Эд Кузиев
Химера. Последний поход
Глава 4. Догнать уходящее время
– Нашел всё-таки меня, крестник. А Я уж и не надеялся. Подставь плечо, проще будет доковылять, – сквозь стоны проговорил Старший Брат.
– Как же так получилось? Кто Вас поранил? – Участливо спросил Я.
– Перевёртыши, сучье племя. Вчера мог догадаться, кто Маре Бабу слепил да шнурки подрезал, ох и позлили они её. Кха-кха. Позже поговорим. А то силы теряем да отвлекаемся почём зря, – проскрипел сквозь зубы Сет.
Последние сотню шагов Я уже тащил тяжёлое тело Ветерана, а от ворот глядел Дозорный и даже пальцем не повёл помочь мне. Факелы освещали площадку у ворот, играя с лежащими толстым слоем снежинками, а на свежевыпавший снег падала горячая кровь северянина.
– Открывай калитку! – Крикнул Я.
– Кто такие и цель вашего визита в Черный Дол? – раздался прежний голос.
– Ты же только что меня выпустил. Уже забыл? – изумился вопросу.
– Скажи ему, он пока не услышит от тебя правильный ответ, не впустит, – прохрипел ветеран.
– Путники, ищем кров и стол. Один подраненный.
– Доложи старосте, что у нас гости, – приказал Старший.
Я усадил Брата на землю, так как сил поддерживать его стоящим не было. Вскоре пришёл Михаил и о чём-то доложил, а сторож на воротах произнёс заученный текст:
– Постоялый двор у старосты. Законы соблюдать, вести себя чинно и с уважением. Мишка, проводи путников.
Парень открыл сторожку и направил на нас копьецо.
– Подсоби с раненым, – взмолился Я.
– Никак не можно. Ежели путник не в силах дойти, то мы оставляем его за воротами.
– Не спорь с ним, Босик. Староста должен дать мне добро на нахождение в Черном Доле, иначе отправит за забор, – тяжело произнёс Сет, упёршись на подставленное плечо, медленно поднимался. – Уж такие они, родоверы. Только семья и Род важны, остальное всё временно.
– Ты знаешь правила, старик. Следуйте за мной, – медленно и чинно шёл впереди Михаил. Дойдя до постоялого двора, вновь обратился к нам. – Хозяина зовут Пал Степаныч, любит честность и чистоту, потому ноги обметите веником перед входом. А Я пойду в дозор, охранять селение от ворога.
– Иди вперёд, мне нужно подвязать порезы, а не то залью их горницу кровью. Ежели отец поселения спросит за меня, расскажи о ранах и моём уважении Дома. Не могу зайти грязным.
– Понял тебя. Попрошу тряпицы и бинты. – Я прислонил Брата к стене и помог снять куртку.
Зайдя в дом, изумился переменам в нём. Стол был совсем другим, а ранее потушенные свечи горели через одну. Накрытый праздничной тряпицей общинный стол уставлен лоханями. А слева от него стояла бадья с чистой водой и стопкой уложены чистые полотенца. Слева стояла кадка поменьше, а к ней приложены тряпицы иного цвета. Как Я понял, для нас. Привычно постучав по столу, окрикнул Старосту. Павел Степанович ступал важно и уверенно.
– Тебе бы стоило быть в бане, негоже за стол с грязным телом или мыслями садиться, – нахмуря брови, произнёс он. – И где твой Брат, северянин?
– Брат Сет не может зайти в общинный дом, раны его кровят. Из уважения к Вашим обычаям и общине, просит принять на постой. Сам он на крыльце. Прошу позволения остаться ему и, если имеете ненужные тряпицы или бинты, дать для излечения. Со своей стороны обещаю оплату и чистоту.
– Открой дверь, мне нужно задать пару вопросов. Приму решение, исходя из ответов.
Я распахнул двери, чтобы свет от лампад из горницы попал на раненого.
– Будь здравствуйте, Пал Степаныч. Слава Роду!
