыбался, подскочил и вспрыгнул на подлокотник, отец едва успел убрать искупительно пустую тарелку – ещё Дана подумает, что брат опрокинул пирог, и отец не успел насладиться им в полной мере – у неё ведь ещё есть!
– Бать, – вкрадчиво завёл свою песнь Дэвид, поблёскивая глазами, – а дай меч посмотреть?
Друджи молча положил Сверчка к себе на колени. Лезвие всверкнуло, пронзив утренний сумрак, а после тени пролегли ещё гуще. Наследник поморщился. Надо очаг хоть затопить. И поморщился снова – на ногу не ступить, вывихнул, не сломал, но вывихнул так, что ни каждый перелом сравнится. Надо кого-то из людей просить… тьфу, проклятая беспомощность!
Дэвид с приоткрытым ртом потянулся пальцами к рукояти, заслуженной, отполированной касанием сильных рук, уже не понять, из чего сработана, поблёскивает тусклым жёлтым металлом.
– Бать, а это золото? – шепчет Дэвид, будто не спрашивал прежде.
– Нет, сын, – уже привычно отвечает Друджи. – Вот золото, – и показывает другую любимую сыном вещь.
Дэвид будто бы перестаёт дышать, с непроходящим детским восторгом разглядывая много раз виденные ножны в скифских золотых узорах. Ножны кажутся дороже меча, для которого сделаны. Ножны – новодел. Деин редко выпускал меч из рук, Даир заворачивал во что придётся, отец Друджи, Идзи, повсюду терял ножны, не видя смысла обзаводиться чем-то дорогим. Друджи любил меч и хотел одарить его с почти постыдным языческо-воинским суеверием. Что можно дать мечу, кроме ножен? Тёмные говорят: напоить кровью, но это их тараканы, пускай сами их пасут.
Снова заскрипела дверь. Надо смазать, но идти пытка, а звать человека – тьфу, проклятая беспомощность! Друджи ненавидел хозяев, которые ничего не умеют сделать своими руками и день деньской вопят на весь дом противными капризными голосами…
Довольный слуга притащил возящийся в тряпице ком, за ним по пятам следовал сияющий Донат. Дэвид воскликнул и позабыл даже о ножнах – Чуйка щенков принесла. Тёмные слепые комки неубедительно взтявкивали, празднуя жизнь.
Друджи выдавил улыбку и провёл одним пальцем по каждой голове своей будущей охотничьей своры, потыкал под розовато-коричневые носы – пускай запоминают запах хозяина. Для светлого наследника охотничья свора – это не только чтобы лесную дичь на стол поставить, это ещё чтобы тёмную дичь к дому не подпустить. Стоит ночной твари на вершок подойти, Чуйка первая всех собак на уши поставит.
Мальчишеские ладошки непреодолимо тянутся к пищащей тряпице.
– Бать, подари, а? – взмолился Дэвид.
Донат насупился, что не успел попросить первым.
– Не игрушки, живые твари, – Друджи показал слуге унести кутят, – подрастут, посмотрим.
Наследник поманил засмотревшуюся на щенков Дану, жадно припал к кружке с ещё тёплым молоком. Едва не поперхнулся.
– Я сиропу к молоку добавила, – похвасталась Дана.
– Дочь, – скрепя сердце вынуждено начал признание Друджи, – я должен тебе сказать, что твой отец не такой любитель сластей, чтобы запивать сладкое сладким… принеси воды, будь ангелом…
Дочь нерастроенно ускакала, постукивая маленькими каблучками. Донат с Дэвидом нашли развлечение друг в друге и завозились по другую сторону от стола, скрывшись под ним с макушками.
Друджи сжал рукоять Сверчка, подпёр кулаком щёку и скучающе замер. Сегодня даже радости жизни как-то потускнели.
