Влас Дорошевич
Мунэ-Сюлли

Полная версия

Он всегда должен был стоять в профиль.

Всю жизнь скрывать свой недостаток.

И всегда оставаться скульптурным и пластичным.

Какая техника!

Но для трагика прежде всего «нужна душа».

Даже Аркадий Счастливцев говорит:

– Нынче душа только у трагиков и осталась.

У Мунэ-Сюлли душа была возвышенная.

Он был немножко:

– Геннадий Несчастливцев.

Он ничего не признавал, кроме трагедии.

И, кажется, во всю свою жизнь сыграл только одну современную пьесу^[13], в которой появлялся в сюртуке.

Но зато он играл претендента, что-то в роде покойного Дон Карлоса^[14], низвергнутого короля.

И в каждом движении вы видели, что перед вами король.

– Король от головы до ног. Каждый вершок – король.

В недостатках, в страстях, в самых пороках, – во всем король.

Все величественно, как у бенгальского тигра.

Когда он, деспот по натуре, отрекшись в пользу своего сына, – уже как поданный у своего короля, – целовал у него руку и с нежностью говорил: – Mon petit roi!^[15]

Я смотрел на Мунэ-Сюлли и думал:

– А, может быть, и правда, что Наполеон брал у Тальма уроки, как быть императором!

 
Служенье муз не терпит суеты.^[16]
Прекрасное должно быть величаво.
 

Мунэ-Сюлли держался вдалеке от жизни.

Когда в одну из тревожных политических минут какой-то бойкий журналист заявился к Мунэ-Сюлли спросить «и его мнение», – Мунэ-Сюлли ответил:

– Я далек от такой грязи, как политика!

У нас политические дельцы свысока смотрят на актеров, художников, литераторов.