Эрин А. Крейг
Тринадцатое дитя
Глава 8
В ДОМЕ БЫЛО СВЕТЛО. Полдюжины зажженных ламп стояли на полках и на столах. В очаге весело пылал огонь, хотя я так и не поняла, отчего он горит. Под ним не оказалось ни дров, ни торфа – ничего, что питало бы пламя. Был только… свет. Он заливал комнату, как лучи яркого летнего солнца, так что не оставалось ни одного темного уголка, ни единого пятнышка тени, на котором мог бы задержаться мой встревоженный ум и вообразить себе сонмы неведомых чудовищ.
Комната была маленькой, но казалась просторной. Она представляла одно жилое пространство, части которого как бы перетекали друг в друга. Кровать сбоку от очага. С другой стороны – мягкое кресло, занимавшее почти половину крошечной кухни с высоким деревянным столом, предназначенным и для работы, и для еды.
В центре стола стоял торт к моему дню рождения. Совсем небольшой – по размеру как раз для моего одинокого праздничного застолья, – но украшенный по-королевски. Я в жизни не видела такого красивого торта. Золотистая карамельная паутинка накрывала бледно-розовую глазурь, а вокруг основания располагались засахаренные цветы. Такой торт жалко есть – это же произведение искусства! – но я заметила вилку с серебряной ручкой, лежащую рядом с фарфоровым блюдцем, и поняла, что его здесь оставили для того, чтобы я его съела.
Первый кусочек был сплошной сладостью. Впервые в жизни я ела подобный десерт: легкий, воздушный, с густым сахарным послевкусием, напоминавшим мне мамин розовый сад. Я взяла еще кусочек, заинтригованная, но не уверенная, что мне понравился вкус. Я ела торт и рассматривала новый дом.
На кухонных полках стояли глиняные горшки, кастрюли, чайник и одна тарелка, чашка и набор столовых приборов. Это был повод задуматься, собирался ли Меррик обедать со мной. Что едят боги и едят ли вообще?
Я повернулась спиной к кухне, скользнула взглядом по водяному насосу и раковине. В дальнем углу стояла медная ванна – невероятная роскошь по сравнению с жестяной лоханью, которой наше семейство пользовалось по очереди утром в день посещения храма, – и небольшой шкаф. Я подошла к нему, открыла дверцу и ахнула.
Платья и юбки, сарафаны и блузки, ночные рубашки, плащи и накидки – все из лучшей, тончайшей материи. Мягкая шерсть таких ярких цветов, о которых я и не мечтала. Саржа и маркизет, собранные в безупречные складки. Хлопок с красивым цветочным узором. Аккуратная вышивка. Крошечные гребешки настоящего кружева. Пышные оборки и шелковые петельки. На нижней полке стояли в ряд башмаки: черные, коричневые, светло-серые и одна пара из тонкой кожи ярко-красного цвета. Все блестело, как новое. Без единого пятнышка или потертости. И я была абсолютно уверена, что эти вещи будут мне впору.
Я сняла с вешалки ночную рубашку кремового цвета, положила ее на кровать и принялась любоваться. У меня никогда не было ночной рубашки. Дома я спала в том же платье, в котором ходила весь день, а когда оно становилось совсем грязным, меняла его на другое, чередуя три своих платья.
Но эта рубашка… Невероятная красота! Тонкая, мягкая, почти прозрачная ткань. Окантовка из вышитых роз и плюща. Ночное платье, достойное принцессы. И оно было моим.
Мне захотелось немедленно сбросить с себя старую рваную юбку и обвисшие чулки. Надеть эту рубашку. Закружиться по комнате, чтобы широкий подол развевался, как купол из пышного безе. Рассмеяться над тем, какой удивительный оборот приняла моя жизнь.
