Эдвард Морган
Южная стена Лхоцзе – коварные маршруты четвертого восьмитысячника мира
Пришлось прокапываться назад, вглубь, в надежде найти спальники. К полуночи удалось вырыть пещеру и лечь спать. Холод был сильным, но не столь невыносимым. Утром настало время оценить ущерб. Лавина унесла все снаряжение, припасы и кислород, сложенные возле палатки. Стоявшая с краю вторая палатка была уничтожена, а закрепленные веревочные перила ниже по склону частично сорваны, частично погребены под снегом. После сеанса связи с базовым лагерем поступило указание уходить вниз, что пришлось делать с большой осторожностью, так как вдобавок к исчезнувшим перилам у Барбачетто не было ледоруба.
После очередной неудачи Кассин потерял надежду добраться до вершины – не оставалось ни времени, ни пригодных палаток. Альпинисты обсудили возможность подъема до главного гребня и переход на Западную стену. Несмотря на сложившуюся ситуацию, командный дух оставался на высоте, был разработан план, чтобы заново снабдить лагеря всем необходимым, но снова вмешалась непогода: сильный снегопад не прекращался. 10 мая Алиппи, Конти и Лоренци пытались выйти из второго лагеря в третий, но лавинная опасность была очевидной, и Кассин велел им спуститься на базу. На следующий день по радио поступила информация, что четверо британских альпинистов погибли на соседней Нупцзе. Это стало последней каплей – итальянцы завершили экспедицию.
Итальянскую попытку восхождения можно считать успешной в том смысле, что команда сильных альпинистов работала как единое целое и сделала все возможное. Однако участники экспедиции прекрасно понимали, что и близко не подобрались к вершине. Кассин продолжал заниматься альпинизмом еще много лет, однако Лхоцзе стала последней крупной экспедицией в его карьере. Он прожил сто лет и оставался в здравом уме и был физически активен даже в возрасте за девяносто, но, если его спрашивали о Лхоцзе, он утверждал, что ничего не помнит. Возможно, Кассин хитрил, предпочитая помнить успехи, а не поражения.
Восходителей по возвращении в Италию в аэропорту Милана встречали многочисленные репортеры – национальная экспедиция вызвала большой интерес общественности. Месснер тогда заявил, что пройти Южную стену Лхоцзе невозможно, по крайней мере посредством осадной тактики. По его мнению, успеха можно достичь, если за дело возьмутся талантливые альпинисты в отличной физической форме, хорошо акклиматизированные, которые пойдут на гору в альпийском стиле. Месснер был уверен, что риск можно свести к разумному, лишь минимизировав проведенное на стене время.
Через несколько недель после экспедиции на Лхоцзе Месснер вернулся в большие горы, чтобы воплотить свои идеи в жизнь. Он совершил восхождение по новому маршруту на восьмитысячник Гашербрум I в Пакистане. Эта экспедиция стала полной противоположностью тому, что было на Лхоцзе: всего два альпиниста, Месснер и австриец Петер Хабелер, никакой предварительной обработки маршрута, никакого кислорода и никаких носильщиков выше базового лагеря. Экспедиция стала вехой в гималайском альпинизме, и Месснер тут фактически оказался первопроходцем.
Ведущие альпинисты того времени, проводившие долгие месяцы в больших экспедициях на больших горах, обратили внимание на новую тактику. Альпийский стиль в Гималаях давал возможность совершать больше настоящих восхождений в прямом смысле этого слова и нести меньше груза. Разумеется, по-прежнему требовалось время для акклиматизации, но ее можно получить на соседних, более низких пиках. Даже вопрос, какой стиль безопаснее – альпийский или гималайский, не стоял. Очевидно, что провешенные заранее веревки и установленные лагеря обеспечивали безопасность и возможность спасения в случае шторма или болезни, но лишнее время, проведенное на маршруте, увеличивало риск попасть под камнепад или лавину.
