Элизабет Гаскелл
Жены и дочери
– Да! По-моему, она. Я еще никогда не видела цапли – только на картинках.
– Они с грачами очень не ладят, что вовсе не годится для таких близких соседей. Если обе цапли одновременно отлетят от гнезда, которое строят, грачи налетают и рвут гнездо в клочья, а как-то раз Роджер показал мне отставшую цаплю, за которой гналась целая стая грачей, и могу поклясться – намерения у них были совсем не дружеские. Роджер много чего знает из естественной истории и порой отыскивает очень занятные вещи. Окажись он с нами на этой прогулке, он бы уже побывал в десятке разных мест. У него взгляд так и бродит вокруг: где я увижу одну вещь, он увидит двадцать. Помню, как-то раз он кинулся в рощу, потому что ярдах в пятнадцати что-то там заметил – какое-то вроде растение, очень редкое, как он говорит, хотя, должен сказать, я точно такие же видел на каждом шагу в лесу. А если бы мы набрели на такую вот штуку, – продолжал сквайр, дотронувшись кончиком трости до тонкой паутинки на листе, – он бы смог рассказать, какой паук или жук ее сплел и жил ли он в гнилом хвойном лесу или в трещине хорошей, крепкой древесины, глубоко в земле, или высоко в небе, или еще где. Жаль, что в Кембридже не присуждают почетных стипендий в естественной истории. Роджер бы ее наверняка получил.
– А мистер Осборн Хэмли очень талантлив, правда? – робко спросила Молли.
– О да. Осборн, можно сказать, гений. Мать верит, что у него большое будущее. Я и сам немного горжусь им. Он получит стипендию Тринити, если все будет по справедливости. Как я сказал вчера на заседании в магистрате: «У меня сын, о котором еще услышат в Кембридже, или я очень сильно ошибаюсь». Вот не странная ли это шутка природы, – продолжал сквайр, обратив к Молли свое прямодушное лицо, словно собираясь посвятить ее в некую новую и значительную мысль, – что я, Хэмли из Хэмли, потомок по прямой бог знает с каких времен – говорят, с Гептархии… Когда были времена Гептархии?
– Не знаю, – сказала Молли, вздрогнув от этого неожиданного вопроса.
– Не важно! Это было еще до короля Альфреда, потому что он, вы знаете, был уже королем всей Англии. Но я говорю – вот я, с происхождением самым лучшим и древним, какое только может быть в Англии, и между тем я сомневаюсь, что незнакомец, посмотрев на меня, принял бы меня за джентльмена – с моим-то красным лицом, огромными руками и ногами, с моей тучной фигурой (четырнадцать стоунов, и никогда не было меньше двенадцати, даже в юные годы); а вот – Осборн, уродившийся в мать, которая представления не имеет, кем был ее прапрадед, храни ее Господь; и у Осборна лицо тонкое, как у девушки, фигура хрупкая, руки и ноги маленькие, как у какой-нибудь леди. Он пошел в родню мадам, а она, как я уже сказал, не знает, кем был ее дед. Вот Роджер – тот в меня, Хэмли из Хэмли, и никто, увидев его на улице, никогда не подумает, что этот загорелый, широкоплечий, неуклюжий малый – благородных кровей. И однако же, все эти Камноры, вокруг которых поднимают такой шум у вас в Холлингфорде, просто из вчерашней грязи. Я тут на днях говорил с мадам о браке Осборна с дочерью Холлингфорда (то есть если бы у него была дочь – на самом деле у него одни мальчики), но я совсем не уверен, что дал бы согласие на такой брак. Нет, я бы решительно не согласился, потому что – судите сами – у Осборна будет первоклассное образование, его семья ведет свой род со времен Гептархии, а хотел бы я знать – где были Камноры во времена королевы Анны?
Он зашагал дальше, размышляя про себя над вопросом, смог ли бы он дать свое согласие на такой невозможный брак, и некоторое время спустя, когда Молли уже совершенно забыла о затронутом им предмете, вдруг решительно объявил:
– Нет! Я уверен, что надо было бы метить выше. Так что, пожалуй, хорошо, что у милорда Холлингфорда только сыновья.
Через некоторое время он со старомодной галантностью поблагодарил Молли за компанию и высказал предположение, что к этому времени мадам уже, несомненно, поднялась и оделась и будет рада видеть свою молодую гостью. Он указал ей направление к темно-пурпурному, облицованному камнем дому, видневшемуся невдалеке между деревьями, и заботливо смотрел ей вслед, пока она шла полевыми тропинками.
