Йоже Пирьевец
Тито и товарищи

Полная версия

Когда в первой половине 1940 г. вермахт без труда одолел Францию, Броз решил, что пришла пора начать акцию в Югославии, чтобы она не оказалась вовлечена в вихрь Второй мировой войны. Он размышлял о возможности создания союза Балканских государств, которые оказывали бы поддержку друг другу и спаслись бы от немецкой угрозы, встав под защиту Советского Союза. Что касается Королевства Карагеоргиевичей, то несмотря на его многолетнюю враждебную политику по отношению к Советскому Союзу, эта идея не была такой уж утопичной^[321]. В страхе перед немцами белградское правительство 10 июня 1940 г. решило установить дипломатические связи с Москвой. Поскольку республики Прибалтики и Бессарабия уже были присоединены к Советскому Союзу, нетрудно было себе представить, что и Югославия может оказаться под ее крылом. Этот вопрос был поставлен в статье «Между двумя перспективами», опубликованной в газете Proleter, причем отмечалось, что было бы ошибкой просто дожидаться, когда Красная армия спасет югославские народы от войны. Даже если она придет на помощь, народ должен помочь себе сам. Ясно, что он сформирует свое правительство, что следует сделать – как отмечал Вальтер еще весной 1939 г. – в соответствии с ленинской теорией^[322].

В документе из архивов Коминтерна от 15 сентября 1940 г. содержатся любопытные сведения. Речь идет о протоколе заседания, на котором четыре руководителя Третьего Интернационала – Пик, Эрколи (Тольятти), Готвальд и Димитров – обсуждали устное донесение, переданное Вальтером в Москву через посредника Николая Петровича, коммуниста из Воеводины^[323]. Вальтер предложил вышестоящим товарищам, чтобы КПЮ организовала падение коалиции Цветковича – Мачека и заменила ее «настоящим народным правительством». Свою инициативу Броз обосновал тем, что положение в Югославии чрезвычайно напряженное и следует опасаться раздела государства между Германией и Италией, к чему якобы склоняются определенные круги югославской буржуазии. «Настоящее народное правительство», опираясь на поддержку рабочих и крестьян, должно подготовить вооруженный отпор любой попытке соседних фашистских государств поработить югославские народы»^[324]. Тито долгое время полагал, что Югославия повторит русский опыт. Сначала должна была начаться буржуазно-демократическая революция, носители которой – рабочие массы и либерально настроенные средние слои, и лишь на следующем этапе пролетариат взял бы всю власть в свои руки. Он был уверен, что следует проводить работу в этом ключе, причем КПЮ должна стать протагонистом событий^[325].

Результат заседания ИККИ, на котором обсуждался этот смелый проект, оказался не в пользу плана Вальтера. Руководители Коминтерна считали, что партия недооценивает мощь противника и переоценивает собственную. По их мнению, Югославия еще не дозрела до преобразований, подобных тем, что произошли в России после Февральской революции 1917 г., ведь партия не имеет большого влияния на промышленных рабочих, только на крестьянские массы. Поэтому они предостерегли Вальтера от проведения любой преждевременной акции, для которой нет соответствующих внутренних и международных условий, и подчеркнули, что не следует строить иллюзий о возможной помощи Красной армии. В этом документе, где Вальтер впервые упоминался как секретарь ЦК КПЮ, Пик, Эрколи, Готвальд и Мануильский не ограничились лишь запретами. Во второй части упомянутого «решения» они наметили политическую линию, которую партия должна воплотить в жизнь: планам раздела Югославии ей следовало противостоять путем поддержки тех групп среди широких слоев населения, горожан и армии, которые готовы организовать вооруженное сопротивление. «Если раздел югославского государства на немецкий и итальянский протектораты произойдет без вооруженного столкновения, партия должна организовать массы на борьбу против предательства югославской буржуазии и насилия иностранных империалистических сил». С этой целью партии следует продумать, не будет ли целесообразно разработать для разных национальных областей и для всей Югославии военные программы с конкретными политическими, экономическими и национальными требованиями. «Партия должна использовать любую возможность сотрудничества с оппозиционными элементами и оппозиционными группами мелкобуржуазных партий, а также социал-демократии, чтобы расширить и укрепить боевой фронт против реакции и поднять массы на защиту независимости народов Югославии» ^[326].

