Йоже Пирьевец
Тито и товарищи

Полная версия

Партийная деятельность

Дома Йосипа Броза ждала печальная весть – его мать умерла два года назад от испанского гриппа. Как вспоминала Полка, узнав об этом, он заплакал. Позже он признался: «Это был самый тяжелый день в моей жизни»^[50]. Политическая и социальная ситуация на его родине коренным образом изменилась – Габсбургской монархии больше не было, и нишу, оставленную многовековым государством, заполнила странная химера: Королевство сербов, хорватов и словенцев, в котором под скипетром Карагеоргиевичей объединились славяне среднеевропейского и левантийского культурно-исторических ареалов. Помимо трех главных этнических групп и македонцев, черногорцев и боснийцев-мусульман, которых Белград не признавал самостоятельными нациями, в нем имелось по меньшей мере 17 меньшинств (албанцы, венгры, немцы и др.). Из европейских государств оно было наиболее разнородным по национальному составу: 80 % населения проживало в сельской местности, часто всё в тех же условиях, что и прежде под властью турок, если не в худших – из-за страшных бедствий, вызванных войной^[51]. Было очевидно, что управлять таким пестрым и потенциально взрывоопасным сообществом можно лишь твердой рукой. Белградские правительственные круги стали вести жесткую политику: наряду с другими мерами в конце декабря 1920 г. был принят декрет (так называемая «Обзнана»), запрещавший деятельность только что учрежденной Коммунистической партии Югославии (КПЮ), и последней пришлось перейти на нелегальное положение. Конечно, это очень ослабило партию, созданную на основе довоенных социал-демократических и социалистических партий, имевших разные традиции и культуру: число ее членов сократилось с 65 тыс. человек (в 1920 г.) до 688 (в 1924 г.)^[52]. Йосип Броз, хотя и вступил в партию, не принимал участия в ожесточенных политических баталиях между фракциями, которые велись «генералами без армий». Он выбрал другую сферу деятельности – профсоюзы, в которых коммунисты занимали прочное положение. Несмотря на это, ему не удалось избежать доносов, увольнений со службы, даже тюремных заключений и избиений в них^[53]. Как и в довоенные годы, он не удерживался долго на одном месте: работал в Загребе, Беловаре, на верфи в Кралевице, в Велико-Тройстве и даже в вагонном депо в г. Смедеревска Паланка. На какое-то время он вернулся и к своей первой профессии – устроился официантом, но вскоре организовал среди коллег забастовку, и его уволили^[54].

В 1926 г. он захотел вступить в Белграде в одну из местных партийных ячеек. Однако правая фракция, заправлявшая партийными делами в городе, отказала ему в приеме, поскольку ее руководители считали, что он не принадлежит ни к ним, ни к левым. «Эта фракционность настолько широко распространилась, что честные коммунисты не имели возможности вступить в партийные организации. Таким способом руководители обеспечивали прочность своих позиций <…>, ведь они получали помощь от Коминтерна. То есть не просто помощь, это была регулярная ежемесячная плата <…>, намного большая, чем зарплата чиновников высокого ранга. <…> И это, помимо всего прочего, подвигло меня вступить в борьбу с фракционностью»^[55]. Вернувшись в 1927 г. в Загреб, Броз начал агитацию: сперва – как секретарь Союза хорватских металлистов и кожевенников, затем – как секретарь городского комитета Компартии, в котором он присоединился к центристам, противостоявшим как левой, так и правой фракциям. Первая поддерживала федералистскую концепцию общественного и государственного устройства, вторая – централистскую, при этом, естественно, проявлялись и различия между политическими культурами Белграда и Загреба. Как впоследствии писал Мирослав Крлежа, «обсуждение не могло выйти из заколдованного круга: “без полной демократии нет решения национального вопроса” или “без решения национального вопроса нет полной демократии”»^[56].