Но тут я увидела книги на тумбочке. И на полу у кровати. Я медленно повернулась и еще раз оглядела комнату. Книги были повсюду: большие книги и маленькие, книги, переплетенные в кожу, просто стопки бумажных листов, скрепленных друг с другом клеем и нитками. Буквы из золоченой фольги искрились на переплетах и корешках в свете каминного огня. Некоторые тома и вовсе не имели названий. Здесь были учебники и трактаты, руководства и своды инструкций. Я взяла толстую книгу – первую, которая попалась мне под руку, – пролистала несколько страниц, и у меня свело живот.
Это оказался учебник по анатомии с разноцветными иллюстрациями и диаграммами. Поперечнополосатые мышцы, раскрашенные в зловещие оттенки алого и багрового. Человеческий глаз в разрезе. Какие-то непонятные волнистые линии, сплетенные в клубок. При мысли, что все это находится у меня внутри, мне стало дурно. Я с трудом справилась с тошнотой и сто раз пожалела, что съела торт.
Я захлопнула жуткий учебник и огляделась по сторонам, пытаясь понять, сколько здесь книг. Начала считать, но вскоре сбилась. Неужели крестный – Меррик, мысленно поправила я себя, – всерьез полагает, что я прочту эти книги, и не просто прочту, но смогу их понять, а потом еще и обсудить с ним?!
В комнате вдруг стало тесно. Будто каждое слово на каждой странице в каждой из этих бесчисленных книг обрело физическое воплощение и встало передо мной, настойчиво требуя к себе внимания. Мне показалось, они рушатся на меня грузом чернил и смыслов. Громоздятся, как камни, все выше и выше. Стена, башня, гора идей.
Она была слишком высокой, эта гора знаний. Такая громада не выдержала собственной тяжести. Камни срывались с вершины, катились вниз, увлекали за собой другие, превращаясь в неудержимую лавину, которая неслась на меня, а я ничего не могла сделать – только ошеломленно смотреть на приближавшуюся гибель. Мне не спастись. Эта лавина накроет меня, погребет под собой и расплющит в лепешку. Мне в жизни не прочитать столько книг. В меня не вместится столько знаний. Это несправедливо. Это так…
У меня слипались глаза. Здесь, в Междуместье, время двигалось странно. Пару часов назад я занималась обычными утренними делами, а теперь мне казалось, что настала глубокая ночь. У меня не осталось сил бороться с сонливостью. Не было сил тревожиться и удивляться. Только дойти до кровати и рухнуть на мягкую перину, которую сотворил для меня Меррик. Что я и сделала.
Я погрузилась в нее словно в облако и подумала: вот бы хорошо, если бы эти роскошные пуховые перья поглотили меня целиком. Я не нашла в себе сил переодеться в ночную рубашку. Не смогла даже забраться под одеяло. Я только укрылась своим бархатным одеялом, смутно осознавая, что оно стало чище и новее после того, как побывало в руках у Меррика. Пятен не было и в помине, как и заплат, и коряво заштопанных прорех.
Я закрыла глаза и пожелала всем сердцем, чтобы то же произошло и со мной.
Глава 9
Я ПРОСНУЛАСЬ, И МЕНЯ охватил ужас. Мой взгляд метался по сторонам, но я не узнавала ничего вокруг. Я напрягала слух, пытаясь уловить знакомый шорох животных в стойлах. Но ничего не услышала. Их не было здесь. И я даже не знала, что это за место.
Я резко села и ахнула, вспомнив все, что случилось вчера. По крайней мере, я думала, что вчера.
Междуместье по-прежнему было окрашено в серые и черные тона. Молнии плясали среди грозных туч, освещая пространство вспышками, но ни одна не ударила в землю.
После долгих лет ожидания крестный все-таки пришел за мной. Забрал к себе. Привел сюда. Щедро осыпал подарками: ожерелье, деревья, дом, обещания прекрасного будущего. Может, не совсем того будущего, которое я выбрала бы для себя, если бы могла. Но мне было лишь двенадцать лет – мне, бедной девчонке из бедной семьи, – и та будущность, которую уготовил мне Меррик, была лучше всего, на что я смела надеяться, если бы осталась в Гравьенском лесу вместе с родителями.