– Дана, затопи камин, братья на полу возятся…
Поленца приятно затрещали, по стенам пустого зала заплясали отблески резвящегося огня. Сыновья недолго оставались на месте, вскоре подле осталась одна Дана с вышиванием. Мать учила её, как вышивать такие цветы, да сякие цветы, но дочь влекли более динамичные композиции. На полотне растянулся воин. Изначально должен был получиться Друджи в доспехе, но что-то пошло не так, воин скорее падал, чем гордо стоял, и концепцию пришлось пересмотреть. Картина теперь называлась «Павший воин», утешало, что лицо ни у кого не вызывало ощущения сходства с первоначальным прототипом, а то бы дочь заподозрили в недобрых чувствах к отцу. Сейчас Дана увлечённо вышивала кровавые пятна в форме анютиных глазок и лютиков. Друджи старался не вздрогнуть, цепанув полотно взглядом – «Павший» выглядел так, будто в него запустили каким-то невероятным оружием, от чего все его потроха вылетели у него из спины, уже нашинкованные в фарш.
– Пересядь к окну, дитя моё, – нашёл выход Друджи, – там светлее.
Дана улыбнулась и подчинилась.
Наследник вздохнул. Внизу занялась звонкая собачья глотка.
– Чуйка! – подскочил Друджи, неловко дёрнув ногу и весь перекривившись от пронзившей до бедра боли. Зря побеспокоился – поди мальчишки полезли к щенкам и взбаламутили нервную суку…
– Дана! Иди, дай братьям по затрещине!
Дочь охотно поднялась, но возмутитель спокойствия уже бодро толкал дверь зала, опередив непоспевающих сопровождающих слуг. Тяжёлая створка шмякнулась о каменную стену и обиженно простонав отскочила.
– Святогорич! – воскликнул Друджи. – Рад тебя видеть!
Гость ответил улыбкой. Его было велено пускать в дом без расспросов. На него и собаки не брехали…
– Кто это там? – сообразил Друджи.
– Винсент за забором ждёт. На охоту выехали, размяться, без слуг и без собак.
Дана медленно села, не отводя глаз от пришедшего. Давно так не смотрели на Друджи молоденькие девчонки. С последнего похода, к слову совместного, Святогорич оброс по поясницу густым светлым волосом для бабы завидным – экую косу можно было б сплести, да вокруг головы короной уложить. Наследник старшего рода ограничился тем, что связал самые назойливые пряди порванной тетивой.
У-у-у! На охоту! С Винсентом! Раз заехали, то ещё где-то на его территории! Но не прогонять же из-за мстительной обиды, что не может с ними поехать? Где поохотиться найдут, удивятся про себя жадности и больше не позовут! И урона от них никакого – наловят себе на стол, пару глухарей или диких уток, может, с десяток перепелов, от силы на оленя позарятся…
Но с Винсентом! Это не то же самое, что с собаками! Когда вместо брехающего пса наследник тьмы припадает к лошади на скаку и низко рычит…
Тьфу! Угораздило же с ногой!
– Гляжу, ты сегодня не охотник, – заключил Святогорич.
Дана завороженно смотрела на загорелое лицо. Друджи уже и не задевало, что девчонки на него не глядят, уже и сам он затруднялся испытывать к ним неотеческие чувства, а Святогорич был старше, правда, дочерей у него не было, а сыновья ускакали на чужбину за славой, успели отхватить себе там земель и послали весточку, что отдаривают их отцу с признанием вечной преданности роду. Старший Святогорич, правда, с места не сорвался. Наследный трон превыше всего и родная земля, какая б ни бедная и суровая, прежде всего родная.
– В следующий раз? – с надеждой произнёс Друджи.
Святогорич неопределённо пожал плечами, не обещая.
– Чего случилось-то?
– Конь сбросил, – буркнул хозяин дома.
– Давай нам эту неразумную скотину, заодно обкатаем, – махнул длиннопалой ладонью гость, – на обратном пути завезём.
– Добро, – вздохнул Друджи, – слуги покажут.
