Ярослав Гжендович
Владыка Ледяного сада. В сердце тьмы
Раз-другой он останавливался, тревожно поглядывая через плечо, с ладонью на рукояти меча.
Встряхнул головой и отправился дальше.
Присмотрел себе не слишком отвесный склон рядом с устьем долины, километрах в полутора, и решил туда добраться. Взгляд с высоты мог дать понимание, верно он оценивает направление или ошибается. Мог помочь выбрать путь и начать интересоваться местом для ночлега. В нормальных условиях, имея доступ к воде, Драккайнен мог не есть неделю, но он и понятия не имел, в каком нынче состоянии. Ощущал себя странно и, сказать правду, не очень хорошо. У него кружилась голова, и потому каждые несколько сотен метров приходилось усаживаться, отдыхать и ждать, пока успокоится сердце.
По крайней мере, он чувствовал, что сердце у него бьется, что оно не разодрано копьем в клочья. Отирая мокрое от пота лицо, чувствовал, что это нормальная человеческая кожа, которая потеет и мерзнет, царапины на которой кровоточат. Кожа, а не одеревеневшая жесткая кора.
Некоторое время Драккайнен видел в уголке глаза какие-то плавающие пятнышки света, почти за гранью зрения. Мороки. Это могло означать усталость, слабость или истощение. Что хуже, они появлялись и исчезали, но каждый раз движение на краю зрения вызывало тревогу. Будто нервы и так не были на пределе.
Через несколько сотен метров он решил, что это не просто мороки и забеспокоился всерьез.
Эффект не напоминал серебристые искры, что беспомощно плавали по краю поля зрения. Скорее это было похоже на световой блик. Солнечный зайчик, пущенный зеркальцем, но казалось, он обладает собственной волей и специально поддразнивает, подкрадывается со стороны, а затем, при малейшем движении головы, сбегает.
Когда Драккайнен сошел в долину и двинулся в сторону встающего перед ним склона, он видел это чуть ли не постоянно. Световое пятнышко, движущееся параллельно ему. Мог наблюдать за ним краешком глаза, одновременно глядя вперед, а потому заметил, что солнечный зайчик, который должен оставаться лишь сбоем зрения или секундным обманом сетчатки, прячется за стволами деревьев и скалами, что, пробираясь между камнями, освещает их небольшим пятнышком света, как фонариком, что в свете том травинки и камешки на миг обретают дополнительную тень.
Он всматривался в скалы и изломы, пытаясь заметить шутника, пускающего зайчиков. Кто-то мог хотеть обратить на себя его внимание без криков – достаточно безрассудных в горах, где продолжалась то вспыхивающая, то угасающая война. Хватило бы поймать отблеск солнца на клинок ножа или на край щита. Только, во-первых, тогда попытались бы светить ему в лицо, во-вторых, не стали бы прятаться, и, в-третьих, нынче было пасмурно.
Это исчерпывало список разумных объяснений, а потому Вуко просто шагал дальше.
Дорога, которую, похоже, облюбовали штурмовые отряды ван Дикена, не была лучшей трассой, и Драккайнен хотел побыстрее с нее сойти.
Остановку он сделал на середине пути к вершине, в довольно густом лесу, среди скал и папоротника.
Драккайнен снял шлем, развязал плащ, влажный на спине от пота, и уселся на поваленном дереве, осторожно попивая из трофейной фляги. Пятнышко яркого света все еще мелькало где-то с краю зрения, но он старался в него не всматриваться.
Сперва нужно добраться наверх и найти укрытие. Потом добраться до Земли Огня, отыскать Ядрана и оборудование. По дороге немного обучиться языку. Позже – прибраться за ван Дикеном и разобраться с тем, что тот натворил. Поглумиться над трупом и отлить на его могилу. Затем найти и эвакуировать остальных. Вернуться на Землю. Полно работы. К окулисту и неврологу он мог сходить, только закончив все дела, потому нынче не оставалось времени на какие-то световые феномены.
Когда она пронеслась в воздухе и повисла в полуметре от его лица, похожая на ожившую куклу Барби, охваченную переливами света, он как раз отпивал из фляги.
