Эдуард Овечкин
Акулы из стали. 5 в 1
– Не, – командир такого кощунства, как гуталин, над своей лодкой стерпеть не может. – Звоните.
Звонит. Семнадцатый пирс, говорят, правым бортом. Точно? Точнее не бывает, место под вас зарезервировано.
Представляете себе, как это – красить подводную лодку на плаву?
В общем, навязали жердей из нарубленных деревьев, поприматывали к ним валики, и началось. Сначала старались аккуратно: опрокидывали бидончик и валиками раскатывали, потом стало скучно, начали танцы на льду на краске устраивать. Ну, пока старпом не увидел. В общем, докрашивали уже в Мотовском заливе на ходу. Под утро причухали в Североморск. Запрашиваем проводку.
Дают проводку. Говорят: «Семнадцатый пирс, левым бортом». Командир удивлённо моргает невыспавшимися глазами и просит повторить. Повторяют: «Левым бортом».
Командир смотрит на старпома, старпом на командира.
– Ну а что, Сан Сеич, – говорит старпом. – Как иначе-то могло быть.
И оба начинают ржать. Ржут заразительно, а мы не спим уже сутки, некоторые с похмелья, устали все и воняем чернью. Начинаем, в общем, ржать всем центральным постом. До слёз вот прямо. Ладно, командир вытирает слёзы и просит связистов связать его со штабом флота.
– Это бортовой номер такой-то, – говорит командир. – Прошу швартовку правым бортом.
– Отставить! – отвечает ему Северный флот в лице дежурного по нему. – Левым бортом! Правым бортом к семнадцатому пришвартовали бортовой номер такой-то.
Связисты посмотрели по таблицам, говорят – эсминец «Отчаянный».
– Не имею возможности швартоваться левым бортом, прошу разрешения убыть в пункт базирования.
По голосу Северного флота было слышно, что он вскочил:
– Отставить пункт базирования! Назовите причину невозможности швартовки левым бортом!
Ох уж эти манерности в официальных флотских радиопереговорах.
– У меня только правый борт покрашен.
Северный флот на секундочку замолчал. Ну, он-то всё понимает, не с Луны же свалился.
– Есть, принял. Швартовка семнадцатый пирс правый борт.
Командир говорит связистам:
– Вы там послушайте, что сейчас в эфире твориться будет, расскажете потом.
Прибегает связист минут через пять, рассказывает диалог (Д – дежурный, К – командующий надводной эскадрой):
Д: «Бортовой номер такой-то. Перешвартовка 17-й пирс левый борт».
К: «Вы издеваетесь, мы только привязались!»
Д: «Повторяю. Перешвартовка 17-й пирс, левый борт».
К: «Да у меня солярки в обрез, я потом от пирса хер знает когда на своё место отойду!»
Д: «На вёслах погребёте. На правый борт встаёт подводная лодка».
Чтоб вы понимали, эсминец и подводная лодка – это классовые враги. Эсминцы предназначены как раз для поиска и уничтожения подводных лодок.
К: «Чтобля? Я из-за какой-то мухобойки буду тут эсминцем целым маневрировать?!»
Д: «Приказ командующего флотом».
Дежурный явно врал, но, видимо, устал спорить.
Выруливаем из-за угла на рейд, чухаем к семнадцатому пирсу. Эсминец уже почти закончил перешвартовку и всем своим экипажем толпится на корме и, открыв рты, таращится на нас. Эсминец – очень красивый корабль: он худой, поджарый и выглядит стремительным, даже когда стоит на месте.
Но, так уж получилось, что он меньше нас размером оказался. Ниже и худее тоже. И эти гордые своим предназначением моряки, забыв про свою тяжёлую и нелегкую профессию охотников, стоят и, тыча пальцами, смотрят на нашего чёрно-серого кабана.
Командир их эскадры бегает по кромке пирса и орёт в нашу сторону:
– Кто командир?!