– Слава Роду! Я тебя знаю, хотя и не должен. Скажи мне, Сет, куда ты держишь путь, и кто тебя поранил?
– С Юга на Север, а бился Я с перевертышами в трёх верстах ниже по реке, – хрипло произнёс Храмовник.
– Э как, думал все эти твари ушли на Север. Что-то их сорвало с охотничьих угодий. О чём ещё расскажешь?
– Ниже по реке, в бывшей рыбацкой деревни вырезали всех жителей. Девчушка – Вероника – осталось одна. Маровы приспешники подняли сотню утопцев.
– Нам-то какое дело? – с улыбкой произнёс Староста. – Забор крепок, люди здоровы, а амбары полны снеди.
– Их подняли под приказ и за один день. Подкладом был сын старосты и, как ты понимаешь, это дело рук не болотных ведьм, – с вызовом сказал Старший Брат.
Павел Степанович задумчиво потёр подбородок. Затем кивнул головой и изрек:
– Я получил ответы и принял решение. Остаться могут только трое в качестве гостя. Или кто-то из Вас входит в Род или уходит из посёлка.
– Сынок, помоги дойти до ворот. Значит, пришло моё время, – кряхтя произнёс ветеран.
– Но так же нельзя! Должен же быть ещё какой-то выход! Что значит, войти в Род?
– К чему терзания? Баба тебе чужая, а нам она принесёт много новых сыновей и дочерей. А ежели у самого есть виды, оставь сиротку. Будем за родню, как и все мы тут! – сразу же проговорил Хозяин.
– Я дал слово, что доведу её до града, а Веронику – до городища. Мой крёстный не заслуживает такой смерти, его растащит на куски зверьё, и даже тризны не сыграю. Потому мой черёд идти за ворота. – Принял решение за всех.
– Одумайся, сынок. Отдадим обузу и освободим руки. Да и местные знахари меня до обедни на ноги поставят! – Прошептал синими губами Брат Сет.
– Нет другого решения, крёстный. За забор уйду сам. Завтра с утра зайду вновь. – Повернувшись к старосте, произнёс. – Я уважаю Ваши обычаи, в ответ прошу об одном, проявите заботу ветерану Северных Пустошей.
– Не торопись, сначала оттяни своего Брата в баню, приведите себя в порядок и отужинайте. Голодные от родоверов не уходят. – Раздраженно произнёс Павел и захлопнул дверь.
Я схватил брата за руку и начал поднимать. Перекинув руку через шею, потянул к помывочной, благо видел, куда уводили моих попутчиц. Старик сначала хрипел, с трудом наступая на ногу, а затем разошёлся. Чуть позже рассмеялся.
– Задал ты ему задачку, сынок. Ха-ха. Я раненый, от того не гожусь в большой посев. А ты мог покрыть двоих-троих за ночь. Теперь Хранитель Рода будет думать, что лучше для его дома. А правило трёх он отменить не может. И ещё, Я тебе благодарен за топор, будто легче стал вдвое и кости он как верёвку рвал. Ежели не твой Дар, остался бы в лесу без вестей, а так, может, и смилуется Мать-Земля и даст мне встречу с Химерами.
В бане было сильно натоплено, отчего Я быстро покрылся испариной. Раздев брата до нательного и стянув с него рубаху, ужаснулся его ранам. Помимо новых рваных порезов, в большом количестве тело покрывали шрамы, увечья и синяки. Руки так вообще покрыты паутинкой белёсых и розовых линий разной толщины и протяженности. Звание Ветеран запросто так не дается.
Разделся сам, стесняясь своей наготы. Отведя брата к воде, принялся оторванным рукавом нательной рубашки смывать кровь, стараясь не потревожить раны.
– Полно тебе. Сейчас знахарь и помывальницы придут. Иди сам распарься немного. За меня не переживай, вытяну. Ежели бы не время к вечерне, то расспросами замучил бы нас староста, в надежде, что околею. Мне налей в черпак воды из во-он той кадки. Там она родниковая. Как на Юг попадаю, напиться не могу, зубы уже сводит и живот болит, а Я всё жаждой по чистой водице одержим.
