Эрнст Юнгер
В стальных грозах
Боевая позиция, как уже сказано, тесным полукольцом окружала деревню, с которой ее соединял ряд ходов сообщения. Позиция разделялась на два участка – Монши-Юг и Монши-Запад, а они в свою очередь делились на шесть ротных участков от A до F. Дугообразная форма позиции позволяла англичанам вести фланкирующий огонь; умело его используя, они наносили нам тяжелые потери. Для этого применялось замаскированное прямо за английским рубежом орудие, стрелявшее мелкой шрапнелью. Выстрелы и разрывы сливались для нас в один звук. Затем, словно гром с ясного неба, на нашу позицию сыпался рой свинцовых пулек и довольно часто не обходилось без жертв.
Прежде всего мы прошлись по окопу, чтобы посмотреть, каков он теперь, и воочию увидеть то, о чем знали по описаниям.
Чтобы попасть на передовую, коротко именуемую окопом, мы заходим в один из множества ходов сообщения, или траншей, предназначенных для обеспечения прикрытого выхода на позицию. Зачастую очень длинные, эти траншеи выводят непосредственно к противнику, а чтобы их не накрыло огнем по всей длине, прорыты они зигзагом или змеей. Через четверть часа мы пересекаем вторую линию, параллельную первой, где можно продолжить сопротивление, если противник возьмет передовой окоп.
Сам боевой окоп даже на первый взгляд отличается от слабых укреплений, характерных для начального периода войны. Это отнюдь не простая траншея; он уже имеет глубину в два или три человеческих роста. Обороняющиеся перемещаются, стало быть, как бы по дну шахты; когда же им надо наблюдать за предпольем или открыть огонь, они поднимаются по земляным или по широким деревянным лестницам на огневую точку, длинный уступ, отрытый так, что голова стоящего на нем оказывается над краем окопа. Стрелок стоит на своей позиции, в более-менее укрепленной нише, где его голова прикрыта мешками с песком или стальным щитком. Наблюдение осуществляется через узкие амбразурные щели, куда выставляют ствол винтовки. Вынутую при рытье окопа землю насыпают за линией в виде вала, прикрывающего стрелка с тыла, и в этом валу устраивают пулеметные гнезда. Землю с лобовой стороны тщательно разравнивают, чтобы не заслонять поле обстрела.
Перед окопом, часто в несколько рядов, тянется проволочное заграждение – переплетение колючей проволоки, которое должно задержать атакующих, чтобы наши стрелки могли спокойно взять их под обстрел.
Заграждение проросло высокой травой, ведь на заброшенных полях вообще всегда расселяется новая и совершенно другая растительность. Полевые цветы, которые в мирное время лишь кое-где виднелись средь культурных растений, теперь воцарились повсюду; тут и там уже буйно разрастаются низкие кустарники. Дороги тоже заросли, но пока что отчетливо выделяются, поскольку сплошь покрыты округлыми листьями подорожника. В этой дикой растительности вольготно чувствуют себя птицы, так что по ночам можно частенько услышать своеобразное курлыканье куропаток или на рассвете многоголосое пение жаворонков.
Чтобы обороняющихся не поразил фланкирующий огонь, окоп проложен меандром, то есть с регулярными отступами назад. Эти отступающие назад участки образуют траверсы-поперечины, перехватывающие продольный огонь. Таким образом, сзади стрелок прикрыт тыльным траверсом, с боков – поперечинами, а передняя кромка окопа служит бруствером.
Для отдыха предназначены блиндажи, в которые мало-помалу превратились давние простенькие землянки, теперь это настоящие блиндажи – с бревенчатыми накатами, со стенами, обшитыми досками. Высотой они приблизительно в человеческий рост, а их пол находится на одном уровне с дном траншей. Накат засыпан слоем земли, защищающим от пуль и даже от легких снарядов. При массированном артобстреле блиндаж, правда, оборачивается мышеловкой, и люди охотнее укрываются в глубоких узких туннелях.