* * *

Вернувшись в Загреб, Вальтер сразу же созвал заседание ЦК КПЮ, на котором было принято решение как можно скорее организовать проведение партийного съезда. Чтобы как следует подготовиться к этому важному событию (последний съезд состоялся одиннадцатью годами ранее в Дрездене), с мая по сентябрь 1940 г. провели ряд областных конференций. В них приняли участие 1500 делегатов, которые выразили согласие с резолюцией, что партия за последние месяцы сильно укрепилась в организационном и идеологическом плане. Она обеспечила себе доверие широких народных масс и стала важным политическим фактором во всей Югославии. В ней насчитывалось 6500 членов, к которым следовало добавить еще примерно 17 800 членов СКМЮ. «Это число, – рассказывал Тито позже, – с каждым месяцем всё увеличивалось»^[327].

Хотя курьер, доставивший вышеупомянутую рекомендацию ИККИ, попытался убедить Вальтера не созывать партийный съезд, поскольку в полицейском государстве невозможно организовать встречу, в которой бы приняло участие более 100 человек, тот не отказался от своих планов. Он уступил только в том, что обозначил будущую встречу не как «съезд», а как «конференцию». Итак, с 19 по 23 октября 1940 г. состоялась V Конференция КПЮ. Проходила она в Дубраве, куда переехал Тито, поскольку в пригороде Загреба было проще организовать прибытие 108 делегатов со всей Югославии, не привлекая к этому особого внимания. С деньгами проблем не было, ведь партия располагала большим количеством золота, принадлежавшего Независимым профсоюзам, но находившегося в руках Тито^[328]. Еще требовалось найти достаточно просторный и удобно расположенный дом, в котором можно было бы убрать несколько внутренних перегородок, чтобы устроить зал для заседаний. Нужно было приобрести скамейки и стулья, оборудовать кухню, купить еду и даже построить временный дополнительный туалет. И всё это, конечно, следовало сделать в несколько заходов, незаметно, чтобы соседи ничего не заподозрили, и чтобы сами делегаты, большинство из которых должны были прийти ночью, не знали бы, где они находятся. Ведь хватило бы одного засланного шпиона, чтобы уничтожить всю верхушку КПЮ^[329]. Опасения не были безосновательными, поскольку сторонники Петко Милетича даже запланировали нападение на место проведения конференции и не смогли осуществить его только из-за того, что кто-то из их группы вовремя оповестил ЦК КПЮ о готовящейся акции^[330]. Когда одну загребчанку заподозрили в том, что она может сообщить полиции о происходящем в снятом внаем доме, Броз не колебался: «Я приказал Кончару убить ее. Мы должны были принимать такие меры»^[331].

На конференции поддержали интерпретацию войны, данную Коминтерном: она является столкновением между двумя империалистическими блоками, и обязались бороться «за трудящиеся массы путем организации Народного фронта снизу»^[332]. В соответствии с этой линией Броз, которого вновь избранное Политбюро утвердило генеральным секретарем, в своем вступительном слове осудил «псевдодемократию английских и французских империалистов». Он подчеркнул, «что пожар войны распространяется, что фашистские силы уничтожают независимость одного государства за другим, и что опасность всё больше непосредственно угрожает и Югославии». В завершение конференции он заявил, что необходимо готовиться к немецкой и итальянской агрессии: «Товарищи, наступает решающий момент. Теперь вперед, в последний бой. Следующую конференцию мы должны провести в стране, освобожденной от иностранцев и капиталистов!»^[333] Историки так впоследствии цитировали его слова. Но это не соответствовало действительности. Он сказал другое – что нужно использовать современный кризис для осуществления революции: «В противовес перспективе, за которую борется империалистическая буржуазия, а именно, закончить войну новым империалистическим “миром”, основанным на новом переделе мира и еще большем угнетении порабощенных народов, рабочему классу в союзе с трудовым крестьянством открывается перспектива революционного свержения империализма, перспектива новых побед социализма и ликвидации причин империалистических войн»^[334].