Командир поднимает руку.
– Друг, прости, я тут погорячился в вашу сторону немного. Но теперь вижу, что рамсы попутал!
– Да мы привыкли уже, что все охуевают, когда нас первый раз видят, – кричит в ответ командир. – Пришвартуете?
– Говно вопрос!
На пирсе построилась швартовая команда эсминца. Вот за что люблю надводников – всегда они, бляха, красивые издалека: стоят строем в бескозырочках, в бушлатах, в жилетах оранжевых и ждут команды, задрав головы на наших. А наши грязные, в штанах с пузырями на коленях, в ватниках – у кого зелёные, у кого чёрные, жилеты эти рыжие тоже чёрные, слоняются по верхней палубе, нагло курят и цыкают зубом на своих менее удачливых собратьев.
Пришвартовались. Первый к нам прибежал командир надводников:
– Ребята, вы же под Козырева пришли?
– Под него самого, а вы чего тут?
– А мне, блядь, говорят бакланы эти тухлые: «А вы станьте рядышком, придёт Козырев на подводную лодку, а мы ему скажем: а ещё у нас эсминцы есть – вон как раз один, случайно, рядышком стоит!» Мы всю ночь большую приборку проводили – драили всё. На всякий случай. Но вам, я вижу, больше досталось, судя по оригинальной окраске. Издевается, сучье вымя.
– Нам, татарам, – говорит командир, – не привыкать: что водка, что пулемёт, лишь бы с ног валила.
– А можно моим на экскурсию к вам потом?
– Только потом, а то затопчете всё – чернь-то ещё не высохла.
Тревогу не снимаем, сидим все на боевых постах и ждём. Дело к обеду движется, а мы ещё и не ужинали. Естественно, продуктов у нас с собой нет, в город сбегать за лапшой не разрешают, поэтому занимаемся лечебным голоданием. Командир спит в центральном, прямо в своём кресле. Спускается какой-то капитан второго ранга. По роже сразу видно – замполит.
– Здравствуйте! – радостно он улыбается в наши хмурые затылки. – А где у вас командир?
Я показываю пальцем себе за спину. По штатному расписанию мой боевой пост – справа от командира, и я управляю общекорабельными системами с пульта «Молибден».
– Здравствуйте, тащ командир!
Командир в тулупе, и поэтому погон на нём не видно. Он что-то бормочет во сне.
– Я – заместитель начальника политотдела Северного флота капитан второго ранга Иванов! – гордо представляется замполит.
Командир открывает один глаз:
– А я. Командир. Ракетного подводного крейсера стратегического назначения. Капитан первого ранга Богатырёв.
– Товарищ капитан первого ранга! Мы вот тут с товарищами в штабе подумали…
В этом месте командир открывает оба глаза.
– …что вот эта ваша рабочая одежда не очень красивая и вам стоит переодеться в нормальную военную форму, чтобы встречать министра!
Командир открыл рот. Закрыл. Опять открыл, набрал воздуха. Опять закрыл. Выдохнул.
– Нам не положено, – говорит.
– Что не положено? – удивляется замполит своими голубыми глазками.
– В нормальной военной форме на атомной подводной лодке находиться. Запрещено нам.
– Кем запрещено?
– НРБ[20] ПЛ.
– Ну, это заместитель командующего Северным флотом по воспитательной работе приказал!
– А НРБ ПЛ Главком ВМФ утвердил.
– А где ваш замполит?
– Хуй его знает, спит где-то. Вахтенный, проводи товарища к замполиту.
И так целый день – «то олень позвонит, то тюлень». Злые сидим, голодные, спать хочется. Ближе к вечеру уже телефонограмма: «Едет. Готовность пять минут».
Ну, приехал. Привели его в центральный.
– А что это у вас, – говорит, – липкая какая-то лодка?
И подозрительно смотрит на дорогие подошвы своих дорогих туфель.
