Элизабет Гаскелл
Жены и дочери
Казалось, он ожидал (да так и было), что она встанет со скамьи и пойдет к дому вместе с ним. Но он еще и ясно дал ей понять, что не уйдет без нее. Она неуверенно поднялась, чувствуя, что у нее нет сил даже сказать, насколько лучше ей было бы еще посидеть здесь одной. Она была очень слаба и споткнулась о вылезший из земли корень, протянувшийся поперек тропы. Роджер, молчаливый, но внимательный, успел протянуть руку, удержав ее и не дав ей упасть. Когда опасность миновала, он продолжал держать ее за руку. Это маленькое происшествие заставило его почувствовать, как Молли юна и беззащитна, ощутить сострадание к безутешному горю, свидетелем которого он стал, ощутить желание ласково успокоить ее, прежде чем они расстанутся – прежде чем их совместная прогулка сольется с непритязательной общностью пребывания под одной крышей. Однако он не знал, что сказать.
– Вы, должно быть, считаете меня черствым, – вырвалось наконец у него, когда они подходили к окнам гостиной и двери в сад. – Я никогда не могу выразить то, что чувствую, – как-то получается, что я всякий раз впадаю в философствование, – но мне вас жаль. Да, мне жаль. Я не в состоянии вам помочь в том, что касается реальных фактов, – их я не могу изменить, но я могу сочувствовать вам так… но об этом незачем говорить, потому что это ничего не дает. Помните, как мне жаль вас! Я часто буду о вас думать, хотя, наверно, об этом опять же лучше не говорить.
– Я знаю, что вам жаль, – сказала она едва слышно, высвободила руку, убежала в дом и вверх по лестнице в уединение своей комнаты.
Он сразу отправился к матери, которая сидела перед нетронутым завтраком, раздосадованная таинственной непунктуальностью своей гостьи, насколько она вообще была способна на что-то досадовать. Она уже слышала, что приезжал мистер Гибсон и уехал, и не могла добиться, оставил ли он для нее какое-нибудь послание. Тревога о здоровье, которую некоторые люди считали ипохондрией, всегда заставляла ее с особым нетерпением жаждать мудрых советов из уст своего врача.
– Где ты был, Роджер? И где Молли, то есть мисс Гибсон? – Она всегда сохраняла барьер формального обращения между молодым человеком и молодой девушкой, оказавшимися в одно и то же время в одном и том же доме.
– Я ходил на болото. (Между прочим, я оставил сачок на террасе.) На обратном пути я увидел мисс Гибсон – она сидела на террасе и плакала так, точно у нее вот-вот сердце разорвется. Ее отец собирается снова жениться.
– Снова жениться! Да что ты говоришь!
– Да, собирается. Она очень огорчена, бедная девочка. Мама, ты бы послала кого-нибудь отнести ей бокал вина или чашку чая – что-нибудь подкрепляющее: она была чуть не в обмороке…
– Я сама схожу к ней. Бедняжка, – сказала миссис Хэмли, поднимаясь.
– Ни в коем случае, – возразил он, опуская ладонь на ее руку. – Мы и так заставили тебя слишком долго ждать, ты очень бледна. Хэммонд отнесет, – добавил он и позвонил.
Она снова опустилась на стул, все еще бесконечно изумленная:
– На ком он собирается жениться?
– Не знаю. Я не спрашивал, а сама она не сказала.
– Вы, мужчины, всегда так! Да ведь половина дела заключается в том, кто она такая – женщина, на которой он собирается жениться.
– Наверно, надо было спросить. Но я как-то теряюсь в таких случаях. Мне было очень жаль ее, и все же я не знал, что говорить.
– И что же ты сказал?
– Я дал ей наилучший совет, какой мог.
– Совет! Ты должен был утешить ее. Бедная маленькая Молли!
– По-моему, если совет хорош – это лучшее утешение.
– Зависит от того, что ты подразумеваешь под советом. Тише! Она идет.