С уходом нежданных посетителей стало ещё тоскливей. Жена заботливо принесла обед, подала ложку с ломтём в руку, пока ел, подпершись кулачком, смотрела в рот. Образцовая жена, но поговорить о чём-то кроме младенцев, квашни и погоды с ней затруднительно. Если только помер кто.
– Ну, – буркнул Друджи, – какие новости?
Жена знала, что дурное настроение всё от вытянутой на её прядильную скамью ноги, и заговорила благодушно, без обиды. Сам же просил говорить. Когда муж перебил поток сплетен, всунув в руки пустую тарелку, тоже ни мало не обиделась. Кликнула к себе Дану и пошла заниматься каким-то своим делом.
– И не помер никто, – вздохнул Друджи, вытягивая и вторую ногу и сжимая в руке рукоять меча.
– Дана! Принеси мне грамоты из моего сундука! – решил наследник.
Кропотливая и монотонная работа не нравилась Друджи. На месте вообще сиделось трудно, но за два часа он приноровился и убедил себя, что лучше потратить на это нужное дело бездарный день, чем отказываться от охоты в день хороший.
Дверь шибанула по стене.
– Войско идёт! – гаркнул Святогорич, так что во всём кремлинце должны были услышать и вздрогнуть.
Друджи встал. На одну ногу.
– Кто? Куда?!
– Семь сыновей рода Мартина! Сам куда думаешь они движутся?
Друджи побледнел:
– Но я же был прав! Правда на моей стороне!
– Они решили опрокинуть твою правду своей силой, – фыркнул Святогорич, прежде видавший, как принятое на Совете решение, подправлялось за стенами тронного зала превосходящими войсками. – Я на башню, – бросил гость через плечо, не дожидаясь одобрения хозяина.
Друджи нетерпеливо ждал на затекающей ноге, не в силах сесть от волнения. Войско по домам, какой смысл его держать?! В последний раз в поход выходили шесть лет назад…
Наследник с надеждой посмотрел на обернувшегося в минутку Святогорича.
– В трёх лигах, – глухо бросил тот. – Конные. Везут таран и катапульту.
– Так значит, не так быстро дойдут?!
Святогорич фыркнул неразборчиво.
– Так быстро дойдут! Чего мелешь? – не на шутку рассердился старший. – Конные придут как только смогут, орудия подвезут без спешки, и защитников к крепости не подпустят и отдохнут перед боем!
– Чёрт… – не сдержался Друджи. – Старшой… подскажи, как быть!
Святогорич сжал кулаки, но не самоустранился, всё-таки побратим боевой…
– Во-первых, – холодно заговорил он, – можно бросить крепость со всем добром, свезти семью и людей подальше, даже лучше чтоб люди к родне подались, нитки следов развели.
Друджи серьёзно задумался. Он сейчас не боец, дети его не бойцы. Из крепких мужчин в крепости человек пятнадцать, включая кузнеца с подмастерьями. Кузнец в возрасте, а подмастерья не дошли до возраста, хоть и могут молотами помахаться, против воина пустышки. Женщин и детей везти – телегу брать, а он и сам в седло не влезет. Конники живо телеги нагонят, сколько их в стороны не отправь – все нагонят. Выгорит – куда семью пристроить? Пока нога не заживёт, разбираться не подашься. У Святогорича приюта просить? Он, положим, едва ли откажет, да вещь не принятая, и не просто так не принятая.
– Во-вторых, – продолжил старший, – я немедля за своими метнусь, но до осады не поспеем.
Святогоричу войско собрать тоже не в два пальца свистнуть, похлопотать придётся и скакать – ой далеко, а с наскоку биться уставшим на взмыленных лошадях. Дай небо, свет победит – долг перед родом Святогора останется. А если не победит?
– В-третьих, до Кирова логова отсюда тоже три лиги, – взгляд старшого стал неподвижен.
– Да ты что?! – распахнул глаза Друджи. – Эта гадюка Мартиновым щенкам ещё и поможет!
– Не за даром, – отчётливо сказал Святогорич.
«В долг», – понял Друджи и наконец тяжело и опустошённо сел.
