Вячеслав Софронов
Сибирский ковчег Менделеевых
Глава восьмая
…Иван Павлович, покинувший дом Корнильевых с нехорошим осадком на душе, не знал, как ему дальше жить после случившегося. Он даже намеревался поутру отправиться к директору и заявить о своей отставке от должности, но не хотелось появляться перед родными, человеком, бросившим службу, лишь только начал ее. Тем более все станут расспрашивать, выражать сочувствие, а это еще хуже, чем тягостное молчание или осуждение.
В тоже время он понимал, что к Корнильевым он больше не ходок, после всего случившегося. Но и без Маши он свою жизнь представить не мог, уж больно глубоко пустил он ее к себе в душу. Как не старался, он не мог понять, когда это случилось. Месяц или день назад? Вот случилось и все, чего теперь гадать. А она все понимает и пользуется его симпатией. Впрочем, если быть честным, то как она ей пользуется? Нарядов дорогих или украшений каких купить требовала? Да нет, даже речи о том не было… Тем более он даже не мог себе представить, как бы он вручил ей подобный подарок. Тогда точно, услышал от нее такое, что потом не посмел бы и порог их дома переступить.
«Собственно говоря, что такого произошло? – размышлял он. – Она всего-то и сказала, что не любит, когда ей руки целуют. И что здесь такого? Чего я надулся и постыдно, как последний трус, сбежал? Надо было рассмеяться, обратить все в шутку, а не изображать из себя обиженного и оскорбленного…»
Он чувствовал во всем случившемся прежде всего свою вину. Но никак не ждал, что его невинный поцелуй так воспримут. Да и она наверняка не ждала, что он вдруг надуется и поспешит из дома. Но что-то сейчас менять, идти с извинениями было теперь поздно…
Если бы он мог, то тотчас заплакал, но слезы не шли, да и стыдно было сидеть с мокрыми глазами, будто юная гимназистка. У него даже мелькнула мысль покончить с собой, но он представлял, как расстроится она, когда узнает о его смерти. К тому же наложить на себя руки он решиться никак не мог, хотя бы потому, что был человек верующий.
К тому же родители его явно не перенесут такой потери, и огорчать их он просто не имел права. Не мог он и поделиться своим горем с тем же Гаревским, который явно рассмеется и, дружески похлопав его по плечу, предложит ему все забыть и познакомиться с кем-то другим, забыв о Маше.
«Нет, нет, нет, – повторял он про себя, – ни за что! Все одно, рано или поздно это должно разрешиться…»
Не раздеваясь, он лег на кровать и как-то сами собой пришли слова молитвы. Так незаметно для себя он уснул, а посреди ночи проснулся, вспомнил, что не приготовился к занятиям, зажег свечу и открыл книгу. А там наступило утро, и он, так и не выспавшись, отправился на занятия.
Незаметно в работе пролетели несколько дней, и он действительно начал забывать о том, что произошло. Хотя воспоминания нет-нет, да и накатывали вновь, но он переживал уже не так остро.
А на дворе за несколько дней совсем растеплилось и у растущих подле гимназии деревьев начали пробиваться первые листочки, на ветвях которых сидели серые воробушки, дружно чирикая. Казалось, природа звала всех и каждого отвлечься от каждодневной работы и наслаждаться весенней погодой, неожиданно ожившей кругом. Потому Иван Павлович частенько подумывал, а не отправиться ли ему вместе с ребятами в ближайший лесок, где они смогут разжечь костер и вдоволь набегаться по лесу.
Но пожилые учителя, как он слышал, не раз говорили о зловредных клещах, которые подстерегают в лесу всех и каждого, потому он побаивался вести туда детей, чтобы с ними чего не случилось.
Но в один из дней, направившись домой после занятий, он встретил неожиданно для себя Василия Корнильева, который как ни в чем не бывало с улыбкой протянул ему руку для пожатия.
– Как поживаете, Иван Павлович, – спросил он, – вижу, пораньше домой спешите, как только занятия окончились.
– Да, вы угадали. Как понимаю, вы что-то сказать изволите? Отчего спрашиваете?
– Да хотел попросить вас пройтись со мной немного, если вы не очень спешите. Что на это ответите?
