Эбби-Линн Норр
Рожденная водой
– Но ты ведь не раз ходила на свидания, – напомнила Джорджи. – Например, с Питером в девятом классе. Верно?
– И с баскетболистом Скоттом.
– Помню. Такой милашка! Но Питер слишком низкорослый – даже для такой коротышки, как ты.
– Такое можно услышать только от тебя, – засмеялась я. Питер был сантиметров на пять выше меня.
– Да уж, – фыркнула Джорджи.
– Не очень-то они мне и нравились. Я лишь старалась им угодить. Пригласили – я и пошла. Можно подумать, другая на моем месте поступила бы иначе. Все мы в этом возрасте ведем себя одинаково: ходим на свидания, обнимаемся, целуемся… Разве нет?
– Да, но в идеале делать это надо с кем-то, кто тебе симпатичен. Ты ведь целовалась со Скоттом? Помню, как выуживала из тебя подробности вашей встречи. Я думала, тебе понравилось. По-моему, ты сама мне так и сказала? А как было на самом деле?
Я демонстративно зевнула, прикрыв ладонью рот.
– Настолько плохо? – поморщилась Джорджейна.
– Бедный парень. Он ведь не виноват. Интересно, может ли человек родиться без сексуального влечения? В конце свидания мне хотелось лишь одного: поскорее от него избавиться. В родной пижаме и с хорошей книжкой в руках я почувствовала себя гораздо счастливее, чем в его компании.
– Да, спецы пишут, что влечение бывает слабым или вовсе отсутствует. Это называется асексуальностью. Разновидность сексуальной ориентации, между прочим.
– То есть влечения нет… вообще ни к кому?
– Именно.
Я задумалась.
– Пожалуй, это как раз про меня.
Джорджи закусила нижнюю губу:
– Но разве это не должно было проявиться раньше? Скажем, во время полового созревания.
– Вряд ли. С чего бы? По-моему, это чисто психологическое явление. Или я не права?
– Я всегда считала, что это как-то связано с гормонами. Но даже если так оно и есть, в твоем случае созревание было очень… – она поискала подходящее слово: – Спокойным. У тебя ведь не было ни прыщей, ни спазмов. Совсем ничего. А вот я была готова тебя убить. Помню, меня рвало в туалете как минимум раз в месяц, а мать без конца твердила мне о противозачаточных.
– Вероятно, это взаимосвязано. То есть спокойное половое созревание приводит к отсутствию сексуального влечения, – тут я нахмурилась. Психолог из меня, конечно, никакой, но здесь явно что-то не сходилось. Кажется, Сэксони тоже ни на что не жаловалась в этот период. А ведь она, в отличие от меня, просто помешана на парнях.
Джорджи скользнула взглядом по моему лицу.
– В любом случае с внешностью тебе повезло. Помнишь, какая я была страшная в девятом классе?
Я недоуменно моргнула. Сколько помню Джорджи, у нее всегда был безупречный калифорнийский загар. Даже зимой.
Заметив отсутствующее выражение моего лица, она закатила глаза:
– Ты что, забыла, как я чуть не подсела на средство от прыщей? Как оно называлось?.. То, от которого в старости кости становятся хрупкими?
– Понятия не имею, – и как я умудрилась забыть? Видимо, на маму я похожа больше, чем думала.
– Впрочем, нет ничего удивительного в том, что ты до сих пор не влюбилась. Парни в нашем городе умом не блещут. Если бы встретила подходящего человека, все пошло бы иначе, – уверенно сказала Джорджейна.
Ее уверенности я не разделяла. Но и спорить не стала.
– Не забудь подключить роуминг перед отъездом, – напомнила она.
Я засмеялась:
– Само собой, Джорджи.
Она принялась громко рассуждать о том, чем займется в Ирландии, и я мысленно обрадовалась, что подруга наконец пересмотрела свое отношение к ситуации. Так мы и болтали до тех пор, пока не пришли Сэксони и Акико. Стемнело. На небе взошли звезды. Мы развели костер на заднем дворе, жарили зефир и обсуждали наши планы. Я поведала Сэксони и Акико о предстоящей поездке в Польшу.