– Три пути ты показал, побратка, и все три плохи.
Святогорич скривился:
– Помни, что после вдумчивых размышлений они станут и того хуже…
Друджи бросил взгляд на покинутое дочерью у окна полотно.
– Головорезы Кирыча этих шакалов Мартиновых в капусту нашинкуют, – задумчиво проговорил он.
– Цена может быть высока, – поморщился Святогорич, не отрицая сказанного. Вернее всего нашинкуют. С избытком наследников в роде Мартина, можно и подсократить, и Кирычу этот беспокойный род приелся, извечно хотят им прикрыться, пора б на место поставить. Но обвести Кирыча, сделать вид, что оно только ему и было нужно, не удастся. Нет времени интриги плести, хитрости не хватит, а не дай небо хватит – под стеной обнаружатся улыбчивые головорезы рода Кира, которые всех вырежут до последней курицы.
– Да разве подоспеют Кировы ко времени? – слабо защищался от самого неприятного, но и самого верного пути Друджи. – Им же одинаково идти, а войско и не собрано…
– Чего? – опешил Святогорич. – А на кой им сюда идти?
– Ну… как…
– На переходе войско срежут, с нахрапа, со скока – у Кировых лошади резвей.
– Ну так… а первые?
– Да ты чего?! Куда передовые попрут, когда их в серёдке крошат?! Решай, Друджи! Не приму я за тебя решения!
– Кирыча, – закрывая глаза ладонью прошептал хозяин. – В долг…
Святогорич размашисто прошагал, распахнул окно и крикнул ждущему Винсенту. Наследник Вия, не сказав ни слова, пустил лошадь с места, только копыта зачавкали по размешанной ногами грязи.
– Друджи! Друджи! – не сразу прорвался сквозь шум в ушах Святогорич. – Я за своими поскачу! Отдай со мной хоть младшего!
Дэвид.
– Нет, – прохрипел Друджи, – детей от себя не отпущу, никто их лучше отца не защитит!
Святогорич оценивающе глянул, но отступил:
– Будь по-твоему…
Дверь тяжело сомкнулась за широкой спиной в простецкой сероватой рубахе. Без доспеха прискакал, на охоту ведь ехал, зайцы да утки в ответ не отстреливаются…
Друджи уставился в огонь, не находя покоя, уже видя в том огне руины своей крепости. В распахнутое окно задувал ветер.
– Закрыть ворота! – опомнился хозяин. – Ставни на окна! Готовьсь защищать стены! Детей ко мне!
Засуетились, заполошили, погнали птицу под замок, на какое-то время все звуки перекрыло навязчивое гагаканье, потом на первое место вышел грохот сдвигаемой тяжести. Дана привела братьев за руки. Озорные мордашки повытянулись при виде отца. Друджи смотрел в пламень. Он больше не различал смоляного пожара. Высокие языки плясали. Большая часть кроткой дрожью, топоча выбранные из кучи угольки, зато два выписывали подлинные кренделя, наклонив к плечам буйны головы, сдвинув точёные брови к переносицам, разведя руки от распахнутой груди…
Долг тёмному. Тёмный заберёт что захочет. Измучает ожиданием и заберёт.
Помутилось перед глазами… Друджи хватился за голову.
*
Кирыч приветствовал Винсента из рода Вия зубастой ухмылкой. Четвертьвампир, не чинясь и не принимая на свой счёт, оскалился ответной по светло-розовые дёсны. Кирыч был в добром расположении духа, рассмеялся. Винсент не присоединился.
– На дом Деина идут Мартиновы щенки! Хозяин просит помощи, в долг!
Винсент круто развернул коня, потому как оскал Кирова потомка перестал притворяться улыбкой, опытный наездник блохой взвился в седло и спущенной стрелой пошёл торить дорогу. Друджи зря думал, что Кирычу понадобится время на сборы, отчего-то хозяин больших земель вышел сегодня на прогулку с войском. Винсент на уставшем коне стал отставать.