– Может, тебе пора начать думать, безмозглый ты мясник? – спросила она по-английски и довольно раздраженно.
Попытка заорать с полной глоткой воды дает единственный эффект: можно захлебнуться. Драккайнен фыркнул и с каким-то удивительный взвизгом свалился, надсадно кашляя, со ствола, навзничь.
Вскочил он еще быстрее, облившись из баклажки. Отсвечивающая фигурка маленькой девушки отлетела чуть дальше и снова повисла в воздухе, скрестив ноги в щиколотках. Она была голой, светящейся, сантиметров тридцати ростом, с золотыми волосами. Не блондинистыми, а металлически золотыми, похожими на тонкие проволочки. Золотым был и кустик волос на ее лоне. Она обладала микроскопическим пупком, едва различимыми ноготками и маленькими, будто головки шпилек, выпуклыми сосками на грудях, размером с вишенки.
Драккайнен откашлялся, после чего вытер лицо и глаза.
– А любой бы сбрендил, – сказал сдержанно. – Это был непростой день. Я воскрес, едва держусь на ногах, вчера еще был деревом, узнал, что утратил все навыки, даже языка не знаю, странствую с голой жопой по горам, обернувшись в кусок плаща, на ногах у меня – остатки кожуха. Впрочем, что я знаю о чудесных воскрешениях… Может, просто нельзя не сбрендить. Но отчего у меня не может быть человеческого бреда? Вот ведь, piczku materinu, perkele saatani vittu, zaszto Disney?
Он помассировал веки, словно желая воткнуть глазные яблоки поглубже в череп.
А потом снова открыл глаза.
Маленькая феечка все так же висела перед ним в воздухе, с ручками, заброшенными за голову и с одним подтянутым к груди коленом. Он сумел отметить, что черты ее лица человеческие. Незнакомые, но человеческие. Строго-красивые, как у модели.
– Sug elg y helvete, – произнес Драккайнен по-фински, хотя и грубо.
Она развернулась на месте, после чего оттопырила в его сторону маленькую круглую попку и профессионально, точно стриптизерша, крутанула ею.
– Насмотрелся? Может, мне у шеста потанцевать?
– Подрасти раз в пять – и я найду для тебя применение. Я понимаю, мое подсознание дает мне понять, что я эмоционально незрел. Взрослый, ответственный мужчина не соглашается на участие в тайной программе и не покидает орбиту Земли. Впрочем, мне об этом говорили всю жизнь. Синдром Питера Пэна, и все такое. Отсюда и Динь-Динь. Нахер, Динь-Динь. Скажи Капитану, чтобы подтерся крюком. Доброй ночи.
Он взмахнул рукой, но она ловко отскочила и встала на торчащей из ствола ветке. Окружающий ее переливчатый отсвет оказался парой быстрых, опалесцирующих крылышек, похожих прожилками на стрекозиные, но в форме тех, какие можно видеть у больших тропических бабочек. Она распростерла их и теперь мерно ими двигала, совершенно как бабочка.
– Лапы, селюк, при себе держи! Можешь смотреть, но не прикасайся. А если не хочешь меня, зачем звал?! – Последнюю фразу она уже выкрикнула, а потом стала плакать. – Сказал на меня – стерва… И еще – чтобы я с лосем… – всхлипнула.
Драккайнен смотрел на это равнодушно, с абсолютно неподвижным лицом.
– Ты – цифрал, – произнес он мертвым голосом и – третий раз в жизни – потерял сознание.
* * *
Я прихожу в себя парой минут позже. Над головой – частокол стволов, слабый свет мрачного дня разрезан ветвями, подо мной – каменистая почва, подлесок, полный шишек. В желудке скверное, давящее чувство, несущее ощущение болезни.
И еще – этический закон в сердце.
Я перекатываюсь на бок и тяжело встаю. Надо взобраться на вершину.
Кошмар все еще горит у меня в мозгу, но я не вижу вокруг ни огней, ни фей. Стараюсь не думать об этом. Это больше меня.
Я сошел с ума. Абсолютно. Видение, бред, welcome to Cockooland. А может, цифрал уцелел. Уцелел, перестроившись в нечто такое вот. Я утратил контроль над телом, гиперадреналин, тактические возможности, умение фехтовать, искусство сражения и знание языка, но получил дурацкую феечку, летающую вокруг моей головы с кретинскими комментариями. Сам не знаю, какой вариант лучше.