– Да как вам сказать, вроде спешу, но могу и пройтись с вами, коль того желаете. Отказать вам в том как-то даже не смею… Вы мне не враг, зла какого не держите, почему не пройтись…
– Благодарствую. – И тот подхватил его под руку, увлекая его к парадному выходу.
Выйдя на улицу, Менделеев глянул по сторонам и увидел стоящий возле гимназии на краю дорог экипаж на новомодных рессорах, в котором сидела Мария. Он вздрогнул и попятился назад.
– Куда вы? – с удивлением спросил его Василий.
– Да, знаете, забыл я там кое-что, вернуться надобно…
– Ой, Иван Павлович, не надо хитрить со мной. Мы ведь с сестрой просто поговорить с вами собирались, прощение попросить за наше давешнее обхождение. А вы сразу на попятную. Нехорошо как-то, вы уж останьтесь.
– А что обхождение, – невнятно пробормотал Менделеев, – обхождение такое, как его иные заслуживают. Я не в обиде и прощения у меня просить незачем, – продолжал упорствовать он.
Но Василий не сдавался и крепко держал его под руку. Мимо них проходили ученики и с удивлением смотрели на происходящее, что еще больше смущало Ивана Павловича. Он решил, что в его положении лучше уступить Василию, чем вызывать немые вопросы среди учителей и воспитанников, явно наблюдающих за их препирательством. Потому он, осторожно ступая по придорожной грязи, стараясь не замарать ног, добрался до экипажа, откуда на них с удивлением и улыбкой взирала Мария.
– Глазам своим не верю, неужели вы так боитесь меня, что не захотели даже поздороваться или поговорить, в конце-то концов, хотя бы выслушать мои извинения? – спросила она.
– Какие могут быть извинения, когда я сам все испортил. Тем более, такие девушки как вы, не должны извиняться…
– Это почему вдруг? – не удержалась и рассмеялась она, – может, поясните, – какие такие девушки? А то мне как-то не совсем понятны ваши слова. Девушки они разные бывают, а меня вы к каким относите?
От этого ее вопроса Менделеев окончательно запутался. Глянул на Василия, стоявшего позади его, ожидая поддержки, но тот лишь весело улыбался и слегка подмигнул Ивану Павловичу, как бы предлагая поучаствовать в их игре.
– Ой, не знаю, что и ответить, вы меня окончательно смутили и ввели в полное помешательство мыслей и сознания, – отмахнулся он, боясь как бы опять не наговорить каких нелепостей, за которые потом самому же придется краснеть.
– Тогда садитесь в экипаж, поедем за город, там поговорим обо всем, – предложила Мария.
Ивану Павловичу не оставалось ничего другого, как послушаться, и он покорно занял место подле девушки. Заскочивший следом за ним Василий, уселся напротив и крикнул кучеру, чтобы тот ехал к Ивановскому монастырю.
Дорога местами подсохла, но встречались огромные лужи, которые они преодолевали с громким хлюпаньем рассекавших мутную воду колес. К тому же от конских копыт летели комья грязи, от которых приходилось уворачиваться, и Иван Павлович, словно щитом, загородил свое лицо портфелем, а Маша раскрыла зонтик и каждый раз громко смеялась, когда в него попадал ком грязи. Лишь Василий, сидевший за спиной кучера, подняв воротник своей гимназической шинели, смотрел на них с улыбкой, не произнося ни слова. Наконец пошла более-менее исправная дорога и Маша со вздохом закрыла зонтик, стряхнула с себя водяные брызги и попыталась помочь Ивану Павловичу. Но он остановил ее движением руки и расправился с комками грязи самостоятельно.
Вскоре они достигли спуска с горы к монастырской обители и где-то под ними, внизу заблистали позолоченные церковные купола. Иван Павлович от неожиданности едва ли ни шепотом произнес:
– Признаюсь честно, я подобной красоты еще не встречал. Это кто же догадался вот так разместить монастырь внизу горы? Прежде все монастыри, что мне встречать приходилось, обычно на горке стояли, а тут вдруг… Нет, я просто слов не нахожу…
– Да, – согласился с ним Василий, – красота неописуемая, потому сюда и отправились. А воздух-то какой! Нет, вы полной грудью вздохните, чтоб вкус его почувствовать.