*
– На большее войско другое налетело! – передали Друджи с башни. Слуги встали в цепочку, перекрикиваясь по лестницам, чтобы держать хозяина в курсе.
– Сколько им до нас оставалось? – хрипя, докрикнул Друджи. Паузу наполняло боем взволнованное сердце, наследник сжимал рукоять меча.
– С пять вёрст!
Так далеко от стен! Будто не собиралось войско, будто готовое ждало! Друджи стиснул рукоять. Не к добру, ой, не к добру… Будто и не набивал Кирыч цену, будто на ходу с Винсентом договаривался, и шёл будто сразу галопом в нужную сторону…
– Что, второе войско меньше? – прохрипел наследник Деина.
– Поменьше! – донесли слуги.
– Насколько? – цыкнул Друджи.
– В раз да половинку!
Для Кировых головорезов ерунда, тем паче если там сами Кирыч и Винсент. Друджи Кирыча в деле видал, иные столько не живут, сколько он с мечом неразлучен…
Меч… Друджи прижал полыхающий в лихорадке лоб к приятно прохладному Сверчку.
– Очаг надымил, – задыхаясь, вымолвил он. – Дана, приоткрой окно, дитя моё… Что там?
Слуги взволнованно передали вопрос. Друджи ждал дольше, чем прежде, тяжело дыша. Окно не давало тяги, пламень плясал, издевался, глумился. Только один язык выплясывал самозабвенно, хлеща других наотмашь длинными полами, красное тело бессильно растянулось у него в ногах.
– Дана, мой ангел… перетяни мне ногу… – Друджи запоздало сообразил отчего мутно у него в глазах.
Дочь сдвинула штанину и вскрикнула.
– Натуго, натуго… – без конца повторял наследник, очнувшись только получив невразумительный ответ:
– Не понять, господин, – растерянно передали слуги.
Друджи тяжело привалился к спинке, изо всех сил цепляя меч. Дана ещё возилась. Бледные сыновья вдвоём сидели на одном стуле.
– Кто-то бежит! – донесли слуги.
– Кто?! Куда?! – вскинулся Друджи.
– Прочь бегут! Другие на месте стоят! Ой! А на крепость с другой стороны движутся! Со Христом на хоругви! Далеко ещё! Ой! А те, что стояли, сюда пошли!
Долг. Долг тёмному, неподъёмный, унизительный, мучительный…
Друджи посмотрел на детей: на тоненькую высокую Дану, на серьёзного умненького Доната, на медововолосого меньшого Дэвида…
*
Святогорич и Кирыч вошли в крепость одновременно. Светлый пошёл один, тёмный взял с собой одного, трудно дышащего после битвы человека. Гогот победившего войска долетал в окно скорбно притихшей комнаты. Долг перед тёмным – это невыносимо. Не дай Деин детям расхлёбывать такой долг за родителя…
Друджи стоял перед своим креслом, терпя боль.
Наследники шли не таясь и переговариваясь. Тёмный беззлобно почти поджуривал светлого, что тот подоспел только к шапкиному разбору.
– Зато войско привёл побольше, – опасно заострил внимание Святогорич. Но Кирыч пребывал в благодушном настроении… или правда, не хотел доводить до настоящей бойни.
Бахнула дверь.
Святогорич обмер в проёме. Кирыч встал за его плечом, запоздало отделяя запахи от разлитых по собственной одежде.
– Упустил?! – светлый безумно распахнул глаза на тёмного.
– Кто при ногах остался, в другую сторону бежал! – взревел незаслуженно обиженный Кирыч.
Святогорич метнул пронизывающий взгляд обратно.
– Друджи!!!
Святогорич и Кирыч стояли плечом к плечу, не делая шага навстречу. Дана лежала, как спящая, вытянувшись в рост. Братья привалились к ножке стола, старший заслоняя младшего.
Ноздри Кирыча раздувались, втягивая влажный кровяной запах, у Святогорича подрагивала бородка – от гнева, сверкали глаза.
– Будь ты проклят! – догадался обо всём непрощающий Святогорич.