Выполнив поручение, направился в парную. С трудом открыв тяжелую дверь, тут же присел на корты. Из натопленного помещения так обдало жаром, что уши загорелись, а незатянувшиеся ожоги напомнили о себе. Пригнувшись, зашёл в помещение и прикрыл дверь. Печка парила знатно, наполняя тело невиданной раньше негой и истомой. Мысли выветрились, погружая всего в странное, необычное состояние. Счёт времени Я потерял, очнулся после громких шагов в предбаннике и разговора.
– Плох совсем, но вытянет. Двужильный. Давай, девоньки, отбейте с него коросты, а Я пошью немного да латки поставлю. Какой цвет выбираешь, северянин?
– Синюю, как небо или зеленую, как земля, – глухо отозвался раненый.
– Всё надеешься увидеть чистое небо и травушку без порчи? Второй где? Тая, глянь в парилке.
Дверь распахнулась, и зашла крепко сбитая Дева с толстой косой на груди. Из одежды лишь купальный сарафан. Увидев меня прикрывающим стыд, рассмеялась по-доброму:
– Туточки он, голенький и смущённый.
– Кинь ему рубаху, чтоб прикрылся да пусть выйдет.
Кое-как натянув рубаху на мокрое и вспотевшее тело, Я поспешил в предбанник. На палатях боком лежал нагой Сет, а седой Муж тянул иглой нить, прижимая пальцами края ранки. Знахарь оторвался, глянул на меня.
– Ух ты ж. Редкий гость в наших краях, да ещё и светится ярко. Хворый только телом, что же, будем радушными хозяевами, как предки завещали. Маланья, готовь тесто на семечках. Будем банькой лечить да мёртвый хлеб печь, – отдал он приказ второй деве, что стояла с тряпками и бинтами поотдаль. Та, передав поклажу Тае, выбежала на снег голыми ногами и помчалась по улице.
– Свезло тебе, сынок, большую честь оказали, или Мать-Земля награду определила. Такое не часто бывает, будто подвиг свершил али имя защитил. Поведаешь?
– Меня вызвали на Суд Богов на Ладье. Последователь Одина Рагнар, Я его приговорил за хулительство Отца нашего, – робко ответил ветерану, боясь, что воспримут как самохвальство.
– Что?! – вскрикнул Брат, зайдясь кашлем.
– Ляг смирно, нитки расходятся, – проворчал Знахарь, слегка ударив по голове раненого. – Ну, раз Суд Богов определил, нам тогда судачить не о чем.
Стежки ложились легко, а игла порхала в руках мастера.
Тем временем появилась Маланья. Раскрасневшаяся с мороза, с трудом тянула большой тюк с мукой и мешок с различной утварью.
– Тая, вяжи деда тряпицами, да не в натяг, а с послаблением. А ты, молодой, раздевайся да садись на лопату, – произнёс Знахарь, откинул шкворню и разогнал угольки. Кинув добрую жменю можжевельника, топнул ногой. Затем закружил рукой выходящий сизый дым. Банька наполнилась приятным запахом, а от дыма защипало глаза. Лекарь начал раскачиваться в такт.
– Пойду да нарву травы.
Да поутру и с росою.
Поклонюсь на четыре стороны.
Мать-Земельца выносила-а-а.
Отец-Небо напоил-л-л. Огница сестрёнка согрела. Ветер брат раздул-л-л-л, – растягивая окончания, пропел-проговорил Муж. Топнув второй раз босой ногой, хлестанул меня ветками по спине и плечам, царапая их. Помощница тут же растянула узел с опарой. К запаху дыма от хвои прибавился кисло-сладкий запах сырой сдобы и закваски.
– У семи дорог травы собирал, на семи ветрах просушил. Тело бледное страдает от болячек. Душа хворая бежит из клети. Дело ратное зовёт, труд честной застаивает. Дайте травы заговоренные, дайте хлеба кошенные силушку. Водица родниковая, оживи плоть, Огонь да зажги свет. – Голос громкий по началу спустился на шёпот, одурманивая разум и выметая мысли прочь из головы.
