Юлиан Климович
Сэсэг
I
В небольшой комнате на третьем этаже студенческого общежития Лесотехнической академии в городе-герое Ленинграде ярко горела голая лампочка, свисающая с середины высокого пыльного потолка. Ее стеклянная груша, вкрученная в черный патрон, на забеленном толстым слоем мела проводе, освещала четыре железные кровати вдоль стен, шкаф, накрытый нарядной скатеркой, старый обшарпанный стол у большого прямоугольного окна и двух девушек. Одна лежала под одеялом, а другая сидела на кровати рядом с ней. Стены, кое-где потрескавшиеся, на высоту полутора метров от пола были выкрашены зеленой масляной краской. На стене над кроватями, для создания уюта и тепла, висели небольшие ковры. Каждый имел свой окрас и рисунок, где-то просто цветочный орнамент, а на каких-то коврах красовались целые картины на лесную тему, с оленями и цаплями. Оставшиеся просветы стен были заклеены фотографиями, вырезанными из цветных журналов, с которых улыбались или задумчиво-загадочно смотрели популярные актеры и актрисы. На подоконнике стояла трехлитровая банка с разными весенними цветами, а за окном медленно катился пограничный 1983 год. Было зелено, тепло. Вот-вот и начнется летняя сессия.
– Галечка, вставай. Нам на лекцию надо идти, сегодня Пилильщик будет ставить допуски к сессии, – Сэсэг потрясла сладко спавшую девушку. Галя ничего не сказала, не открыла глаз, а только отвернулась к стенке и натянула одеяло на голову. Из-под одеяла осталась торчать только прядка ее вьющихся каштановых волос. Сейчас Галю ничего не могло поднять с кровати: ни долгий треск большого круглого будильника, ни общая суета, которая всегда сопровождает утро в студенческом общежитии, ни необходимость идти на заключительную лекцию по землеустройству. Пилильщик, как они звали между собой преподавателя землеустройства за его скрипучий голос и манеру удивительно нудно читать лекции, был, на самом деле, славным старичком, который знал свой предмет, как он сам говорил, "от, и до, и поперек". Никто на потоке и не сомневался, что он всех допустит к сессии. На их лесохозяйственном факультете учились в основном романтики, которые мечтали о лесе и совершенно не думали о карьере. Закончив этот факультет и получив диплом, выпускнику открывалась лесная тропа, а не карьерная лестница, и все это прекрасно знали. Кого это не устраивало, уходили, и постепенно, к концу 4 курса, на потоке остались только те ребята и девчонки, кто по-настоящему любил лес и жил им. Преподаватели, такие же романтики, как и их студенты, не преподавали в буквальном смысле этого слова, а передавали свои знания, как родители передают знания и навыки детям. В общем, отношения у них на потоке были самые дружеские, каких больше не было нигде в академии.
Галя и Сэсэг учились в одной группе на четвертом курсе, им оставался последний год до выпуска. Жизнь для них представлялась прекрасной, увлекательной и бесконечной, как кругосветное путешествие. Летом весь поток поедет на практику в Карелию, где, как всегда, будет славно. Днем они будут заниматься таксировкой лесных запасов севера Карельской АССР, а вечером сидеть возле своих палаток в лесу, вокруг большого костра. Мальчишки будут играть на гитарах и петь, а они, девочки, смеяться и смотреть на них влюбленными глазами, отгоняя веточками рябины или березы голодных карельских комаров, пить крепкий чай с дымком из чуть помятых эмалированных железных кружек и дружно подхватывать знакомые припевы. Почему уже четвертый курс? Почему через год им всем надо будет расставаться, и каждый опять останется один? Нет, она уже не останется, Сережа обещал, что они поженятся. Сэсэг подумала обо всем этом и еще раз попробовала растолкать свою подругу, но та не хотела просыпаться.
Галя почти до самого утра гуляла по центру города с Колей, их одногруппником. Николай был ленинградцем из простой рабочей семьи. Его предки по отцу приехали тогда еще в Санкт-Петербург из какой-то деревни с севера, не то из-под Архангельска, не то из Перми, сейчас уже никто и не вспомнит, а по матери с севера Псковской губернии. Коля уродился в папу: высоким, голубоглазым с прямыми очень светлыми волосами, одним словом, в нем явно проступала финно-угорская кровь. Про свою родословную Коля рассказал Гале в первый же вечер, когда они вдвоем пошли гулять по парку академии. Ей это было не слишком интересно, но она периодически кивала, поддерживая беседу. Гале нравилось ходить с ним по дорожкам парка, слушать его голос и ощущать себя защищенной. Рядом с этим сильным и умным парнем она ничего не боялась и ей казалось, что она опять маленькая девочка, любую прихоть которой ее папа исполнял не задумываясь. Галя влюбилась в Колю еще в самом начале первого курса, а он долгое время не замечал чувства этой скромной невысокой, немного полноватой девушки, которая охотно давала ему списывать пропущенные лекции, подсказывала, если он чего-то не знал.
II
Их любовь началась в конце первого курса с того, что Коля помог Гале справиться с химией, которую она плохо понимала. Она учила, зубрила, но ровным счетом ничего не понимала. В начале учебы, когда шла еще почти школьная неорганическая химия, Галя как-то вытягивала, но когда начались более сложные разделы, она впала в ступор. Элементарные задачки были для нее китайской грамотой, зато Коля любил химию и разбирался в ней как бог, он мог решить любые задачи по любому разделу.