– Как здорово, Тарга! – Я поймала на себе цепкий взгляд Акико. Было в нем что-то гипнотическое: порой, когда она на меня так смотрела, мне казалось, что я не в силах отвести глаз.
Сэксони качалась в кресле, переворачивая зефирку над огнем.
– Все мы, кроме Акико, проведем лето в Европе. Давайте не теряться, ладно? Конечно, все будут заняты своими делами, но было бы здорово хоть иногда поддерживать связь.
Мы с Джорджейной согласились, а Акико явно терзали сомнения.
– Постараюсь, – сказала она. – Просто я не знаю, ловит ли там сеть. Насколько помню, семья живет в отдаленной от города местности. Не уверена, что современные технологии им по душе.
– У кого в наше время нет вайфая? – ужаснулась Джорджейна. – Куда тебя отправляет дедушка? В горную пещеру, что ли?
На губах Акико мелькнула хорошо знакомая мне полуулыбка: всякий раз приподнимался лишь уголок ее рта.
– Как знать. Он у меня не слишком силен в описаниях, – сказала она.
Акико – сирота. Воспитывал ее дедушка, а родителей она совсем не помнит. Они умерли от инфекционного заболевания, эпидемия которого охватила несколько деревень и унесла сотни жизней. Отец ее был американским экспатом[13], а дед по маминой линии – японцем. По словам Акико, горе, которое произошло в их семье, разрушило его жизнь, поэтому он решил увезти внучку в Канаду.
– А почему же дедушка с тобой не едет? – удивилась я. – Разве он не хочет повидаться с родными?
– Он слишком стар для подобных поездок, – больше Акико ничего не сказала и уставилась в огонь. Я молча всматривалась в ее лицо. Как и всегда, угадать, что у нее на уме, было почти невозможно. Наверно, у меня разыгралось воображение, но мне вдруг показалось, что подруга вполне довольна тем, что едет одна. Неужели она хочет сбежать от дедушки? Что она почувствует, когда его не станет? Судя по тому, как она о нем говорила, осталось ему не так много, а ведь в Канаде у нее больше никого нет. Уедет ли она в Японию, если, конечно, подружится с родственниками?
Едва ли Акико ответит мне на все эти вопросы.
Я поймала взгляд Джорджи. Подруга смотрела на меня с пониманием: она, как и я, чувствовала, что в душе у Акико творится такое, о чем никто из нас и не догадывается. Затем украдкой взглянула на Сэксони, но та пила ледяной чай и молча смотрела в огонь. Она была самой близкой подругой Акико, но, казалось, порой относилась к ней не слишком внимательно. Тут мне в голову пришла еще одна странная мысль: может, Акико прониклась симпатией к Сэксони как раз потому, что та не приставала к ней с расспросами?
Дедушку Акико я видела лишь однажды. В тот день они вместе покупали овощи на открытом рынке в Солтфорде. Моя подруга несла в руках кучу сумок, а он неспешно шел подле нее – сгорбленный, морщинистый, с тростью в руке. Он был совсем крошечный, с хрупкими костями и тонкой, как бумага, кожей, но при этом весь облик старика говорил о том, что он полон жизненной энергии и может похвастаться железной силой. Белая борода его была всклокочена, а странная шляпа, несмотря на хорошую погоду, натянута до ушей. Одет он был в коричневый пиджак из войлока с длинными деревянными пуговицами, застегнутыми до самого китайского воротника. Акико смущенно представила нас друг другу. Наверное, в эту минуту она предпочла бы быть где угодно, только не здесь. Она не назвала его по имени, сказав лишь: «Это мой дедушка». Я протянула ему руку, но он ее не взял, посмотрел мне прямо в глаза и не проронил ни слова. Никогда не забуду этот момент. От его взгляда мне вдруг стало не по себе. Казалось, передо мной стоит человек, проживший несколько жизней, ни одна из которых не была счастливой.