КПЮ после конференции стала «монолитной» организацией сталинского типа; в разнообразии идеологических течений она видела худшее из зол: фракционность. Кроме того, основная масса лишь формально избирала высшие органы, на деле же генеральный секретарь назначал ЦК, а тот уже формировал остальные партийные структуры^[335]. 29 членов ЦК и семь членов Политбюро были утверждены на основе заранее подготовленного списка, причем ради конспирации их не называли по имени и фамилии, не упоминали их псевдонимов, а просто бегло описали. Поэтому впоследствии было трудно определить, кто действительно вошел в состав этих органов^[336]. Большинство из них были молодыми людьми от двадцати до тридцати лет. Что касается Тито – не было никаких сомнений в том, что именно он должен занять место генерального секретаря, ведь его поддержала Москва. На этом фундаменте сложилась хорошо организованная и подчиненная жесткой дисциплине партийная структура, которую один британский дипломат справедливо назвал похожей на иезуитскую. Сам не зная того, он повторил мысль Джиласа о коллективе, объединенном товариществом, любовью и экзальтацией, характерной для новообразованных религиозных сект^[337]. «Такой нелегальной партии, как наша, не было никогда, – утверждал Эдвард Кардель. – <…> Мы научились доверять друг другу; ты научился доверять человеку, который был в тюрьме, ты знал, что он не предаст тебя, и на этом строились доверие и дружба, которые потом были пронесены через всю войну и далее. <…> Ты спокойно сидишь в своем доме, уверенный, что никто к тебе не ворвется»^[338]. Тито присоединялся к нему: «Тогда стало видно, чего достигла наша Партия, какие условия в ней созданы и что эти условия очень хороши для работы. Она очистила свои ряды от фракционеров, избавилась от разных доносчиков, которые были полицейскими шпионами. С моральной точки зрения это принесло нам колоссальное удовлетворение»^[339]. Более трезвую оценку КПЮ накануне войны дал позднее Стане Кавчич: «Тито стал настоящим руководителем партии, ликвидировав в ней разные теоретические и политические (фракции) построения. Привел ее к единому теоретическому и практическому знаменателю. Оставался бдительным стражем этого своего успеха»^[340]. КПЮ брала пример с Советского Союза и в том, что касалось обеспечения функционеров привилегиями. До возвращения Броза из Москвы каждый из них получал по 2 тыс. динаров в месяц, что более-менее соответствовало зарплате учителя. Но поскольку в СССР «товарищи», занимавшие ответственные посты, получали дополнительное вознаграждение, Броз предложил ввести эту практику и в Югославии. Зарплату членов Политбюро он повысил на 1 тыс. динаров, а собственную – в три раза. Политбюро также подарило ему виноградник в окрестностях Загреба, доходами с которого Вальтер пополнял свой ежемесячный бюджет. Он выдавал себя за состоятельного инженера Славко Бабича и купил маленькую виллу с беседкой на окраине Загреба. А еще он пожелал иметь автомобиль марки «Форд» и шофера, считая, что должен жить на широкую ногу, чтобы не привлечь внимания полиции. Об элегантной одежде можно и не упоминать^[341].