Займусь этим позже.
По очереди.
Это больше меня. Просто-напросто случаются такие дни.
По дороге я вырезаю себе приличный посох. Не те времена, когда я прыгал по горам, что козочка. Теперь я едва перебираю ногами и опираюсь, словно пилигрим, на посох.
Марш мой монотонен и мучителен, но позволяет использовать мозги. Собираться с мыслями, делать выводы. Например, примем как рабочую гипотезу, что меня и вправду временно превратили в дерево. Но можно предположить, что я был загипнотизирован. Провел некоторое время, торча на вершине горы, погруженный в кататонию, а все остальное – просто бред. Так значительно гигиеничнее. Но это не объясняет копья.
Я вижу заросший продолговатый след посередине грудной клетки, помню агонию, все время чувствую легко узнаваемую, тянущую боль, что сопровождает заживление, только пульсирует она где-то внутри меня, стегая органы, которые не имеют права так заживать. И все же заживают. Сердце работает, я чувствую это, особенно бредя шаг за шагом вверх по лесистому склону; оно все еще лупит внутри меня, как затягивающаяся рана. И эта тлеющая на грани ощущений тянущая боль проникает сквозь ребра и легкие, отдается в лопатке. Ровно там, где проходило древко. А если меня действительно превратили в дерево, можно понять, отчего я не умер. Согласно некоей кретинской логике, это объяснимо. Спас меня ван Дикен. Переусердствовал. Проткнул копьем, но наложил на меня нечто, что – в рабочем порядке и с отвращением – я готов назвать заклятием. Прежде чем умереть, я успел стать деревом. И не умер потому, что деревья не умирают из-за повреждения ствола. По крайней мере, не сразу. Дерево может умереть от болезни, недостатка света или воды. Корневая система может не пережить, если срубят ствол, но порой она способна породить следующее деревце. Оттого я, как дерево, выжил.
Но если бы я каким-то чудом, проявляя знание, волю и умения, которыми не обладаю, поскольку слишком прост, сумел бы перепревратиться в человека, я стал бы человеком, пробитым копьем. Пробитым смертельно. Двойная страховка. Но когда я был деревом, Воронова Тень вырвал из меня копье, и потому я проснулся живым. Quod erat demonstrandum.
Раненый, больной, бредящий – но живой. Очередной вопрос: что вытащило меня из ствола? Воронова Тень сказал, что никто не сумеет сделать это, лишь я сам. Будто сквозь туман я помню, что пытался. Помню усилие и какие-то кошмары. Ночь, волки и дождь. Но также помню, что не справился.
Кажется.
Я выхожу из леса и бреду вверх, через луг, поросший острой серо-голубой травкой. Опираюсь на посох, упираюсь в колени ладонями и бреду вверх по склону, к вершине, которая, кажется, лишь отдаляется, словно гора растет по мере того, как я на нее поднимаюсь.
На вершине, среди рассыпанных вокруг светлых меловых скал, я сперва тяжело сажусь, а потом подставляю потное лицо под холодный осенний ветер. Трава на склоне пахнет тяжело и медово, аромат вдруг напоминает мне ренклод. Сладкий зеленый ренклод в сиропе, который продавали в банках во времена моего детства. Мечтаю о ренклодовом компоте и о пряниках. Соединение этих вкусов кажется мне чем-то совершенным. Я убил бы, чтобы сожрать литровую банку ренклода, заедая глазированными польскими пряничками. При мысли об этом мои челюсти сводит судорога.
Тут нет ни ренклода, ни пряников. Есть только глоток тепловатой воды из воняющей козлом деревянной баклаги.
А потом я поднимаюсь и гляжу в сторону, откуда пришел.
Вершина моя не очень высока, но вид с нее открывается недурственный. Горы встают вокруг мрачным гранитным поясом с северо-востока дугой на запад. Оттуда я пришел.