Краем глаза Я заметил, как Девы обнажились и обходили вокруг меня, намазывая моё тело опарой и посыпая зёрнами и мукой. Всё быстрее и быстрее кружились Тая и Маланья, закутывая меня в кокон из теста, и лишь голова была открытой.
– Хватит. Тяни его в печку, – произнёс Знахарь, а сам кинул из мешочка что-то синее. Порошок вспыхнул ярко, и от его света Я потерял сознание.
Очнулся Я по привычке от голосов.
– Смотрите девки, совсем чёрный хлебушек, но то не зло, что сам причинил, а то зло, что руками разгребал, потому и пачканый злом, как сажей. Не всё бело, что чисто. Как оторвёте всё от кожи, тащите в помывочную. Смотри, чтобы хлебушек скотина или люд не съел. Горя не оберёмся. А с тобой, старик, пойдём готовиться отужинать, есть о чём побалакать старым людям.
Затем пришли чувства. Чуял, будто кто-то отрывает от меня кожу и тут же смазывает место холодной мазью, что затупляет боль и даёт оздоровление.
– Молодой совсем, а Трофим сказал, что он – Святоч. Как из сказаний…
– Та ну, те же – богатыри, считай, а этот малохольный, да ещё и лысый совсем.
– Дура ты, Тая, видишь ожоги не сошли ещё. Горел парень и совсем недавно.
– Сама ты дура или виды на него имеешь? Собралась просить отца, небось? Тебе лучше к ветерану, он в том деле толк знает, быстро тебе тропинку к детям проложит во Славу Рода! А с молодым заблудитесь по дороге.
– У самой-то глаза горят. Хочешь новой крови получить, забыла уже про Михаила? А он из-за тебя в дозорные подался. Служит теперь вместе с лучником Еремеем. А тот нелюдимый совсем, – отозвалась Маланья. – Хватит болтать, давай обмоем его, а потом к ужину готовить нужно.
Меня перевернули на живот и начали тереть щёлоком. Смыв остатки теста со всего тела, мягко просушили полотенцем, аккуратно промокнув обновлённую кожицу.
– А если отец не принял решение, оставить ли его на ночь? – неожиданно спросила Тая.
– К чему тогда рубашку обрядовую принесли? Побуди его, нужно имя выспросить да порадовать с новым рождением, – отозвалась Маланья.
– Очнись, добрый молодец. Время праздновать, – похлопывая меня по щекам и плечам, дождалась, когда Я очнусь.
Раскрыв глаза, узрел двух обнажённых Дев, что не смущались своей наготой, а больше пытались меня раззадорить. Дар указывал азарт и предвкушение.
– Как имя твое, зановорожденный?
– Я – брат Церкви и Храма, Светоч Путеводный, Босик. Расскажите, к чему меня готовят?
– То Хранитель общины скажет, а нам не велено. Вещи твои на чистке. Возьми одежду приготовленную да поршни. Ждём тебя в общинном доме, – произнесла Маланья.
Девы натянули сарафаны и, весело смеясь, помчались на перегонки по чистому снегу. Я глубоко вздохнул приятный запах трав и хлеба, а затем оделся. Неожиданно для себя решил пройтись босиком по белой скатерти-тропинкe. Потому, перекинув обувку через плечо, вышел на улицу. Тело сразу же стало исходиться паром, а лицо приятно защипало от мороза. Забытое чувство, когда ноги ощущают Мать-Землю, все неровности и ямки, но между тем, ступается легко и свободно. Скоро преодолев короткую дорогу до светлицы, постоял немного перед крыльцом, ловя одинокие снежинки, затем открыл дверь.
В натопленной горнице ноги закололи с мороза, Я тут же надел просторные поршни. За столом сидел весь посёлок по своему распорядку, а гости были на краю, ближе к двери. С моим появлением тут же вскочила молодая дева из местных и подошла к лоханке с водой для умывания. Перекинув через локоть полотенце, набрала черпаком водицу и терпеливо ждала меня. Поклонившись Люду, Я подошёл к девице, обмыл руки и лицо. Приняв тряпицу, обтёрся да вернул обратно.