Поскольку с середины 1920-х до середины 1930-х гг. Коминтерн, объединивший все коммунистические партии мира и подчинивший их Москве, видел в Королевстве СХС, «этом искусственном творении Версаля», возможный трамплин для нападения империалистических сил на Советский Союз, он выступал за его распад и образование на Балканах федерации социалистических республик. В резолюции комиссии Коминтерна по особым делам, опубликованной весной 1925 г., КПЮ давалось следующее напутствие: «Партия, по максимуму проводя пропаганду и агитацию, должна убедить трудящиеся массы Югославии в том, что распад такого государства является единственной возможностью для решения национального вопроса. <…> До тех пор, пока Югославия не распадется, невозможна никакая серьезная коммунистическая деятельность. Таким образом, следует разрушить Югославию, поддержав в ней сепаратистские движения»^[57]. С этой целью ИККИ (Исполнительный комитет Коммунистического Интернационала) ополчился на правую фракцию и ее руководителя серба Симо Марковича, секретаря КПЮ, которого сам Сталин критиковал за то, что он отвергал ленинский принцип права наций на самоопределение – и в итоге тот в 1929 г. был исключен из партии. В то же время ИККИ подверг критике левую фракцию под руководством Райко Ивановича, утверждавшую, помимо прочего, что крестьяне по своей природе неизбежно являются союзниками буржуазии, а не пролетариата. В 1928 г. Исполком Коминтерна в открытом письме к членам КПЮ так охарактеризовал конфликт между обеими группами: «Насущные вопросы пролетарской борьбы были оттеснены на задний план, на первый же была выдвинута схоластическая казуистика, которая только усиливала раздор между фракциями»^[58].

Вмешательство Москвы во внутренние дела КПЮ еще больше накалило обстановку, причем встал вопрос о том, допустимо ли оно в принципе. В этом контексте была принята «загребская линия», чьи сторонники выступали за преобразование фракций, утверждая, что проблема заключается в склоках между интеллигентами, которых на высших партийных должностях следует заменить рабочими. Тито вспоминал: «Мы искали выход из трудного положения, в котором оказалось коммунистическое движение в Югославии. Мы поняли, что прежде всего необходимо оздоровить партию и достичь в ней единства». Эта борьба, конечно, была рискованной, поскольку руководство КПЮ применяло по отношению к критикам самые жесткие санкции и заявляло, что они являются антипартийными элементами^[59].

Не желая углубляться в размышления о достоинствах или недостатках позиций обеих фракций, Йосип Броз был твердо убежден, что многолетняя внутренняя борьба калечит партийную вехушку и лишает ее способности к проведению настоящей революционной акции. В вихре этих баталий в конце февраля 1928 г. на VIII Съезде КПЮ ему с помощью Андрии Хебранга удалось, выступая под лозунгом «монолитной большевистской организации», стать секретарем загребского городского комитета партии. Главным кандидатом на эту должность был Хебранг, но он отказался от нее в пользу Броза, так как считал, что секретарем должен быть пролетарий, тогда как он сам являлся банковским служащим. Это решение оказалось очень важным для самой многочисленной коммунистической организации в Королевстве СХС (в ней было около 180 членов), ведь уже через два месяца его правильность была подтверждена в открытом письме Коминтерна. Хотя эта «большевистская» политическая тенденция, направленная на создание внутрипартийных связей ленинского типа, устранение «фракционного кошмара» и активизацию работы в массах^[60], не утвердилась в партии, ее сторонники, Броз и Хебранг, привлекли внимание полиции. Вскоре они попали в ее тиски^[61]. Уже в 1927 г. «товарищ Георгиевич», как в то время звали Броза, был осужден за революционную деятельность на семь месяцев тюремного заключения, а 1 мая 1928 г. его снова арестовали – из-за акции протеста, организованной коммунистами на собрании Социалистической партии в кинотеатре «Аполо». В группе зачинщиков беспорядков, которые во время торжества начали кричать «Долой социал-патриотов!», «Долой слуг капиталистов!» и устроили потасовки, был и Йосип. Его арестовали вместе с товарищами и осудили на 14 дней заключения. При этом на него было заведено личное дело, в котором отмечено, что его рост – 170 см, у него серые глаза, не хватает нескольких зубов, что он близорук и постоянно носит очки, и что ранее его поведение не вызывало нареканий^[62]. Очевидно, в полиции не знали, с кем имеют дело. В июле и августе следующего года его снова арестовали, в последнем случае ему было предъявлено обвинение в попытке организации восстания с целью свержения ненавистного режима Карагеоргиевичей. В Загребе действительно начались забастовки, массовые демонстрации и беспорядки, в результате которых погибли несколько человек^[63].