Как-то раз я поинтересовалась у Сэксони и Джорджейны, знакомы ли они с дедушкой Акико, и обе ответили отрицательно. Особенно меня удивило, что его никогда не видела Сэксони. Как выяснилось, она перестала просить подругу познакомить их после того, как та ясно дала понять, что не хочет, чтобы ее отношения с нами пересекались с семейной жизнью. Настоящей ее семьей были мы – по крайней мере, так она нам сказала. И все же она во многом оставалась для нас загадкой, хоть мы и близки. Наверное, так и должно быть, ведь мы дружим с ней всего два года.
Мы сидели в молчаливом единении, слушая, как потрескивает костер и стрекочут сверчки. В такие минуты дружба имела для меня особое значение. Ни одна из нас не нуждалась сейчас в словах.
Первой тишину нарушила Сэксони:
– Давайте устроим ночевку, когда все вернутся.
Мы согласились. Как ни странно, в какой-то степени Сэксони – это клей, который скрепляет всех нас вместе. Если мы давно не собирались вчетвером, первой инициативу проявляет именно она. Мы с Джорджи всегда остаемся на связи, а вот встречаться всей дружной четверкой нам, увы, удается далеко не всегда. Так или иначе, в большинстве случаев это происходит благодаря Сэксони.
Из нас четверых она единственная, чью семейную жизнь можно назвать нормальной. Ее родители счастливы в браке, а еще у нее есть два брата, в которых она души не чает. Единственную дочь дома беспрестанно балуют. Сэксони – моя самая веселая, упрямая и уверенная в себе подруга, она обожает флиртовать, как никто другой, и к тому же чрезвычайно популярна в школе. По этой причине к ней просто нельзя относиться равнодушно: ее либо любят, либо ненавидят.
В этом году я впервые проведу лето вдали от подруг. Прощаться с ними было грустно, но будущее манило меня. Я чувствовала, что мне наконец представилась возможность познать себя, не думая, что скажут девчонки. Не исключено, что мое восприятие себя сформировалось под влиянием нашей маленькой компании.
Сидя у костра, когда наши последние минуты неумолимо подходили к концу, я спрашивала себя, чувствует ли каждая из них то же, что и я.
Глава 5
Мне было всего три года, когда я впервые увидела маму в обличье русалки. В тот жаркий летний вечер она привела меня на пляж, окутанный покровом темноты. Словно зачарованная, я смотрела, как ее бледные ноги замерцали в лунном свете, а потом вдруг слились воедино, превратившись в переливающийся разными цветами хвост. В том возрасте мне казалось, что в жабрах и плавниках нет ничего необычного – для меня они были столь же прекрасными чертами маминой внешности, как ее ярко-голубые глаза и черные как смоль волосы. Наши ночные прогулки я просто обожала. Мама всегда поражала меня своими акробатическими способностями, – по крайней мере, насколько я могла разглядеть ее водные пируэты в кромешной тьме. Кстати сказать, во мраке наблюдать за русалкой ох как непросто. Обычно мама резко исчезала из виду, а я пристально вглядывалась в рябь на воде, силясь угадать, где именно она вынырнет. Она выпрыгивала из волн столь же внезапно, как и ныряла, после чего быстро-быстро кружилась в воздухе и с криком: «Кто я?!» вновь уходила в глубину, почти не поднимая брызг. Потом вдруг появлялась прямо рядом со мной, а я ахала, завороженная этим зрелищем.
– Вертящийся дельфин, – только и могла вымолвить я, задыхаясь от волнения.
– Молодец! – хвалила она и целовала меня в щеку.
– Мама, покажи кита! – я хлопала ее по щекам пухлыми ладошками.
И она вновь исчезала, а я, затаив дыхание, вглядывалась в воду. Двигалась она так медленно, что над водой приподнималось лишь ее бедро: точь-в-точь как спина кита, которая порой возникает над самой поверхностью воды и тотчас погружается обратно.