«Славная девочка у Гибсона, – молвил он про себя. – Но как, однако, крепко у нее засела эта мысль о его возможной женитьбе! Надо было бы поосторожнее выбирать, что можно говорить при ней, а что нет. Подумать только – ей никогда и в голову не приходило, что у нее может появиться мачеха. Да и то сказать, мачеха для девочки – совсем не то, что вторая жена для мужчины».
Глава 7
Предвестья любовных бед
Если сквайр Хэмли не в состоянии был сказать Молли, кого молва прочила в жены ее отцу, то судьба все это время готовила вполне определенный ответ ее недоуменному любопытству. Но судьба – хитрая особа и планы свои выстраивает так же незаметно, как птица вьет гнездо, и почти из таких же незначительных пустяков. Первым таким «пустячным» событием стал бунт, который Дженни (кухарка мистера Гибсона) учинила по случаю удаления из дома Бетайи. Девушка была ее дальней родственницей и протеже, и Дженни сочла возможным заявить, что «отказать от места» следует мистеру Коксу, подговорившему бедняжку на этот поступок, а не подговоренную им и пострадавшую Бетайю. Такая точка зрения представлялась достаточно убедительной, чтобы заставить мистера Гибсона почувствовать, что он поступил не совсем справедливо. Надо сказать, он позаботился о том, чтобы новое место Бетайи было ничуть не хуже того, какое она занимала в его доме. Дженни тем не менее объявила, что тоже уходит, и, хотя мистеру Гибсону было прекрасно известно по прошлому опыту, что все подобные ее угрозы были словами, а не делами, он не выносил неудобства, неопределенности и той обстановки недоброжелательства, когда в собственном доме во всякое время встречаешься с женщиной, чье лицо так явно выражает обиду и недовольство.
В самый разгар этой мелкой домашней неприятности возникла другая, гораздо более серьезного свойства. На время отсутствия Молли, которое должно было по первоначальному плану продлиться две недели, мисс Эйр отправилась со своей старушкой-матерью и сиротами – племянниками и племянницами к морю. На десятый день мистер Гибсон получил красиво написанное, изящно составленное, восхитительно сложенное и аккуратнейшим образом запечатанное письмо от мисс Эйр. Ее старший племянник заболел скарлатиной, и есть основания опасаться, что болезнь перекинется и на младших. Все, что было связано с этой болезнью – дополнительные расходы, тревога, долгая задержка возвращения домой, – обрушилось на бедную мисс Эйр. Но в письме ни слова не было сказано о неудобствах, которые испытывала сама мисс Эйр: она лишь искренне и смиренно извинялась за то, что не сможет вернуться в условленное время к своим обязанностям в семье мистера Гибсона, кротко добавив, что так, возможно, и лучше, ведь Молли не переболела скарлатиной, и если бы даже мисс Эйр смогла оставить сирот, чтобы вернуться к своей работе, это могло бы оказаться небезопасным и неосторожным шагом.
– Уж это верно, – сказал мистер Гибсон, разрывая письмо надвое и бросая его в огонь, где оно тотчас сгорело. – Хотел бы я жить в пятифунтовом домишке[21], да чтобы на десять миль вокруг ни одной женщины! Вот тогда был бы у меня хоть какой-то покой.
По-видимому, он забыл о возможных осложнениях, грозящих со стороны мистера Кокса, но и тогда источником зла логичнее было бы счесть ни о чем не подозревающую Молли. Появление мученицы-кухарки, которая пришла убрать со стола после завтрака и известила о своем появлении тяжким вздохом, пробудило мистера Гибсона от размышлений к действию.
«Молли придется еще некоторое время побыть у Хэмли, – решил он. – Они столько раз просили ее привезти, впрочем, полагаю, теперь они уже сполна насладились ее обществом. Однако забрать ее домой будет опрометчиво, и лучшее, что я могу для нее сделать, – это оставить там, где она сейчас. Миссис Хэмли, кажется, очень привязалась к ней, и девочка выглядит счастливой и поздоровевшей. Во всяком случае, я сегодня заеду в Хэмли-Холл и посмотрю, как обстоят дела».
Он нашел миссис Хэмли на лужайке – она лежала на диване в тени огромного кедра. Молли порхала около нее, ухаживая под ее руководством за садом: подвязывая голубоватые стебли полураскрытых ярких гвоздик, срезая увядшие цветы на розовых кустах.
– О, папа приехал! – радостно воскликнула она, когда отец подъехал к белой ограде, отделявшей аккуратную лужайку и еще более аккуратный цветник от неухоженного паркового пространства перед домом.