Нападение сил Оси на Югославию

Сильвестров день 1940/1941 г. Броз вместе с Гертой Хаас и другими друзьями провел у супругов Копинич, которые по заданию Коминтерна вернулись с ним из Москвы в Загреб. «Наверное, мы сейчас празднуем последний Новый год в Старой Югославии, – сказал он. – Гитлер не оставит нас в покое, поэтому настанут трудные времена. В любом случае мы, коммунисты, к этому готовы»^[342]. О том, насколько интенсивно работал Тито в этот драматический период истории, свидетельствует статья, посвященная тактике и стратегии вооруженного восстания, написанная им для лекции в партийной школе ЦК КПЮ в феврале и марте 1941 г. В ней ясно выражена идея пролетарской революции как искусства, которое воплощается в жизнь в этой «высшей форме классовой борьбы» (Ленин), конечно, начиная с того критического момента, когда можно будет использовать «смятение масс», «волнения народа» для вооруженной борьбы с классом эксплуататоров. И какой момент может быть для этого лучше, чем начало кризиса, который разразится, если силы Оси нападут на Югославию? В этом случае не была бы утопией надежда зажечь ту искру, из которой вспыхнет народное восстание. «Высшая точка активности масс проявляется в том, что они готовы сражаться и умереть за победу революции; презирая смерть, они преисполнены гневом и необузданной враждебностью, перерастающими в “бешенство”, переходящее в жестокость». Через много лет на вопрос о том, как он пришел к идее партизанской войны, которая провозглашена в этой статье, Тито ответил, что много думал об этом, поскольку хорошо изучил положения марксизма о вооруженном народе. Ряд идей он позаимствовал у Клаузевица, а также изучил опыт Первой мировой войны, Октябрьской революции, ведения партизанской войны в Китае и испанской герильи против Наполеона. Но главным образом у него перед глазами был пример недавней гражданской войны в Испании, ошибок которой следует избегать и на событиях которой нужно учиться. Прежде всего, подчеркивал он, партия как авангард пролетариата с самого начала должна взять инициативу в свои руки, разработать план восстания в деталях, организовать боевые отряды, «ударный кулак» революционного пролетариата, осуществить их союз с крестьянами и национально-освободительными движениями, и при этом уничтожить или взять под контроль старую административную и военную систему. «Партия не должна допустить, чтобы восстание началось спонтанно, без ее организации и руководства»^[343].

* * *

В начале 1940 г. Югославия оказалась в чрезвычайно тяжелом положении. Италия и Германия держали ее в клещах, ведь Третий рейх сотрудничал с Венгрией и Румынией, а Муссолини включил в свою империю Албанию, в которую ввел войска в апреле 1939 г. Он хотел воссоздать Римскую империю и превратить Адриатику в «mare nostrum» ^[344], затем продолжить свою экспансию, присоединив Югославию, однако Гитлер запретил ему это. Германия уже господствовала экономически в Балканском регионе, поэтому фюрер вовсе не желал проблем с поставками нефти и другого сырья из-за амбиций дуче. Но обуздать Муссолини было трудно: не оповестив Гитлера, 28 октября 1940 г. он силами девяти дивизий напал с территории Албании на северную Грецию. Вопреки ожиданиям, греческая армия действовала эффективно: уже в середине ноября она освободила родную землю и начала вторжение в Албанию. После зимнего затишья, в марте 1941 г., итальянцы организовали новое наступление и вновь не добились успеха^[345]. В этой ситуации князь Павел долго пытался сопротивляться призывам Берлина и Рима – присоединиться вместе с Венгрией и Румынией к государствам Оси (Германии, Италии и Японии), поскольку по воспитанию, семейным связям и политическим убеждениям он был англофилом. В поисках поддержки он, как уже было сказано, в июне 1940 г. даже установил дипломатические отношения с Советским Союзом, который Карагеоргиевичи до тех пор считали страной Антихриста. Москва в ноябре 1940 и в январе 1941 г. выдвинула Берлину требование не расширять зону военных действий на Балканы и оповестила об этом также и югославское правительство, но больше она ничего сделать не могла^[346]. Когда весной 1941 г. стало понятно, что Великобритания – единственное государство, которое всё еще боролось против немцев, – не сможет помочь князю Павлу, он принял решение присоединиться к Тройственному пакту, чтобы защитить Югославию от военной оккупации. Условия союза, которые предложил ему Гитлер, были достаточно благоприятны. От Югославии не потребовали ни непосредственного участия в войне, ни предоставления ее территории в распоряжение немецких войск для осуществления их стратегических планов. Однако надежды князя Павла, что таким образом ему удастся уберечь свои народы от ужасов войны, продлились недолго. Следуя примеру Болгарии, 1 марта 1941 г. присоединившейся к Тройственному пакту, премьер Цветкович и министр иностранных дел Д. Цинцар-Маркович 25 марта 1941 г. подписали протокол в Бельведерском дворце в Вене.