Кажется, я вижу плечи и руку Плачущей Девушки, а за ней – идиотский шар на колонне, назовем его, например, Глобусовый Верх, шип, протыкающий шар. Дальше к северу он тонет в тумане и впивается в низкие тучи. Все это, как мне казалось, находится несколько в стороне от моего положения и значительно дальше. Где-то справа должна находиться долина, ведущая в Сады Наслаждений, а за поворотом – к Музыкальному Аду и За́мку Шипа.
Туда я должен вернуться, хотя от одной мысли об этом по телу бегут мурашки. Вернуться как тайному убийце.
Меня охватывает гнев. Не столько на прибабахнутого ван Дикена, сколько на себя. Воронова Тень был прав. На что я рассчитывал? На эффект неожиданности? Мое поведение можно объяснить лишь тем, что я не в состоянии принять чудеса. Просто не могу. Это глупо. Я смотрю на вращающиеся элементы железного за́мка и вижу машину. Не больше. Отчего-то это кажется мне более рациональным, хотя этот мир дремлет в вечном средневековье и здесь нет технологий, которые позволили бы выстроить нечто подобное. Чуточку магии – и я сразу чувствую себя идиотом.
Я смотрю в сторону Земли Огня и вижу размытые столпы дыма, мне кажется, что ветер несет отвратительный смрад выпущенных кишок и свежей крови, смешанный с тяжелым запахом пепелища. Мне кажется, я слышу крики, но это не более чем фантазия. Я просто-напросто знаю, как воняет на месте резни. А при всей здешней сказочности – резня тут правдива. Несмотря на чары, кровь здесь проливается настоящая.
И я понял еще, что я словно бушмены, которые не принимают во внимание существование вертолетов, ноктовизоров и автоматов. Они видят ночью и у них есть копья, которые могут проткнуть человека на расстоянии? Летают по воздуху в железных ящиках? Сказки!
Однако мое отрицание не собьет вертолет и не спасет меня от очереди из электромагнитного автомата.
Я решил идти на восток и перебраться через цепь более низких гор, что тянулись на северо-востоке. Так я сокращу путь и доберусь до Земли Огня с другой стороны, да и путь будет легче, и подальше от нашего чародея с его веселой компанией. Сегодня – через закрытую лесистыми хребтами долину и ту котловину, скрытую в тумане. А потом придется искать укрытие на ночь.
Во время спуска ноги у меня, кажется, болели сильнее, но в других местах, чем когда я карабкался наверх. У меня все еще дергает ахиллесово сухожилие, которое я повредил до того, как меня превратили в дерево. Вот свинство.
Через какое-то время я снова иду, а собственно – бреду вдоль потока, и тут до меня доходит, что я не рассчитал силы. И доходит только сейчас. Нужно окончательно прийти в себя, выздороветь.
Просматриваю россыпь вымытой гальки, пока наконец не нахожу несколько кусочков кремня. Проверяю их, ударяя о клинок одного из моих коротких мечей, высекаю снопы искр и прячу камешки в узелок.
Будет огонь.
Хорошо бы еще найти что-то, что можно испечь.
Мечтаю отыскать место для ночлега и отдыха, но я еще слишком близко. Знаю это. Просто чувствую.
Не знаю, это предчувствие или просто истерия.
Как это действует? Какие на самом деле возможности у ван Дикена?
Он чувствует меня на расстоянии, как сказочный колдун, сидя на башне и оглядывая горящим, далеко видящим оком горизонты? Передает сообщение в какой-нибудь хрустальный шар? На какое расстояние?
Я иду.
Я иду и мечтаю о еде. Иду вниз, к окутанному туманом перевалу. Тут нет ничего, на что можно охотиться, ничего, что можно было бы сорвать и пожевать. Только несъедобные купы кустарника, похожего на горную сосну, скалы, означенные яростно-желтыми кляксами наростов, что выглядят так, будто кто-то обрызгал их краской, а еще – клубы тумана. Я иду на перевал, сражаясь с рвущимися от боли мышцами, а перед моими глазами стоят dagnje na buzara с аппетитно раскрытыми раковинами, плавающими в отваре из олив, чеснока, трав и белого вина. Или janjetina iz pod peke, пахнущая тимьяном и чабрецом, среди золотистых луковичек и булькающего соуса.
