Туда, где над площадью – нож гильотины, Где рыщут мятеж и набат по домам! Мечты вдруг, безумные, – там!
Бьют сбор барабаны былых оскорблений, Проклятий бессильных, раздавленных в прах, Бьют сбор барабаны в умах.
Глядит циферблат колокольни старинной С угрюмого неба ночного, как глаз… Чу! Бьет предназначенный час!
Над крышами вырвалось мстящее пламя, И ветер змеистые жала разнес, Как космы кровавых волос.
Все те, для кого безнадежность – надежда, Кому вне отчаянья радости нет, Выходят из мрака на свет.
Бессчетных шагов возрастающий топот Все громче и громче в зловещей тени, На дороге в грядущие дни.
Протянуты руки к разорванным тучам, Где вдруг прогремел угрожающий гром, И молнии ловят излом.
Безумцы! Кричите свои повеленья! Сегодня всему наступает пора, Что бредом казалось вчера.
Зовут… приближаются… ломятся в двери… Удары прикладов качают окно, – Убивать – умереть – все равно!
Зовут… и набат в мои ломится двери!
Числа
Я – обезумевший в лесу Предвечных Числ, Со лбом, в бореньях роковых Разбитым о недвижность их!
На жесткой почве, с прямотой иглы, Глухого леса высятся стволы; Их ветки – молний изваянья; Вверху – квадратных скал углы – Громады страха и молчанья; И бесконечность в вышине Алмазных звезд, с небес ко мне Глядящих, – строги и суровы; И за покровами покровы Вкруг золотой Изиды, в вышине!
Я – обезумевший в лесу Предвечных Числ!
Как взоры пристальны их роковых проблем! Первичные, они – пред нами суть затем, Чтоб в вечности пребыть такими ж! От их всевластных рук вселенной не отымешь. Они лежат на дне и в сущности вещей, Нетленно проходя сквозь мириады дней.
Я – обезумевший в лесу Предвечных Числ!
Открою я глаза: их чудеса кругом! Закрою я глаза: они во мне самом! За кругом круг, в бессчетных сочетаньях, Они скользят в воспоминаньях. Я погибаю, я пропал, Разбив чело о камни скал, Сломав все пальцы об утесы… Как бред кошмара – их вопросы!
Я – обезумевший в лесу Предвечных Числ!
Вы тексты от каких затерянных страниц? Остатки от какой разрушенной вселенной? Ваш отвлеченный взор, взор глаза без ресниц, – Гвоздь, проходящий в сталь, меч, острый неизменно! От ваших пристаней кто вдаль не отплывал? Но гибли все ладьи о зубья тайных скал.
Я – обезумевший в лесу Предвечных Числ!
Мой ум измучен и поник На берегах спокойных книг, В слепящем, словно солнце, мраке; И предо мной во мгле теней Клубком переплетенных змей Взвиваются хмельные знаки. Я руки протянул во мгле: Но вашей тяжестью к земле Я наклонен в порыве смелом. Я изнемог, я изнемог – На переходах всех дорог Встречаться с вами, как с пределом!
Я – обезумевший в лесу Предвечных Числ!
Доколе ж длительная пытка Отравленного их напитка, Вливаемого в грудь с высот? Как знать, реальность или тени Они? но, холоден как лед, Их роковой закон гнетет Чудовищностью нарушений! Доколь бессчетность в вышине Алмазных звезд в их вечном сне, Взор устремляющих ко мне Неумолимо и сурово? О, вечно ль не сорвать покрова Вкруг золотой Изиды в вышине?
Мор
Смерть себе спросила крови Здесь, в трактире «Трех гробов».
Смерть уходит, на прилавке Бросив черный золотой. Кто попросит о прибавке?
«Вам на траур и на свечи!» Вышла, бросив золотой.
Смерть пошла, качая свечи, Тихим шагом старика Поискать духовника.
Вот кюре понес причастье, Рядом – мальчик со звонком – Слишком поздно! – В дом, Где уже царит несчастье, Где уже закрыты окна. Смерть себе спросила крови И теперь пьяна!
«Матушка-Смерть! Пощади, пощади! Пей свой стакан не до дна! Матушка-Смерть! Погляди, погляди! Наша мольба на ладонке видна! Матери мы, деревенские тетки, Как бесконечные четки, Тянемся мы, без надежд бормоча, В рваных платках, костылями стуча. И отражаются в старческом взоре Годы и горе.