О закулисной игре, предварившей этот судьбоносный акт, Политбюро ЦК КПЮ в общих чертах было осведомлено. В государственном пресс-бюро у него был свой журналист, присутствовавший на всех конфиденциальных конференциях Цинцар-Марковича, на которых министр давал указания для прессы. Так что капитуляция правительства не стала для него неожиданностью. Как и массовое восстание, вспыхнувшее в Белграде после подписания пакта, которое было спровоцировано православной церковью, националистически настроенными сербскими кругами и сотрудничавшими с ними коммунистами ^[347]. Народные демонстрации, которые должны были спасти «честь Югославии», в ночь с 26 на 27 марта увенчались военным переворотом. Совершила его группа офицеров военно-воздушных сил во главе с генералом Душаном Симовичем, которая с помощью британских агентов уже давно плела интриги против князя Павла и его политики договора с хорватами^[348]. Далее события разворачивались как на кадрах киноленты: едва достигший 17 лет король Петр II встал у власти в качестве марионетки военной хунты и тем самым придал ей легитимность. Князь Павел вместе с семьей был вынужден отправиться в эмиграцию, а новое правительство, пришедшее к власти, но не знавшее, что делать, пыталось убедить Гитлера, что намеревается остаться верным только что подписанному пакту. Но тот не принял протянутой руки. Напротив, он немедленно приказал своим генералам организовать наряду с военной интервенцией в Грецию (где требовалось спасти итальянцев от поражения), еще и новое вторжение – в Югославию^[349].

Вторжение в Югославию и призыв к восстанию

В дополнение к операции «Марита» разработали операцию «Кара», которая началась на Вербной неделе по православному календарю, ранним утром 6 апреля 1941 г. Тот факт, что в 2:30 утра советское и югославское правительства подписали Договор о дружбе и ненападении в надежде, что этот демонстративный жест убедит немцев отказаться от их завоевательских планов на Балканах, не повлиял на развитие событий. Кардель вспоминает, что коммунисты запланировали провести в тот день в Белграде крупные демонстрации в поддержку подписания договора, но немцы их опередили^[350]. На рассвете их самолеты вылетели с аэродромов в Болгарии, без объявления войны вторглись в воздушное пространство Югославии и бомбардировали ее столицу. Через несколько часов войска вермахта пересекли у Марибора австрийско-югославскую границу и двинулись в направлении Загреба. 8 апреля подразделения II германской армии уже были на улицах Белграда. В следующие дни в Югославию, почти не встретив сопротивления, вторглись также итальянские, а после окончательного поражения Югославии еще и венгерские и болгарские отряды – и разделили ее территорию согласно плану Гитлера. Королевская армия рассыпалась как карточный домик. 10 апреля провозгласили создание Независимого государства Хорватии (НГХ), которое под руководством усташского диктатора Анте Павелича распространило свою власть также на Боснию и Герцеговину и в то же время оставило итальянцам центральную Далмацию и Бока-Которску. Итальянцы получили еще и южную часть Дравской бановины с Любляной включительно, немцы удовольствовались Штирией и Верхней Крайной, а венгры – Прекмурьем. Итальянские войска также оккупировали Черногорию и большую часть Косова, присоединив его к Албании. Центральную Сербию заняли немцы и установили в ней протекторат под управлением местных квислингов. Воеводину отдали венграм, а Македонию – Болгарии. Югославская армия, считавшаяся чрезвычайно храброй и сильной, оказалась совершенно не подготовлена к нападению и практически не оказала сопротивления агрессорам. Уже 17 апреля 1941 г. генерал Данило Калафатович подписал безоговорочную капитуляцию вермахту. Тысячи югославских военнослужащих разбежались во все стороны в надежде, что избегнут интернирования и так или иначе вернутся домой. Немцы взяли 344 тыс. пленных, но около 300 тыс. человек смогли от них ускользнуть^[351]. Король Петр II и большинство министров правительства Симича еще раньше, вслед за князем Павлом, бежали в Афины, где всё еще были дислоцированы британские военные подразделения. Оттуда они направились в Палестину и в конце концов обосновались в Лондоне. Как прокомментировал это Уинстон Черчилль, югославы «спасли душу и будущее своей страны, но спасать ее территорию было уже слишком поздно»^[352]. Нападение стран Оси на Югославию стало классическим примером блицкрига, причем немцы были заинтересованы в контроле над путями транспортного сообщения с Болгарией, Грецией, а через Румынию – и с Россией. В Сербии и других регионах для них были важны прежде всего места добычи полезных ископаемых (хрома, боксита и меди)^[353].