Чем ближе перевал, тем холоднее становится. Туман окружает меня густыми, как вата, влажными клубами, вокруг маячат только скалы.
Нужно взойти на перевал, а потом спуститься вниз, в долину. Я не проживу до утра среди этих скал. Тут нет деревьев, нет воды, не из чего сделать шалаш, нечего есть. Придет осенняя ранняя ночь, и до утра я замерзну.
Мне уже немного осталось.
Обувка распадается. Мягкая кожа кожуха слабо подходит для подошв. Она разодрана о скалы, и внутренности мокасинов медленно пропитываются кровью.
И все же я иду.
Я вспоминаю свои сапоги. Никогда не любил ходить босиком. В Гваре я и к морю выходил в специальной обувке из пенки и пластика. Везде скалы и морские ежи. Кто хоть раз наступил на ежа, уже никогда не войдет в море босиком. Дома у меня – целый куль старой обуви. Сбитой, немодной или просто-напросто той, что мне надоела. Любую бы сюда. Хотя бы лакированные туфли. Старые резиновые сапоги. Кеды. Что-нибудь.
На перевале я останавливаюсь и гляжу вниз. Долина, большая и округлая, раскидывается передо мной, напоминая миску с молоком. Она наполнена туманом. Ее окружают зубастые валуны, ощеренные словно края щербатого глиняного кувшина. Но делать нечего. Я должен сойти вниз, в этот туман, пробиться сквозь долину. Что бы оно там ни было.
Ветер бьет мне в лицо. Ветер со дна долины, из-под белого кожуха тумана. Тяжелый запах сероводорода и немного – гнили.
Я схожу. Осторожно, шаг за шагом, опираясь на скалы и хромая на раненых ногах.
Смрад становится отчетливее. Я миную булькающие озерца, среди скал мелькают странные, мутировавшие деревца. Печальное место.
Туман немного расступается. Он все еще скрывает окружающие долину хребты, заслоняет небо, но чуть развидняется. Недавно я видел метра на два, теперь мой взгляд уходит на полсотни.
Я спускаюсь в котловину, миную группы скал, похожих на рассыпанные, выбеленные солнцем кости. Вот торчащие в небо частоколы ребер, огромные, словно элементы каких-то конструкций. Единожды пробудившись, игра воображения не может остановиться. Я миную ряд камней, стоящих один за другим, и мне кажется, что они выглядят как упавший и рассыпавшийся спинной хребет. Я отчетливо вижу отдельные позвонки, из каждого можно соорудить табурет. Чуть поодаль замечаю совершенно явственный череп, огромный, словно кабина военного грузовика. Все это призрачно расплывается в клубах тумана.
А потом я слышу откуда-то издалека плач, будто звук неисправной сирены. Не знаю, труба это или, может, животное. Я никогда не слышал ничего подобного.
Поэтому иду осторожно и тихо, от укрытия к укрытию, непроизвольно пытаясь запустить цифрал, хоть и знаю, что мне это не удастся.
Крадусь, выглядываю из-за скал, проверяя местность, прежде чем идти дальше.
И тогда я вижу дракона.
В первый момент я принимаю его за скалу, но скала шевелится и через несколько шагов оказывается бесформенным, подобным динозавру созданием с зубастой пастью; тварь стоит на задних ногах.
Я не в состоянии ни испугаться, ни заорать, ни убежать. Прежде чем успеваю сообразить, что вижу, падаю, перекатываюсь за скалы и делаюсь неподвижен. Мгновенно. Просто-напросто исчезаю с тропинки.
Понимаю, что из обучения, похоже, кое-что сохранилось, лишь когда гляжу в ту сторону.
Животное не слишком велико. Метра четыре в длину, не считая хвоста, но это – архетипичный дракон. Довольно длинная шея, башка рептилии, гребень костистых отростков, хвост. Ну – дракон драконом.
Собственно, виверна.
Нас разделяют метров тридцать.
Я лежу. Жду.
Чудовище выпрямляется, запрокидывает голову и раскидывает крылья. Банальные, каких и стоит ждать от дракона. Нетопырные, кожистые крылья, растянутые на костном скелете. Он раскрывает их медленно, с усилием, и я вижу, что только одно крыло нормальное, второе – деформированное, частично срослось с редуцированной передней конечностью, скрученной и будто высохшей.