– А это специальное покрытие такое. Гидроакустические помехи гасит, – отвечает ему старпом полным бредом.
Но тому нравится – звучит-то красиво.
– Ой, а вы в тапочках на лодке ходите?
Ну а в чём нам на ней ходить? В валенках?
– А мне в ботинках-то можно?
Нет, блядь, разувайся и в носках пиздуй.
– Конечно-конечно, с превеликим нашим удовольствием, – отвечает ему какой-то офицер из штаба флота.
– Что бы вы хотели посмотреть? – спрашивает его командир. – Может быть, реакторный отсек или ракетный комплекс?
– Знаете, а мне ребята в штабе флота в Москве рассказывали, что у вас даже сауна с бассейном есть. Врали, наверное?
– Отнюдь, – говорит командир, мрачнея лицом. – Есть и то, и другое. А ещё спортзал, солярий и зона отдыха.
– Вот, а можно это тогда посмотреть? А какой это отсек, где мы с вами сейчас находимся?
– Восемнадцатый, – говорит командир. – Прошу вас проследовать в переборочный люк.
– В девятнадцатый? – гордо хвастается своими знаниями математики министр иностранных дел.
– В него, да.
Идут дальше в восьмой.
– А это двадцатый?
– Нет, это восьмой.
– А девятнадцатый последний, что ли?
– Нет, на этом борту последний шестнадцатый.
– А на другом – семнадцатый? – пытается давить логикой министр.
– Нет, на другом – пятнадцатый. А семнадцатый у нас в носу, между первым и вторым.
– Как вы тут не путаетесь? – удивляется министр.
А ещё у нас есть реакторы, турбины, испарители, дизель-генераторы, компрессоры, системы воздуха высокого, среднего и низкого давлений (три вида управления на каждую), система гидравлики (два вида управления), погружения-всплытия (три вида управления), различные системы пожаротушения, система управления ракетным комплексом, радиотехническое вооружение и торпедный комплекс и куча других. А ещё у нас есть специальный насос, который качает тёплую воду с камбуза на омывание поплавка в выдвижном устройств РКП, чтобы этот поплавок не замёрз и мы не утонули, когда пополняем запасы воздуха компрессорами в почти подводном положении. И крейцкопф. Ещё у нас есть крейцкопф. Целых шесть штук. Конечно, как же тут можно не запутаться в нумерации отсеков?
В общем, был он у нас на борту, наверное, полчаса. Ушёл довольный, как слон. На эсминец даже не обратил внимания.
В базу мы вернулись в воскресенье. Пока вывод ГЭУ, то да сё, решили домой уже не ходить – через несколько часов обратно на службу. Да. Вы не поверите, но пили водку и спирт прямо на атомной подводной лодке. В базе мы себе это иногда позволяли.
С тех пор я всегда сочувствую проституткам – представляю, что у них на душе творится.
Крайний
Прислали к нам как-то нового замполита служить. Целого капитана второго ранга из штаба флотилии. То ли пенсию быстрее заработать хотел, то ли оклад повыше нужен был, то ли к повышению готовили, хрен их знает. Пытаясь разобраться в сексуальных хитросплетениях хитрожопых витязей из воспитательной службы, и безногий ногу сломал бы.
День-два он походил по кораблю с ласковой улыбочкой, заглядывая в хмурые лица подводников, и случилось у нас собрание офицерское. Командир устроил разбор полётов предыдущего выхода в море и накручивал хвосты на будущий.
– Товарищи офицеры! – начал командир. – По результатам последнего выхода в море…
– Прошу разрешения, товарищ капитан первого ранга! – радостно вскочил в этом месте новоиспечённый подводник. – Но в данном случае нужно говорить «крайнего», а не «последнего»!
– Что, простите мое старческое слабоумие? – командир непонятно от чего больше опешил: или оттого, что его кто-то осмелился перебить, или оттого, что его кто-то осмелился поправить.