– А теперь – угря! – кричала я. Тогда она скользила так близко к поверхности, чтобы я могла разглядеть ее длинное мускулистое тело. Благодаря гибкому стану плыла она грациозно, извиваясь буквой S, точно змея, и достигала в своих движениях абсолютной точности, неподвластной обычному человеку.
Я не раз с наслаждением гладила ее чешуйчатый хвост, любуясь мерцанием изумрудных оттенков в лунном свете. На ощупь он был гладким и твердым, если провести рукой в одну сторону, а если в другую – грубым и жестким. Иногда мама приподнимала чешуйки и резко их отпускала, и тогда по всей длине ее хвоста словно пробегала волна, в которой причудливо отражался лунный свет. Кожа ее была бледной и гладкой, как фарфор, а стоило ей превратиться в русалку – переливалась жемчугом. Когда мама ныряла, длинные черные волосы кружились спиралью в такт ее движениям, а когда выныривала – обматывались вокруг ее стройного тела, словно лента вокруг майского дерева. Словом, она была само очарование. Неудивительно, что в детстве я стремилась проводить с ней все свободное время.
– Это должно быть нашим маленьким секретом, – не раз говорила она, а я с серьезным видом кивала в ответ. – Никому о нем не рассказывай.
– Даже папе?
– Папе тоже нельзя о нем знать, – отвечала она, словно гипнотизируя меня своим музыкальным голосом.
– Почему? – Папа ведь любил ее так же сильно, как и я, а значит, казалось мне, вполне заслуживал того, чтобы увидеть маму во всей красе.
– Люди не верят в русалок, милая моя, – объясняла она. – Если моя тайна раскроется, я буду в опасности, и вы с папой тоже. Чем меньше людей о чем-то знают, тем проще сохранить это в секрете. Понимаешь? – Скрипичные нотки, звучавшие порой в ее голосе, всегда меня успокаивали. Я кивала и смотрела на маму полными обожания глазами.
Она не раз просила меня лечь на мелководье и сосредоточиться, чтобы понять, почувствую ли я волю к трансформации, оказавшись в океане. Увы, как бы я ни старалась, ничего у меня не выходило. Я лежала в воде, закрыв глаза и представляя, что мои ноги сливаются в единое целое, а кожа покрывается чешуей. Но тело мое никак не хотело преображаться.
В общем, росла я как самый обычный ребенок – если, конечно, обычные дети плачут каждую ночь из-за того, что они не русалки. В тот период моей жизни отец был совершенно обескуражен, не зная, как мне помочь. Бедняга.
Незадолго до того, как мне исполнилось шесть, я вдруг заметила, что в маме произошла перемена. Она словно отдалилась от нас с папой. В то время я не понимала, что она борется с мощным природным инстинктом, призывавшим ее вернуться в океан. Осознав это теперь, я искренне удивляюсь, почему она тогда не сбежала. Должно быть, мама всегда обладала чертовски сильной волей, которая и не позволила ей бросить семью. Помню, как она могла часами напролет размышлять о чем-то своем, а потом стала все чаще и чаще уходить из дома, не говоря нам с папой, куда пошла. Вскоре они начали из-за этого ссориться. Отец никак не мог понять, в чем проблема, а потому был не в силах ей помочь. А вот я догадывалась, что все это как-то связано с нашим маленьким секретом, но, как и папа, не знала, что делать.
Когда родители Джорджейны развелись и ее отец исчез, меня стала преследовать страшная мысль: если Брент просто встал и ушел, бросив семью на произвол судьбы, что мешало моей маме поступить так же? Но всякий раз, когда я спрашивала ее, не думает ли она нас покинуть, мама целовала меня в макушку и говорила: «Конечно, нет, малышка. Я люблю тебя».