– Никак река близко? Воздух здесь, словно с некой испаринкой, волглый…
– Точно подметили, река здесь как раз поблизости. Коль есть желание, то можем прямо к ней подъехать.
Услышавший его слова кучер Прохор закрутил головой и обронил:
– Никак не добраться нам туда, место топкое, застрянем, не приведи господь, а подмоги ждать неоткуда…
– Ладно, – примирительно откликнулся Василий, – там видно будет, решим ехать или нет.
Когда они спустились вниз с горы и подъехали почти вплотную к монастырским воротам, то Мария спросила:
– Зайдем внутрь или все же к реке проедем?
– А далеко до нее? – поинтересовался Менделеев.
– Да не особо, – не отрывая глаз от монастырских строений, отвечала Мария, – вода всем нужна, тем более что пустынники и рыбной ловлей промышляют. Только вот мало кто у нас в Сибири соглашается в монастырь пойти и служить там, вдали от всего мирского до конца дней своих.
– А что так-то? – удивился он.
– А вы у них спросите, – вступил в разговор Василий, – не хотят и все тут. Силком гнать нельзя, вера не велит, а желающих особо и нет. Не тот мужик нынче пошел, нежели раньше, – рассмеялся он. – Вот хотя бы в Аремзянке на нашей фабрике та же картина. Бабушка рассказывала, как раньше там народ работал. От зари и до зари. Не то, что сейчас. Кому на покос, другому в город, а третий вид делает, будто тяжко болен. Хотите, я вам по секрету скажу, в чем дело? Только без передачи, а то и сами в ослушники попадете, и мне вслед за вами по первое число достанется.
– Не верится как-то, будто есть на этот счет секрет какой, – недоверчиво возразил Менделеев, – то и мои родители отмечают, когда после выпуска их навестил. Худо стали крестьяне слушаться господ своих. Но мне интересно, в чем вы причину нашли?
– Причина простая и сведущему человеку вполне очевидная: власть поменялась, реформы провели разные, наша православная церковь не в почете стала при императорском дворе, масоны разные появились, либералы там и иной народец, что на Европу раскрыв рты смотрит. Поди, про Михаила Сперанского слыхали?
– Как не слыхать, самый близкий человек подле государя.
– Тогда должны знать, чего он напридумывал. А ведь государь его слушает, норовит поменять все, что дедами нашими заложено было. Вот отсюда и весь кавардак пошел…
– Как-то не верится, что крестьяне, среди которых и половины читать не могут, вдруг да о тех преобразованиях, как вы выразились, прознали.
– Да именно, что толком они ничего не знают и знать не хотят. Но в стране такая подвижка в умах сделалась, что только глухой да слепой ее не заметят. Просто так на свете ничего не случается, всему объяснение имеется.
– Простите, Василий, а вам откуда все эти тонкости известны? Сами додумались или подсказал кто?
– Кто тут что-то подсказать может, – вступила в разговор Мария, которая, как оказалось, внимательно прислушивалась к словам брата. – Вася наш газеты получает из Лондона, из Берлина. Зря что ли языкам учился? Оттуда и сведения. В наших газетах ничего такого не узнаешь.
– Почему не узнаешь, – не согласился Василий, – если умеешь между строк читать, да ум имеешь, то и в них найти можно все, что тебя интересует.
– Ничего на этот счет сказать не могу, – осторожно ответил Менделеев, слегка ошарашенный услышанным от своего же гимназиста, который к тому же был на добрый десяток лет моложе его, – но обещаю разобраться. А то, что перемены грядут, тут могу с вами согласиться.
– Не думайте, что я против того, как в той же Европе народ живет, но когда во Франции короля и его супругу головы лишили, тут стоит задуматься: а не дойдет ли сия зараза вскоре и до нашей земли.