Кирыч согласно сплюнул на пол по ту сторону порога.
– Чего ты хотел с него?! – закричал светлый, хватая давнего врага за ворот.
Тёмный, с затуманенными от свежей крови глазами, даже не возмутился, даже вырваться не дёрнулся.
– Сверчка б взял.
– ТАК БЕРИ!!!
Кирыч повторно сплюнул.
– Осквернён – не нужен.
– А-А-А-А-А!! – закричал вместо Друджи Святогорич.
Тёмный, не радуясь его крику, обернулся и пошёл прочь. Два плевка иссушили глотку после боя, но пить воду этого скорбного дома не хотелось, лучше коню жилу надрезать и крови хлебнуть, чем из этого опоганенного колодца прозрачной воды зачерпнуть. Ещё восьмёрку своих людей ради этого вымеска загубил…
Из-за скособоченной двери пристройки пискнула шавка.
«Сука», – определил тёмный на слух и распахнул дверь. Все псы как псы, подальше забились и зажмурились. Эта встала на дрожащие лапы, уши по-кошачьи прижала. Кирыч потянул воздух – щенки.
– Знаешь, – заговорил он с собакой, – для детей здесь плохое место. Ты как знаешь, а кутят я твоих в счёт долга хозяина забираю…
Подручный выдвинулся, готовый отшвырнуть шавку, но собака не посмела вцепиться в Кирыча, а видя, что щенков её уносят, увязалась следом.
– Разумное решение, – похвалил животину тёмный, вспрыгивая на напрягшегося коня, не помогая себе руками.
*
Святогорич развернул тряпки, извлекая на свет не бликнувший меч. Клинок, утративший имя, он не стал отмывать его от похожих на ржавчину разводов, но не мог бросить в руки судьбы, жадной до зрелищ. Почти сотня наследников молчала за его спиной, стоя у своих тронов. Род ушёл. Вечная память?
Остался безымянный меч, крепость отдали женскому монастырю, в котором оставили жить не ведающую о произошедшем вдову.
Наследник света воспарил на недосягаемую протянутой рукой высоту и привесил меч на будто созданные под его гарду крюки. Опустился и долго посмотрел задрав голову. Святогорич уронил взгляд на подошедшую женщину.
Аллира въедалась взглядом, вдруг – сплюнула под ноги.
– Так хотел избавиться от щенков Мартина, что не пожалел род Деина?!! – не своим голосом протолкнула сквозь потресканные губы она. – Не побрезговал с антихристом сговориться?!! – Изобличающая рука, не глядя, тыкнула во вскинувшего брови Кирыча.
– Отдал малых детей на смерть, крепость на разграбление!!! Как мог ты, светлый?! – придушенно злобой говорила она.
Святогорича охватил гнев. Мужчина ударил наотмашь. Женщина пошатнулась, схватившись за щеку, головокружение пересилило – она запоздало упала.
Кирыч обидно рассмеялся.
– Не хочешь ли чего добавить к сказанному? – спросил его Франк из рода Цезаря.
– Хочу. Детей не резал, крепость не грабил. Вымеска этого, детоубийцу светлого, старшой проклял, без благословения рода оставил – гниль от ноги его и съела, не пришлось клинков марать… Если кто думает, что войско рода Кира можно в гон за ощенившуюся суку вызвать – войско к вам придёт, – Кирыч ощерил нечеловечьи зубы, приглашая оценить шутку. – И если какая дура начнёт обвинениями из пальца высосанными бросаться, отрезвляющей плюхой не отделается…
Кирыч долго на всех посмотрел и вышел из Зала.
Часть I. До.
Расставания
С северо-запада дул холодный ветер. Ветви осин и берёз гнулись над головами от резко налетающих порывов, понизу поток воздуха шёл слабее, перекатывал тростинки и дорожную пыль, бросал на сапоги, на большее его сил не хватало. Люди и кони стояли на вытоптанной площади. Кони нетерпеливо переступали, мужчины и отроки держали их под брозды. Солнце не светило, небо с утра было бусое, далёкое и облаков не видать.