Такие туннельные щели укреплены мощными деревянными рамами. Первая рама врыта на уровне дна окопа в переднюю его стенку и служит входом в туннель; каждая следующая встроена на две ширины ладони глубже, чем и обеспечивается укрытие. Таким образом строится туннельная лестница, и у тридцатой рамы над головой находится слой земли толщиной в девять метров, а с учетом глубины окопа вообще в двенадцать. Дальше чуть бо́льшие укрепленные рамами туннели ведут – прямо или под прямым углом – к лестнице, это жилые помещения. За счет поперечных соединений возникают подземные ходы сообщения; ответвления, ведущие по направлению к противнику, могут использоваться как для прослушки переднего края, так и для минирования.
Все вместе надо представлять себе как мощную, с виду необитаемую земляную крепость, внутри которой производят разнообразные работы и несут службу, а по тревоге личный состав в течение нескольких секунд занимает свои посты. Не следует, однако, рисовать себе общий настрой в слишком романтических красках; скорее здесь царят сонливость и медлительность, возникающие при тесном контакте с землей.
Меня определили в шестую роту, а через несколько дней по прибытии назначили командиром отделения и направили на позицию, где мне было уготовано приветствие в виде шаровидных английских мин. Это снабженные черенком и начиненные взрывчаткой снаряды из хрупкого железа, по форме точь-в-точь как шар стофунтовой гантели. Минометный выстрел негромкий, глухой и часто маскируется треском пулеметного огня. Потому-то на меня произвело зловеще-призрачное впечатление, когда внезапно совсем рядом вспышка пламени осветила окоп, а нас едва не сбила с ног взрывная волна. Солдаты быстро втащили меня в блиндаж нашего отделения, к которому мы как раз подошли. Уже внутри мы ощутили еще пять или шесть минных разрывов. Собственно говоря, мина не врезается, а просто «садится», и этот неторопливый стиль разрушения оказывает на нервы куда более сильное воздействие. На следующее утро, когда в первый раз при свете шел по окопу, я всюду видел большие разряженные шары с черенками, словно тревожные гонги вывешенные у входа в блиндажи.
Участок C, где находилась наша рота, был выдвинут вперед дальше всех других. В лице нашего ротного, лейтенанта Брехта, который с началом войны поспешил на родину из Америки, мы нашли самого подходящего человека для обороны такого места. Он любил опасность и погиб в бою.
Окопная жизнь была строго упорядочена; сейчас я набросаю распорядок одного дня, ведь в течение восемнадцати месяцев одно и то же повторялось изо дня в день, если только не возрастала огневая активность противника.
Окопный день начинается с наступлением сумерек. В семь часов один из солдат будит меня от послеполуденного сна, которому я неукоснительно отдаю дань в предвосхищении бессонной ночи. Надеваю ремень, затыкаю за него ракетницу и ручные гранаты и покидаю более или менее уютный блиндаж. Для начала прохожусь по участку взвода, убеждаюсь, что все мои люди на своих местах. Мы шепотом обмениваемся паролями. Между тем уже ночь, ввысь взлетают первые серебристые осветительные ракеты, и стрелки на позициях пристально всматриваются в предполье. Между сваленными на укрытии консервными банками шебаршит крыса. К ней, посвистывая, присоединяется вторая, и скоро вокруг кишмя кишат полчища этих тварей, стекающихся из обвалившихся деревенских подвалов и разрушенных снарядами туннелей. Охота на крыс – любимое развлечение, отвлекающее от скуки окопной службы. На дно окопа выкладывают кусок хлеба, наводят на него ружье и ждут. Или насыпают порох в их норы, поджигают, и они, визжа, выскакивают оттуда с опаленной шерстью. Мерзкие создания, при виде их я всегда думаю о тайном надругательстве над трупами в подвалах деревенских домов. Однажды теплой ночью, когда я шел по развалинам Монши, они высыпали из своих укрытий просто в несметных количествах – земля стала похожа на живой ковер, на фоне которого тут и там отчетливо выделялись белой шкуркой крысы-альбиносы. Привлекают окопы и немногочисленных кошек из разрушенных деревень; им нравится близость людей. Один большой белый кот с простреленной передней лапой часто бродит по ничейной земле и, кажется, навещает обе стороны.