Дракон открывает пасть и издает ужасающий рык. Высокий, стонущий, подобный скрипу огромных ржавых ворот. Из тумана отвечают подобные звуки, все – ужасно отчаянные, словно больные.
Виверна внезапно бьет крыльями, как лебедь, усохшее двигается конвульсивно и жалко, но даже если бы они оба развернулись правильно, не подняли бы дракона в воздух. Весит он, полагаю, с тонну. Тонна мяса и костей. Даже если бы его наполнял чистый гелий, не полетел бы. Крылья, разверни он их, раскинулись бы метров на пятнадцать. Возможно, он сумел бы некоторое время парить, но я сомневаюсь.
Создание тем временем исторгает громкий рык и все отчаяннее бьет крыльями, скорченное, начинает разворачиваться и распрямляться, зверь берет короткий хромающий разбег. Я сжимаю зубы, поскольку хочу, чтобы законы физики и биомеханики выиграли. Не хочу видеть, как бочковатое тело отрывается от земли и криво, приняв во внимание неразвитое крыло, но все же летит. Потому что, типа, магия.
Я не согласен.
Предел веса создания, которое может подниматься в воздух благодаря силе мышц, – примерно двадцать килограммов. Больше мышц – больше массы и скелета, а это значит – больший вес. И опять нужно больше мышц. И так должно быть. Даже если у этой скотинки другие мышцы и другая биохимия, тогда, скажем, и предел раза в два больше. Но не в двести же!
Логика должна сохраняться. Драконов нет. И так должно быть.
Он бьет крыльями, я чувствую порывы ветра, он прыгает между камнями все быстрее, я корчусь, поскольку вижу, что он пробежит в паре метров от моего укрытия. Дракон делает прыжки все длиннее, совсем как взлетающий лебедь, наконец раскрывает крылья и, ударяя ими с сильным шумом, поднимается в воздух.
Пролетает четыре, может, пять метров, после чего с шумом валится на скалы и осыпи на дне долины. Я слышу грохот, чувствую дрожь земли, между скалами поднимается столб пыли.
Физика – один, магические бредни – ноль.
Я пережидаю минутку и прокрадываюсь к месту катастрофы.
И нахожу бойню. При столкновении со скальными глыбами тварь разбрызгалась, как арбуз. Теперь она – куча давленого мяса, сломанных костей, что торчат во все стороны из массы, будто иголки. Тварь еще жива, большой глаз медленно затягивается подрагивающей белесой пленкой, которая раскрывается по-птичьи, снизу. Из полной сломанными зубами рептильной пасти на скалы льются каскады крови. В воздухе стоит смрад. Из уголка птичьего глаза медленно сползает бесцветная жидкость.
Виверна умирает.
И плачет.
Я ухожу.
Снова пытаюсь воззвать к боевому режиму, как если бы я беспомощно взывал к молчаливому Богу, и всматриваюсь в туман, не снимая ладони с рукояти меча.
Проклинаю туман, проклинаю идею идти через эту долину, а более всего проклинаю сказки.
И иду вперед. Беспомощно взывая к цифралу.
* * *
Он увидел ее в самый неподходящий момент. Выходя из кустарника, чтобы осмотреть очередной кусок пути. Следующие десяток-другой шагов надо было преодолеть осторожным бегом на полусогнутых – до следующего укрытия.
Она сидела на камне отвернувшись, рядом с его лицом, и разглядывала ногу, упертую в колено – будто занозила пятку. Радужно переливающиеся крылышки, сотканные из сияющих перепонок, легонько двигались.
– Я с тобой не разговариваю. Ты мерзкий, – сказала она обиженным тоном.
– Haista paska, – непроизвольно выдохнул Драккайнен.
– И вульгарный.
Он смотрел, как она улетает, похожая на героиню дурацкого комикса. Крылышки двигались так быстро, что превратились в отсвечивающий бликующий фон. Феечка сплела стройные ножки в щиколотках, будто сидела на качелях. Она приземлилась на вывороченном стволе среди скал, в идеальном месте для следующего укрытия, в десятке шагов дальше.