Я моргнула. Мои родители. Вчера я ни разу не вспомнила о них, поглощенная впечатлениями от Междуместья. Но теперь, в тишине нового может-быть-утра, я задумалась, что сейчас делают мама и папа, что происходит дома. Я все ждала, когда же во мне шевельнется грусть – первым предвестием тоски по дому, – но никакой грусти не ощутила. Мне вспомнилась, как мама ползала по земле, жадно сгребая золотые монеты. Она даже не взглянула на меня. Даже не попрощалась. Это было обидно и задело сильнее, чем мне бы хотелось.
Я встала в кровати и обвела взглядом свой маленький дом. Меррик не уточнил, когда вернется, и я не знала, чем мне заняться. Как провести первый день на новом месте.
Мое внимание привлекла медная ванна, и я вдруг осознала, что от меня плохо пахнет: грязными сальными волосами, кислым потом. Казалось, этот противный запах заполняет всю комнату. Я и не помнила, когда в последний раз принимала ванну, и мне вдруг отчаянно захотелось смыть с себя следы прошлой жизни. Растереться мочалкой, пока верхний слой кожи не счистится вместе с моим прежним «я», а потом все стечет в слив и исчезнет навсегда.
На кухне был кран с ручным насосом, и я принялась за работу: наполняла ведро за ведром, нагревала их на огне, а кипяток выливала в ванну. Я сняла грязное вонючее платье и старые чулки и бросила их в горящий камин. Теперь я буду носить ту одежду, которую для меня создал Меррик. Мне больше никогда не придется ходить в затасканных обносках, доставшихся мне от старших сестер.
В ванне было достаточно места, чтобы вытянуться в полный рост и скользнуть под воду, что я и делала, когда мыла голову и терла себя жесткой мочалкой. Наконец моя кожа сделалась чистой и гладкой, как морской камушек. Я сидела в воде, пока она окончательно не остыла. Пока я не покрылась мурашками, пока пальцы на руках и ногах не сморщились, как чернослив.
Завернувшись в мягкое банное полотенце, я подошла к шкафу, изучила его содержимое и выбрала платье из желтой саржи. Воротник украшала искусная вышивка: крошечные белые маргаритки. Меня поразило, как тщательно Меррик продумал каждую мелочь, каждую деталь моей новой жизни в Междуместье. Меня поразила его невероятная щедрость. Ему было необязательно создавать для меня столько красивых нарядов. И пуховую перину, и такое количество подушек и покрывал. Меня осчастливила бы даже малая доля того, что он мне подарил. Но он осыпал меня дарами.
На завтрак я поджарила хлеб и сделала бутерброд с толстым ломтиком темно-оранжевого сыра, который нашла в холодильном ларе. Спешить было некуда. Устроившись в кресле, я медленно ела и размышляла, чем сегодня заняться.
Краем глаза я заметила движение в дальнем углу, но, когда посмотрела в ту сторону, там было тихо. Ничто не шевелилось. Но вдруг что-то прошелестело в другом углу.
Я знала, что, кроме меня, здесь никого нет. Ни в доме, ни во всем Междуместье.
А потом… Что-то мелькнуло на самой границе моего поля зрения, так что я уловила движение, но не смогла разглядеть, что его создает. Я напряглась, вслушиваясь в тишину. Что это? Может быть, мыши?
Мыши меня не пугали. В этом странном, таинственном мире, где я оказалась совсем одна, мне бы не помешала компания, пусть даже усатая и покрытая мехом.
За спиной послышался едва различимый шорох. Я стремительно обернулась и успела заметить, как шевельнулась одна из книг. Я удивленно моргнула. У меня на глазах книга открылась. Зашелестели страницы, словно их перелистывала чья-то невидимая рука, и остановились на первой главе. Оглядевшись по сторонам, я заметила, что многие книги тоже лежали открытыми, словно приглашая меня приступить к чтению, как велел крестный.