Однако я отвлекся от окопной службы. Но парни не прочь отвлечься и легко становятся разговорчивы, чтобы заполнить темную ночь и бесконечно пустое время. Потому и я с удовольствием останавливаюсь поговорить со знакомым солдатом или унтер-офицером и с напряженным вниманием выслушиваю тысячу всяких пустяков. Как фенриха меня частенько вовлекает в благосклонный разговор дежурный офицер, которому тоже неуютно. Он даже держится совершенно по-товарищески, говорит тихо, взволнованно, выбалтывая секреты и желания. И я охотно иду на такие разговоры, потому что и на мою психику давят тяжелые черные валы окопа, в этом жутком одиночестве мне тоже хочется тепла, чего-то человеческого. Ночами ландшафт дышит странным холодом, и этот холод имеет духовную природу. Так, начинаешь мерзнуть, очутившись в безлюдном участке окопа, где лишь изредка появляются патрули; озноб усиливается, когда выходишь за колючую проволоку, на ничейную землю. От дурного самочувствия легонько стучат зубы. Романисты трактуют это ощущение неверно, оно ни к чему не принуждает, скорее похоже на воздействие слабого электрического тока. Часто его вовсе не замечаешь, как не замечаешь, что разговариваешь во сне. Впрочем, все прекращается, как только дело принимает по-настоящему серьезный оборот.
Разговор становится вялым. Мы сильно устали. Сонно опираемся на траверс, не сводя глаз с огонька сигареты в темноте.
На морозе, зябко топая ногами, быстро ходишь туда-сюда, так что шаги гулко отдаются от промерзлой земли. В холодные ночи слышен нескончаемый кашель, разносящийся далеко вокруг. Когда солдат ползает по ничейной земле, этот кашель – первый знак приближения к неприятельской линии. Иногда дозорный на посту что-то насвистывает или напевает, и как же это мурлыканье контрастирует со смертоносными намерениями подползающего. Часто идет дождь, и тогда солдат, подняв воротник шинели, печально стоит под брезентовым пологом, прикрывающим вход в туннель, прислушивается к монотонному ритму падающих капель. Заслышав шаги командира по раскисшему дну окопа, он быстро выходит из-под полога, делает поворот кругом, шагает навстречу начальству, щелкает каблуками и докладывает: «Дежурный унтер-офицер. На участке без перемен!» Ведь он знает, что стоять у входа в туннель запрещено.
Мысли блуждают. Смотришь на луну и думаешь о счастливых днях в родном деревенском доме или в далеком городе, где люди сейчас толпой выходят из кафе и множество дуговых ламп освещает оживленную ночную сутолоку городского центра. Эти картины так далеки, что кажутся сном.
Перед окопом раздается тихий шорох и позвякивание колючей проволоки. Грезы рассеиваются в мгновение ока, все чувства до боли обостряются. Солдат взбирается к амбразуре, выстреливает осветительную ракету: все спокойно. Должно быть, пробежал заяц или закопошилась куропатка.
Иной раз слышно, как противник орудует у своих проволочных заграждений. Тогда часовой стреляет в ту сторону, пока не опустошит весь магазин. Он делает это не только по приказу, нет, при этом он испытывает известное удовлетворение: «Пускай почешутся. Может, я даже кого-нибудь зацепил». Мы тоже почти каждую ночь протягиваем новые заграждения, и нередко кого-нибудь ранят. Тогда мы принимаемся ругать сволочей-англичан.
В некоторых местах позиции, например в сапах, до неприятеля каких-нибудь тридцать шагов. Иногда здесь завязываются личные знакомства; узнаёшь Фрица, Вильгельма или Томми по кашлю, насвистыванию либо тихому пению. Солдаты коротко перекликаются, не без грубоватого юмора:
– Эй, Томми, ты еще тут?
– Ага!
– Спрячь голову, сейчас пальну!
Время от времени после глухого гула раздается свистящий вибрирующий звук. «Внимание, мина!» Бросаешься к ближайшему туннелю и замираешь, затаив дыхание. Мины взрываются совсем не так, как снаряды. В них вообще есть нечто яростное, коварное, лично враждебное. Вероломные твари. Ружейные гранаты – их миниатюрные копии. Словно стрелы, они летят из вражеского окопа; корпус у них из красновато-коричневого металла, а чтобы он легче разлетался на осколки, на металл нанесены насечки, как квадратики на плитки шоколада. Если в определенных местах ночной горизонт освещает вспышка, дозорные мгновенно срываются с мест и исчезают. По долгому опыту все знают, где стоят орудия, пристрелянные к участку C.