К их удивлению, Молли вошла, всеми силами стараясь держаться как обычно. Она успела промыть холодной водой глаза, причесать волосы и теперь делала все возможное, чтобы сдержать слезы и не позволить голосу дрожать и прерываться. Она не желала огорчать миссис Хэмли видом страдания и боли. Не осознавая, что следует совету Роджера – думать более о других, чем о себе, – она, однако, именно так и поступала. Миссис Хэмли не знала, разумно ли с ее стороны начинать с новости, только что услышанной от сына, но сама была так поражена ею, что не могла говорить ни о чем другом.
– Я слышала, твой отец собирается жениться, моя дорогая? Можно узнать – на ком?
– На миссис Киркпатрик. Она, кажется, прежде была гувернанткой в доме графини Камнор. Она часто приезжает к ним; у них в доме ее называют Клэр и, по-моему, очень любят.
Молли пыталась говорить о будущей мачехе в возможно более благоприятной манере.
– Кажется, я о ней слышала. Так она, значит, не очень молода? Ну, этому так и следует быть. И вдовствует, как и твой отец. У нее есть какая-нибудь семья?
– По-моему, дочь. Но я так мало о ней знаю!
Молли опять была очень близка к слезам.
– Не беда, дорогая. Это все выяснится со временем. Роджер, ты почти ничего не ел. Куда ты собрался?
– За своим сачком. Там много такого, что мне не хотелось бы потерять. К тому же я обычно ем мало.
Это было правдой лишь отчасти. Ему казалось, что их лучше оставить наедине. Его мать обладала таким даром сочувствия, что она непременно должна была вытащить шип из сердца девушки, когда они останутся вдвоем. Когда дверь за ним закрылась, Молли подняла на миссис Хэмли заплаканные глаза и сказала:
– Он был так добр ко мне. Я постараюсь запомнить все, что он сказал.
– Я рада слышать это, милая, очень рада. Судя по тому, что он мне рассказал, я боялась, что он прочел тебе целую лекцию. У него доброе сердце, но нет той мягкости в обращении, что есть у Осборна. Роджер порой бывает резковат.
– Тогда мне нравится резкость. Она принесла мне пользу. Она заставила меня почувствовать, как скверно… о миссис Хэмли, как скверно я вела себя с папой сегодня утром!
Она встала, бросилась в объятия миссис Хэмли и разрыдалась у нее на груди. Сейчас она сокрушалась не о том, что отец ее собирается снова жениться, а о том, как ужасно было ее поведение.
Если Роджер не был мягок на словах, то был мягок в своих поступках. Какой бы неразумной и, возможно, преувеличенной ни казалась ему горесть Молли, для нее это было подлинное страдание, и он постарался облегчить его в своей собственной, весьма характерной манере. В тот вечер он установил и наладил свой микроскоп, разложил на маленьком столике сокровища, собранные им в утренних блужданиях, а затем пригласил мать прийти полюбоваться на них. Конечно, пришла и Молли, как им и было задумано. Он постарался заинтересовать ее своими занятиями, лелея и поощряя ее первый слабый проблеск любопытства, заботливо взращивая его до стремления получить более подробные сведения. Затем он достал книги на нужную тему и перевел их несколько напыщенный и профессионально специализированный язык в обычную, повседневную речь. Спускаясь к обеду, Молли не представляла себе, как прожить долгие часы до сна, часы, когда ей нельзя будет говорить о том, что единственно занимало ее мысли, так как она боялась, что уже утомила миссис Хэмли во время их дневного разговора наедине. Но время молитвы и сна наступило много быстрее, чем она ожидала: она чувствовала себя освеженной новым направлением мыслей и была очень благодарна Роджеру. И теперь ей предстояло завтрашнее утро и покаянное признание, которое она должна сделать отцу.
Но мистер Гибсон не нуждался в речах и в словах. Он вообще не питал любви к изъявлениям чувств и к тому же, должно быть, ощущал, что будет лучше как можно меньше говорить о предмете, по поводу которого между ним и дочерью явно нет полного и нерассуждающего согласия. Он прочел в ее глазах раскаяние, понял, как много она выстрадала, и ощутил при этом острый укол в сердце. Когда она заговорила о том, как жалеет о своем поведении накануне, он тут же остановил ее словами:
– Ну-ну, довольно об этом. Я знаю все, что ты хочешь сказать. Я знаю свою маленькую Молли, своего маленького глупого гусенка, лучше, чем она сама себя знает. Я привез тебе приглашение. Леди Камнор хочет, чтобы ты провела будущий четверг в Тауэрс.