– Я говорю, что нельзя говорить слово «последний», а надо говорить слово «крайний»!
Да-а, чутья у замполита нового, конечно, с гулькин хуй… Тот ещё психолог, сразу видно.
Командир посмотрел в стол, проверил наличие ногтей на всех своих руках и спросил:
– Товарищ капитан второго ранга, а у вас есть в библиотечке корабельной Толковый словарь русского языка?
– Так точно!
– Будьте добры, принесите, пожалуйста.
После того как замполит выскочил из кают-компании, в ней начался ропот офицеров.
– Так, спокойно, товарищи офицеры, – поднял руку командир, – этого я и сам сейчас унижу, без вашей помощи, но спасибо за поддержку.
– Вот, товарищ командир! – радостно размахивая каким-то зелёным томиком, примчался обратно воспитатель.
– Открывайте, товарищ капитан второго ранга, и зачитайте, пожалуйста, вслух значения слов «крайний» и «последний».
Тот зачитывает.
– Ничего не смущает? – уточняет, на всякий случай, командир.
– Ну… товарищ командир, традиция же!
– Какая?
– Ну… у лётчиков, у десантников… Вообще у военных!
– А мы на самолёте сейчас?
– Нет.
– На большом, может быть, десантном корабле?
– Нет, – воспитатель начинает краснеть.
– А где мы сейчас?
– На подводной лодке.
– На моей подводной лодке, я прошу заметить. И давайте я сейчас прерву наш, бесспорно, бесполезный, с вашей точки зрения, саммит и займу у офицеров несколько минут лишнего времени, чтоб рассказать вам о традициях на нашем корабле. Вы не переживайте, что они на полчаса позже уйдут домой, потому что у них традиция есть дела свои до конца доводить и обеспечивать безаварийную эксплуатацию корабля, а не языком молоть, поэтому им не привыкать. А ещё одна традиция у нас – уважать старших, то есть в данном случае меня. Меня можно не любить, но оказывать мне всяческие почести, вплоть до целования в жопу, очень даже приветствуется. А вот перебивать меня во время моих гениальных речей строго запрещается всем, даже механику, а не то что замполиту! И запомните, товарищ подполковник, – по моему пониманию, а значит, и по пониманию всего моего экипажа, крайними бывают плоть, Север, мера, срок и необходимость! Все остальные слова маркируются у нас словом «последний», то есть позднейший или самый новый по отношению к текущему моменту! Усвоено?
– Так точно, товарищ командир, но я же думал…
– А не надо думать! Вам по штатному расписанию этого не положено! Лейтенантам и старшим лейтенантам заткнуть уши! И если ты ещё раз меня перебьёшь, сука, то будешь послан на хуй прямо при всех вот этих неокрепших флотских умах с заткнутыми ушами! Можно открывать уши! Видишь – сидят с заткнутыми, потому что слушаются меня! Учись, воспитатель!
Командир дал отмашку на открытие ушей и продолжил собрание.
Традиций на флоте много. Часть из них просто условности и дань прошлому, часть исполняется неукоснительно, как, например, взаимовыручка. Но при этом, если ставить знак равенства между традициями и условностями, основанными на суевериях, то условности просто помогают отличить нормального человека от долбоёба, как в этом случае с замполитом. Подводники спокойно говорят слово «плавали» вместо «ходили», «подполковник» вместо «капитан второго ранга». Здесь, правда, важна интонация, потому как сухопутное звание может иметь как оскорбительный оттенок, так и уважительный. Конечно же, если вы штабной офицер, программист, таксист, какой-нибудь там офисный работник и так далее, то обязательно используйте слово «крайний» вместо «последний» везде, где это уместно и неуместно. Так вас будет легче отличать от нормальных людей.