Наконец светящиеся стрелки часов показывают, что два часа истекли. Теперь быстро разбудить смену – и в блиндаж. Может быть, разносчики тем временем принесли письма, посылки или газету. Странное чувство – читать весточки с родины, узнавать о мирных заботах близких, когда неверный огонек свечи бросает бегучие тени на низкие балки наката. Счистив щепкой и об ножку неуклюжего стола налипшую на сапоги грязь, я укладываюсь на нары и натягиваю на голову одеяло, чтобы четыре часа «всхрапнуть», как теперь говорят. Снаружи монотонно гремят выстрелы, по лицу и рукам снует мышь, которая, впрочем, совершенно не мешает мне спать. В общем, и прочая нечисть не причиняет мне особого беспокойства; несколько дней назад мы основательно «продымили» блиндаж.
Еще дважды я просыпаюсь, чтобы исполнить свои обязанности. Во время последнего дежурства полоска света на восточном горизонте, в нашем тылу, возвещает новый день. Контуры укреплений набирают четкости; в сером утреннем сумраке они производят впечатление несказанного запустения. В воздух взмывает жаворонок; его трели действуют на нервы. Прислонясь к поперечине, я с чувством великого отрезвления смотрю на мертвое, обрамленное проволочными заграждениями предполье. Черт побери, последним двадцати минутам конца нет! Но вот слышится дребезжание – возвращаются разносчики кофе: семь утра. Ночное дежурство окончено.
Иду в блиндаж, пью кофе и умываюсь из селедочной жестянки. Это взбадривает, желание лечь меня покидает. В девять мне предстоит снова построить отделение, распределить людей на работы и проследить за выполнением. Мы теперь мастера на все руки, окоп ежедневно предъявляет нам тысячу требований. Мы роем туннели, строим блиндажи и укладываем бетонные бункеры, возводим проволочные заграждения, копаем водоотводные канавы, обшиваем досками, укрепляем, выравниваем и скашиваем стенки, засыпаем выгребные ямы – короче, своими силами выполняем любые работы. Почему бы и нет, ведь у нас представлены все сословия и профессии! Чего не умеет один, сумеет другой. Например, недавно один шахтер забрал у меня кирку, когда я долбил породу в туннеле нашего отделения, и наставительно произнес: «Бить всегда надо в основание, господин фенрих, сверху упадет само!» Удивительно, что эта простая истина не приходила мне в голову. Но здесь, посреди голого ландшафта, где ты вынужден защищаться от обстрела, беречься от ветра и непогоды, сколачивать себе стол и топчан, строить печи и лестницы, быстро учишься работать своими руками. Здесь постигаешь ценность физического труда.
В час дня из кухни, расположенной в одном из подвалов Монши, доставляют обед в больших посудинах – бывших молочных флягах и ведрах из-под варенья. Провиант отличается армейским однообразием, но пока что обилен, если, конечно, разносчики по дороге не попадут под обстрел или не расплещут половину. После обеда можно вздремнуть или почитать. Мало-помалу близятся два часа, отведенные на дозорную окопную службу. Они проходят намного быстрее, чем ночью. За хорошо знакомыми вражескими позициями наблюдают в бинокль и стереотрубу, часто стреляют по головам из винтовок с оптическим прицелом. Но внимание! У англичан тоже острый глаз и хорошие бинокли.
Один дозорный вдруг падает, истекая кровью. Ранение в голову. Товарищи быстро извлекают из его кармана индивидуальный пакет и перевязывают рану.
– Все бесполезно, Виллем.
– Э, нет, он же еще дышит.
Потом приходят санитары, уносят раненого на перевязочный пункт. Носилки бьются об острые углы поперечин. Едва санитары исчезают из виду, как все снова успокаивается и идет по-старому. Кто-то бросает несколько лопат земли на лужу крови, и все возвращаются к прежним занятиям. Только новичок еще прижимается бледным как мел лицом к дощатой обшивке. Изо всех сил старается осмыслить случившееся. Все произошло так внезапно, до ужаса неожиданно, невероятно жестокое нападение. Немыслимо, никак не может быть реальностью. Бедняга, в будущем тебя подстерегают куда более страшные вещи.