– Вспомните Пугачева, когда полстраны под его знамена встала, – поддержал его Менделеев, – еще бы чуть и … не приведи господь, чтоб случиться могло…
– Вы только гляньте вокруг, – взмахнул руками Василий, – уж двести с лишком лет прошло, как русские люди тут селиться стали. И много ли осилили? Кой-какие деревеньки поставили, поля завели, покосы, чтоб с голоду ноги не протянуть и все на том. Мастеровых людей можно на пальцах пересчитать, а все больше рыбаки да охотники. Вот наши предки и салотопный промысел начали, стекольную фабрику основали, а потом еще бумажное производство под себя взяли. И что получили взамен? Вы у нас бывали, все наше богатство глазом видели. Велико ли оно?
– И почему так? – удивился Менделеев. – Маша мне говорила, что и журнал, который печатали, никакого прибытку не дал. Странно как-то… Не должно такого быть, мне вот почему-то думается…
– Правильно думается, – усмехнулся Василий, – народ наш к простоте привык, одну рубаху да порты к ней имеет и ладно. А начальственным людям и подавно не до того. Отсидел день в управе или еще где и айда домой поскорее. Нет, не скоро до Сибири дойдут все новшества, что в той же распроклятой Европе давно введены. И никого в том винить не собираюсь, поскольку сам не знаю, где она правда и как положение наше выправить. Потому и в столицу хочу попасть, может там добрые люди чего подскажут…
– Да, куда взгляд не кинь, кругом дел столько, каждому на всю жизнь хватит, а еще детям и внукам достанется. Отхватили мы себе землицы, как говорится, не по чину. Хотя, если честно сказать, то в моей родной Тверской губернии все тоже самое, ничуть не лучше, нежели здесь, в Сибири, – вздохнул Менделеев. – Вот мы начали о монастырях говорить, так ведь и у меня на родине тоже монастыри полупустые стоят. Не все правда. Говорят, что до указа императрицы Екатерины, когда у большинства монастырей почти всю землю и другие угодья отобрали, совсем иное дело было.
– Так что решим? – перебила их Мария, которой видно стали скучны ни к чему не ведущие рассуждения, тем более что Прохор остановил экипаж у монастырских ворот и ехать дальше не спешил. – Зайдем внутрь монастыря или дальше поедем? Чего зря время терять…
– Я бы не отказался на Иртыш вблизи глянуть. Тем более говорят, что лед совсем недавно прошел, – высказал свое мнение Иван Павлович.
– Верно, – согласился Василий, – так оно и есть, чистая река, уже разлив начался, все кругом затопленным стоит.
– Это как же так? – вновь удивился Менделеев. – У нас тоже реки по весне из берегов выходят, но ненадолго. А как тут в Сибири, то мне непонятно.
– Увидите скоро все своими глазами. – И Василий крикнул кучеру, чтобы тот без остановок ехал дальше.
– Боюсь, барин, застрянем, дорога больно топкая, – вновь стал канючить он, делая это как-то лениво, даже не поворачивая головы. По всему было видно, что ехать дальше по какой-то причине ему просто не очень хотелось. Может, потому, что рядом был монастырь, где любому путнику всегда рады, принимают всех, ставят угощение, поят квасом, а могут и сбитень подать. Да и тепло внутри, то не на облучке сидеть открытым всем ветрам.
– Как топкое место окажется, там и встанем, а мы дальше пешком пройдем, – решительно пресекая всяческие пререкания, твердо заявил Василий.
Прохору ничего не оставалось, как подхлестнуть коня и по узкой, извилистой дорожке ехать в сторону видневшейся вдалеке неспокойной реке. Вскоре им действительно пришлось остановиться. Оставив кучера присматривать за конем и экипажем, все трое двинулись по щиколотки в жидкой грязи, обходя большие с мутной водой лужи, возникшие после недавно растаявшего снега.
До речного берега они добрались на удивление быстро, хотя и промочили ноги, в наиболее топких местах, однако ни один не пожаловался, не предложил повернуть обратно. Зато теперь они могли вволю любоваться могучей рекой, разлившейся столь широко, что с трудом можно было определить, где находится противоположный берег. При этом речной водой были затоплены прибрежные кустарники и все пологие места. Серое небо мало чем отличалось от такого же цвета воды, и кромка горизонта для мимолетного взгляда была совершенно неуловима, а потому казалось, что ты находишься в гигантском шаре с висящим над тобой куполом, отчего любой человек ощущал себя малой песчинкой, затерянной в глуби мироздания. И тут, на берегу великой реки, раскинувшей полог своих вод настолько далеко, что ты не можешь себе даже представить, где они заканчиваются каждый невольно начинал думать о боге, создавшем этот мир, и позволившим человеку самому выбирать, где ему жить, селиться, не вступая в конфликт с природой.