– Ты хочешь, чтобы я поехала? – спросила она с упавшим сердцем.
– Я хочу, чтобы вы с Гиацинтой ближе познакомились… научились любить друг друга.
– С Гиацинтой? – недоуменно спросила Молли.
– Да, с Гиацинтой. Глупее имени я никогда не встречал, но приходится так ее называть. Я не выношу имя Клэр, как ее называют миледи и вся семья в Тауэрс. Имя «миссис Киркпатрик» звучит официально, да и произносить его нелепо, поскольку она его скоро сменит.
– Когда, папа? – спросила Молли, чувствуя, что оказалась в каком-то странном, незнакомом мире.
– После Михайлова дня[24]. – И, следуя за ходом своих мыслей, добавил: – Хуже всего то, что она еще и продлила существование своего жеманного имени, назвав дочь в свою честь. Синтия! Сразу наводит на мысль о луне и лунном человечке с его вязанкой хвороста[25]. Я так рад, что ты просто Молли.
– Сколько ей, то есть Синтии, лет?
– Вот-вот, привыкай к ее имени. По-моему, Синтии Киркпатрик примерно столько же лет, сколько тебе. Она сейчас в школе во Франции – приобретает изящные манеры. К свадьбе она приедет домой, тогда вы с ней сможете познакомиться, хотя, как мне представляется, потом она должна будет вернуться туда еще на полгода или около того.
Глава 11
Начало дружбы
Мистер Гибсон полагал, что Синтия Киркпатрик приедет в Англию на свадьбу своей матери, но намерения миссис Киркпатрик были совершенно иными. Она не была, что называется, решительной женщиной, но от того, что ей не нравилось, она так или иначе уклонялась, а то, что нравилось, старалась сделать или получить. Поэтому в разговоре (на который его сама же и навела) о том, когда и как она будет выходить замуж, она спокойно выслушала предложение мистера Гибсона, чтобы Молли и Синтия сыграли роль подружек невесты, думая, однако, как неприятно было бы присутствие юной дочери во всем блеске красоты рядом с увядшей невестой – своей матерью; и по мере того, как дальнейшие распоряжения о предстоящем венчании становились более определенными, она находила все новые аргументы в пользу того, что Синтии лучше спокойно оставаться в школе в Булони.
В первую ночь после помолвки с мистером Гибсоном миссис Киркпатрик легла спать в предвкушении скорой свадьбы. В ней она видела освобождение от школьного рабства – содержания убыточной школы с едва достаточным количеством учениц, чтобы выплачивать ренту и налоги, платить за еду, стирку, приходящих учителей. Она не видела иной причины возвращаться в Эшкомб, кроме как для того, чтобы закончить там свои дела и упаковать наряды. Она надеялась, что пыл мистера Гибсона будет таков, что он станет торопить ее со свадьбой, побуждая не возобновлять школьных занятий, а оставить их раз и навсегда. Она даже мысленно составила от его имени очень прочувствованную, очень страстную речь, достаточно красноречивую, чтобы убедить ее, отбросив все угрызения совести, которые, как она ощущала, ей полагалось испытывать, объявляя родителям своих учениц, что она не намерена возвращаться к занятиям и что в предпоследнюю неделю летних каникул им придется искать новое учебное заведение для дочерей.
Но планы миссис Киркпатрик начали рушиться, когда утром, за завтраком, леди Камнор решительно занялась определением круга дел и обязанностей, которые надлежало исполнить двум немолодым влюбленным:
– Разумеется, вы не можете вот так сразу бросить свою школу, Клэр. Венчание невозможно раньше Рождества, но это как раз и хорошо. Мы все будем в Тауэрс, и для детей станет большим удовольствием поехать в Эшкомб и присутствовать на вашей свадьбе.