– Что же, время потчевать гостей да праздновать. Займи свое место, Светоч. Сегодня наш Род видит троих путников пред собой. Каждому досталось от щедрот наших, согласно нашему укладу. Герою Севера Босику и Ветерану Юга Сету мы даровали избавление от болезней и ран. Сиротке Веронике оберег на долгую жизнь и наше позволение свободного посещения поселения, в надежде, что она найдёт свой дом или примет наш. Долгие беседы вести не будем, и так задержались с трапезой. Гуляй поселение ярко и жарко, как в последний день. Слава Роду!
– Слава Роду!! – грянуло в ответ.
– Тая, Маланья, уважьте гостей, – приказал Павел Степанович.
Знакомые мне по бане Девы проворно соскочили с лавок да обнесли морсом и едой наши лохани и чаши, лишь Забаве не предложив ничего. Я удивлённо раскрыл глаза, но под столом меня ударил ногой Брат Сет. Затем наклонился ко мне и произнес на ухо:
– Чтобы Забава смогла остаться в поселении на ночевку и тебе за ворота не выходить, всем объявили, что она твоя раба по праву закладной. А раз это твоя собственность, то и ухаживать тебе самому за ней нужно. Надкуси хлеб в первую очередь, прояви уважение к дому, во вторую – пригуби из чаши напитка родового, можно сказать, почти без хмеля молоко на травах и мёде, чуть крепче кваса. Кутьи ложку прими в третью очередность. Потом можешь со своего стола переложить барыне. Но кушать начать можно после Хозяина. Гляди во все глаза, только Даром не пользуйся, и так светишь на всю горницу, Люд смущаешь. – Ветеран отстранился от меня после этих слов и оглядел стол.
Напротив сидели девки и вовсю кидали голодные взгляды на нас с Братом и завистливые на прислуживающих нам Дев. Поотдаль, ближе к старосте – мужи, раньше восседали седые и с окладистыми бородами, а чем дальше от Главы, тем моложе со смешными чубами на голове. Детей и старух Я не видел совсем – или их нет, или в яслях да в дальних домах живут.
– Воздадим почести Отцу Роду, что уберёг наш Дом от зла и страданий. Слава Роду! – крикнул староста.
– Слава Роду !!! – отозвался стол.
Павел Степанович поднялся, протянул руку к большому караваю и переломил его надвое по подготовленному заранее срезу. Себе оторвал немного с каждого куска и пустил хлеб по обе стороны. Принявший подношение кланялся, отбирал себе ломоть и передавал дальше. Дошла очередь и до нас. Старик поднялся, принял хлеб на вытянутых руках, поклонился Хлебу, затем столу, опосля – Хозяину, оторвал кусок Веронике, положив перед ней, затем себе. После развернулся и знаками показал повторить. Мне ничего не оставалось, как последовать за ветераном. В чужое поселении со своим правилом не ходят. Глядя на наши действия, Люд одобрительно зашептался. Значит, высказали уважение. Оставшиеся куски тотчас перехватила молоденькая девчонка и понеслась в сторону ворот, угостить стражников.
– Разделю с Вами свой хлеб, свой кров и свои печали, свою радость и ложе. Мы есть дети Рода, непослушные, спесивые и глупые, как и все остальные. Но знайте, родичи, знайте, гости, что Я есть это поселение, Я есть дом и уголь в камине, Я есть свет в лучине и вода в колодце. Потому нанеся мне или кому из родичей обиду, вы огорчаете всё поселение. А поселение ответит быстро. А ежели с заботой и любовью вы согреете меня, то и каждый дом, каждый муж или дева вернёт вам сторицей. А сейчас время отужинать. – Долгая проникновенная речь старосты произвела на меня глубокое впечатление.