– Входите. Пройдите сюда через гостиную, – приподнявшись на локте, сказала миссис Хэмли. – Мы вам покажем штамбовую розу, на которую Молли сама привила черенок. Мы обе очень этим гордимся.
Мистер Гибсон проехал к конюшням, оставил там лошадь и прошел через дом в летнюю гостиную под открытым небом, в тени кедра. Туда были вынесены стулья, стол, книги и рукоделие. Почему-то ему было не по душе просить о продлении визита Молли, и он решил сначала проглотить эту горькую пилюлю, а уж потом целиком отдаться удовольствию прекрасного дня, сладостного покоя, напоенного летними звуками и ароматами воздуха. Он сел напротив миссис Хэмли. Молли стояла рядом, положив руку ему на плечо.
– Я приехал просить вас об одолжении, – начал он.
– Согласна прежде, чем вы его назовете. Ну, не смелая ли я женщина?
Он улыбнулся и поклонился, но продолжил говорить:
– Мисс Эйр, которая в течение многих лет была гувернанткой Молли – пожалуй, я так должен ее называть, – сегодня прислала письмо о том, что один из ее маленьких племянников, которых она взяла с собой в Ньюпорт, пока Молли находится здесь, заболел скарлатиной.
– Я догадываюсь, в чем состоит ваша просьба. И я опережу вас. Я прошу, чтобы моя дорогая маленькая Молли осталась здесь. Конечно же, мисс Эйр не может вернуться к вам и, конечно же, Молли должна остаться здесь!
– Спасибо вам, большое спасибо. Это и была моя просьба.
Рука Молли скользнула в его ладонь и уютно устроилась в этой твердой, плотно сжатой руке.
– Папа! Миссис Хэмли! Я знаю – вы оба поймете меня… Но нельзя ли мне поехать домой? Мне очень хорошо здесь, но… папа!.. больше всего я хотела бы быть дома вместе с тобой.
Неприятное подозрение мелькнуло у него в голове. Он круто развернул Молли к себе и устремил прямой, пронзительный взгляд в ее невинное лицо. Она покраснела под его непривычным изучающим взором, но ее милые, правдивые глаза были полны скорее удивлением, чем каким-либо иным чувством, которое он опасался в них увидеть. Минуту назад его посетило сомнение: а не могла ли любовь юного рыжеволосого мистера Кокса найти отклик в сердце его дочери, но теперь все встало на свои места.
– Молли, во-первых, ты проявила невоспитанность. Представить себе не могу, как ты сумеешь получить прощение у миссис Хэмли. Во-вторых, не считаешь ты себя умнее меня? Думаешь, я не желал бы твоего возвращения, если бы все прочие обстоятельства сделали его возможным? Но пока оставайся здесь и будь за это благодарна.
Молли достаточно знала отца, чтобы не сомневаться в том, что продление ее визита в Хэмли было для него делом окончательно решенным, а затем ее охватило мучительное сознание своей неблагодарности. Она оставила отца, подошла к миссис Хэмли, наклонилась и поцеловала ее, но не произнесла ни слова. Миссис Хэмли взяла ее за руку и подвинулась на диване, давая место рядом с собой.
– Я как раз собиралась в ваш следующий приезд просить вас о продлении ее визита, мистер Гибсон. Мы так чудесно подружились – правда, Молли? – и теперь, когда этот славный маленький племянник мисс Эйр…
– Хотел бы я, чтобы его высекли, – вставил мистер Гибсон.
– …дал нам такой веский повод, я оставлю Молли у себя в гостях по-настоящему надолго. А вы будете часто приезжать видеться с нами. Вы же знаете, для вас здесь всегда готова комната, и я не вижу, почему бы вам не ездить на ваши визиты по утрам из Хэмли, точно так же как вы ездите из Холлингфорда.
– Благодарю вас. Если бы вы не были так добры к моей девочке, я мог бы поддаться искушению сказать нечто грубое и невоспитанное в ответ на вашу последнюю речь.
– Сделайте одолжение. Я ведь знаю, что вы не успокоитесь, пока не выскажете это.
– Теперь миссис Хэмли знает, от кого у меня моя грубость, – торжествующе заявила Молли. – Это наследственное качество.
– Я собирался сказать, что ваше предложение, чтобы я ночевал в Хэмли-Холле, – типично женская идея: одна доброта и никакого здравого смысла. Как, скажите, бога ради, стали бы пациенты отыскивать меня в семи милях от привычного места? Они наверняка послали бы за каким-нибудь другим врачом, и я разорился бы через месяц.
– А разве нельзя было бы пересылать их сюда? Услуги посыльного стоят очень недорого.