Он добежал туда и снова рухнул, борясь с присвистывающим дыханием. Она сидела спиной, надутая; ее маленькая попочка, размером со зрелую сливу, находилась в паре сантиметров от его носа.
Недолго думая, Драккайнен наклонился и хотел вывалить язык, но не успел. Цифраль встала и оттолкнулась от ствола, будто прыгала в воду, а затем перелетела на новое место, как сотканный из света мотылек.
Он сперва – из чувства противоречия – хотел занять какое-то другое место, но, увы, идеальным укрытием было это. Спрятанное во встающих горных соснах, среди скал – то, что нужно.
Драккайнен переместился туда и повалился, одной рукой придерживая болтающийся на боку узелок.
На дне долины отсвечивало круглое озерко – словно темное зеркальце. Пруд, занимающий середину котловины, с полкилометра в диаметре. Наверное, поскольку второй берег тонул в тумане. Вода булькала, над ней поднимались клубы пара; она была темного, неприятного кофейного цвета, и только подле самого берега, на скальных отмелях, желтовато отсвечивала.
Черная вода. Выглядела неаппетитно.
А в воде лежал еще один дракон. Этот был огромен, башка на длинной шее высовывалась на берег метров на пятнадцать, раскинутые кожистые крылья подошли бы и для крыши над баварским пивным шатром.
И этот тоже подыхал.
Его бока тяжело вздымались, тварь сражалась за каждый вдох; на продолговатой морде двигались ноздри, выдувая клубы пара. Крылья легонько двигались, вздымая волны, но над водой не поднимались. По хребту виверны прохаживалось несколько воронов, бессильно поклевывая ороговевшие чешуйки.
– Ты слишком велик, – прошептал Драккайнен. – Потому не можешь встать. Не можешь дышать. Сердце не в силах гнать кровь. С чего ты так вырос? В этой воде? Крылья у тебя прилипли поверхностным натяжением. Как паруса опрокинувшейся яхты. Ты не сможешь ими шевельнуть.
– Начинаем немного думать? – ядовито спросила Цифраль, все еще отвернувшись.
– Я начинаю думать. Ты же – лишь анимированное проявление шизофрении.
Он обошел дракона по широкой дуге, проползая среди зарослей горной сосны, неохотно пользуясь теми местами, где приседала Цифраль. А из очередного своего укрытия заметил людей.
С десяток-полтора неимоверно оборванных и бородатых Людей Огня, толкавших огромный закрытый фургон с надстройкой, прошитой железными полосами, как бронированная повозка, набросанная пьяным Леонардо да Винчи. Вокруг стояли Змеи. В своих черных одеждах, вооруженные копьями, под предводительством огромного толстого типа, одетого в меховые штаны и высокие, солидные сапоги. Лысый череп прятался под кожаным капюшоном, доходившим до самого рта, плотным, с прорезями для глаз. Мощные предплечья оплетали змеиные зигзаги татуировок.
Группка толкала фургон по тропе вокруг пруда, остановилась в нескольких шагах от воды. Скрипнули завесы, размещенная впереди рампа отвалилась со звоном цепей.
Драккайнен окаменел, внимательно всматриваясь между скалами и кустами горной сосны.
Гигант в кожаном капюшоне проорал некий приказ. Толкавшие фургон люди отступили и один за другим присели, сплетя руки на затылке. Змеи сняли с борта фургона примитивные жестяные заслоны, окружили рампу полукругом, выставив копья. Лысый толстяк что-то хрипло крикнул, похоже, приказывая одному из невольников войти. Тот поднялся по наклонной плоскости на подгибающихся ногах, потом раздался звук, словно железная куча обрушилась на деревянный пол, а человек выскочил изнутри как ошпаренный, волоча за собой длинную цепь, которую тут же перебросил через большое железное кольцо, висящее посередине рампы. Цепь у него отобрали и приказали присоединиться к сидевшим на корточках.
Еще один крик, и щиты встали полукруглой стеной. За цепь потянули.
Из повозки вышел привязанный к другому концу цепи еще один дракон.
Совершенно другой. Похожий на варана или пятиметровую агаму, с яркой оранжево-зеленой спиной, на которой торчало несколько рядов зубастых отростков. Гад распластался на рампе, но когда его дернули за цепь, внезапно приподнял плоское тело и сбежал вниз, между копейщиками.