Я глянул Даром на горницу и обомлел. Исключая нас пришлых, весь стол был залит одним цветом, как единое тело. Брат горел азартом, Забава стыдом, а сиротка любопытством. Как только староста вкусил хлеба и отпил из чаши, все последовали его примеру. Каравай был ещё теплым, оттого и вкусным. Напиток в меру терпкий и сладкий, а вот кутья мне пришлась не по вкусу. Пресная и водянистая. Высказал дань традициям, все довольно улыбались в предвкушении ужина. Слово вновь взял Павел Степанович:
– Мы разделили хлеб и соль, пора бы и насытиться в этот Святой для нас день.
– А какой сегодня день? – спросил Я тихонько ветерана.
– Сегодня неделя, последний день седмицы. (Неделя – старое название воскресенья, до крещения. Означает: нет дела или не делай). День памяти предков и заветов их. Поминальный день уже у них был, обычно собираются в общинном доме да празднуют жизнь, не забывая при том о смерти. – Подсказал мне Храмовник. А тем временем на столе показались угощения, а маленькие розетки с кутьей забрали. В деревянную лохань навалили варёных корней, хороший кусок мяса и тушенных овощей.
– Не забивай живот сильно. Сегодня у тебя ещё есть важная задача! – Заговорщически произнёс Сет.
– Какая? – изумился Я.
– Отплатить добром за излечение, стол и кров. Они не привечают чужих или соседей, так как считают их временными людьми. Для них важен лишь их собственный Род. Поскольку посёлок закрыт, то и связь у них лишь внутри поселения, а свежая кровь им ох как нужна. Считай, что рыбацкая деревня для них мертва, с поморами они не особо дружат. А следующая деревня или в пятнадцати верстах выше, или сама в нужде. Вот и катаются по слабым Родам, меняясь кровью. Полно тебе переживать, ты пышешь здоровьем после баньки.
– А где все детишки у них? И стариков не вижу.
– Празднуют жизнь только те, кто могут её дать. Таков закон. Тут за столом только такие, да и мы – гости. Забаве-то отсыпь еды, а то измаялась девка, не привычно ей быть бесправной.
*****
А праздник жизни только разгорался. Подавальщицы несли и несли еду, подливали слабый хмельной напиток, но мне, с непривычки, крепко ударило в голову. Местами Люд смеялся, кто-то вёл разговоры, а меня все чаще задевали за плечо, теребили рубашку и прижимались телом. Всё вокруг мельтешило, Девы сменялись Мужами, которые задавали различные вопросы и просили рассказать басню или былину. Лишь староста сидел ровно и безучастно, пережёвывая хлеб и запивая его простой водой.
Голова моя всё чаще клонилась к столу, вдруг чьи-то настойчивые руки обняли меня за плечи, затем потянули в глубь общинного дома. В комнате, освещённой лампадками и свечами, было жарко. В руки тотчас подали прохладный и терпкий напиток, от которого мысли выветрились, а сознание улетело. Очнулся Я лишь утром, нагим и в окружении сопящих дев. Двое мне были знакомы – Тая и Маланья. А в третьей с трудом признал Забаву. Стараясь их не разбудить, Я выскочил из кровати, оделся и подпоясался, поршни не нашёл и на цыпочках вышел прочь. Босым спустился в светлицу, где восседал Павел Степанович.
– Ты рано встал, северянин, – произнёс зычно сидящий за столом староста, при том даже не обернулся. – Я не слышал шаги, просто знаю обо всём, что происходит в поселении Черный Дол. Присядь за стол. Нужно поговорить.
Я не стал отказываться от приглашения, лишь сначала подошёл к бадье да обмыл руки и лицо.
– Трапезничать будем позже, а пока выпей молока и хлеба.
Тут же из-за его плеча выплыла Катерина с крынкой и завернутым в тряпицу караваем. Староста улыбнулся.