Я отвернулась от них. Мне не хотелось разглядывать пугающие картинки. Не хотелось забивать себе голову мудреными словами вроде «термопунктура», «трепанация» и «абсцесс». Мне нравилось помогать старой знахарке в лесу, нравилось слушать ее наставления, когда лучше всего собирать эхинацею – под светом новой осенней луны, когда корни напитаны силой, – но у меня не было желания учиться по книгам. Где столько длинных незнакомых слов. Без наставника. Без объяснений.
Я решила выйти из дома. Возможно, деревья, наколдованные Мерриком, обладают целительной магией, которую я смогу продемонстрировать ему позже. Но как только я взялась за дверную ручку – восьмиугольник из граненого зеленого стекла, чистого, как горный хрусталь, – снаружи поднялся ветер, пронесся по черной долине, просвистел мимо моего домика, так что в окнах задрожали стекла. От его воя у меня заложило уши, а по спине пробежала дрожь.
Я отдернула руку от двери, и буря вмиг улеглась. Я прищурилась, снова взялась за ручку и рывком распахнула дверь. Дождь хлынул внезапно. Колючие холодные капли летели мне в лицо, жалили, словно сердитые осы. Волей-неволей пришлось закрыть дверь, да еще и налечь на нее всем весом, чтобы преодолеть сопротивление ветра. Буря тут же затихла.
Я в третий раз потянулась к дверной ручке, но застыла, ощутив силу неудержимой стихии, которая затаилась снаружи и готовилась снова обрушиться на меня, если я попытаюсь выйти из дома. Я убрала руку.
– Ладно, – сказала я вслух, уверенная, что крестный меня услышит, где бы он сейчас ни был. – Понятно.
С сердитым вздохом я плюхнулась в кресло и схватила первую попавшуюся книгу. «Трактат об особенностях человеческой анатомии». Я устроилась поудобнее, перекинула ноги через подлокотник, открыла книгу и начала читать.
Я читала несколько часов. Пока у меня не онемело тело. Пока онемение не сменилось покалыванием. Пока строчки не начали сливаться, а слова не утратили смысл. Лишь тогда я поднялась, потянулась и пошла искать медицинский словарь, который видела вечером накануне.
Словарь быстро нашелся. Я изучила незнакомые слова, которые мне было трудно даже произнести, не то чтобы понять их значение, и снова открыла анатомический трактат. Я решила перечитать его еще раз и попробовать разобраться, что к чему.
Я читала внимательно, вдумчиво, постоянно сверяясь со словарем, и постепенно – очень постепенно – сложный текст начал обретать смысл, превращаясь во что-то такое, что я могла бы запомнить, уложить в голове, объяснить и, самое главное, применить в деле. Я отложила книгу только тогда, когда у меня в животе заурчало так громко, что мое внимание отвлеклось от трактата.
Часов в доме не было, и в отсутствие солнца – за окнами царила бесконечная ночь – я не могла даже примерно сказать, сколько сейчас времени.
Но я проголодалась и села обедать. В холодильном ларе нашлась тарелка с нарезанной ветчиной, которую я не заметила раньше. Я сделала себе бутерброд. Здесь никто не следил за моими манерами, никто не кричал и не бил по рукам, и я макала бутерброд прямо в горшок с горчицей, упиваясь свободой делать то, что захочется, и брать все, что вздумается, не считаясь ни с чем, кроме собственного удовольствия.
Горчица была ярко-желтой, густой, с мягкими зернышками, которые застревали между зубами. Не горчица, а наслаждение.
Не в силах остановиться, я съела два бутерброда. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой сытой. Набитый живот округлился и выпирал даже больше подвздошных костей. Я с восхищением провела по нему липкими пальцами, испачкав красивое платье.