– Вообразите, как старая матушка Хэнбери взбирается по лестнице к моей приемной и стонет на каждой ступени, а тут ей и говорят, что надобно пройти еще семь миль! Или – возьмем общество с другого конца – не думаю, что элегантный грум леди Камнор будет рад ездить в Хэмли всякий раз, как я понадоблюсь его госпоже.
– Хорошо-хорошо, сдаюсь. Я женщина. Ты тоже, Молли. Женщина – тебе имя. Сходи и прикажи подать клубники со сливками своему ужасному отцу. Такие вот смиренные обязанности выпадают на долю женщин. Клубника со сливками – это одна доброта и никакого здравого смысла, потому что от них у него случится ужасный приступ несварения.
– Говорите за себя, миссис Хэмли, – весело ответила Молли. – Я вчера съела… ох!.. целую корзинку клубники, а сквайр пошел к молочнице и принес кувшин сливок, когда увидел меня за этой усердной работой. И я сегодня чувствую себя хорошо как никогда, и ни малейшего признака несварения.
– Она хорошая девочка, – сказал ее отец, когда она удалилась танцующей походкой. Это, по сути, не было вопросом, настолько он был уверен в ответе. Взгляд его выражал нежность и доверие, пока он ждал ответа, который пришел через мгновение.
– Она – прелесть. Я не могу вам сказать, как мы оба, сквайр и я, любим ее. Я в восторге оттого, что она надолго задержится в нашем доме. Первое, о чем я подумала сегодня утром, когда проснулась, было то, что она скоро должна возвращаться к вам, если только я не сумею вас убедить оставить ее со мной подольше. Я надеюсь, она останется по крайней мере на два месяца.
Это была правда – сквайру очень полюбилась Молли. Присутствие в доме молоденькой девушки, которая кружила по дому и саду, напевая немудреные песенки, было неописуемо ново для него. И к тому же Молли умела так разумно и с такой готовностью и говорить и слушать – и при этом всегда вовремя. Миссис Хэмли была совершенно права, говоря о привязанности мужа к Молли. Но то ли она неудачно выбрала время, чтобы сообщить мужу о продлении визита, то ли на него нашел один из тех приступов вспыльчивости, к которым он был склонен, но которые обычно старался сдерживать в присутствии жены, – во всяком случае, он принял эту новость отнюдь не в любезном расположении духа:
– Останется дольше? Гибсон просил об этом?
– Да! Я не представляю, как можно поступить иначе – при отсутствии мисс Эйр и при всем прочем. Это очень неловкое положение – для молоденькой девушки, без матери, оказаться во главе дома, где живут два молодых человека.
– Это забота Гибсона. Ему надо было думать, прежде чем брать учеников, помощников – или как там он их называет.
– Мой дорогой сквайр! Что я слышу?! Я думала, вы будете так же рады, как я была… как я рада оставить у себя Молли. Я попросила ее остаться на любое время: по крайней мере на два месяца.
– Но тем временем вернется Осборн! И Роджер тоже.
По тому, как затуманились глаза сквайра, миссис Хэмли прочла его мысли:
– О, такая девушка вряд ли может привлечь молодых мужчин их возраста. Мы ее любим потому, что видим, какова она на самом деле, но для юнцов в двадцать один – двадцать два года необходимы все аксессуары молодой женщины.
– Необходимо что? – проворчал сквайр.
– Такие вещи, как подобающее платье, изящество манер. Они, в этом возрасте, даже и не разглядят, что она хороша собой. По их представлениям, красота должна быть яркой.
– Все это, надо полагать, очень умно, но я в этом ничего не смыслю. Все, что я знаю, так это то, что очень опасное дело – помещать двух молодых людей двадцати одного и двадцати трех лет в загородном доме, как наш, с семнадцатилетней девушкой, и не важно, какое у нее платье, какие волосы и какие глаза. И я говорил уже, что в особенности я не хочу, чтобы Осборн, да и любой из них, влюбился в нее. Я очень недоволен.
Лицо миссис Хэмли вытянулось, она слегка побледнела:
– Может быть, мы устроим так, чтобы они повременили с приездом, пока она здесь, – задержались бы в Кембридже, позанимались у кого-нибудь, съездили на месяц-другой за границу?
– Нет, вы ведь так давно рассчитываете на их приезд домой. Я видел, как вы отмечаете недели в календаре. Лучше я поговорю с Гибсоном и скажу, чтобы он забрал свою дочь домой, потому что нам неудобно…
– Мой дорогой Роджер! Умоляю вас – не делайте ничего подобного. Это будет так бессердечно, это превратит в ложь все, что я говорила вчера. Не делайте, пожалуйста, не делайте этого. Ради меня, не говорите с мистером Гибсоном!