Так и хотелось спросить самого себя: а что ты в силах противопоставить силе стихии, словно предупреждающей тебя о бесполезности всех твоих трудов и деяний, если они творятся не во благо малой горстке людей, рассыпанной по необжитой земле, словно зерно по полю.
Но в то же время Ивану Павловичу, невольно ощутившему в себе избыток сил, хотелось закричать во все горло:
«Нет, река, зря пугаешь нас и пытаешься затопить все живое. Не дадимся, выстоим под твоей мощью, потому что мы люди и знаем, как бороться со стихией. Ты даже не подозреваешь, сколько сил таится в человеке, если он любит и готов добиться своего, чего бы это ему не стоило».
Василий, взглянувший на него, даже удивился тому, как преобразилось лицо молодого учителя, словно он испил живой воды и набрался сокрытых в ней сил, весь расцвел, окреп и готов был сокрушить любое препятствие, оказавшееся на его пути.
– И что скажете про наш Иртыш? – спросил он. – В России таких рек не встретишь…
– Это точно, – согласился Менделеев, – они там у нас какие-то ручные, словно гребнем приглаженные. А вот здесь, в Сибири, река эта словно вызов людям бросает, на хищного зверя похожа, что свои владения защищает. И лучше с ней не шутить, а то сметет и не заметит…
– А вон, видите, лодки? – показал рукой Василий куда-то вдаль. – То рыбаки в эту пору, несмотря ни на что на рыбную ловлю вышли. Для них река скорее друг, особенно, если улов хороший.
– Человек дерзок, верит в свою удачу, а вот я бы не рискнул. Чуть ветерок подует и перевернет их жалкие посудины, да и их самих потопит.
– Никогда бы не подумала, что вы воды боитесь, – глянула на него Маша, – видать, плавать не умеете? А я хоть весь день могу из воды не вылезать, будто родилась там.
– Скажу вам по секрету, что деревенские бабы сестричку мою русалкой считают. Даже побаиваются с ней вместе в речку заходить, – с усмешкой пояснил Василий.
– Глупости это все, – перебила его Маша, – наговорят всякого, а ты и рад повторять. Вот придет лето, пригласим Ивана Павловича к нам в Аремзянку, там посмотрим на что он способен.
– Ну, все, – спохватился Менделеев, – спасибо вам за поездку и чудное зрелище, но пора и обратно в город возвращаться.
– А куда спешить, – беспечно возразила Маша, – темнеть еще не скоро начнет, тем более что у меня к вам разговор есть. Но, правда, надо выбираться отсюда, а то с мокрыми ногами и простыть недолго.
Глава девятая
На обратном пути они вновь проехали мимо монастыря. У ворот стоял пожилой монах, заросший седой бородой и с тоскливым взглядом в потухших глазах. Весь его скорбный облик, а тем более то выражение, с которым он смотрел на проезжавших, говорили сами за себя. И Менделеев не удержался, чтоб не спросить:
– Как, по-вашему, о чем этот пустынник тоскует? Неужели ему так грустно в стенах обители?
– А вы бы смогли закрыть себя в четырех стенах без семьи, без детей, без надежды выйти оттуда и при этом ощущать себя свободным? – вопросом на вопрос ответил Василий.
– Даже как-то не думал об этом…
– Да кто вам сказал, что он не свободен? – горячо возразила им Мария. – Он свободен духом и это главное. А семью им господь заменяет. Разве этого мало?
– А давай его самого спросим, – неожиданно предложил Василий и тут же крикнул кучеру:
– Эй, Прохор, стой, мы выйдем ненадолго.
Тот нехотя остановил коня, недовольно посмотрел на господ, что живехонько выпрыгнули из экипажа и двинулись к одиноко стоявшему у ворот обители с деревянной бадьей в руках монаху, смотревшему на приближающихся нарядно одетых господ с нескрываемым удивлением.