– Мне кажется… я боюсь… я не уверена, что мистер Гибсон захочет ждать так долго. Мужчины очень нетерпеливы в подобных обстоятельствах.
– Какие глупости! Лорд Камнор рекомендовал вас своим арендаторам, и ему не понравится, если им будет причинено подобное неудобство. Мистер Гибсон прекрасно поймет это. Он разумный человек, иначе он не был бы нашим семейным врачом. А как вы поступите с дочерью? Вы уже решили?
– Нет. Вчера казалось, что время несется так быстро, и, когда волнуешься, очень трудно что-то обдумывать. Синтии почти восемнадцать – она достаточно взрослая, чтобы пойти в гувернантки, если он этого пожелает, но я так не думаю. Он такой щедрый и добрый.
– Ну что ж! Я должна дать вам сегодня время на устройство ваших дел. Не тратьте его на всякие сантименты – вы уже не так молоды. Придите к ясному взаимопониманию: от этого в конечном счете зависит ваше счастье.
К ясному взаимопониманию по нескольким вопросам они действительно пришли. К великому огорчению миссис Киркпатрик, она обнаружила, что мистер Гибсон не более, чем леди Камнор, допускает мысль о возможности нарушения ею обязательств перед родителями своих учениц. Хотя он и пребывал в растерянности по поводу того, как быть с Молли, пока она не окажется в своем доме под покровительством его новой жены, и хотя домашние неурядицы докучали ему с каждым днем все больше и больше, порядочность не позволяла ему и думать о том, чтобы убедить миссис Киркпатрик ради него оставить школу хоть неделей раньше положенного. Он даже не подозревал, как легко было бы ее уговорить, и при всех своих очаровательных уловках ей так и не удалось вызвать у него нетерпеливое желание венчаться раньше Михайлова дня.
– Я не могу сказать вам, Гиацинта, какое я испытаю удовлетворение и облегчение, когда вы станете моей женой – хозяйкой в моем доме, матерью и защитницей моей маленькой бедной Молли, но я ни в коем случае не хочу, чтобы ради меня были нарушены ваши прежние обязательства. Это было бы недопустимо.
– Благодарю вас, любовь моя. Как вы добры! Сколько мужчин думало бы лишь о собственных желаниях и интересах! Я уверена, родители моих дорогих учениц будут восхищаться вами – будут поражены вашей заботой о них.
– Тогда не говорите им. Я не терплю, когда мною восхищаются. Почему бы вам не сказать, что это ваше желание – не закрывать школу до тех пор, пока они не сумеют найти другую?
– Потому что я этого не желаю, – решилась она на рискованный шаг. – Я хочу заботиться о вашем счастье; я хочу превратить ваш дом в место покоя и отдыха; и я так хочу любить и лелеять вашу милую Молли, когда стану ей матерью. Я не намерена приписывать себе чужую добродетель. Если мне придется говорить за себя, я скажу: «Добрые люди, найдите школу для своих дочерей к Михайлову дню, потому что после этого времени я должна буду печься о счастье других». Мне невыносимо думать о ваших долгих поездках в ноябре – как вы возвращаетесь домой по ночам, промокший насквозь, и о вас некому позаботиться. О, если вы предоставите это мне, я посоветую родителям забрать своих дочерей из-под опеки той, чье сердце уже не с ними. Впрочем, устраивать свадьбу раньше Михайлова дня я тоже не согласна. Это было бы несправедливо и неправильно. И я уверена, вы бы не стали побуждать меня к этому – вы слишком для этого добры.
– Что ж, если вы думаете, они сочтут, что мы поступаем с ними честно, я от всей души согласен – пусть будет Михайлов день. А что говорит леди Камнор?
– О, я говорила ей, что, боюсь, вы не захотите ждать из-за неприятностей с вашей прислугой и из-за Молли – что нам с нею следовало бы как можно скорее вступить в новые отношения.
– Да, это несомненно. Бедная девочка! Боюсь, известие о моей помолвке сильно подействовало на нее.