В 1970-х Месснер начал ставить новые амбициозные цели в гималайском альпинизме, а так как он обладал способностью хорошо доносить до других свои идеи, чувства и эмоции, его влияние на альпинистов трудно переоценить. В книге Месснера, посвященной экспедициям 1975 года на Лхоцзе и Гашербрум I, он противопоставляет осадный и легкий стили восхождения. Однако Северо-западная стена Гашербрума I и Южная стена Лхоцзе – два совершенно разных маршрута. Маршрут на Гашербрум крутой, но короче и гораздо легче. Что очень важно, на Гашербруме основные трудности находятся ниже 7 тысяч метров, в то время как на Лхоцзе самое сложное начинается выше восьмикилометровой отметки.
Осенью 1975 года британская экспедиция под руководством Криса Бонингтона наконец добилась успеха на Юго-западной стене Эвереста, что привлекло много внимания, поскольку вновь продемонстрировало эффективность гималайского стиля. Бонингтон подобрал очень сильную команду, отлично спланировал логистику, содействие экспедиции оказывали опытные шерпы-высотники. Альпинистам удалось установить шесть лагерей в постмуссонный период, и Дугал Хастон и Даг Скотт успешно преодолели последний участок пути к вершине[18]. Победа на Эвересте, последовавшая за успехом на Южной стене Аннапурны, вывела британцев в лидеры гималайских восхождений, но многие альпинисты стали считать большие экспедиции и осадный стиль тупиком в развитии альпинизма. Восходителей теперь больше интересовал пример Месснера – прокладывать новые сложные маршруты на больших горах в альпийском стиле.
В следующем году японцы вернулись на Лхоцзе, чтобы постараться завершить начатое в 1973 году. Команда из девятнадцати человек под руководством Канджи Камеи была намного крупнее предыдущей и начала работать на горе на месяц раньше. Это, однако, означало, что подход к базовому лагерю был затруднен из-за большого количества снега в конце зимы. Урок, который альпинисты извлекли из опыта предшественников, заключался в том, что базовый лагерь нужно установить дальше от склона, чтобы исключить риск лавин. Восходители даже не думали о диретиссиме, а приступили к работе на маршруте слева, который теперь был более изучен, чем три года назад. Правда, легче он от этого не стал. Японцы нашли остатки итальянской лебедки, установленной годом ранее, и сумели разбить лагерь II более чем на три недели раньше, чем это сделали итальянцы. Затем погода надолго испортилась, однако 2 апреля японцы разбили лагерь III на высоте 6600 метров.
Дальше путь преградила стопятидесятиметровая ледовая стена. Японцы понимали, что это ключевой участок, и наметили три возможных пути подъема. Можно было идти либо по правой стороне стены, либо по центру, либо по крутому льду слева. Был установлен временный лагерь IV у подножия стены, на обработку маршрута по ней ушло почти две недели. Сначала предприняли попытку пройти слева, но Харухиса Сунагава и Фумио Кондо попали под лавину. Двойка, к счастью, не пострадала, но решила отказаться от маршрута. Три дня спустя другой двойке удалось пройти справа, и выяснилось, что здесь удобнее поднимать грузы. Маршрут проходил по отвесной скале, но преодоление стены теоретически открывало путь к вершинному гребню. Однако на практике снежные бури и сильный ветер не позволили продвинуться выше.
9 мая четыре альпиниста поднялись до отметки 7600 метров и занесли туда часть грузов. Затем восемь дней длилась буря, заблокировавшая четверку японцев в верхнем лагере. Снабжение прервалось, поскольку шерпы боялись лавин, в результате в верхних лагерях стало не хватать еды. Лагерь III несколько раз попал под лавины, и приходилось откапывать палатки. Шансы на успешное восхождение таяли. 19 мая погода улучшилась, и четверка предприняла еще одну попытку пробиться выше, но из-за глубокого снега пришлось отступить.
