Влас Дорошевич
Мунэ-Сюлли
Роскошью и пустотой.
Перед представлением пьесы, в которой он играл роль претендента, он «обдумывал костюм» с законодателем мод, премьером Французской Комедии, г. Лебаржи.
– Cher maître! Вам надо обратить внимание на галстук. Галстук, это – человек. Платье шьет портной. Галстук человек выбирает и завязывает себе сам. По галстуку можно судить о вкусе или безвкусии человека. В Латинском квартале, согласитесь, вряд ли можно найти галстук для претендента на престол. Придется отправиться на тот берег.
– Вы правы, мой друг. Идем.
Они отправились на rue de la Paix, к самому Дуссэ.[21]
Мунэ-Сюлли выбрал галстук, который годился бы для претендента на престол.
– Цена?
– Восемьдесят франков.
– Восемьдесят франков! За галстук?!
И Мунэ-Сюлли в священном ужасе, «подняв руки», выбежал из магазина.
– Как Эдип! – рассказывал товарищам Лебаржи.[22]
Он был прост.
Величаво прост.
В одежде, в жизни, во всем.
– Как римлянин. Был далек от жизни.
Он спал днем и бодрствовал ночью среди книг, произведений искусства и своих мыслей.
На всей его жизни был отпечаток величия.
Скорбь, поразившая его жизнь, носила трагический характер.
Настоящей трагедии рока.
У него было двое сыновей, которых он обожал.
Они умерли в один и тот же день.
Мунэ-Сюлли тяжко заболел.
Оправившись, он выступил в первый раз в Эдипе.
Когда в последней картине слепой Эдип с воплем протянул руки, ища своих детей:
– О, mes enfants, oùétes-vous? Venez ici, venez toucher mes mains…[23]