– Синтия тоже будет глубоко переживать, – сказала миссис Киркпатрик, не желая допустить, чтобы ее дочь уступала дочери мистера Гибсона в тонкости чувств и дочерней привязанности.
– Мы пригласим ее на свадьбу. Они с Молли будут подружками невесты, – сказал мистер Гибсон в неудержимом порыве сердечной теплоты.
Такой план не вполне устраивал миссис Киркпатрик, но она сочла разумным не возражать против него, пока не найдет благовидного предлога. К тому же подходящий повод вполне мог сам возникнуть из будущих обстоятельств, поэтому сейчас она лишь улыбнулась и слегка сжала его руку в своих.
Трудно сказать, кто – миссис Киркпатрик или Молли – с бóльшим нетерпением ожидал, когда окончится день, который они должны были провести вместе в Тауэрс. Девочки успели изрядно утомить миссис Киркпатрик как вид. Все ее жизненные испытания так или иначе были связаны с девочками. Она была очень молода, когда впервые пошла в гувернантки, и потерпела поражение в борьбе со своими ученицами в первой же семье, куда поступила. Элегантность ее внешности и манер, ее природные умения и способности – более, чем характер и знания, помогали ей с большей легкостью, чем другим, находить хорошее «место», и в некоторых семьях ее просто боготворили, но все же она постоянно сталкивалась то с капризными, то с упрямыми, то с непомерно добросовестными, то с недоброжелательными в суждениях, то с любопытными и чрезмерно наблюдательными девочками. Перед рождением Синтии она мечтала о мальчике, считая вполне возможным, что он, если три-четыре промежуточных родственника умрут, станет баронетом, а вместо сына – извольте радоваться – родилась дочь. И все же, при ее нелюбви к девочкам вообще как к «чуме всей ее жизни» (и это отвращение отнюдь не становилось меньше от того факта, что она содержала школу для «юных леди» в Эшкомбе), миссис Киркпатрик действительно намеревалась проявить как можно большую доброту к своей новообретенной падчерице, которую помнила преимущественно как чернокудрого заспанного ребенка, в чьих глазах читала восхищение своей персоной. Предложение мистера Гибсона она приняла главным образом потому, что устала в постоянной борьбе зарабатывать средства к существованию, но он нравился ей и сам по себе, более того – она даже по-своему, без большой теплоты, любила его и намеревалась проявлять доброту к его дочери, хотя и чувствовала, что ей было бы много легче проявлять доброту к его сыну.
Молли тоже по-своему собиралась с силами. «Я буду как Харриет. Я буду думать о других. Я не буду думать о себе», – вновь и вновь повторяла она про себя всю дорогу в Тауэрс. Но в желании, чтобы день поскорее подошел к концу, не было ничего эгоистичного, и этого она желала всем сердцем. Миссис Хэмли отправила ее в карете, которая должна была ее дождаться и вечером привезти обратно. Ей хотелось, чтобы Молли произвела благоприятное впечатление, и она распорядилась, чтобы та пришла показаться ей, прежде чем уедет.
– Не надевай свое шелковое платье, дорогая, – белое муслиновое будет лучше всего.
– Не надевать мое шелковое платье?! Оно же совсем новое! Мне его сшили ради приезда сюда.
– И все же – белый муслин тебе больше всего к лицу.
«Все, что угодно, только не этот ужасный клетчатый шелк», – подумала миссис Хэмли, и благодаря ей Молли, отправляясь в Тауэрс, выглядела слегка необычно, но как истинная леди, хотя и в старинном вкусе. Ее должен был там встретить отец, но его задержали, и ей пришлось одной появиться перед миссис Киркпатрик, и воспоминания о том давнем несчастном дне в Тауэрс предстали перед ней так живо, словно все это было вчера. Миссис Киркпатрик была бесконечно ласкова. Она обеими руками удерживала руку Молли, когда они после первых приветствий сели рядом в библиотеке, и время от времени принималась ее гладить, издавая неопределенные, мурлыкающие звуки нежного удовольствия и неотрывно глядя в ее заалевшее лицо.