Камеи по рации провел совещание с командой в третьем лагере и принял решение в течение недели уходить с горы, поскольку начинался муссон. Альпинисты условились за оставшиеся дни попробовать выйти на гребень на высоте 7780 метров и разбить еще один лагерь. Таким образом, команда из трех японцев и шерпа в последний раз поднялась во временный четвертый лагерь. На следующее утро двое альпинистов отправились наверх, но после десяти часов борьбы в глубоком снегу смогли достичь той же высоты, что и в предыдущую попытку, предпринятую пятнадцать дней назад. От этой точки оставалось еще минимум три часа подъема. Стало очевидно, что надо уходить. Японцы считали маршрут проходимым, но из-за постоянных снегопадов приходилось ежедневно прокладывать путь заново.
Таким образом, к 1976 году три экспедиции пытались подняться по Южной стене, но ни одна из них даже близко не подобралась к вершине, и никто не пытался пройти по центру. Месснер назвал Южную стену Лхоцзе «проблемой XXI века». В 1977 году он написал в своей книге Big Walls, что «Южная стена вполне может оказаться непроходимой», но в таких случаях часто не берется в расчет прогресс и развитие альпинизма. Что казалось невозможным ранее, может стать вполне реальным в будущем.
Смелость поверить, что все возможно
В конце 1970-х в гималайском альпинизме произошли радикальные изменения, связанные с восхождениями в альпийском стиле, и во главе их вновь стоял Месснер. Он ежегодно возвращался в Гималаи, и в 1978 году вместе с Петером Хабелером совершил первое бескислородное восхождение на Эверест. Многие заранее критиковали планируемое восхождение, говоря, что это неоправданный риск и что даже если альпинисты доберутся до вершины, то не вернутся либо получат необратимые повреждения мозга. Но Месснер хорошо знал историю – несколько участников британских экспедиций 1920-х годов на Эверест побывали выше восьми километров без кислорода, причем поднялись на эту высоту, не имея современных одежды и снаряжения. Еще в 1924 году Эдвард Нортон преодолел отметку в 8600 метров, так что, по логике, не было ничего страшного в том, чтобы подняться еще на 250 метров выше. Но пока никто не совершил такой подвиг, и существовал колоссальный психологический барьер.
В ретроспективе довольно удивительно, сколько споров у современников вызвало первое бескислородное восхождение. Звучали обвинения в том, что Месснер и Хабелер украли кислород у участников австрийской экспедиции, в составе которой они шли на гору, или даже в том, что они спрятали под одеждой миниатюрные дыхательные аппараты. Авторитетный журнал Mountain Magazine сообщил, что «обвинение в использовании “тайного патронташа” с маленькими кислородными баллончиками столь же абсурдно, как и обвинение, выдвинутое после восхождения на Гашербрум I в альпийском стиле, что восходители прибегли к помощи “невидимых шерпов”». Способность Месснера к анализу, уверенность в себе и смелость действовать в соответствии с полученными выводами позволяли ему не раз делать новый шаг в развитии альпинизма, будь то восхождение в альпийском стиле в Гималаях, подъем на восьмитысячник в одиночку или без кислорода.
Едва бескислородное восхождение на Эверест стало свершившимся фактом, ситуация с альпийским стилем восхождений изменилась в корне. Будь искусственный кислород обязателен на высочайших горах, альпийский стиль был бы невозможен, поскольку кислородные баллоны и сопутствующее снаряжение слишком тяжелы, чтобы подниматься с ними в одиночку. Для доставки кислорода до места, где он потребуется, нужны носильщики. Чтобы обезопасить их подъем, нужны веревочные перила, по которым сравнительно безопасно можно передвигаться даже в плохую погоду. А люди, несущие груз, нуждаются в палатках, топливе, еде и так далее. Таким образом, чтобы обеспечить штурмовую связку альпинистов кислородом, необходима так называемая логистическая пирамида с вовлечением большого количества людей. Когда необходимость в кислороде отпала, любая гора стала теоретически достижима в альпийском стиле.