В этом вихре событий Тито постоянно поддерживал связь с Москвой. Одним из его крупнейших достижений в 1940 г. стало установление радиосвязи между Загребом и Коминтерном после того, как был уничтожен его центр в Брюсселе. Для этого Коминтерн в мае послал в Хорватию Йосипа Копинича – Вокшина, под псевдонимом Ваздух, и Стеллу Панайотис-Бамьядзидос, греческую телеграфистку. Они выдавали себя за мужа и жену и вскоре действительно ими стали. С помощью Влатко Велебита они нашли на окраине Загреба подходящий дом с садом и у леса – на случай, если понадобится быстро убежать. С этим центром, помимо КПЮ, были связаны еще семь коммунистических партий: итальянская, швейцарская, австрийская, венгерская, болгарская, греческая и словацкая^[354]. Так начался интенсивный обмен информацией, который сперва – благодаря Ваздуху, затем – благодаря работе радистов в Верховном штабе Тито и Главном штабе Словении охватывал во время войны широчайшую территорию. Вероятно, Тито обменивался с Коминтерном и другими советскими службами в Москве сотнями депеш, о которых ничего не знали даже некоторые из его ближайших друзей. Он сам писал их и ревниво хранил в тайне^[355]. «На заседаниях Политбюро, – впоследствии рассказывал Ранкович, – из депеш, которые Тито получал из Москвы и Коминтерна, он сообщал нам лишь то, что считал нужным.

Никто из нас никогда не видел ни одной депеши. Во время войны, на марше Тито перед тем, как лечь спать, засовывал депеши в сапог и снова надевал его. Так он подстраховывался, чтобы их никто у него не украл. Да и после войны он хранил все депеши из Москвы в стальных сейфах – в Белграде, на Бриони, в Сплите. Некоторые самые важные всегда держал при себе». Ранковича очень раздражало такое недоверие. «Кто я тут? Какова моя ответственность, если от меня скрывают депеши из Москвы?» – спросил он однажды. Тито резко ответил: «Я – генеральный секретарь партии. Я имею право решать, о чем должен оповещать тебя и всех вас»^[356].