– Какие глаза! Так похожи на глаза твоего дорогого отца! Как мы будем любить друг друга – правда, дорогая? Ради него!
– Я постараюсь, – храбро сказала Молли, но не смогла закончить фразу.
– И у тебя такие же красивые черные вьющиеся волосы! – сказала миссис Киркпатрик, мягко приподнимая один из завитков над виском Молли.
– У папы волосы седеют, – сказала Молли.
– Правда? Я не замечаю этого. Я никогда не буду этого замечать. Он всегда будет для меня самым красивым из мужчин.
Мистер Гибсон действительно был очень красивым мужчиной, и Молли был приятен этот комплимент, но она не удержалась и сказала:
– Но все же он состарится, и его волосы поседеют. Я думаю, он все равно будет красив, но уже не так, как молодой человек.
– Ах, вот именно, милая. Он всегда будет красив – некоторые люди всегда красивы. И он так любит тебя, дорогая!
Лицо Молли вспыхнуло. Ей не нужны были заверения этой чужой женщины в том, что собственный отец любит ее. Она невольно почувствовала гнев. Все, что она могла сделать, – это промолчать.
– Ты представить себе не можешь, как он говорит о тебе: он называет тебя «мое маленькое сокровище». Я иногда почти ревную.
Молли высвободила руку, и сердце ее начало ожесточаться: эти речи становились ей невыносимы. Но, стиснув зубы, она «старалась быть хорошей».
– Мы должны сделать его счастливым. Я боюсь, его многое раздражало дома, но теперь мы со всем этим покончим. Ты должна рассказать мне, – продолжала миссис Киркпатрик, заметив, как потемнел взгляд Молли, – что он любит и чего не любит: ты ведь, конечно, это знаешь.
Лицо Молли слегка просветлело, – конечно, она это знала. Так долго наблюдая и любя его, она не могла не верить, что понимает его лучше, чем кто-либо, хотя, как миссис Киркпатрик могла ему понравиться настолько, что он готов жениться на ней, было неразрешимой загадкой, которую она бессознательно отодвинула в сторону как нечто не поддающееся объяснению. А миссис Киркпатрик продолжала:
– У всех мужчин есть свои пристрастия и антипатии, даже у самых мудрых. Я знала несколько джентльменов, которых непомерно раздражали сущие пустяки: незакрытая дверь, пролитый на блюдце чай, криво накинутая шаль. Я даже знаю, – продолжала она, понизив голос, – один дом, куда лорда Холлингфорда никогда больше не пригласят потому, что он не вытер башмаки о два коврика в холле! Так вот, ты должна сказать мне, чтó твой дорогой папа особенно не любит из таких необычных вещей, и я позабочусь о том, чтобы избегать их. Ты должна быть моим маленьким другом и помощницей в том, чтобы делать ему приятное. Для меня будет таким удовольствием исполнять его малейшие пожелания! И мои платья – какие цвета ему больше нравятся? Я хочу делать все, что в моих силах, чтобы заслужить его одобрение.
Это подкупило Молли, и она подумала, что, быть может, и в самом деле, отец принял решение во благо себе, и если она может способствовать его новообретенному счастью, то должна это сделать. Поэтому она добросовестно постаралась припомнить все предпочтения и привычки мистера Гибсона, обдумать, что более всего может его раздражать в их домашнем укладе.
– По-моему, – сказала она, – папа ни в чем особенно не требователен, но я думаю, что больше всего он бывает недоволен тем, что обед у нас не всегда готов ко времени, когда он приезжает. Вы представьте: он только что вернулся из долгой поездки, и впереди у него другая долгая поездка, и у него только полчаса, а то и вовсе четверть часа, чтобы пообедать.
– Спасибо тебе, любовь моя. Пунктуальность! Да, это великое дело в домашнем устройстве. Я это постоянно внушаю юным леди в Эшкомбе. Ничего удивительного, что бедный дорогой мистер Гибсон недоволен, что обед не готов, да еще когда он так много работает!
– Папу не очень заботит, что он ест, – лишь бы было готово. Он может поесть и хлеба с сыром, если кухарка подаст его вместо обеда.