– Ilium, – пробормотала я, вспомнив ученое название подвздошных костей. Я узнала его из анатомической книги и была очень довольна, что сумела запомнить.
Я провела рукой вниз по ноге, мысленно перечисляя кости, о которых узнала сегодня. Дойдя до последней фаланги большого пальца, я проделала то же самое с рукой, проговаривая путь от ключицы и акромиона к плечевой кости, локтевой кости, пястным костям и фалангам.
У меня получилось. Я все запомнила. Мне не терпелось рассказать Меррику о своих успехах. Я сидела на кухне, барабанила пальцами по столу и гадала, когда он вернется.
– Наверное, скоро, – сказала я, просто чтобы разбить тишину.
На кухонном столе высилась стопка книг, и я прочитала названия на корешках. Наиболее интересной мне показалась третья сверху: «Дурные болезни и медицинское вмешательство». Значит, ее и возьмем. Я не сомневалась, что, если попробую выйти на послеобеденную прогулку, снаружи снова поднимется буря и разрушит все планы, кроме тех, которые наметил для меня Меррик.
Я наполнила чайник водой и поставила его кипятиться над огнем, горящим без дров. Потом села в кресло, открыла книгу и начала читать.
Я вздрогнула и проснулась. И снова не сразу сообразила, где я и что со мной произошло. Во рту было сухо и неприятно. Язык будто покрылся налетом.
Который час? По ощущениям, было поздно. Глухая ночь, когда положено спать в постели, а не дремать в кресле. Сколько же я проспала? Сколько времени вообще я здесь пробыла?
Меррик оставил меня вчера вечером, и я легла спать. Трудно следить за временем без часов, но я не сомневалась, что спала крепко и долго. Часов десять, не меньше. Или даже двенадцать. Возможно, еще больше. Потом ванна, завтрак, усердное чтение, обед. Снова чтение. Час за часом. В одиночестве и тишине. Прошел как минимум день.
Почему Меррик еще не вернулся? Чем он сейчас занят? Чем вообще занимаются боги?
– Меррик, – тихо позвала я, надеясь, что он услышит.
Ничего не произошло. Никто не ответил.
– Меррик, – позвала я чуть громче и, поборов нерешительность, добавила: – Крестный.
Я подошла к окну и прищурилась, вглядываясь в темноту. Я никого не увидела, но это ничего не значит, ведь так?
Нас учили, что боги всегда где-то рядом, наблюдают и судят своим высшим судом. Нас учили молиться богам – всем богам, – говорили, что они всегда слушают, что они слышат. Так где же Меррик? Почему он не слышит?
Пытаясь справиться с нарастающим беспокойством, я убеждала себя, что он мне не так уж и нужен. Я меня есть еда, крыша над головой, теплый дом. Я ни в чем не нуждаюсь. Он хорошо обо мне позаботился.
Но тогда почему при одной мысли, что Меррик ушел и забыл обо мне, мне делалось дурно и горькая желчь подступала к горлу?
Я понимала, что мои страхи нелепы. Он не забрал бы меня из семьи, не привел бы в Междуместье, не создал бы замечательный дом и остальные чудесные вещи – платья, книги, деревья – лишь для того, чтобы потом меня бросить. Я его крестница. Он столько для меня сделал, подтвердив, что я для него что-то значу, что он мной дорожит.
– Он меня не забыл, – проговорила я.
Это казалось логичным и правильным.
– Ты уверена, что не забыл? – прошелестел у меня в голове противный тоненький голос.
Он был таким реальным, что я испуганно огляделась по сторонам, проверяя, нет ли кого-то рядом.
– Уверена, – твердо произнесла я, пытаясь прогнать гадкую мысль. Конечно, это всего лишь мысль. Я здесь одна, а значит, и голос у меня в голове не что иное, как отзвук моих размышлений.
Мои мысли – я надеялась, что это только мысли, – надо мной насмехались.
– Он забыл.
– Не забыл. – Я испугалась, что схожу с ума.