После Эвереста Месснер не стал почивать на лаврах. Всего через несколько недель он совершил полностью одиночное восхождение по Диамирскому склону Нанга-Парбат, несмотря на то что лавина уничтожила маршрут подъема и пришлось спускаться другим путем. Это потрясающее достижение, хотя оно привлекло меньше внимания общественности, чем бескислородное восхождение на Эверест. Два года спустя Месснер довел историю до логического завершения, взойдя на Эверест в одиночку, без кислорода, по частично новому маршруту и в муссон. Он еще раз доказал, что на самые высокие горы можно подниматься в легком и чистом стиле. Естественно, некоторые альпинисты начали задаваться вопросом, нельзя ли применить тот же подход на таком сложном маршруте, как Южная стена Лхоцзе.
Одним из таких восходителей стал французский врач Николя Жеже. Его предки по материнской линии были бургундскими виноделами, а матерью – известная фотограф Жанин Ньепс. Во время Второй мировой войны Жанин училась в Сорбонне, успела снять фильм о французском Сопротивлении и передать пленку союзникам, после чего принимала участие в освобождении Парижа в качестве связной. Ее командиром был Клод Жеже, родившийся в богатой женевской семье в 1917 году. Клод учился в Париже, намереваясь в дальнейшем работать в министерстве финансов. Но во время учебы выяснилось, что его больше интересует кино, и вскоре он устроился помощником режиссера. Вследствие политических предпочтений Клод вступил в Испанскую коммунистическую партию, но когда гражданская война закончилась поражением левых, вернулся во Францию. В начале войны Клода мобилизовали, однако после быстрого поражения Франции он приехал в Париж, вступил в общество артистов и политиков, центром притяжения которых стало знаменитое «Кафе де Флор» на набережной Рив Гош на Сене. Актриса Симона Синьоре, рассказывавшая, что «ожила», когда Жеже ввел ее в этот круг, описывала общество как «необычный мир, состоящий из художников, актеров, интеллектуалов, беженцев, писателей, поэтов, коммунистов, троцкистов и анархистов». Среди членов клуба были художники Пабло Пикассо и Альберто Джакометти, а Жан-Поль Сартр и Симона де Бовуар являлись завсегдатаями кафе, которое стало убежищем, куда крайне редко заглядывали немецкие оккупанты. Будучи коммунистом, Клод Жеже вступил в ряды Сопротивления под кличкой Мишлен. Позже он получил известность как кинорежиссер, сняв ряд картин, в том числе фильм «Да здравствует Сталин». Клод и Жанин поженились вскоре после освобождения Парижа от немцев. В 1946 году родился Николя, однако через семь лет его родители развелись.
С этого времени Николя виделся с отцом по выходным, в хорошую погоду Клод брал сына на скалодром в Фонтенбло в пригороде Парижа, где были валуны из песчаника, которые, хотя и не превышали нескольких метров в высоту, представляли отличную возможность для развития навыков скалолазания. На этих камнях выросло не одно поколение парижских альпинистов. Как ни странно, Жеже не увлекся скалолазанием в детстве. Ему нравилось проводить воскресные дни в Фонтенбло, он любил долгие пикники в парке, но само место не считал идеальным для скалолазания: зацепов имелось немного, они были слишком широки для детских рук, а подошвы ботинок проскальзывали на песчанике. По мере того как Николя рос как альпинист, простые скалы Фонтенбло интересовали его все меньше.