Казалось, наступил самый подходящий момент для революции: 20 июня 1928 г. в белградском парламенте было совершено убийство группы хорватских оппозиционных депутатов. В них стрелял черногорец Пуниша Рачич, член правящей Радикальной партии, считавший представителей Хорватской крестьянской партии смертельными врагами объединенного и жестко централизованного государственного строя. Среди его жертв был и харизматичный лидер партии, Степан Радич, который скончался от ран не сразу, а только в августе, после нескольких недель мучительной агонии. Согласно директивам Коминтерна, это кризисное время КПЮ выбрала для начала восстания: ее руководители, не имевшие никакой опоры в массах, взялись за дело со всем пылом неискушенности^[64]. Из-за предательства в партийных рядах жандармерия их опередила и организовала ряд засад и обысков. К тому же, 4 августа 1928 г. – за пять дней до смерти Радича, – у Броза нашли «полностью заряженный» браунинг, на ношение которого у него не было разрешения, а в его конспиративной квартире – кроме марксистской литературы под кроватью – еще и сумку с боеприпасами и четырьмя немецкими гранатами времен Первой мировой войны (впоследствии, защищаясь, он утверждал, что их ему подкинули, но это была неправда)^[65]. Его посадили в тюрьму, избили и потребовали, чтобы он дал ложные показания против товарищей. Он никого не выдал и из протеста начал голодовку, как и во время предыдущего заключения. Письмо Броза из тюрьмы, в котором он в преувеличенно ярких красках описал «мучения», которым его подвергали, 24 августа опубликовал орган Коминтерна Internationale Presse Korrespondenz под заголовком «Крик из ада югославских застенков»^[66].

В начале ноября он предстал перед загребским судом, и после громкого процесса, получившего претенциозное название «процесс бомбометателей», 14 ноября 1928 г. его приговорили к пятилетнему заключению. На слушаниях дела он вел себя так, как предписывал в подобных случаях Коминтерн: «Нужно стремиться только к одному. Не к тому, чтобы получить наименьшее наказание, а чтобы своим поведением поднять авторитет партии в глазах трудящихся масс»^[67]. В соответствии с этой директивой Броз мужественно заявил, что не считает себя виновным и не признает решений «буржуазного» суда, представляющего реакционные силы. «Да здравствует Коммунистическая партия! Да здравствует мировая революция!»^[68] О вызывающем поведении Броза писали газеты, привлекло оно и внимание Москвы^[69]. Однако не всем его выступление пришлось по нраву. Август Цесарец, один из ведущих хорватских интеллектуалов, придерживавшийся левых взглядов, позже написал об этом в нелегальной газете Proleter. «Если этот молодой болезненно амбициозный коммунист возглавит КПЮ, для партии это станет трагедией»^[70].

После оглашения приговора Броз провел в загребской тюрьме еще несколько дней. Товарищи пытались его освободить и с помощью сочувствующего коммунистам охранника тайком передали ему в камеру напильник, спрятанный в буханке хлеба. Броз перепилил им пять из шести железных прутьев решетки на окнах своей камеры, и никто этого не заметил. Когда он собирался перепилить последний, его перевели в другую камеру и вскоре отправили в Лепоглаву в Хорватском Загорье, которая с 1854 г. являлась крупнейшей тюрьмой бановины. Охранник, который пытался помочь Брозу, попал под подозрение властей и при содействии Коммунистической партии сбежал в Советский Союз. Через несколько лет его обвинили в том, что он является агентом югославской полиции, и приговорили к смертной казни^[71]. Вскоре Броз стал уважаемым человеком среди коммунистов, вместе с которыми он отбывал заключение в Лепоглаве, Мариборе (здешняя тюрьма имела репутацию «самой жестокой тюрьмы Александра») и Огулине. Уважение он заслужил в первую очередь благодаря своему корректному поведению и усердию в изучении марксизма-ленинизма, чему тюремный режим не смог или не сумел воспрепятствовать. Устраивая голодовки, заключенные добились, чтобы их поместили в общие камеры, что дало им возможность «превратить тюрьму в школу». Необходимую литературу им передавали тайно, и помощь в этом оказывали даже обычные уголовники. Так в тюремных заключениях формировалось новое поколение руководителей – Йосип Броз, Моше Пияде, Андрия Хебранг, Александр Ранкович, Милован Джилас. Все они интенсивно занимались изучением теории марксизма и военной тактики, необходимой для проведения будущей революции^[72]. В годы заключения, о которых он вспоминал с шутливой непринужденностью^[73], Броз стал профессиональным революционером, что верно отметили еще в мариборской тюрьме: в его личном деле в строке «профессия» записали: «преступная: коммунист»^[74].