На следующий день после государственного переворота 27 марта Тито с помощью черногорских летчиков, сочувствовавших партии, вылетел из Загреба в Белград, чтобы на месте следить за развитием событий. Тогда у пассажирского самолета типа «Локхид» сломался мотор, и несчастья едва удалось избежать ^[357]. (Вероятно, из-за этого он впоследствии не любил летать на самолетах.) На встрече с белградскими товарищами он сказал, что пакт между Югославией и странами Оси разорван. «Война неизбежна, на страну нападут….»^[358] Он послал в Москву телеграмму, написанную в том же ключе, в которой предложил, чтобы коммунисты организовали всеобщее сопротивление вероятной итальянско-германской агрессии и попыткам британцев вовлечь Югославию в войну на своей стороне. Следует оказать «всенародный нажим на новое правительство, требуя расторжения пакта с тройственным союзом и заключения пакта о взаимопомощи с СССР»^[359]. Этот боевой настрой очень обеспокоил Москву, опасавшуюся каким-либо образом бросить вызов Гитлеру. Руководство КПЮ 31 марта 1941 г. получило переданное через Копинича указание Коминтерна отказаться от организации массовых уличных демонстраций и вооруженных столкновений с властями. «Не забегайте вперед. Не поддавайтесь на провокацию врага. Не ставьте под удар и не бросайте преждевременно в огонь авангард народа. Момент для решительных схваток с классовым врагом еще не наступил»^[360].

Неожиданное поражение югославских вооруженных сил удивило коммунистов, ведь они верили мифам о героических традициях сербов. В 1944 г. Джилас сказал Мануильскому: «Нашей ошибкой было то, что мы думали, что большая часть офицерского корпуса, связанного с Генеральным штабом, окажет немцам сопротивление. Но этого не произошло. Большинство из них оказались предателями»^[361]. Руководители КПЮ ожидали, что Югославия будет сопротивляться хотя бы месяц или дольше, что дало бы им возможность укрепить свои организации и связаться со сторонниками, которых в вооруженных силах было много. На деле же немцы при наступлении не встретили сопротивления. По словам Джиласа, «никакого серьезного боя не произошло, это был марш-парад»^[362].

На заседании Центрального комитета КПЮ и КПХ 8 апреля 1941 г., за два дня до того, как немцы вступили в Загреб, Тито открыто признал заблуждение относительно королевской армии и при этом констатировал, что коммунисты никак не проявили себя во время трагических событий последних недель, а ведь они должны были взять инициативу в свои руки. После нападения государств Оси на Югославию и ее оккупации встал вопрос, какова вообще их роль в новых обстоятельствах^[363]. Поскольку Сталин всё еще являлся союзником Гитлера, было понятно, что им не хватает простора для маневра, ведь они не могли выступить против оккупантов как против врагов. С другой стороны, они были убеждены, что империалистические государства, участвовавшие в войне, исчерпают свои силы в борьбе друг с другом, и уже недалек момент, когда можно будет использовать самоубийственное столкновение европейской буржуазии для подготовки социалистической революции, как это сделал Ленин во время Первой мировой войны. Они были уверены, что появились условия, которые будут способствовать пробуждению в народных массах необходимой энергии. Они решили вступить в контакт со штабом IV армии и потребовать выдать оружие рабочим и антифашистски настроенным подданным, чтобы они вместе с армией обороняли Загреб. Акция не увенчалась успехом, хотя и нашла отклик среди младших офицеров. Начальник гарнизона даже решил арестовать делегацию, но ее члены выскользнули у него из рук^[364]. Через день, 10 апреля, когда под немецким и итальянским протекторатом было провозглашено Независимое государство Хорватия, коммунисты создали Военный комитет во главе с Тито, который дал членам партии директиву о том, что необходимо сделать в момент распада старого государства: организовать сбор легкого оружия и спрятать его. Сразу же после этого в крупных городах и областях началось формирование военных комитетов, задачей которых было создать общую структуру будущих вооруженных сил: мелкие подразделения, отряды и командные кадры^[365]. Среди солдат стали вести пропаганду, чтобы они не сдавались в плен, а уносили оружие домой. 15 апреля коммунисты опубликовали «Воззвание к югославским народам», в котором осудили предательство югославского антинародного режима, рост шовинизма и братоубийственного конфликта еще в большей степени, чем нападение иностранных армий, и призвали народ «не падать духом», а подняться на борьбу с оккупантами. «Из этой кровавой империалистической войны родится новый мир. <…> На основе подлинной независимости всех народов Югославии сформируется настоящая братская общность….»^[366] «Я думаю, что воззвание 15 апреля имело историческое значение, – комментировал его впоследствии Тито, – а заключалось оно в том, что КПЮ в то критическое время показала народным массам всех наций Югославии внутреннее общественное значение и перспективы борьбы с противостоявшим нам фашистским оккупантом. <…> Без таких ясных перспектив наша национально-освободительная борьба не получила бы размаха и широты, каких она достигла, и такой мощи, какой она обладала, а быстро переродилась бы в бесплодное сопротивление, как это произошло в других партиях Европы. <…> Другими словами, это был тот исторический момент, который требовал смены ведущих общественных сил. Вышеупомянутые факты подтверждают, что КПЮ осознала этот момент и мужественно и без колебаний взяла на себя историческую ответственность за судьбу югославских народов» ^[367].