Смерть
Каждого из вас Смерть поджидает во многие моменты вашей жизни, когда вы приглушаете свою внимательность и инстинкт самосохранения: перебегаете дорогу в неположенном месте, заплываете за буйки, ездите пьяными за рулём и не надеваете каску, находясь на строительной площадке. У подводников всё не так. Смерть не ждёт их, а несёт вместе с ними службу по охране морских рубежей их Родины. С того момента, как они отдают швартовые концы и уходят в море, Смерть стоит за плечом каждого из них постоянно и с любопытством наблюдает, когда же кто-то из них даст слабину.
Сидит в седьмом отсеке на вахте матрос Герасимов, например, мечтает о скорой своей демобилизации и представляет, как он войдёт в свою родную деревню в ленточках до жопы, с восемнадцатью якорями и аксельбантом, сшитым из такого количества ниток, которого хватило бы на аксельбанты гусарскому полку в девятнадцатом веке, а Смерть шепчет ему на ушко: «Петя, ну зачем тебе осматривать отсек каждые полчаса? Ну что, блядь, за хуйня такая – полгода до дембеля, а ты бегаешь, как карась! Закороти систему КИС ГО[21] да сиди себе спокойно на боевом посту, наращивай общую прекрасность организма!»
А и правда, думает матрос Петя, что я, пальцем деланный? И закорачивает систему КИС ГО, чтоб лампочка в центральном сама собой загоралась, а не от того, что он все кнопки в отсеке обожмёт. Совесть его, конечно, покусывает, но ёб вашу мать, каждые полчаса же по трюмам лазить – это ни в какие ворота ведь не лезет! И Смерть, радостно повизгивая, бежит в седьмой отсек договариваться с насосами и клапанами, а может, и со станцией управления холодильной установкой, чтоб они ей подмогнули чутка и начинали гореть, дымить и давать течи.
В это время в центральном вахтенный инженер-механик третьей боевой смены сбрасывает табло осмотра отсеков, а седьмой тут же раз – и опять осмотрен.
– Седьмой центральному!
– Есть седьмой.
– Как ты, сокол ясный, отсек-то за пять минут осмотрел?
– Ну я быстренько… там туда-сюда.
– Герасимов. Кто-то врёт. Быстренько я осматриваю, и то за двенадцать минут.
Отключает седьмой, вызывает связистов:
– КПС центральному!
– Есть КПС!
– В седьмом пидорас КИС ГО закоротил. Сбегайте, отъебите его так, чтоб у меня тут дымом запахло.
И связисты бегут в седьмой, бьют матроса Петю, ремонтируют систему КИС ГО, опять бьют матроса Петю, пугают его тюрьмой и презрением Родины и убегают, напоследок пнув Петю, обратно в свой КПС. Смерть вздыхает и уходит в следующий отсек.
По окончании вахты матроса Петю вызывают в центральный для проведения воспитательной беседы. «Ебать» – так называются в военно-морском флоте воспитательные беседы. Проводит механик, так как Петя из БЧ-5, присутствует замполит.
– Герасимов, – начинает механик, вкладывая в свои слова всю ненависть татарского народа, – я даже не знаю, с какого конца начинать тебя ебать! У тебя же мама, да, Герасимов? Сестра? Вот ты стоишь тут, изображая дебилизм и пустоту глазами, а они ждут тебя, Герасимов, мёд там на пасеке покупают на последние деньги, самогонку гонят, невесту там тебе нашли уже небось. Хули ты улыбаешься? Ты же не вернёшься домой, Герасимов, ты понимаешь, что ты даже в гробу домой не вернёшься? Почему у тебя отсутствует инстинкт самосохранения? Как ты без него дожил до восемнадцати лет? Почему тебя барсуки в лесу не съели или в туалете ты не утонул?
Матрос Петя не знает, как ему реагировать, и молчит, уставившись в палубу.
– Ты в школе-то учился, Герасимов? – пытается достучаться до него механик с другой стороны.
– Учился.