Но я знала, что мысли о побеге были ей не чужды. Жизнь на суше перестала приносить маме радость. Воображение рисовало мне страшный контраст: вот она в воде, счастливая и свободная, а вот на суше, совершенно несчастная, со мной и папой. То, как резко эти картины отличались друг от друга, приводило меня в ужас. Меня стали преследовать ночные кошмары: мне снилось, что я просыпаюсь, бегу в комнату родителей и вижу, что мама ушла, а папа умер от разбитого сердца. Затем я просыпалась по-настоящему и, лежа в холодном поту, с облегчением понимала, что это был всего лишь дурной сон. Увы, страх мой возвращался снова и снова, словно кто-то запретил ему меня покидать.
Каждую ночь я дожидалась, пока родители лягут спать, после чего вставала и украдкой заглядывала в их комнату, чтобы убедиться, что оба на месте. Если я видела в постели только папу, это означало, что мама ушла поплавать. Тогда я возвращалась к себе, чувствуя, как сильно стучит мое сердце, а во рту пересохло.
Войдя в комнату, я садилась на пол и терпеливо ждала. Услышав, как открылась и закрылась входная дверь – так тихо, что мне приходилось напрягать слух, – я принималась искать маму взглядом сквозь дверной проем и, наконец убедившись, что она дома, ложилась спать.
Я никогда не была уверена, что мама вернется, и очень боялась, что однажды утром мы проснемся, а она покинула нас навсегда. Но в тот самый момент, когда я почти убедила себя в том, что этого не миновать, неожиданно умер папа – и все изменилось.
Мы и не подозревали, что у него были проблемы с сердцем. Он казался таким молодым и сильным: каждую зиму играл в хоккей в пивной лиге[14] и после очередного матча всегда приходил домой в веселом расположении духа. Я всеми силами старалась не заснуть, зная, что он обязательно вернется до полуночи и зайдет в мою комнату, чтобы поцеловать меня перед сном. Щеки у него были холодными, а в дыхании чувствовался сладковатый запах пива. Порой я обнимала его за шею и притягивала к себе, а он смеялся и ласково терся о мое лицо колючей щетиной.
Во время одного из матчей папе вдруг стало плохо. Доктор пояснил, что, скорее всего, он не успел почувствовать боль – скончался еще до того, как упал на лед. Каких-то несколько секунд – и его не стало. Мы с мамой долго горевали о нем. Нелегко было нам обеим, а маме особенно: потеряв любимого человека, она поняла, что теперь ей придется воспитывать меня в одиночку. Не могла же она бросить родную дочь, пусть та и не стала русалкой. Пережить утрату, утопив воспоминания в океане, ей было не суждено. В тот момент перед ней стоял выбор: пройти это испытание вместе со мной или навсегда покинуть свою малышку. И она осталась. Наверное, я никогда не узнаю, как ей удалось перетерпеть невыносимую боль от столь тяжелой утраты, продолжая изо всех сил бороться с зовом океана. Однажды, годы спустя, она в шутку назвала себя единственной русалкой на свете, которая не только познала все «пять стадий горя»[15], но и преодолела каждую из них.
Страховой выплаты, которую мы получили после смерти отца, хватило ненадолго, и вскоре маме пришлось устроиться на работу. До того как я родилась, она работала официанткой в местном ресторане под названием «Морской волк». Увы, платили там слишком мало, чтобы содержать ребенка. Так чем же русалке заработать на жизнь? Мама и в школе-то толком не училась: когда ей было одиннадцать, ее мама умерла от рака, и она тотчас отправилась в океан. Видимо, даже морские девы подвержены этому страшному заболеванию. В общем, в то время, когда большинство женщин, как правило, получают образование, моя мама плавала и играла в волнах. Но она справилась. Лучшим свидетельством ее талантов стало то, что она построила карьеру профессионального дайвера с самого нуля, работая среди обычных людей. Неслучайно ведь говорят, что истина порой на поверхности. Когда я думаю о маминой профессии, слова эти звучат удивительно иронично.