– Род принял твоё семя, значит, будет жизнь и будет расти наши поселение. У тебя вчера были вопросы, на которые ты получил не совсем полные ответы. Старики у нас доживают свои дни в отведённом доме, возятся с детьми и учат их нашим законам и правилам. Не скромничай, выпей молока. Дети у нас общинные, значит, до созревания мы все – их родители. Когда Я стал старостой, много лет назад, у нас было всего шесть семей и одна повозка с добром. Всё, что ты мог увидеть здесь, построено и сделано руками родичей. Позже к нам присоединялись семьи, но многие были не готовы делить всё на всех. Верили в своих богов и жили особицей. Искали выгоду, алкали лучшую долю, прятали припасы и не делились кровью, такие уходили навсегда. Их имена преданы забвению, а ступить на землю родоверов они более не могут. Трудно объяснить чужакам, что главное – это РОД, и если всему РОДу хорошо и сытно, то и РОДичу ровно также. Вы – северяне, нам близки по духу, просто Ваша Мать-Земля и Отец-Небо есть две чаши одного яйца, что мы зовем Родом. Вы честны и самоотверженны, за малым исключением, и уж точно Я не про благородных говорю. А уж про светочей сколько всего прознали, ты такой же, как мы, любишь правду и справедливость, веришь в то, что люди Братья, готов отдать последнее ради цели. У нас нет секретов и разлада, нет своего дома или угла, нет своей одежды или обуви. И мы не отдаём детей, даже если родились те болезные или с изъяном. Один Бог, одна цель, один Род. Ты ярко светился после бани, и это отметили все. – Муж улыбнулся своим мыслям и продолжил. – Но у нас есть и беды. Воинствующие язычники на Юге. Ведьмы и тёмный Люд на западе. Людоеды и зверолюди на Востоке. Орда и изменённые на Севере. За всё время, что Я староста, нас неоднократно грабили, убивали и насиловали. Все они поплатились жизнями своими. Поморы и ушкуйники брали на меч село, но мы выходили все, как один. Дважды был мор и неурожай. Все наши правила и запреты родились от этих невзгод. Мы хотим жить и славить Бога своего и более ничего. Так чем же мы провинились перед всем Миром, что нас так невзлюбили? Маровы дети каждую зиму у наших ворот. Ведьмы шлют заклады и больных детей, дабы посеять смерть. Южане требуют дань и шлют мытарей. Лишь Север дарит нам свою кровь или заливает землю нашей. Слава Роду, мы живы-здоровы. Надумаешь после службы к нам податься, милости просим хоть одному, хоть с семьей или братьями. Но помни правило трёх. Лишь трое могут быть гостями, остальные или ночуют за забором, или для вступления в поселение пришли. Будь здрав, а мне пора готовить вам сани на Север. По счёт оплаты не беспокойся, ты закрыл своё бремя этой ночью.
*****
Обед был скромным, но сытным. Плотно покушав и купив на дорогу провизию и один самострел, мы попрощались с Чёрным Долом. Провожать нас вышло всё селение, лишь староста не покинул общинный дом, а махнул нам из открытой двери. Маланья и Тая довольно улыбались и приветливо стреляли в меня глазами. На Храмовника смотрела другая троица, от чего ветеран приосанился и не сводил с них глаз. Покидали мы сей добрый дом в разных чувствах. Я с грустью, Брат Сет с сожалением, а Забава сгорала от стыда и прятала от меня свой взгляд. Лишь Вероника не прониклась этим исходом, а торопилась задать следующую сотню вопросов да хвасталась новой куклой-оберегом. Возничий накрыл нас шкурами, вывел сани за ворота, а затем низко поклонился поселку. Прыгнул на ящик да погнал по узкой дороге на Север.
Старик подозвал меня рукой. Я тотчас пересел.
– Сынок, смотри за лесом. Чую, не просто так староста нас раньше времени выпроводил. Значит, нашептал ему кто-то, что так нужно. Меч вынь из ножен да положи рядом, а самострел можешь сейчас взвести, только стрелку не заправляй. И чего это закладная твоя такая сегодня? Никак приключилась чего? – брат хитро моргнул мне да заржал в голос.
Я смущённый сел обратно. С той ночи запомнились мне лишь стол да пробуждение. А что было между нами, всё в тумане.