Часто, впрочем, обходится без инцидентов. Многие впадают в охотничий азарт. С наслаждением знатоков наблюдают артиллерийские разрывы на вражеских позициях.
– Вот это меткость!
– Черт возьми, глянь, как разлетелось! Бедный томми[8]! Жалко до слез!
Солдаты любят пострелять из ружейных гранатометов и легких минометов, к большому неудовольствию робких душ.
– Хватит уже этих глупостей, вам что, мало обстрела?
Правда, это никому не мешает смекать, как приладить ручную гранату к самодельной катапульте или как досадить противнику, забросив в предполье какую-нибудь адскую машинку. То кто-нибудь прорежет узкий проход в проволочном заграждении перед вражеским окопом, чтобы этим удобным лазом завлечь обрадованного разведчика под винтовочный прицел, то охотники выползут на ничейную землю, привяжут к вражескому заграждению колокольчик, от которого протянут длинную веревку к нашим позициям. Чтобы английским дозорным служба медом не казалась. Таким людям война в удовольствие.
Час вечернего кофе бывает порой по-настоящему приятным. Фенриху часто приходится составлять компанию кому-нибудь из ротных офицеров. Эти кофейные церемонии проходят по всей форме, на столе, покрытом мешковиной, даже поблескивают две фарфоровые чашки. Потом денщик ставит на шаткий стол бутылку и два стакана. Разговор становится доверительнее. Как ни странно, и здесь самый желанный предмет беседы – окружающие люди. Пышным цветом расцветают окопные сплетни, обильно и ревностно питаемые вечерними визитами, – как где-нибудь в заштатном гарнизоне. Командиры, товарищи, подчиненные подвергаются основательной критике, а любой новый слух в мгновение ока облетает блиндажи командиров взводов всех шести боевых участков от правого до левого фланга. И тут не без вины офицеры-наблюдатели, лазающие по позициям со своими стереотрубами и топографическими картами. Позиция роты не вполне замкнута; через нее идет постоянное сообщение между всеми остальными участками обороны. В тихие утренние часы просыпаются и развивают бурную деятельность штабы – к великой досаде фронтовой братии, которая едва успела прилечь на отдых после ночного дежурства и вдруг слышит отчаянный вопль: «Прибыл командир дивизии!» Хочешь не хочешь, одевайся по форме и выбегай из туннелей. Потом заявляются инженеры, саперы, гидротехники, и все ведут себя так, будто окоп создан только для назначенных ими работ. Очень недружелюбно принимают артиллерийского наблюдателя, которому надо проверить наш заградительный огонь, ведь, как только он отбывает, чтобы в других местах выставлять свою стереотрубу, похожую на антенны насекомого, тотчас дает о себе знать английская артиллерия, а расплачивается, как всегда, пехотинец. Дальше являются командиры разведотрядов и инженерных подразделений. Эти до глубокой темноты сидят в блиндаже комвзвода, пьют грог, курят, играют в польское лото и, словно крысы, сожрав и выпив все подчистую, отваливают восвояси. Поздно вечером в окопе призраком бродит маленький человечек, подкрадывается к часовым, кричит им прямо в ухо «газы!», а потом считает, за сколько секунд бедолага напялит противогаз. Это офицер службы химической защиты. Посреди ночи снова стук в дощатую дверь блиндажа: «Уже дрыхнете? Быстренько распишитесь в получении двадцати рогаток и шести туннельных рам!» Доставщики матчасти. Вот так, во всяком случае в спокойные дни, народ постоянно снует туда и обратно, вызывая горестные вздохи у несчастных обитателей туннелей: «Господи, хоть бы обстрел – мы бы пожили спокойно». В самом деле, прилет одного-двух тяжелых «чемоданов» приносит с собой некоторый уют; людей оставляют в покое, и они избавляются от бумажной волокиты.
– Господин лейтенант, разрешите идти, у меня через полчаса дежурство!
За дверью блиндажа в последних лучах заходящего солнца блестят глиняные валы траншей, окоп уже тонет в густой тени. Скоро взлетят первые осветительные ракеты, и первые дозорные потянутся на свои места.
Начинается новый день окопных солдат.