Несмотря на тяготы заключения, тюрьма, вероятно, спасла Брозу жизнь. Уже через несколько недель после вынесения ему приговора, 6 января 1929 г., король Александр распустил парламент, отменил Видовданскую конституцию и ввел в стране диктатуру. Правительство возглавил один из его самых зловещих приспешников, генерал Петар Живкович. Король и его первый министр считали, что Королевством СХС, переименованным в Югославию, можно править только твердой рукой, и претворяли это убеждение в жизнь. Была запрещена деятельность всех партий и объявлена бескомпромиссная борьба против всех оппозиционных сил: как косовских албанцев, так и македонских сепаратистов, хорватских националистов – и умеренных, и крайних (усташей) – и коммунистов. С 1929 по 1931 г. в тюрьмы попало около 10 тыс. представителей левых партий и других оппозиционеров. Как минимум сто самых преданных и боевых членов КПЮ замучили до смерти только в белградской «Главняче», а ведь тюрьмы были забиты «политическими» и в Лепоглаве, Митровице, Мариборе, Зенице, Нише, Пожаревце и Скопье: всего 1200 человек, среди них – почти тысяча коммунистов, осужденных на заключение сроком от одного года до 15 лет^[75]. Те, кто не умер во время допросов или не был застрелен при «попытке к бегству», могли считаться счастливчиками, поскольку за решеткой они хотя бы сохранили жизнь.

По окончании срока в марте 1934 г. 42-летний Йосип Броз, в соответствии с требованиями закона к отбывшим наказание заключенным, вернулся в родной Кумровец, но вскоре снова занялся нелегальной политической деятельностью в Белграде и Беловаре. Уже в июле он по заданию партии эмигрировал в Австрию, чтобы попытаться нормализовать отношения между руководителями хорватских коммунистов и центральным комитетом КПЮ, который из-за полицейских репрессий короля Александра I с 1929 г. работал в эмиграции в Вене. Там местные коммунисты в начале 1930-х гг. еще имели возможность помогать югославским товарищам^[76]. С альпинистским снаряжением и с удостоверением хорватского общества альпинистов Броз нелегально перешел границу у Тржича. В Каринтии он сразу попал в трудное положение, поскольку именно в те дни произошел нацистский путч с целью свержения клерикального правительства канцлера Энгельберта Дольфуса^[77]. Когда он всё же добрался поездом до Вены, жившие там «товарищи» накинулись на него, «как пчелы на мед», стремясь получить сведения о положении на родине и в партийных организациях. Он встретился с ними в кафе и при виде «полудюжины мужиков с бегающими глазами» внутренне ужаснулся. Броз говорил спокойно, просто и четко. Рассказал им, что ни один искренний коммунист в Югославии из всех, кого он встречал в тюрьме или на воле, не доверяет ЦК КПЮ. «Горкич – генеральный секретарь партии – подкручивал рыжие усы. Они ему не шли, подчеркивали его бледность». Он перебил Броза, грубо выругавшись^[78].

Несмотря на неприязненный прием, венские «товарищи» 1 августа 1934 г. кооптировали Броза в политбюро, а на IV Общеюгославской конференции КПЮ, состоявшейся в конце декабря в Любляне, он был избран в центральный комитет, хотя обратная последовательность была бы логичнее ^[79]. В члены ЦК его выдвинул молодой хорватский коммунист Иван Краячич – Стево, член загребского городского комитета, с которым Броз всю жизнь поддерживал близкие контакты^[80]. В то время КПЮ возглавлял Йосип Чижинский, более известный под псевдонимом Милан Горкич – Зоммер. Он был чешско-польского происхождения, но родился в Боснии. Югославские реалии он знал неважно, так как в 1922 г., в возрасте 19 лет, уехал в Москву, где работал в разных учреждениях Коминтерна. У него были тесные связи с тайной полицией и «высшими кругами», недоступными простым смертным. Он женился на девушке из этих привилегированных слоев, являвшейся директором знаменитого московского Парка культуры. Естественно, он стал самовлюбленным бюрократом высшего ранга, и в 1932 г. его назначили генеральным секретарем КПЮ. Он оказался во главе партии, в которой было всего около 3 тыс. членов, и большинство из них находились в тюремном заключении или жили в эмиграции. Среди них было немало провокаторов, предателей и агентов полиции. Партийная верхушка превратилась в настоящее змеиное гнездо, где все подозревали всех и доносили друг на друга в Коминтерн, зная, что в Москве найдутся любознательные слушатели. Не случайно в Коминтерне ходил анекдот, что два югослава представляют три фракции, которые настолько враждуют и грызутся между собой, что забывают о классовом враге^[81].