– Хлеба с сыром?! Мистер Гибсон ест сыр?
– Да, он очень любит его, – простодушно ответила Молли. – Я часто видела, как он ест поджаренный сыр, когда так устает, что ему не хочется ничего другого.
– Вот как! Но, моя дорогая, мы должны положить этому конец. Я и думать не хочу о том, чтобы твой отец ел сыр, – это такая грубая пища и с таким сильным запахом! Мы найдем кухарку, которая станет готовить для него омлет или что-нибудь другое, легкое и изысканное. Сыр годен только для кухни.
– Папа сыр очень любит, – настаивала Молли.
– Мы отучим его от этого. Я не выношу запаха сыра. И я уверена, что он не захочет меня огорчать.
Молли промолчала. Она поняла, что не следовало так подробно рассказывать, что любит и чего не любит ее отец. Лучше предоставить миссис Киркпатрик выяснить это самостоятельно. Наступила неловкая пауза – обе старались придумать, что бы приятное сказать друг другу. Наконец Молли заговорила:
– Скажите, пожалуйста… Мне так хотелось бы что-нибудь узнать о Синтии… о вашей дочери.
– Да-да, называй ее Синтией. Красивое имя, не правда ли? Синтия Киркпатрик. Не такое, конечно, красивое, как мое прежнее имя – Гиацинта Клэр. Люди обычно говорили, что оно мне очень подходит. Я должна показать тебе акростих, который один джентльмен – он был лейтенантом в Пятьдесят третьем полку – составил из него. О, я чувствую, нам так много нужно будет рассказать друг другу!
– А про Синтию…
– Ах да! Про мою дорогую Синтию. Что ты хочешь узнать, милая?
– Папа сказал, что она будет жить с нами. Когда она приедет?
– О, это было так великодушно со стороны твоего доброго отца! Я ни о чем ином не думала для Синтии, кроме места гувернантки, когда она завершит свое образование: ее к тому готовили, и сама она очень способная. Но добрый милый мистер Гибсон и слушать об этом не захотел. Он сказал вчера, что она должна жить с нами, когда окончит школу.
– А когда она окончит школу?
– Она поехала туда на два года. Я считаю, что она не должна бросать занятия раньше следующего лета. Она учится французскому языку и преподает английский. Будущим летом она приедет домой, и как мы тогда будем счастливы вчетвером!
– Я надеюсь на это, – сказала Молли. – Но ведь она приедет на свадьбу? – робко добавила она, не зная, насколько приятно будет миссис Киркпатрик упоминание ее замужества.
– Твой отец просил, чтобы она приехала, но надо еще немного подумать, прежде чем окончательно все решить. Поездка – это такие большие расходы!
– Она похожа на вас? Мне так хочется увидеть ее!
– Люди считают, что она очень хороша собой. Яркая – пожалуй, в том же роде, какой была я. Но мне больше нравится темноволосый, иностранный тип красоты – теперь, – добавила она, прикоснувшись к волосам Молли и глядя на нее с выражением сентиментального воспоминания.
– А как Синтия… Она очень умная и образованная? – спросила Молли, немного опасаясь, что ответ обнаружит слишком большую дистанцию между ней и мисс Киркпатрик.
– Да уж надеюсь: я заплатила огромные деньги, чтобы ее обучали лучшие преподаватели. Но ты очень скоро ее увидишь, а сейчас нам, пожалуй, надо идти к леди Камнор. Так чудесно побыть с тобой наедине, но я знаю – леди Камнор нас ожидает, и ей очень интересно посмотреть на тебя, на мою будущую дочь, как она о тебе говорит.
Молли последовала за миссис Киркпатрик в утреннюю гостиную, где уже сидела леди Камнор – несколько раздосадованная, поскольку она завершила свой туалет раньше обычного, а Клэр об этом не догадалась и не привела Молли Гибсон ей на обозрение четверть часа тому назад. Для выздоравливающего каждое мелкое происшествие – это событие дня, и если чуть пораньше Молли была бы встречена с покровительственным одобрением, то сейчас ее ждал критический прием. О характере леди Камнор ей ничего не было известно – она лишь знала, что сейчас увидит живую графиню и сама предстанет перед ее глазами, и это будет не просто графиня, а сама графиня жителей Холлингфорда.