Свое призвание она обрела после того, как увидела объявление в газете, автор которого обещал щедрое вознаграждение любому, кто сможет отыскать потерянные в море ценные вещи. Пропали они – где бы вы думали? – в бухте Чертово Око. По городу ходили слухи, что их никогда не найдут, а любой, кто отправится на их поиски, непременно погибнет. Естественно, мама без труда отыскала на океанском дне чье-то сокровище и не забыла сообщить об этом прессе. Насколько я поняла, в то время она рассчитывала, что, узнав о ее смелости, к ней обратятся другие люди, которые тоже что-то оставили в морской пучине, и мы с ней будем жить на вырученные деньги. Но вскоре об этой истории узнал Саймон и предложил маме присоединиться к «Синим жилетам».
Поначалу все шло не слишком гладко: маме пришлось доказывать начальству, что она хорошо владеет азами подводного плавания, умеет обращаться с водолазным снаряжением и готова четко следовать инструкциям во время поисковых операций. В команде были одни мужчины, и маме с ними, поверьте, пришлось нелегко, особенно первые несколько лет. Но несмотря на все трудности, она прижилась. Мама у меня – крепкий орешек. Думаю, ни одна другая женщина не стала бы так держаться за эту работу. Я-то точно.
По правде говоря, я по-прежнему не понимаю, как маме это удается. Всякий раз, когда «Синие жилеты» приступают к очередному заданию, она как ни в чем не бывало надевает водолазный костюм и работает бок о бок с коллегами, играя выбранную роль. Хотя надо признать, этот бал-маскарад порой сводит ее с ума. Я не раз пыталась представить, что чувствует морская дева, вынужденная обременять себя человеческими ногами и водолазным снаряжением вместо привычных жабр и плавников. Но прежде всего секрет успеха «Синих жилетов» кроется в том, чем мама занимается втайне от начальства. Ныряя в океан под покровом ночи, она находит утерянные вещи и раскладывает их по всему окружающему пространству так, чтобы ее коллеги без труда могли их разыскать и при этом не заподозрить, что кто-то побывал здесь до них. Делает мама это с такой легкостью, что однажды я даже спросила, не хочет ли она открыть собственную компанию. В ответ она призналась, что деловая сторона вопроса ее просто убьет. Бизнес ей совершенно неинтересен, и работает она только для того, чтобы обеспечить нас всем необходимым. К тому же дайвинг дает ей возможность подольше побыть в океане.
Во время поисковых операций мама поначалу старалась держаться поодаль, позволяя мужчинам «случайно» найти побольше поглощенных морем вещей, которые она заботливо разложила для них по обломкам судна. Сама же она делала вид, что ничего не нашла. Но успех «Синих жилетов» был столь велик, что вызывать их стали все чаще и чаще. И мама, которой работать в водолазном костюме было и трудно, и неприятно, в конце концов перестала притворяться, что ничего не может отыскать, и принялась притаскивать артефакты пачками, лишь бы побыстрее избавиться от бесполезной для нее амуниции. Теперь коллеги считают, что она знает подводный мир как свои пять пальцев. В этом они, конечно, совершенно правы.
Благодаря своему мастерству мама быстро стала легендой. Место кораблекрушения, на котором она успела побывать, ей удается снова найти без труда, не прибегая к помощи навигатора, словно некий встроенный маячок указывает ей путь. Не понимая, откуда у нее этот «дар ясновидения», мужчины смотрят на маму с завистью и нередко относятся к ней с недоверием. Водолазное снаряжение по-прежнему раздражает ее, с каждым разом все больше и больше. Взять больничный мама не может, ведь размер ее заработка напрямую зависит от того, присутствует ли она на работе. Раньше ей удавалось чуть-чуть передохнуть зимой, поскольку «Синие жилеты» не брали иностранные заказы до тех пор, пока снег и лед не растают. Холодная вода русалке нипочем, и зима быстро стала маминым любимым временем года. Но по мере того как успех «Синих жилетов» набирал обороты, Саймон стал получать больше предложений из-за рубежа, а команда – чаще выезжать на Карибы и в другие места, откуда бы ни поступил заказ. В отличие от тех, чей заработок тоже зависит от объема работы, мама расстраивается всякий раз, когда вынуждена отправиться в тропики, ведь это означает, что ей вновь придется облачиться в ненавистный водолазный костюм, быть в разлуке со мной, да еще и закрывать глаза на зависть коллег.