Жеже серьезно увлекся альпинизмом только в конце 1960-х, то есть когда ему было более двадцати, и уже через несколько сезонов стал одним из самых смелых и техничных альпинистов своего времени. Список его восхождений в Альпах впечатляет. Это, в том числе, первые соло на сложнейших классических маршрутах, проложенных знаменитыми альпинистами прошлого. Жеже нравилось идти буквально по стопам таких людей, как Альберт Маммери, Арман Шарле и Вальтер Бонатти[19]. Он мог прикоснуться к истории, оказавшись, например, на выступе на пике Эгюий-дю-Грепон, где Маммери и двое его спутников пили шампанское во время первого восхождения в конце XIX века. Повторение таких маршрутов позволяло Жеже оценивать собственное развитие. Он с удовольствием лазал в связке с другими альпинистами, но чувствовал себя равно комфортно и в одиночку. В 1973 году он совершил первый полный соло-траверс Эгюий-де-Шамони – впечатляющего гребня из скалистых вершин над главным альпийским курортом Франции. Два года спустя он поднялся по маршруту Бонатти-Гобби на второстепенной вершине массива Монблан Гран-Пилье-д’Англь, прежде чем переключиться непосредственно на центральный контрфорс Френей, один из сложнейших маршрутов начала 1960-х, который пролез за шесть часов. Mountain Magazine назвал эти два восхождения выдающимся достижением.
Жеже учился на врача, но решил прервать учебу и стать горным гидом. Соответствующую квалификацию он получил в 1975 году. Один из экзаменов включал забег по Эгюий-Руж, гряде скалистых вершин над Шамони. Экзамен засчитывался, если претендент проходил маршрут менее чем за пять с половиной часов, неся двенадцатикилограммовый рюкзак. На финише в числе прочих экспертов ждал легендарный гид Арман Шарле, который придирчиво осматривал соревнующихся.
Жеже решил сыграть на своей репутации культурного парижанина. Убедившись, что соперники далеко позади, он остановился за несколько сотен метров до финиша вне поля зрения судей. Вытерев пот, Жеже надел чистую выглаженную рубашку и причесался. В качестве завершающего штриха он закурил сигарету, а затем пересек финишную линию. Даже обычно ворчливый Шарле оценил шутку и улыбнулся. Но такое сходило с рук далеко не всегда. Не лезшему за словом в карман Жеже порой не удавалось расположить к себе жителей Шамони. Во французском скалолазании между местными и парижанами всегда существовало соперничество, непростой характер Жеже усиливал это противостояние, и часто не получалось подыскать равного по уровню партнера для лазания.
В 1977 и 1978 годах Жеже побывал в Перу, совершив несколько сложных сольных первовосхождений в хребте Кордильера-Бланка. Он считал, что, в отличие от Альп, Анды предлагают много новых красивых маршрутов. Уже в этих перуанских экспедициях можно увидеть эволюцию альпинистской философии француза. В 1977 году он отправился в горы с командой из шести человек, включая трех гидов из Шамони, тем не менее совершил большинство восхождений соло. В 1978 году его сопровождал только фотограф, не имевший альпинистского опыта. Чего бы ни добивался Жеже в горах, ему пришлось делать это в основном в одиночку. Он не сильно беспокоился об отсутствии компании и сделал несколько первопрохождений, а кроме того, стал вторым человеком, прошедшим Южную стену Альпамайо, фантастически красивой горы, затратив всего два с половиной часа.
После Альп и Анд высочайшие горы Земли, очевидно, должны были стать следующей ступенью в развитии Жеже, и он получил возможность побывать в Гималаях, когда французы организовали экспедицию на Эверест в 1978 году. Руководитель экспедиции Пьер Мазо был другом Клода Жеже и впервые увидел его сына, когда тот в одиночку пролез мимо Мазо и его напарника в кулуаре Джервасутти на Монблан-дю-Такюль, не оставив у Мазо никаких сомнений в исключительных способностях Николя к альпинизму. В ходе эверестовской экспедиции Жеже и его напарник Жан Афанасьев стали первыми французами, поднявшимися на высочайшую гору мира, кроме того, они спустились на лыжах с Южного седла.