Мы – снедь для могильных червей, Цель для косы твоей!»
Полно вам, старухи! Смерть – пьяна. Капли крови, как вина, Ей забрызгали колет, Покрывающий скелет. Пьяные на просьбы глухи. Голова ее качается, На плечах как шар катается. Даром денег Смерть не бросит, Что-нибудь за деньги спросит Здесь, в трактире «Трех гробов», С бедняков.
«Матушка-Смерть! Это мы, ветераны (Много нас, много! Болят наши раны!), Черные пни на просеке лесной, Где ты гуляла когда-то с войной! Знаем друг друга мы. В дыме и гуле Ты нам была и видна и слышна: Ты перед нами несла знамена, Ядра катала и сыпала пули. Гордая, строгая, виделась ты На кругозоре гудящей мечты, Быстро вставала на бой барабанов, Первая в битву бросалась вперед… Матушка-Смерть! Наша слава! Оплот! Выслушай нас, стариков ветеранов: Нас огляди, сыновей не губя, – Где малышам постоять за себя!»
Полно вам болтать без толку! Разойдитесь втихомолку! Что ей старый ваш костыль! Смерть пьяна; сидит, качается, Голова ее катается, Как в дорожных рвах бутыль. Ей катать бы бочки крови По полям зеленой нови!
Посидев у вас в трактире, Погулять желает в мире, Посреди людских племен, Под случайностью знамен!
«Матушка-Смерть! Это я, богородица. Видишь, в короне своей золотой Я на коленях стою пред тобой. Я из часовни, с горы, богородица. Вышла тебя попросить за село. Тысячи лет уж прошло, Как в мою душу скорбящую, Перед крестом предстоящую, Горе, как меч беспощадный, вошло.
Матушка-Смерть, это я, богородица. Жителям здешним дала я обет Их защищать в дни несчастья и бед… Вот и тебя умолять мне приходится…»
Матерь божья! И на слове Благодарны мы тебе. Только Смерть – как не в себе, Снова хочет крови! В отуманенном сознанье У нее одно желанье… Смерть пьяна! Тихих просьб она не слышит! Надоели ей Руки матерей! Смерть пьяна и злобой дышит: Злость ее несется вскачь, Словно мяч, Через мост, Из деревни на погост.
«Смерть! Это я – Иисус и твой царь! Создал я сам тебя, древнюю, встарь, Чтоб исполнялся закон Вещей и времен. Мои пригвожденные руки Благословили последние муки.
Смерть! Я был мертв и воскрес, Я – манна с небес. На землю сошел я смиренно Вернуть заблудших овец. Я – твой царь и отец, Я – мир вселенной!»
Череп к огню наклоня, Смерть сидит у огня, Пьет за стаканом стакан и качается, Полузакрыв глаза, Улыбается.
У господа гром, а у Смерти коса!
Хочет кто пить, так садись перед ней – Всех угостит из бутылки своей, Сколько вздумаешь, пей, Лишь не проси за детей, за внучат! Каждый пьет на свой лад.
И Смерть пила, пила, пила; Христос ушел – она не встала, Подобной дерзостью немало Смущая жителей села. Но дни и дни, опять и вновь (Как будто позабыв о мире) Сидела Смерть у них в трактире И в долг пила без счета кровь.
Потом, однажды утром, встала, Худую клячу оседлала; Ей на спину мешок взвалив, Поехала в раздолье нив.
И к ней из каждой деревушки Спешили матери-старушки, Несли ей хлеба и вина, Чтоб здесь не зажилась она; Несли ей хлеба и свинины, Большие с грушами корзины, А дети роем – весь приход – Несли ей мед.
Смерть странствовала много, много По всем дорогам, Уже без гнева и не строго Оглядывая всех: она Была пьяна.
На ней был рыжий плащ убогий С блестящей пряжкой на отлет, И с перьями колпак двурогий, И сапоги, как для болот. Ее заезженная кляча, По грязным рытвинам маяча, Тащилась медленно вперед. И толпы шли за ней в тревоге, Следя, как медлит на дороге Хмельной и дремлющий костяк, Ведущий к далям без зазренья Свой темный ужас. Но не всяк Мог слышать терпкий запах тленья И видеть, как под платьем ей Впивался в сердце рой червей.