Со вчерашних сумерек в городище не осталось ни одной невесты. На крыльцах стояли скорбные жёны. Всех невест выдали замуж в один день. Считалось напрасной тратой отправлять невенчанного парня на войну – если не вернётся единственный сын, роду конец. Теперь тонкие белые призраки в померкшем великолепии своих праздничных убранств, молча проливая слёзы, жались друг к другу на крыльцах больших теремов, подходящих ближе остальных к бывшему купищу. Жестоко отправлять на войну мужчину, не провёдшего ночи с невестой. О том, насколько жестоко оставлять вчерашнюю девочку растить дитя обречённого воя, никто не говорил. Днесь некоторые из них уже обещанные женихам, некоторые, с нетерпением ожидавшие свадьбы, некоторые робко влюблённые, а некоторые слишком юные, чтобы думать о замужестве, жались друг к другу одинаково подавляя всхлипы, красавицы, скромницы и простушки, уравненные одной тоской и одной печалью. Может, они не все одинаково любили уходящих на брань мужчин, даже несомненно – не одинаково любили, ведь несколько девушек толком не говорили со своими женихами до вчерашней свадьбы… но ведь навь не станет разбираться, чьего мужчину прибрать к рукам, любимого или едва знакомого, а значит любая из призраков в свадебном убранстве могла овдоветь и навсегда облачиться в чёрное после единственной ночи с женихом. Понесёт – будет растить дитя, сотрёт руки в кости тяжёлой работой, не понесёт – состарится раньше времени, из белого призрака станет призраком серым…
Сегодня женщинам строго воспрещалось говорить – ни звука. Мужчины должны были уйти спокойно.
Не одни лишь молодые собрались у площади в пасмурный день начала войны, только они хуже других знали, что такое брань, и от того пребывали в большем страхе и волнении. Они могли думать только о своём горе, в то время как остальные взрослые женщины, матери, старухи, даже молодки понимали, что рядом с ними женщины с единой на всех злой судьбой.
Меньше всех по общему мнению переживали старуха Паранья и Маришук. Паранья скорее всего выжила из ума. Она сидела на маленькой подножной скамеечке в тени большого теремного крыльца. Солнце не показывалось со вчерашнего дня, но старуха того не понимала. Вокруг её лица был плотно повязан чёрный платок – Паранья когда-то тоже проводила жениха на брань, но детей вроде не родилось. Лицо, усохшее и потемневшее, выглядывало из чёрной рамки головного платка словно из какой-то норы. Старуха издавала какие-то встревоженные приглушённые звуки. Её не окрикивали, неразборчивое бормотание, всхлипы ли, гасились шумом листвы над головами.
Нет, Паранья может и не понимала ничего, но боялась, боялась до ужаса, сильнее белых дрожащих силуэтов на крыльцах, потому что не знала, чего боится, и безотчётный ужас лишал её дара речи, иначе бы она взвыла и побежала наконец прочь.
Только Маришук не боялась ни капли. Паранья сидела в сени её крыльца, на самом большом красном крыльце ютилась стайка белых призраков, по большей части с непокрытыми головами, одна ещё даже носила облетевший цветочный венок с лентой, спускающейся на вздрагивающую спину.
Маришук была одета аккуратно и правильно, в белую рубашку и длинными рукавами с костяными пуговками на запястьях, поверх рубашки бордовый сарафан, опоясанный вокруг талии жемчужным кушаком, на голове положенный замужней женщине платок и невысокий жемчужный кокошник. У Маришук даже были настоящие серебряные серьги.