На вершине Эвереста Жеже был верен себе – он снял кислородную маску и достал «цыганку» – сигарету известной французской марки Gitanes[20] без фильтра, став, по-видимому, первым человеком, который закурил на высочайшей точке мира. Ему понравился процесс, хотя было немного стыдно. Клод Дек, заместитель руководителя французской команды, вспоминал, что запах сигаретного дыма из палатки Жеже часто был первым, что он чувствовал, просыпаясь в высотных лагерях. Курение, впрочем, не имело серьезных последствий – Жеже успешно проходил все медицинские осмотры перед очередной экспедицией, но его семья считала, что из-за своего пристрастия он внешне преждевременно постарел. Мазо поднялся на вершину Эвереста вскоре после Жеже и выступил оттуда с радиообращением к французской нации.
Жеже стал первым французом на высочайшей горе, однако вряд ли он испытывал сильную гордость по этому поводу, так как восхождение по классическому маршруту, который к концу 1970-х был пройден уже неоднократно, не могло быть серьезным вызовом для такого сильного и техничного альпиниста. Николя, считавший себя восходителем нового поколения, чувствовал потребность объяснить, почему поднялся на гору в гималайском стиле, а не совершил какое-нибудь дерзкое первопрохождение подобно Месснеру. Жеже назвал три причины. Во-первых, притягательность Эвереста: для альпиниста отказаться от шанса побывать там – все равно что для хорошего актера отказаться от роли по произведению Шекспира. Во-вторых, его как врача интересовала физиология и влияние высоты на человека. Жеже подверг всех участников экспедиции медицинским тестам и сам провел на вершине без кислородной маски более полутора часов, пытаясь почувствовать, как недостаток кислорода скажется на функционировании организма. Последняя причина заключалась в том, что огласка, которую получило восхождение благодаря съемкам французского телевидения, в дальнейшем позволяла легче находить финансирование для восхождений.
Жеже решил посвятить жизнь альпинизму, и поиск средств стал постоянной заботой: между экспедициями приходилось проводить много времени в Париже, общаясь с потенциальными спонсорами.
Жеже не любил эти мероприятия, гораздо комфортнее было находиться одному на горе, чем вести светские беседы в парижских салонах под шампанское и волованы, но тут приходилось переступать через себя. Этим Жеже разительно отличался от Пьера Мазо, который был успешным юристом и политиком. Однако Жеже многому научился у Мазо в области пиара.
Чтобы лучше изучить влияние высоты на человека, Жеже в 1979 году провел два месяца у вершины горы Уаскаран (6768 метров) в Перу. О проведении такого эксперимента он задумался еще во время восхождения на Эверест, возможно, потому что в большой гималайской экспедиции более всего ему хотелось побыть наедине с горами. Эксперимент на Уаскаране позволил объединить две страсти Жеже – медицину и альпинизм, и он использовал полученные на горе данные для написания диссертации. Экспедиция в Перу также стала физической и психологической подготовкой к новому восхождению, которое он хотел совершить в Гималаях и которое стало бы прорывом.
Перед тем как взойти на Уаскаран, Жеже отправился в трекинг с несколькими спонсорами и своей дочерью Элен, которой к тому моменту исполнилось одиннадцать. Поход тяготил Николя, и он старался побудить своих спутников пройти маршрут быстрее, чтобы поскорее освободиться от обязательств и отправиться на восхождение. Элен, когда она уставала, разрешалось ехать на муле, а спонсоры, которые далеко не все были в хорошей физической форме, выкладывались как могли. Жеже особо не переживал насчет их усталости или мозолей. Однако не стоит искать тут злой умысел, желание успеть сделать как можно больше было основополагающей чертой характера Николя. Возможно даже, он прервал обучение, чтобы успеть жениться и завести детей. Жеже как будто острее других чувствовал, что время уходит и что жизнь слишком коротка, чтобы сделать все, что задумал. Он был смел, решителен, умен, обладал великолепным телосложением, так что, действительно, единственное, что не поддавалось контролю, – время.