Поскольку Броз на основании личного опыта убедился в том, что необходимо нормализовать обстановку внутри партии, 2 августа 1934 г. он написал для центрального комитета доклад, в котором подчеркнул, что необходимо покончить с абстрактным политизированием, укрепить связи с рабочими массами и начать восстание. Этот документ он впервые подписал псевдонимом «Тито» – именем, довольно распространенным в его родном Загорье^[82].

Хотя Броз хотел поехать в Москву – встретиться с женой и ребенком, которые вернулись в Советский Союз после того, как его приговорили к тюремному заключению, и поступить в Ленинскую школу, – Горкич решил иначе. Уже через две недели он послал его в Дравскую бановину, в которую входили словенские земли, чтобы он вместе с местными товарищами организовал областную и IV партийную конференции. Первая из них прошла в сентябре в резиденции люблянского епископа Рожмана (его сводный брат симпатизировал коммунистам)^[83]. Вторая состоялась в декабре в Любляне, и на ней присутствовало 11 делегатов под председательством Горкича. Броза среди них не было, поскольку по правилам тот, кто занимался организацией конференции, из соображений безопасности не должен был принимать в ней участие^[84]. Во всяком случае, так утверждал Горкич, Тито же позже говорил, что это была пустая отговорка, Горкич просто не хотел, чтобы он путался у него под ногами. В обоих случаях речь шла о важных встречах, которые должны были положить конец сектантским спорам и способствовать обновлению партии, которой следовало установить более тесную связь с массами, среди которых она проводила работу. С этой целью и, конечно, с благословления Москвы было принято решение создать в рамках КПЮ две автономные партии: Словении и Хорватии.

Уже в сентябре Броз вернулся в Вену, откуда Горкич скоро снова послал его в Югославию, на этот раз в Загреб, с заданием организовать совещание хорватов по поводу партийной конференции. Эти обременительные поручения с самого начала обострили отношения между ними: Броз заподозрил, что генеральный секретарь намеренно подвергает его опасностям, так как практически сразу после выхода из тюрьмы посылает заниматься нелегальной работой, для которой он после длительной изоляции не подходил. Как ему казалось, Горкич, несмотря на образцовый образ жизни, был слишком доверчив по отношению к людям из своего окружения, т. е. в сущности не приспособлен к конспиративной деятельности. Помимо того, он, по мнению Броза, недооценивал товарищей, работавших в Югославии, и старался задвинуть их на второй план, чтобы им не досталось денег из фондов, выделявшихся Коминтерном для КПЮ^[85]. «Я чувствовал сильное отвращение ко всему этому….»^[86] Естественно, своих мыслей он Горкичу не поверял и внешне сохранял с ним корректные отношения^[87]. Броз через много лет высказал Луису Адамичу то, что на самом деле думал о Горкиче, заметив, что самыми красными в нем были волосы и усы^[88].

В конце 1934 г. от имени политбюро, собравшегося в Брно, Йосип разослал всем областным комитетам КПЮ и Союза коммунистической молодежи Югославии (СКМЮ) директивы по подготовке вооруженного восстания в стране, в которой тем временем вновь разразился сильный кризис. 9 октября произошло убийство короля Александра I. В начале его официального визита во Францию, в Марселе, его застрелил македонец, связанный с вождем хорватских усташей Анте Павеличем. Поскольку казалось, что пробил последний час династии Карагеоргиевичей, Броз, не колеблясь, посоветовал от имени КПЮ, чтобы партийные вооруженные группы установили контакты даже с самыми шовинистическими организациями; он был убежден, что только так можно будет свергнуть враждебный монархический режим^[89]. Но из этой муки не удалось испечь хлеба, поскольку князь Павел, после смерти двоюродного брата ставший регентом при его малолетнем сыне Петре II, сумел взять ситуацию под контроль. Вместо того чтобы продолжать подготовку революции на родине, Броз в середине февраля 1935 г. получил разрешение уехать в Москву. Он отправился туда, поскольку загребские нелегалы были убеждены, что в ближайшие годы в Югославии будет чрезвычайно трудно: по сравнению с 1929–1931 гг. террор ужесточится. Поэтому руководящие кадры, которые не находятся в тюремном заключении, что было бы относительно безопасно для их жизни, должны покинуть страну. Как можно большему их числу следует поехать в Советский Союз и использовать возможность по мере сил подготовиться там к близящемуся кризису^[90]. Перед отъездом Броз чуть не попал в руки венской полиции. Он нелегально жил у одной пожилой еврейки, дочь которой попыталась отравиться газом. Броз спас ее в последний момент, но тут пришли жандармы, которые потребовали у него удостоверение личности. Он еле ускользнул от них^[91].