– Ну-ну, не надо так волноваться. – Он опасался, что с ней случится нервический припадок. – Я поговорю с Осборном, когда он приедет домой, и скажу ему, как неприятно мне было бы что-либо в этом роде.
– А Роджер так погружен в свое естествознание, в сравнительную анатомию и прочие малопривлекательные материи, что ему в голову не придет влюбиться, хоть бы и в саму Венеру. Он не такой, как Осборн, он не подвластен ни чувству, ни воображению.
– Ну, кто знает… Никогда нельзя ничего заранее сказать о молодом человеке. Но для Роджера это не имело бы большого значения. Он ведь знает, что еще долгие годы не сможет жениться.
Весь тот день сквайр старался обходить стороной Молли, перед которой чувствовал себя негостеприимным предателем. Но она совершенно не осознавала его отчужденности, была так мила и весела в своем положении желанной гостьи, ни на миг не утратив доверия к нему, как бы он ни был хмур и неприветлив, и уже к утру следующего дня снова всецело покорила его, и их отношения стали прежними. В это самое утро, за завтраком, некое письмо перешло от сквайра к его жене и обратно без единого слова по поводу его содержания, кроме:
– Удачно!
– Да! Очень!
Этот обмен репликами так и остался для Молли не связан с теми новостями, которые в течение дня сообщила ей миссис Хэмли, а именно: ее сын Осборн получил приглашение погостить у своего друга в окрестностях Кембриджа, а затем, возможно, совершить вместе с ним путешествие на континент, и поэтому он не будет сопровождать брата, когда Роджер поедет домой.
Молли тут же выразила сочувствие:
– Боже мой! Как мне жаль!
Миссис Хэмли порадовалась, что муж ее при этом не присутствовал, – так искренне прозвучали слова Молли.
– Вы так долго ждали, когда он приедет домой. Я боюсь, для вас это большое разочарование.
Миссис Хэмли улыбнулась – с облегчением:
– Да, это разочарование, конечно, но мы должны думать о том, какое удовольствие эта поездка доставит Осборну. И при его поэтическом складе, какие восхитительные путевые письма он будет писать нам! Бедняжка, у него сегодня должен быть экзамен. Но мы оба – и его отец, и я – уверены, что он будет среди первых. Только как бы я хотела повидать его, моего дорогого мальчика! Но так, как есть, оно и к лучшему.
Молли была несколько озадачена этой речью, но вскоре выкинула ее из головы. Для нее тоже было разочарованием, что она не увидит красивого, талантливого молодого человека, кумира своей матери. Время от времени ее девичье воображение занимало то, каким он окажется, насколько прелестный мальчик с картинки в гостиной миссис Хэмли изменился за десять лет, прошедшие с тех пор, когда сделан был этот рисунок, будет ли он читать стихи, прочтет ли когда-нибудь свои собственные стихи. Однако среди нескончаемых повседневных женских занятий и забот она вскоре забыла о своем разочаровании, и оно вернулось к ней лишь на следующее утро, при первом пробуждении, как представление о чем-то туманном, оказавшемся не таким приятным, как она ожидала, но недостойным того, чтобы об этом сожалеть. Ее дни в Хэмли-Холле были заполнены мелкими обязанностями, которые приходились бы на долю дочери семейства, если бы таковая существовала. Она накрывала стол к завтраку для одного только сквайра и охотно относила бы завтрак наверх, для его жены, но то была ревниво оберегаемая привилегия самого сквайра. Она читала ему вслух все, что было набрано в газетах мелким шрифтом, включая городские известия и курсы фондовой и хлебной биржи. Она обходила с ним сады, по пути собирая свежие букеты цветов на случай, если миссис Хэмли сможет спуститься вниз, и составляла ей компанию, когда она ездила в закрытой карете на прогулку. Они вместе читали стихи и легкую литературу в гостиной миссис Хэмли наверху. Она вполне освоила криббидж и даже, постаравшись, могла обыграть сквайра. Помимо этого, были у нее и собственные, независимые занятия. Она пыталась по часу в день упражняться на старом фортепьяно в безлюдной гостиной, потому что обещала это мисс Эйр. Отыскав вскоре дорогу в библиотеку, снимала тяжелые засовы со ставней, если горничная забывала об этой своей обязанности, и, взобравшись на приставную лестницу, часами просиживала на ступеньке, погрузившись в старую английскую классику. Летние дни были очень коротки для этой счастливой семнадцатилетней девушки.