На транспортировку с помощью местных носильщиков всего необходимого для длительного пребывания на Уаскаране ушло двенадцать дней. Подъем был несложным, но на спуске один из носильщиков погиб. Это опечалило Жеже, но не поколебало его решимости. Лагерь, в котором француз провел два месяца, установили недалеко от вершины Уаскарана. Это были две палатки, в одной из которых он спал и ел, а в другой хранилось медицинское оборудование. Уаскаран – довольно популярная у альпинистов гора, поэтому в начале эксперимента, когда был сезон восхождений, на гору поднимались люди. Жеже помогал альпинистам, угощая их горячим питьем и давая советы, как лучше бороться с симптомами горной болезни. Однако вскоре сезон закончился, и несколько недель Жеже провел один.
Позднее он опубликовал «Записные книжки одиночества» (Carnets de solitude) с мыслями – от обыденных до философских. Вся книга написана во время пребывания на Уаскаране, Жеже специально не редактировал текст, чтобы сохранить непосредственность чувств в одиночестве во всей полноте. У него было достаточно времени, чтобы поразмышлять обо всех сторонах жизни, и он рассказывает множество интересных историй о своих восхождениях, о жизни в Перу – стране, в которую он приехал уже в третий раз, о медицине в спорте и так далее. Перед отъездом в экспедицию многие спрашивали Жеже, не будет ли ему скучно и одиноко, но для него одиночество в высокогорье было несравнимо с одиночеством жителя большого города. Он в ответ цитировал Германа Гессе о том, что холод и величие гор – это совершенно иной мир, который лишь терпит людей. Сам он явно чувствовал себя в гармонии с этим самым миром. Говоря об альпинизме XXI века, Жеже вспоминал высказывание Генрика Ибсена: «Надо ли пытаться менять себя?» – и повторял идею Месснера о необходимости постоянного стремления к расширению своих границ. Это дает ключ к разгадке его мотивов – Жеже не мог довольствоваться обыденным. Но имелись у него и обычные человеческие слабости, например то же курение. На Уаскаране он надеялся бросить курить, но, очевидно, сомневался, потому что взял с собой шестьдесят пачек «цыганок».
Сидя на горе, Жеже составил масштабный план экспедиций на ближайшие годы. К 1980 году он был готов к следующему серьезному этапу в развитии – сольной попытке восхождения по Южной стене Лхоцзе. Планы на это восхождение несколько раз менялись: в «Записных книжках» Жеже пишет, что команда из четырех человек попытается пройти новый сложный маршрут на одном из высоких восьмитысячников[21], не называя, правда, Лхоцзе в качестве цели. Позже он выпустил брошюру по сбору средств для экспедиции, в ней говорится о команде из шести человек. Я разговаривал с несколькими людьми, которые могли знать состав команды и то, как он мог меняться с течением времени, однако точных данных нет. Элен Жеже вспоминает, что на одном из этапов Николя пригласил британского альпиниста, возможно, Алана Роуза, который был с Жеже в Перу и погиб несколько лет спустя на К2.
Несмотря на поиск спонсоров, Жеже не афишировал широко планы до отъезда из Франции – он хотел показать, что можно сделать в экспедиции, а не раздувать шумиху до ее начала. В случае успеха, он, безусловно, привлек бы внимание всего альпинистского мира – такое восхождение стало бы не просто шагом вперед по сравнению с тем, что сделал Месснер, это был бы квантовый скачок. Жеже понимал, что затея рискованная, и, конечно, не искал возможность свести счеты с жизнью или расстаться с ней из-за прихоти. Он наслаждался отдыхом во Франции после Перу и перед отъездом в Гималаи, проводил время с семьей и собирал виноград на семейном винограднике в Бургундии.