Вообще-то отношения с прочими сотрудниками компании маму совершенно не волнуют. Когда я попросила ее быть к ним чуточку внимательнее, она ответила, что устроилась на работу не для того, чтобы завести друзей. Образ этакой одинокой волчицы в сочетании с врожденным обаянием сирены нередко вызывает у «Синих жилетов» смешанные чувства – мужчины просто не понимают, почему она кажется им чертовски привлекательной. Они и считают ее ниже себя, и страстно жаждут ее внимания. Всякий раз, когда я заглядывала в офис, чтобы посмотреть очередной акт этой нескончаемой пьесы, у меня возникало стойкое ощущение, что в маминых коллегах борются сразу два чувства: желание и презрение. А ведь от последнего до ненависти всего один шаг.
За выдающиеся достижения Саймон не раз назначал маме премии, возвел ее на пьедестал и без конца ставил в пример другим сотрудникам, но ее успехов им, обычным людям, конечно, никогда не достичь. А еще он какое-то время пытался уговорить маму поделиться с командой секретами своего мастерства: предложил ей провести несколько тренингов и наглядно продемонстрировать приемы, которые она использует в работе. Это было просто ужасно: как обучить коллег тому, чего не в силах объяснить? К тому же маме жутко не нравилось быть в центре внимания. В конце концов она вняла моим советам и попросила Саймона перестать расхваливать ее перед сотрудниками, а также свести к минимуму внимание прессы. В общественном признании она больше не нуждалась. Шеф постарался повлиять на ситуацию, но журналисты – увы! – продолжали проявлять настойчивость. У профессионального дайвинга есть свои поклонники, а потому акулы пера всегда охотно пишут о «рок-звезде морских глубин». Так они называют маму, хотя в большинстве случаев ныряет она совсем не глубоко. Несколько лет назад какой-то телевизионный продюсер предложил «Синим жилетам» снять реалити-шоу с мамой в главной роли. Саймон, конечно, тотчас почуял запах больших денег, но мама пригрозила уволиться, если тот не уймется.
В кругах дайверов моя мама – живая легенда. Пресса обожает ее за то, что она прекрасна, грубовата и дает замечательные интервью. Публике мама кажется очень забавной, поскольку всегда ведет себя непринужденно, а на вопросы журналистов отвечает чересчур прямолинейно. Поклонники ее таланта все время гадают: она в самом деле такая или это всего лишь образ?
О папе и трудностях на работе мы с ней говорим не часто. Я знаю, что зов океана очень силен, но в перерывах между погружениями и другими неотложными делами маме так или иначе удается с ним совладать. Это ее демоны, и я понимаю, что сражаться с ними ей приходится каждый день.
А что до моих… Я так и не смогла признаться маме, что мне будет очень плохо, если она меня покинет. Больше всего на свете я боюсь, что однажды она уйдет и не вернется. Я не хочу, чтобы она оставляла меня одну, даже когда я вырасту. Без мамы мне не прожить ни дня.
Сирене подвластен целый океан, но ради меня маме приходится все время держаться неподалеку от берега, чтобы не опоздать на ужин. С тем же успехом можно посадить тигра на метровую цепь. Мне очень больно осознавать, что она вынуждена подавлять свою истинную природу. Я виню в этом себя. Если бы только я смогла превратиться в русалку, все было бы по-другому. Чувство вины преследует меня без конца. Я знаю, что подвела ее.
Короче говоря, у нее свои демоны, а у меня – свои. Порой мне кажется, что жизнь – это сплошная проверка на прочность. Так кто же из нас сломается первой?