– Мир вам, отец, – начал Василий, поклонившись старцу.
– Благословите, батюшка, – склонила голову Мария.
– Не могу, дочь моя, поскольку не рукоположен в сан, а просто подвизаюсь при сей обители.
– Христос воскреси, – вслед за всеми поклонился ему Менделеев, поскольку до Троицы было еще далеко.
– Воистину воскресе, – ответил, тот.
– А мы тут грешным делом спор устроили, – признался Василий, – никак не можем понять, отчего мужики наши в монастыри идти не желают, оттого ваш монастырь в запустении стоит, никто к вам и не ездит, что разруха одна кругом. Вон кругом сколько работы, только успевай поворачиваться. А вы тут сидите праздно, иначе не скажешь, лентяи да бездельники. Разве не так?
– Василий, сбавь тон. Твои взгляды мне хорошо известны. Ты бы лучше поинтересовался, что сам старец о том думает, – одернула его сестра. – Будь посдержанней…
– Зря ты, дочка, так к нему. Молод он еще, а потому горяч. Слова сами наружу просятся, так и выскакивают. Ничем он меня не обидел. Даже хорошо, что подошли ко мне старому. Давно с людьми светскими беседы не вел, все со своими затворниками, как и я. Нас тут всего-то трое-то стариков и осталось, а все прочие разошлись кто куда…
– А вы, отче, как в монастыре оказались? По своей ли воле? – Василий продолжал сыпать вопросами, которые, похоже, давно его мучили и не давали покоя.
– Как же не по своей, – отвечал тот с достоинством столь неприсущей обычному монаху, – без этого тут делать нечего. Все, кто в монастырь идут, то по воле божьей делается. А как иначе? Иначе и не бывает…
– Почему же в миру жить не стали? – включился в общий разговор Менделеев.
– Уж так видать вышло. Кто б мне раньше сказал, ни за что бы не поверил. Сперва жена умерла, потом лавка моя сгорела, где торговал понемногу. Трое деток у меня вдовца на руках осталось. Ладно женина родня да мои братья их к себе позабирали, помощники в доме всегда нужны. Вот и пошел я к батюшке нашему, спрашиваю, как быть? Хоть руки на себя накладывай, и полушки нет за душой, чтоб за упокой души любезной моей женушки свечку затеплить…
– А вас как зовут? – поинтересовалась Мария, у которой от рассказа монаха даже слезы на глаза навернулись.
– Силуаном назвали, как постриг принял. А до того Сергеем кликали.
– Что же вам батюшка присоветовал? – напомнил ему Иван Павлович.
– Что он мог сказать? Обещал с владыкой перемолвиться, тот и благословил меня на монашеский подвиг.
– Это почему подвиг? – удивился Василий.
Старец внимательно глянул на него, словно не понял вопроса. Потом чуть помолчал, вздохнул и негромко пояснил:
– Как иначе сказать, не ведаю. Но подвиг, он и есть подвиг, коль тебя сам господь к служению монашескому приставил. Думаете, легко? Взяли бы, да и проверили…
– Да вы говорите, мы слушаем, – подбодрила его Мария.
– А я и скажу, все как есть скажу. – Взгляд монаха вдруг сделался твердым, решительным, и дальше каждое свое слово он произносил без колебаний, не сбиваясь с начатого: – живем мы тут, хоть и вблизи от города, но словно всеми забытые. Новый владыка, как принял кафедру, ни разочка к нам не наведался. Пропитание сами себе добываем: рыбачим, огородик небольшой поднимаем. То ладно, а вот как одежа износится, новую заказать, на то средств никаких не имеется. Потому и донашиваем лохмотья свои до последней возможности. Опять же дров на зиму никто нам не привезет, сами из леса таскаем, у кого силенок хватает.
– Неужели даже лошади нет? – удивился Менделеев.
– Откуда ей взяться. Ране говорят, была кобылка, да срок пришел, она и померла.
– Что же местные мужики пособить не могут?
– Куда там. Они дажесь храм наш стороной обходят, словно нехристи. Игумен наш ходил к ним, умолял слезно, а те ни в какую. Смеются, мол, молитесь шибче, вот бог и услышит, помощь пришлет.