При принятии этих решений возникали и сомнения, и дилеммы, ведь не просто было найти ответ на вопрос, что лучше – пойти на вооруженное восстание или ограничиться саботажем. «Против курса на вооруженное восстание, – говорит Кардель, – выступали не только довольно широкие круги демократических сил и левой интеллигенции, но и часть коммунистов. Оформилась идея, что партия и силы сопротивления должны использовать прежде всего средства политической борьбы, возможно, в комбинации с диверсией и саботажем. В связи с этим некоторые заявляли, что установка Партии на вооруженное восстание – авантюризм, который облегчит фашистам уничтожение народа. <…> А некоторые коммунисты полагали, что необходимо подождать с началом вооруженного восстания до тех пор, пока война не вступит в заключительную фазу, и лишь тогда повести рабочий класс и другие революционные массы на вооруженное восстание против войны и за власть». Они были убеждены, что «пространством для развертывания революционной борьбы являются города, а не леса»^[368]. В тот же день, когда королевское правительство бежало из Никшича в Черногории в Грецию, под крыло Великобритании, Тито сообщил Коминтерну о решении ЦК КПЮ дать отпор оккупанту, невзирая на его мощь^[369]. Поскольку было очевидно, что необходимо дать оценку обстановке, сложившейся в партии в результате произошедших начиная с 6 апреля роковых событий, он, несмотря на большие трудности, созвал 4 мая в Загребе партийную конференцию, в которой приняли участие только сербы, хорваты и словенцы. Товарищи из Черногории, Боснии и Герцеговины отсутствовали, а товарищи из Македонии под руководством местного секретаря Методия Шаторова – Шарло считали, что им следует вступить в Болгарскую рабочую партию, тем более что Советский Союз прервал дипломатические отношения с югославским правительством в изгнании и тем самым признал распад государства^[370]. На конференции, с одной стороны, осудили предательство югославской буржуазии, подчинившейся оккупанту, подчеркнули тяготы военного режима для широких народных масс, а с другой – акцентировали внимание на том, что миролюбивая политика Советского Союза и достигнутый им огромный социальный прогресс непримиримо противостоят преступлениям империалистической войны в капиталистическом мире. Веря, что вскоре наступит подходящий момент для революции, коммунисты решительно заявили, что они не признают империалистического раздела Югославии, и обратили внимание на опасность вспышки межнациональных конфликтов. Ведь они были убеждены, что национальную ненависть между югославскими народами оккупанты могут использовать как средство, облегчающее их порабощение, а местная буржуазия – как оправдание своего предательского сотрудничества с оккупантами. По мнению Тито и его товарищей, необходимо было сплотить ряды и под эгидой партии начать борьбу как против немецких, итальянских и прочих фашистов, так и против английских империалистов. В связи с этим Тито обновил тезис о том, что пришло время взять власть в свои руки, полагая, что нет необходимости дожидаться буржуазно-демократической революции, как этого требовала доктрина. Он считал, что коммунисты должны создать военную организацию и подготовиться к тому, чтобы после свержения оккупационных режимов ввести диктатуру пролетариата ^[371].