Влас Дорошевич
Рощин-Инсаров
Единственный, про кого он никогда не отзывался дурно, – был Рощин.
Он любил его, быть может, видя в нём:
– Будущего себя.
И когда Рощин играл Армана Дюваля, – И. П. Киселевский все сцены смотрел из-за кулис или из зрительного зала.[2]
Он говорил:
– Ты мне так этого Армана Дюваля сыграй. – чтоб я чувствовал, что, действительно, тобою не увлечься невозможно. Что будь я Маргаритой Готье, – и я бы переродился! Словом, чтоб я поверил!
И Рощин играл так, что поверить было можно!
Тут было, быть может, много «сердца горестных замет».
Но он умел находить такие ноты!
И сам перерождался, и увлекал своим перерождением Маргариту Готье.
Как настоящий русский талант, – у него было много юмора.
Без юмора русского таланта не бывает.
Мы – смешливый народ.
Живо осмеёт вас мужик. «Скалит зубы» мастеровой. Изощряется в остроумьи рядский торговец.
Пушкин, Тургенев, Толстой в «Плодах просвещения», мрачный Достоевский, – смеялись все.
Мы идём тяжёлой дорогой, – и если бы не посмеивались, что бы из нас было?
Рощин был удивительный Глумов – «На всякого мудреца довольно простоты».
И кто видел его «В горах Кавказа», Щеглова, тот никогда не забудет этого вечера хохота.
Сокровенной мечтой, – но уже сокровенной, было…
Много он мне жилеток перепортил своими слезами, – но об этой сокровенной мечте мне он сказал только года за два до смерти.
Сознался.
Сознался конфузливо, даже покраснел.
Как открывают величайшую тайну своей души.
Он мечтал, всю жизнь мечтал:
– Сыграть… городничего.
Что он находил в этой роли «ещё не сыгранного», – не знаю. Но готовился он к ней постоянно.
– Всякий день о городничем думаю.
Готовился с каким-то религиозным благоговением и страхом.