– Написали бы письмо в консисторию о безвыходном своем положении, – предложила Мария.
– А то, как же, писали… Владыка обещал помощь оказать. И ничего… Видать, других дел много, – безнадежно махнул он рукой.
– Давайте лучше я вам воды принесу. – Василий решительно взял из рук старика деревянную бадейку и направился к небольшой речушке, протекающей поблизости.
– Вот, возьмите на помин души представившихся родственников наших, – подала ему незначительную сумму денег Мария.
– Имена их знать надо, – ответил тот, принимая деньги.
– Имена их господу известны, – со вздохом отвечала она.
Пока Василий спускался к речке, старец стоял в задумчивости, будто отрешился от этого мира и перенесся в иные дали никому, кроме него, не доступные. Его не касалось все происходящее вокруг, в том числе и молодые люди, стоявшие совсем рядом и, как и он, занятые собственными мыслями. Воспользовавшись моментом, Мария наклонилась к Ивану Павловичу и тихо спросила:
– Вы на меня тогда сильно обиделись?
– Это когда? – не сразу понял он.
– А в тот раз, когда вы пытались мне руку поцеловать, – уточнила она с лукавой искоркой в глазах.
– Вот вы о чем, – вздохнул он, – да почти уже и забыл. А что это вдруг вспомнили про тот случай?
– Вину свою чувствую, хочу извиниться.
– Зачем? – испуганно замахал он руками. – Не стоит старое бередить, ни к чему. Что было – то прошло…
– Как скажете, пусть будет, по-вашему, забудем то, что было, – успокоила она молодого учителя, – Обещаю больше не вспоминать тот случай, когда мы оба оказались не на высоте. Но знаете, вот сейчас я даже совсем и не против, если вы повторите ту свою первую попытку. Как знать, может на этот раз более удачной окажется, – и она, чуть жеманно протянула ему свою правую руку, предварительно сняв с нее перчатку. – Ну, что же вы? Смелее, прошу вас, – подбодрила она растерявшегося Ивана Павловича, видя его полную растерянность на грани смятения.
Менделеев почему-то кинул взгляд в сторону монаха, который в этот момент смотрел с улыбкой на Василия, что нес, чуть наклоняясь, бадейку с водой. И лишь после того решительно, хотя и несколько торопливо, наклонился и неумело чмокнул протянутую ему руку, отчего тут же покраснел, в глазах все поплыли разноцветные круги и он, с облегчением вздохнув, как после тяжелой работы, чуть качнувшись, боясь потерять равновесие и ненароком упасть, с трудом распрямил спину, и вновь глянул в разные стороны, будто опасался, не видел ли кто его скоропалительного поступка.
– Вот, теперь совсем другое дело, – улыбнулась она, натягивая перчатку. – Теперь мир? Вы меня прощаете?
На этот раз уже не выдержал наконец пришедший в себя Иван Павлович и громко расхохотался:
– Вот, значит, вы какая! Никогда бы не подумал …
– Какая? – игриво спросила она. – Нет, вы скажите, я жду…
– Вы необыкновенная! – прошептал он и, взяв ее руку, приложил к своей горячо пылающей щеке.
– О чем это вы? – спросил Василий, тяжело отдуваясь и опуская бадейку с водой на землю.
– Да мы так, шутим, – ответила ему сестра с обезоруживающей улыбкой.
– Это хорошо, – не заметив произошедшей с сестрой перемены, ответил он. – Вот, отец, водичка вам, пейте на здоровье. Чистая, как слеза, пока нес, успел испробовать. Кажется, вкуснее воды пить не приходилось…
– Благодарствую, – поблагодарил тот, – а то у меня ноги болят с самой зимы. Одно наказание, как выпадет мне очередь за водой идти. А вкус у нее особенный, поскольку рядом бьет родник святой. На этом месте, когда икону Абалакскую несли, чудесное исцеление случилось отроковицы слепой. Здесь она и прозрела. Потому и монастырь рядом со святым источником заложили, чтоб он нам силы давал. Мы его бережем, как можем. А тебя, сынок, обязательно помяну в молитвах своих. Как кличут-то тебя, милок?