– Ну, расскажи мне, каких русских писателей ты знаешь?
– Ну… Пушкин.
– Хуюшкин, Герасимов! Пушкин – это поэт! Он слова в рифму писал, а писатель – это который без рифмы пишет! Писателей каких ты знаешь?
– Ну… Толстой.
– Какой Толстой?
– А он же один был.
– Ладно. Ладно, он был один. Какое его произведение ты читал?
– Ну… «Войну и мир».
– «Войну и мир»? На каком языке оно начинается?
– Ну, на русском же, понятное дело!
– Ясно, значит, дальше заглавия не осилил. Слушай, а тебя матрозавры остальные как называют? Герасимом? А ты знаешь, что про тебя целое произведение написал великий русский писатель Тургенев? Читал «Муму»?
– Не-ет.
– Ну как, блядь, нет? У тебя же в личном деле «среднее образование» написано! Как вы на флот-то попадаете, я не пойму? Откуда вас берут, из поселений староверов, что ли?! Стас, есть у тебя Тургенев? Принеси, пожалуйста!
Зам приносит томик Тургенева из корабельной библиотеки.
– Вот, Герасимов, начнём твоё половое воспитание. Завтра, в это же время на этом же самом месте ты мне пересказываешь рассказ Тургенева «Муму» близко к тексту. Близко, Герасимов, так близко, чтоб даже муха не проскочила. Свободен!
Или вот в центральном. На всплытии без хода, например. Смерть стоит за спиной командира и ждёт, когда он допустит хотя бы малейшую оплошность. Лодка медленно-медленно ползёт вверх, и все спокойны и не верят своему счастью, а Смерть улыбается: она-то знает, что сейчас будет пласт воды с другой плотностью, и нас как жахнет об этот лёд, и, может быть, не тем местом, на которое мы рассчитываем, и всё, считай приплыли. Но и командир об этом знает откуда-то.
– Принимать с двух бортов!
– Есть принимать с двух бортов! – репетую командиру и начинаю принимать.
– Приготовиться к ускоренному приёму!
– Готов!
– Принимать ускоренно с обоих бортов!
И лодка в этот момент подпрыгивает на несколько метров, но уже поздно – тонны морской воды падают в её чрево по трубам метрового диаметра под давлением пять атмосфер, и она уже тяжёлая, и взлететь ей ну никак не удастся. Да ладно, ухмыляется Смерть, сейчас вы, по инерции, как шухнете вниз на три километра, а продуться-то не можете, там и посмотрим, кто кого. Но командир её опять слышит!
– Два насоса за борт!
– Есть два насоса за борт! – и два центробежных насоса начинают выплёвывать по двести семьдесят тонн воды в час каждый в морды изумлённым касаткам.
Лодка зависает, как бы раздумывая, что же ей дальше делать…
– Четыре насоса за борт!
Ну, может, я тогда накреню лодку, думает Смерть, и они хвостом вниз уйдут по-любому. И начинает наклонять лодку на корму.
– Тонну в нос! – командует механик, глядя на дрожащую стрелку дифферентометра.
– Есть тонну в нос! – репетую я и перегоняю воду между дифферентными цистернами.
– Стоп насосы!
– Есть стоп насосы! Тонна в носу!
Сидим, ждём. Лодка немного опустилась, но зависла, значит, в слой воды мы вошли и можем двигаться дальше.
«Да ну вас, пидорасы!» – думает Смерть и идёт что-нибудь ломать.
Она поджигала нам трюмную помпу в седьмом, но мы справились, хоть и воняло потом неделю. Она выводила из строя систему управления рулями, подрывала паровые клапана, замыкала проводку в щитах, но мы всё починили. Даже шарик расходомера нам вывела из строя, сучка костлявая, но и тут мы смогли.