– Один раз он тебя уже бросил.
Я промолчала, не зная, что возразить. Он действительно меня бросил. Когда я была совсем маленькой и нуждалась в нем больше всего. Он появился и сразу ушел. И лишь через долгих двенадцать лет вспомнил, что надо вернуться.
Я поднялась на ноги и чуть не упала. Мышцы одеревенели от недостатка привычной нагрузки. Впервые в жизни я провела день в праздности и безделье, практически неподвижно – разве что перелистывала страницы да подносила ко рту чашку с чаем. Мышцы болели, но вовсе не так, как болят после тяжелой работы, и у меня вдруг мелькнула страшная мысль, что я проспала в кресле гораздо дольше, чем мне представлялось. У меня возникло чувство, что я оказалась в пограничном пространстве, где время бежит стремительно и его прошло слишком много. Меррик отсутствовал не один день, а годы, века, тысячелетия. Я уже не девчонка двенадцати лет, юная, легкая и проворная. Я стала старухой, древней, вечной. В этот миг что-то сломалось в моем сознании.
Я поняла, что мне трудно дышать. Грудь будто сдавило невидимым обручем. Это давление все нарастало. Казалось, еще немного – и мои глаза выскочат из орбит.
– Костных орбит, также именуемых глазными впадинами, или глазницами, – пробормотала я себе под нос, и эта фраза из трактата по анатомии, выученная несколько часов назад, подействовала как волшебное заклинание. Паника отступила, и я снова могла дышать, думать и слышать что-то еще, кроме грохота крови в ушах.
Я не позволю ему так со мной обращаться. Он не будет держать меня здесь, в этом доме, как в плену, да еще и указывать, что делать. Я не безвольный автомат, который безропотно выполняет любые приказы. Я его крестница, и мне надоело, что со мной не считаются.
Без дальнейших раздумий я распахнула дверь и шагнула навстречу буре, которая поднялась, как я и ожидала. Ветер выл. Дождь хлестал.
Если Меррик наколдовал бури, чтобы заставить меня слушаться, то пусть узнает, что они меня не остановят. Я вышла под дождь. И мгновенно промокла до нитки. Я не ожидала, что ливень окажется таким холодным. Холоднее теплых весенних дождей, которые уже начали поливать Гравьенский лес.
Я дрожала от озноба, но не повернула назад. Я вошла в рощу цветущих деревьев, наблюдая, как в небе сверкают молнии, бьют между тучами, опаляют их яркими вспышками, но не могут ударить в землю.
Ветер метался в ветвях у меня над головой, выл и рычал, и мне сразу вспомнились страшные истории, которые Реми рассказывал у очага долгими зимними вечерами: истории о лугару, людях-оборотнях, которые в полнолуние превращаются в свирепых волков, вечно голодных и жадных до человеческой крови.
– Я все равно вышла из дома! – Я повысила голос, стараясь перекричать рев ветра и грохот ливня. Мне хотелось заявить о своем бунте как можно громче, чтобы Меррик услышал. – Я не позволю тебе запереть меня и забыть о моем существовании еще на двенадцать лет!
Ветер растрепал мои косы. Он хлестал меня по лицу, резал глаза. Я дрожала от холода. Тело покрылось гусиной кожей. Зубы стучали. Я наверняка подхвачу воспаление легких. Но мне было все равно.
– Я не боюсь! – крикнула я. – Слышишь, Меррик? Я не боюсь!
– Какая забавная смертная мелюзга, – прошипел незнакомый зловещий голос.
В прошлый раз, в доме, у меня получилось убедить себя, что голос, который я слышала в голове, – это мои мысли. Но сейчас все было иначе. Со мной говорил кто-то. Внезапно я разглядела среди теней чью-то фигуру. Здесь. Рядом со мной. В роще.
Сверкнула молния, и я различила лицо. Расколотое лицо многих богов, делящих одно тело.
– Не боишься? А надо бы.