Драккайнен немного подтянулся, поскольку видел только спины людей и их баклеры, но потом вдруг понял, что Змеи дразнят дракона. Животинка крутилась то в одну, то в другую сторону, предупреждающе шипя, копейщики кололи ее и прятались за щитами. Дракон нападал, но цепь застряла в заушине, натянулась, и весь фургон на добрый метр проволокся по гравию.
Зверя снова укололи, теперь с другой стороны, и создание вновь яростно развернулось, оскаливая ряды совершенно идентичных зубов и шипя, будто компрессор.
Щиты с грохотом ударили в землю, создавая металлическую стену, цепь затарахтела в кольце.
– Что это, piczku materi? – пробормотал Вуко. – Коррида?
Внезапно дракон начал менять цвет – на все более яркий – и потеть крупными маслянистыми каплями. Он как-то странно присел и раскинул ярко-оранжевый капюшон вокруг шеи, что заканчивался венчиком шипов.
– Ну, теперь, ребята, вы его разозлили, – заметил Драккайнен.
Тварь принялась судорожно работать боками, словно ее тошнило; ее горло раздулось как оранжевый шар.
Раздался предупредительный хриплый крик. Драккайнен отчаянно пытался различить в нем хотя бы одно знакомое слово, но безрезультатно. Это был звук, напоминавший стук лопаты щебня, ссыпаемого в жестяное ведро – ничего более.
Дракон странно, точно ухмыляясь, раскрыл широкую пасть, а потом брызнул струей какой-то субстанции.
Жидкость полетела в чей-то щит и на камни осыпи, принялась дымиться.
Вторая порция была обильнее и сразу занялась огнем.
Дракон привстал на передних лапах и дохнул пламенем.
Драккайнен ошеломленно выругался.
Щитоносцы отскочили в стороны, прячась под металлом щитов, а с приподнятой драконьей морды ударил оранжевый коптящий огонь.
Недалеко. Где-то на пару метров. Пламя не было сильным, но хлестнуло по камням, осмолило скалу и подняло клуб черного, воняющего рыбьим жиром дыма. Дракон надулся снова, издал отчаянный визг. Следующая порция огня оказалась светлее и полетела немного дальше, ударила в щиты. Кто-то бросился наутек прямо в озеро, с боком и одной ногой, обросшими огненным мехом, а дракон внезапно стал корчиться и виться, с полной пастью пламени.
Визг летал над долиной, отзывался эхом в горах. Дракон дергал головой во все стороны, как укушенный осой пес, а гудящее пламя било из его пасти, будто пожар на складе фейерверков. Вдруг голова дракона взорвалась несколькими струями огня, сноп искр выстрелил из пары мест на хребте; зверь исполнил судорожный танец, чуть не опрокинув повозку, а потом превратился в бесформенный пылающий клубок. Дракон сгорел.
Обожженный Змей выполз на четвереньках из пруда и с трудом начал вставать на ноги.
Остальные отскочили от него, заслоняясь щитами. Он что-то хрипло орал, показывая руки. Толстяк подскочил сзади и коротким ударом всадил ему в спину топор.
Обожженный миг стоял неподвижно, выгнувшись назад и хрипя, а потом его голова поросла колючками. Кто-то подскочил и проткнул его копьем. Древко начало дымиться, а проткнутый человек мигом выпрямился и бросился вперед тяжелым юзом. Ему подбили ноги ударом копья. Он рухнул на землю, встать не сумел. Драккайнен заметил только спины остальных, поднимающиеся и опускающиеся клинки, град ударов, наносимых человеку, корчившемуся на земле.
Дракон тем временем превратился в кучу вонючих обугленных останков, но продолжал гореть.
– Что тут происходит? – недовольно проворчал Драккайнен.
Фургон отволокли чуть подальше от горящей рептилии, невольников снова загнали внутрь. Вуко медленно и осторожно подполз чуть ближе и выглянул снова, заняв позицию получше. Невольники по очереди выходили из фургона, неся корзины, в которых на соломе лежали белые круглые объекты размером со спелые баклажаны.