Миссис Киркпатрик за руку подвела ее к леди Камнор и представила:
– Моя дорогая дочурка, леди Камнор!
– Полно, Клэр, что за вздор! Она вам пока еще не дочь и, может быть, никогда ею не станет. По моему счету, из трети помолвок, о которых я слышала, так и не получилось браков. Мисс Гибсон, я очень рада видеть вас как дочь вашего отца; когда я узнаю вас ближе, надеюсь, буду рада видеть и ради вас самой.
Молли всей душой пожелала, чтобы ее никогда не узнала ближе эта сурового вида дама, сидящая выпрямившись в покойном кресле, предназначенном для того, чтобы расслабить все тело, и потому придававшем ее прямой осанке еще более непреклонный вид. Леди Камнор, по счастью, приняла молчание Молли за смиренную покорность и после короткой изучающей паузы снова заговорила:
– Да-да, мне нравится ее внешность, Клэр. Возможно, вам удастся что-то сделать из нее. Для вас будет большим преимуществом, моя дорогая, именно сейчас, когда вы начинаете взрослеть, постоянно находиться рядом с этой леди, воспитавшей нескольких молодых особ из знатных семей. – Внезапная мысль осенила ее: – Вот что я вам скажу, Клэр! Вы с ней должны лучше познакомиться – ведь вы сейчас ничего не знаете друг о друге. Вы выйдете замуж не раньше Рождества. Так что может быть лучше, чем забрать ее к вам в Эшкомб? Она была бы постоянно при вас и пользовалась преимуществом общества ваших учениц, что было бы очень полезно для единственного ребенка! Превосходный план. Как я рада, что подумала об этом!
Трудно сказать, кого из двух слушательниц леди Камнор повергла в большее смятение целиком захватившая ее идея. Миссис Киркпатрик не имела ни малейшего желания раньше времени взваливать на себя груз воспитания падчерицы. Если Молли поселится в ее доме, придется сказать прости многочисленным мелким, тайным ухищрениям экономии и тем более – многочисленным мелким поблажкам, которые были невинны сами по себе, но которые прежняя жизнь миссис Киркпатрик приучила ее считать греховными и подлежащими сокрытию: захватанный и затрепанный восхитительный роман из обменной библиотеки Эшкомба, листы которого она переворачивала ножницами, глубокое кресло, которым пользовалась дома, как бы прямо и вытянувшись в струнку она ни сидела сейчас в присутствии леди Камнор, какой-нибудь небольшой деликатес, острый и пряный, который она позволяла себе за своим одиноким ужином, – от всего этого пришлось бы отказаться, сделайся Молли ее ученицей, жилицей или гостьей, как планировала леди Камнор. Клэр тотчас инстинктивно приняла одно, нет – два решения: выйти замуж в Михайлов день и не брать Молли в Эшкомб. Но она так светло улыбалась, словно предложенный план был самым сказочным замыслом на свете, а тем временем ее бедный ум метался по всем углам в поисках причин и оправданий, которые рано или поздно ей понадобятся. Молли, однако, избавила ее от всех этих хлопот. Неизвестно, кто из них троих больше удивился словам, сорвавшимся с ее губ. Она ничего не собиралась говорить, но сердце ее переполнилось, и прежде, чем осознала свою мысль, она услышала собственный голос:
– Я совсем не считаю, что это было бы хорошо. Я хочу сказать, миледи, что мне от этого было бы очень плохо – это означало бы забрать меня от папы как раз в эти немногие последние месяцы. Я полюблю вас, – продолжала она со слезами на глазах и, повернувшись к миссис Киркпатрик, вложила свою руку в руку будущей мачехи самым милым и доверчивым жестом. – Я буду изо всех сил стараться любить вас и делать все, что смогу, чтобы вам было хорошо, но только не забирайте меня от папы на это последнее время, что я могу побыть с ним.