Расходомер – это такое устройство, которое считает количество воды, принятой или откачанной из уравнительной цистерны. Уравнительной цистерной подводная лодка, собственно, и дифферентуется по плавучести. Долго объяснять, но это – важно. Само устройство – это кусок толстой трубы, на двух фланцах вставленный в трубу приёма забортной воды. Внутри у него две крыльчатки, которые закручивают поток воды спиралью, а в этой спирали крутится железный шарик в резиновой оболочке. Датчики считают количество его оборотов и выводят на табло в центральном количество воды. Казалось бы, ну чему там ломаться? Шарик же железный! Но мы же русские моряки, чё нам.
Понятно, что в море запрещено проводить ремонты, связанные с забортной арматурой, но и плавать месяц подо льдом без расходомера тоже не то, что доктор прописал. Приняли все возможные меры предосторожности: подвсплыли как могли, выставили вахтенного на клапане ВВД в отсек, загерметизировали переборки, в соседних отсеках поставили вахтенных на переборочных дверях и приказали им держать кремальеры и не выпускать нас ни за что, если что. Проверили всю забортную арматуру, всю позакрывали, проползли по всем трубам и проверили ещё раз. А Смерть сидит в уголочке и облегчённо вздыхает: ну наверняка же на Севмаше какую-то трубу левую захуярили, которой ни в одной документации нет, или на «Звёздочке» потом тарелки клапанов плохо притёрли, и они зарядят нам шестью атмосферами в рожи. Медленно-премедленно откручиваем болты на фланцах, прикусив язычки. Все молчим и тяжело дышим – не то чтобы страшно, но волнительно всё-таки. Все болты сняли, пока всё спокойно – клапана трещат, но держат. Раздвижным упором разогнули трубу, вытащили нужный нам кусок. «Да, блядь, что такое-то, – нервно расхаживает Смерть по трюму, – ну как так может быть, что ни на Севмаше, ни на «Звёздочке» не нашлось ни одного криворукого помощника мне!»
Вот так и бывает.
Достали шарик, а у него оплётка резиновая лопнула, и он за крыльчатку зацепился. Всунули новый, потрясли трубой вчетвером (она ж тяжелющая!), крутится вроде. Вставили кусок трубы обратно.
– Эбля! – кричит Борисыч. – А прокладки-то поставить!
– Борисыч, ну вот что ты за человек-то такой, – говорю я ему, – надо же было подождать, пока мы все двадцать четыре болта закрутим!
И все начинают смеяться, хоть и не закончили ещё, но понятно же, что, скорее всего, пронесло на этот раз.
– Центральный! – кричу в «Лиственницу». – Пробуйте принимать, мы закончили.
– Ёпт! – кричат из центрального. – Всё работает, как часы часового завода «Луч»!
И раздражённая Смерть плюёт нам на спины и уходит дальше, искать приключений на наши жопы. И аппендицит. С кем-нибудь вообще может приключиться аппендицит где-нибудь на Северном полюсе, и если всех забрать не получается, то почему бы не взять одного хотя бы? А потом Смерть вообще думает: «Да ну их в жопу, этих подводников, пойду вон на авианесущий крейсер, может, там хоть кого прихвачу».
Так ни разу у неё с нами ничего и не получилось. Видимо, везучие мы просто. Но её присутствие ощущалось всегда: когда спишь, ешь, чистишь зубы, пишешь стихи, учишь матчасть, проводишь занятия, несёшь вахту, мечтаешь о тёплом солнце на подводной лодке, то всегда рядом с тобой Смерть. Она смотрит на тебя с любопытством школьника, впервые увидевшего колоду порнографических игральных карт, и ты не можешь игнорировать этот взгляд. И думать о нём ты тоже не можешь, а то с ума сойдёшь. Такой вот дуализм. И этому нигде и никогда не учат – или вы умеете так, или нет.
Я, например, понимаю, почему Покровский сравнивает подводников с самураями, которые готовы к смерти, как только вышли из дома. А вы теперь понимаете?