Василий назвал свое имя, а также имена спутников, что были с ним. Монах подхватил бадейку и, низко поклонившись, скрылся за монастырскими воротами. А молодые люди, чуть постояв, собрались идти к экипажу. Вдруг Мария, обратилась с самым невинным видом к брату и негромко сказала:
– Знаешь, Васенька, пока ты на святой источник за водицей ходил, тут еще одно чудо произошло…
– Это что же за чудо? – шутливым тоном спросил он. – Может вам архангел явился или кто иной? Вот ведь и на минутку вас оставить одних нельзя, тут же всяческие чудеса случаются…
– А ты смеяться потом будешь, – на удивление серьезно ответила ему сестра. – Не знаю, как тебе, а для меня и впрямь чудо… – Она чуть помолчала, перевела взгляд на Менделеева и выпалила скороговоркой: – А чудо в том, что Иван Павлович предложил мне свою руку и сердце. И даже поцеловал. – С этими словами она вновь стянула перчатку, продемонстрировав то место, куда был произведен поцелуй.
Менделеев в изумлении застыл, не зная, что и сказать. Он ожидал всего: шуток, скандала, обычных насмешек, к которым он уже попривык, но только не этого. Ему невольно вспомнился известный персонаж из итальянской оперы, что давали в Петербурге, где точно так же одна прелестная дива обольщает своего ухажера, в результате чего он против собственной воли сватается к ней. Но чтобы обожаемая им Мария и вдруг произнесла такое… Он даже покрутил головой, соображая, не ослышался ли он.
– Я знал, что рано или поздно этим закончится, а потому поздравляю вас от всей души, совет да любовь, как говорится, – подвел итог ее словам Василий. – А вы, Иван Павлович, как погляжу, будто не рады? Или что не так? Может Машуня по привычке пошутила? Что молчите?
– Нет, все правильно, – поспешил согласиться еще не пришедший в себя новоявленный жених, – я давно хотел сделать это, а тут вот решился. Простите, если сделал это не по правилам или не по обычаю, даже не знаю, как и сказать…
– Да какие тут могут быть правила, – отмахнулся Василий, – но, если честно, я рад за вас. И от души поздравляю.
– Думаю, нужно спросить благословения у отца, у той же бабушки, еще неизвестно, что они скажут. А против их воли я не пойду, – задумчиво произнесла Мария.
– И мне тоже следует известить родителей, – поспешил добавить Иван Павлович.
– Конечно, конечно. Думаю, что все решится самым лучшим образом, – высказал свое мнение Василий, – а там, глядишь, коль все сладится, станем сватов поджидать. Верно говорю? Тут дедовский обычай никак нарушать не следует.
– Да-да, конечно, – кивнул Менделеев, – сегодня же отпишу на родину, а как ответ будет, заявимся к вам, коль позволите, и со сватами, и с подарками. – И он широко улыбнулся, глядя в сияющие Машины глаза.
Та в ответ тоже улыбнулась ему и чуть заметно ему подмигнула.
…Вечером в людской дома Корнильевых собралось около десятка дворовых людей, которые с жаром обсуждали известие, принесенное кучером Прошкой.
– Как есть говорю, сам все слышал, – в который раз повторял он, – учитель тот, что стал к нам часто наведываться, когда мы возле Ивановского монастыря остановились, барыне нашей предложение сделал.
– А я предупреждала, не зря он к господам хаживал, ох не зря. У дворника спрашивала, чего энто он едва не кажный божий день к ним заявляется, будто к себе домой. Он мне и сказывал, мол, за книгами какими-то к ним хаживает. И как обратно идет, непременно книги какие-то в охапке с собой тащит. Я тогда еще подумала, на кой сдались ему эти книги? Что в них толку-то? А оно вон как повернулось, потом уже поняла, книжки те он для вида брал, а в самом деле вокруг нашей Машеньки увивался, видать, сироту нашу соблазнить хотел. Ан, ничегошеньки у него не вышло, так он теперь, выходит, с другого бока зашел, с предложением, значит, – зычным басом, перекрывая прочие голоса, высказала свое мнение дотошная во всем старшая повариха Клавдия.
