Янина Логвин
Ведьмин зарок
– Гляди внимательнее, барон, – молвил Паланий, – не появился ли свиток старинный на плахе?
– Нет, отч-че… – барон внезапно осекся.
Столп лунного света, войдя в колодец, мягко опустился в залу и коснулся дубовой плахи, осветив появившийся на ней тугой рукописный свиток.
– Святые небеса… – пробормотал барон и сделал шаг вперед, навстречу свету и мерцающему в нем папирусу. – Неужто, отче, не привиделось мне…
– Некогда чуду дивиться, сын мой, – строго сказал Паланий, оглядев меня и Левия торжествующим взглядом. – Возьми его да, не отходя от места, прочти!
– Паланий! – не выдержав, крикнула. – Лихое дело задумал ты, темное. Остановись! Сжалься над слугою своим. Эй, барон! – Забилась горлицей в силках, глядя, как тот послушной ходой бредет к плахе и берет в руки древний папирус. – Да что ж ты как дитя слепое, неразумное! Неужто не слышишь страха в сердце своем? Не читай! Погубит он тебя, барон! Силой древней испепелит!
Не внял молитве моей плешивый. Руками жадными документ поднял, развернул да побежал по нему глазами, губами побледневшими слова потаенные зашептал.
Потянулся Паланий к словам тем. За руку Дария схватил и опустил перед собой на колени, руками скрещенными голову накрыл.
– Левий! – приказал послушнику хмурому. – Подведи блудницу к плахе да сам об руку с ней встань! Поспеши!
– "…Когда придет час, и преданный ученик мой, подобно учителю своему, воспитает истинно благочестивого и грешника, когда приведет и поставит их перед лицом моим, дивясь делу рук своих, когда коснется, не касаясь взглядом, слова моего, тогда то, что истинным окажется, отразится в свете полночном и миру поклонится. И необращенный в природу свою оборотень да покажется…"
Звякнули цепи на руках моих, брякнули тяжело у ног. Руки крепкие от оков на плечах освободили, развернули да подтолкнули к дверям.
– Уходи, Ядвига! Путь из подземелья тебе факелы укажут, а там час поздний, с именем Господа, глядишь, выберешься. А я сколь смогу задержу Палания от тебя.
Лёвушка! Милый! Неужто вспомнил?!
Нет… Глаза участливые добротой да состраданием горят. Э-эх, как сердечку-то больно, кроведно…
Не удержалась, с места сойдя, потянулась к послушнику, другу сердешному, как огонек горячий к свече холодной, прильнула:
– Ах, Лёвушка! Приласкать бы тебя… Душу твою да тело теплом отогреть, так ведь прогонишь, а?
Вздох прерывистый, дыханием битый.
– Прогоню.
– Э-эх…
Голову к плечу склонила, глазами по лицу провела. Рука сама собою на шею легла, кожу лаская.
– Таки прогонишь?
Взгляд в пол ушел, немоты своей стыдясь.
Засмеялась я да недолго думая рукой обвила, и в губы дрожащие, сухие поцеловала. Крепко поцеловала. Не оторвешь.
– …Ох!
– Что охаешь, Лёвушка? Али не по сердцу ласка моя пришлась?
– Прости, Господи. – Перекрестился, понурился. – По сердцу, Ядя.
Ах ты мой ненаглядный! Сокол ты мой кареглазый! Не забыл-таки свою зеленоглазую ведьму. Ох, не забыл!
Обнял меня Левий крепко. К груди своей широкой прижал – не оторвешь, зашептал в волосы:
– Ядюшка, милая, зачем пришла? Нет мне возврата. Нет.
– Знаю.
– Тогда почему?
– За ответом пришла. Чем вера взяла тебя у меня, знать хотела.
– Вера не отпускает.
– Верой той ты оплетен, словно лозой пьяной. Что в имени Божьем тебе, если украдкой о милом тебе вспоминаешь? Не возрадуешься о любимых в вере своей.
– А ты? Веруешь ли ты, Ядюшка?
– Верую, Лёвушка! Верую в полной мере. И в вере своей смеюсь и рыдаю. Падаю и поднимаюсь. Люблю, не таясь, и не стыдясь той любви, сыновей рожаю. Живу так, как хочу. Я здесь, потому что решила. Я решила!.. Сама.