Она оставалась спокойной на своём месте на собственном крыльце, но не от того, что горе войны не касалось её. Муж Маришук стоял среди воев, придерживая крупного молодого жеребца. Маришук в основном смотрела на него, но примечала и много другого. Например, двое из вящих городских старшин подошли к её мужу. Оба старики, один седой, другой до сих пор черновласый. Они были без коней, но в байданах из мелких колец. Маришук видела среди воев сыновей обоих. Статные молодцы, поженены вчера. За темноволосого отдали младшую сестрицу Маришук. Она теперь тоже стояла в венчальном платье на каком-то крыльце, Маришук не узнавала её лица среди ставших какими-то одинаковыми бывших невест. Молодцы держали по два коня. Значит, старшины пойдут в поход несмотря на возраст. Новость принесла облегчение. Она опасалась седовласого, пускай отправляется на брань, и пусть Господь распорядится его судьбой.
Муж Маришук часто ходил в походы, не было войны, отправлялся сопровождать богатых купцов. Для него войны начались до женитьбы; ушёл из городища в одиночку, не спросившись, ещё мальчиком. Город не хватился, сиротой меньше, сиротой больше. Что за величина сирота, чтобы заметить пропажу? Зато когда вернулся, все заметили.
Вот к нему протёрся сквозь толпу коренастый воевода Микула с рыжеватой бородой лопатой, что-то пробасил, доверительно склонившись через рамо.
– В сёдла! – зычно скомандовал, не дожидаясь воеводы, черноволосый старшина, молодо вскакивая в седло подведённого сыном коня.
Муж Маришук взлетел в седло, жеребец всхрапнул и бодро двинулся вперёд, побивая себя опашью по бокам.
Маришук поднялась и помахала в спину.
Почуял, обернулся, из-под усов блеснула белозубая улыбка. И всё. Теперь ему нужно пришпорить жеребца, идти впереди рати, вести всех в тени широкой спины, гордо вскинув голову, не оглядываясь, не выдавая сожалений, нестись грудью на копья и стрелы врага…
*
– Зачем явилась? – неласково спросила Маришук.
У крыльца стояла зарёванная Янка. Тонкое белое платье было сшито из многих кусочков, и выбелено оно было так, что по краям заметна серость. Всё равно лучшее платье, которое когда-либо у неё было. Значит, мать шила.
– Ты же меня знать не хотела, – напомнила Маришук.
Рать затянула длинный конный хвост за городскую стену, чтобы, победив или будучи поражённой, при любом раскладе вернуться поредевшей. Крыльцо опустело. Брань бранью, лихо лихом, а жизнь продолжается, какая есть. Одна Маришук осталась на крыльце, даже Паранья ушла со своей скамеечкой.
– Теперь отец не выгонит, – просто сказала Янка, по-детски утирая мокрый глаз кулаком.
Маришук раскрыла объятья. Янка взбежала по лестнице и легла к ней на грудь, заходясь плачем. Старшая сестра мягко погладила младшую по горячей и мокрой голове. Косы Янки совсем растрепались. Сегодня за неряшливость не упрекали ни взглядом, ни словом.
– Видела твоего жениха, – заговорила Маришук, мягко перебирая пальцами пряди, на груди становилось мокро, – мужа, – поправилась она. – Тебе повезло. Здоров. Красив. Знатен…
С горячих губ Янки сорвались невразумительные булькающие звуки. Маришук без слов понимала, что сестра пыталась сказать.
– По нему видно – он сильный воин, вернётся.
Янка вдруг выпрямилась, лицо красное, под глазами синяки, тонкие брови страдальчески изломлены:
– Какая стреле разница насколько силён воин? – пылко прошептала она.
Маришук вздохнула. Что тут скажешь?
Янка притихла. Похоже, вылила всю воду, что в ней была.
– А ты… – начала она и запнулась, повернула голову и распахнула большие зарёванные глаза, – а ты будто совсем не боишься.
Янка вздохнула, словно решилась на давно задуманную дерзость. Сколько они не виделись, сколько не говорили – почти четыре года, да, уже четыре. Сестра опустила лицо, упираясь подбородком в грудь.
– Да и в самом деле, – быстро зашептала она, – что ему сделается? Он у тебя заговорённый, вечно первый в любой драке, за всю жизнь ни ссадины, ни царапины, даже синяка не было…