Когда костяк команды сформировался, в составе официально числились четверо: сам Жеже, выдающийся французский альпинист Жорж Беттембур, Николя Берардини и Брижит Штайнманн. Беттембур был гидом из Шамони, совершившим несколько серьезных восхождений в Гималаях, в том числе в чистом альпийском стиле на восьмитысячник Броуд-Пик, первопрохождение северного гребня Нупцзе с Дагом Скоттом и ряд других. Эти экспедиции сделали его кандидатом на Южную стену Лхоцзе, но люди, лично знавшие и Жеже, и Беттембура, сомневались, что последний будет хорошим напарником. Беттембура часто описывают как балагура, непостоянного и не очень надежного партнера. С Беттембуром было весело проводить время в компании, тогда как Жеже обладал научным складом ума и мог, когда надо, быть расчетливым, дипломатичным и довольно жестким. К сожалению, несколько лет спустя Беттембур погиб под камнепадом в горах недалеко от своего родного Шамони.
Берардини – сын знаменитого французского скалолаза Люсьена Берардини, который был парижанином и, как и Жеже, учился лазать на скалах Фонтенбло. В 1980 году Николя Берардини было девятнадцать, и он работал в спортивном магазине в Париже, когда к нему заглянул Жеже и купил что-то из снаряжения. Расплатившись, Жеже неожиданно поинтересовался у юноши, не хочет ли тот сопровождать его в экспедицию в Гималаи. Берардини был очень удивлен, но без колебаний согласился. Последним участником команды стала Брижит Штайнманн, антрополог, ее сфера интересов – Непал и Сикким. У Штайнманн имелся некоторый альпинистский опыт, но, как и в случае с Берардини, это был не тот уровень, чтобы идти на Южную стену. По всей видимости, изначально Жеже планировал собрать большую команду, но в итоге сосредоточился на попытке одиночного восхождения – вся его группа насчитывала менее десяти человек, включая носильщиков и офицера связи.
По пути в Непал Жеже случайно встретил американского кинорежиссера Билла Россера, который сыграл важную роль в истории экспедиции. Двадцатишестилетний американец собирался снять первый фильм на собственные средства. Объектом съемки должен был стать снежный барс – почти неуловимое животное, которое к тому времени удалось запечатлеть на нескольких видеокадрах лишь знаменитому натуралисту Джорджу Шаллеру. Россер надеялся стать первым, кто сможет получить достаточно видеоматериала для фильма о животном.
Россер стоял на взлетной полосе в аэропорту Нью-Дели возле тридцати контейнеров с оборудованием, которые отчаянно пытался погрузить в самолет, хотя посадка уже закончилась и лайнер готовился к взлету. Американец громко спорил с индийским таможенником, который не разрешал погрузку. Несмотря на то что оборудование следовало транзитом из Нью-Йорка, таможенник хотел отправить его на склад для проверки, и Россер прекрасно понимал, что в этом случае он получит багаж очень нескоро, если вообще получит. В какой-то момент Россер увидел неподалеку еще одну гору багажа и француза, который так же яростно спорил с таможенниками, требуя, чтобы его вещи погрузили в лайнер. Россер в конце концов дал таможеннику пятьсот долларов, и вопрос решился. Когда он вновь оглянулся, то увидел, что и француза с его вещами уже нет. Проследив, чтобы весь груз отправился в багажный отсек, Россер последним взбежал по трапу. Привыкнув к полумраку салона и утерев пот, он увидел только одно свободное место – рядом с французом, которым, конечно же, оказался Николя Жеже.
В полете они долго смеялись над нелепостью ситуации: несмотря на то что обоим пришлось заплатить непомерно много, оба были рады, что наконец-то летят в Непал. Они поделились друг с другом планами. Когда Россер услышал, что Жеже нацелился на Южную стену Лхоцзе, он присвистнул. Режиссер интересовался альпинизмом и знал, что даже Месснер считал эту стену «проблемой XXI века», поэтому идея сольного восхождения показалась ему удивительной. Они с Жеже условились встретиться в Катманду. Американец попросил француза приехать к нему в отель «Як и йети» и дать интервью под запись. Россер не планировал делать что-то конкретное с этим материалом, но чутье подсказывало ему, что, если Жеже пройдет Южную стену, это будет сенсация. В конце интервью Жеже сообщил дату, когда планировал начать восхождение, и Россер записал ее в своем ежедневнике.