Как-то раз после лабораторной работы, когда все уже ушли, Галя осталась одна за столом в большой пустой аудитории. Она склонилась над раскрытой тетрадью, крупные капли слез текли из ее зеленых глаз и падали с носа на пустые страницы. Сегодня у нее вообще ничего не получилось, эти непонятные моли и растворы, формулы химических веществ и валентность, как это далеко от того волшебного леса, который Галя любила с детства, зачем ей в лесу химия? Кто придумал поставить между ней и ее любимым лесом химию? Она никогда ее не сдаст. Химия, представлялась ей сейчас болотом с непроходимой трясиной, преграждающим путь. Вот она стоит перед зеленой трясиной с ехидно квакающими лягушками и понимает, что уже никогда не переберется на тот, такой желанный берег, поросший огромными дубами, кедрами, со сказочной лесной опушкой, где под ярким солнцем сочится янтарная смола и стоит удивительной вкусноты терпкий запах трав и хвои. Формулы на листочке расплылись, превратившись в синие пятна. В аудиторию заглянул искавший кого-то Коля. Он увидел Галю и окликнул ее.
– Привет, ты чего тут делаешь одна, все уже давно ушли? – Коля, стоя в дверях, смотрел на ее опущенную голову и ждал ответа. – Галя, ты чего молчишь? – он зашел в аудиторию.
Галя подняла голову и заплаканными глазами посмотрела на него. – Я химию не понимаю, – захлебываясь слезами, прошептала она и снова заплакала.
Коля, как все мужчины, не переносил и боялся женских слез. Когда в детстве они с пацанами дрались, то плакали только когда уже было невмоготу терпеть боль, но это был признак слабости. Он никогда не плакал. Нет, один раз было. Случилось это сразу по окончании восьмого класса, он подрался с несколькими пацанами из другого микрорайона. Коля шел к кинотеатру на встречу с друзьями. Настроение было прекрасное: школа закончилась, впереди каникулы, на нем первые в его жизни, а потому самые классные джинсы, но тут на дороге его тормознули трое парней. Увидев на нем джинсы, они решили его побить как “классово-чуждого”, а скорее всего просто из зависти за то, что у них таких не было. Это были такие же пацаны как и он, из рабочих семей, просто у него были джинсы, а у них нет. Родители подарили ему джинсы на день рождения. Коля долго просил, и вот за хорошо оконченный учебный год, родители повели его в комиссионку, и там, после длительной примерки, купили ему первые в жизни джинсы. Пацаны без обычных в таких случаях дежурных вопросов-придирок, сбили его несколькими ударами и, немного попинав, порезали ножом джинсы. С чувством глубокого удовлетворения, не торопясь, вразвалочку, они пошли дальше по своим делам. Тогда он заплакал от бессилия и жалости к своим новым, но уже безнадежно испорченным джинсам. Это были его единственные слезы с тех пор, как он перестал считать себя ребенком. Поэтому, когда он увидел плачущую Галю, то не мог и предположить, из-за какой ерунды она плачет.
– Всего-то? – Коля с облегчением вздохнул и присел на рядом стоящий стул. – Посмотри на меня, – твердо сказал он Гале.
Она посмотрела на него своими необыкновенными, как ему показалось, влажными от слез глазами. "А она очень даже ничего…", – промелькнуло у него в голове, и Колю что-то тихонько кольнуло в сердце. Вслух он произнес: “Все это достаточно просто, я тебе помогу и научу. В химии нет ничего сложного, ее надо просто понять с самого начала, и потом все будет ясно и легко. Короче, Галка, я беру над тобой шефство по химии. Обещаю, ты будешь самым сильным химиком на потоке, после меня, разумеется”, – он улыбнулся и подмигнул ей ободряюще.
– Спасибо, Коленька. Что бы я без тебя делала. – Галя стала вытирать ладошками слезы с просиявшего от радости лица. – Давай начнем прямо сейчас, ладно?
– Давай, – согласился он и начал рассказывать про азы химии. Часа через два они пошли в столовую, и там Коля тоже рассказывал про химию, а Галя внимательно слушала его и уплетала вкусные булочки с маком, запивая чуть теплым компотом из сухофруктов. Потом они гуляли по парку, а уже поздно вечером Коля проводил ее до общежития. На крыльце они постояли еще, поболтали о других предметах, Коля выкурил пару сигарет. Галя все время отмахивалась от дыма, если он шел в ее сторону, но не могла попросить Колю не курить. Заметив как мучается Галя, в конце концов, Коля перестал при ней вообще курить. Начался дождик, мелкий, какой часто бывает в Ленинграде. Галя позвала его зайти в гости, но он отказался, сказав, что уже поздно и ему надо спешить домой. Они попрощались. Галя, счастливая, пошла к себе в комнату, где тут же, переполняемая своим счастьем, рассказала все Сэсэг и двум другим подругам из их комнаты: Свете и Тане.
– Здорово, а о чем вы разговаривали в парке? – Сэсэг с легкой завистью посмотрела на Галю.
– Он рассказал мне о своей семье, откуда его папа и мама, как их потомки…
– Какие потомки? – Таня засмеялась, – потомки это у вас будут, а он, наверное, имел в виду предков.
– Ну конечно, это я оговорилась, – Галя покраснела слегка, и все девчонки засмеялись. – Так вот, рассказывал как его предки попали в Ленинград. Он так хорошо рассказывает, и у него такое замечательное чувство юмора, это просто здорово. Девочки, – Галя сделала паузу, взяла свое вдруг заалевшее личико в ладошки, посмотрела на всех по очереди. – Я влюбилась!
– А мы и знали, что, по тебе не видно, что ли? – Света как бы обратилась к подругам, а те в ответ засмеялись и закивали.
– Все по тебе, Галечка, видно сразу. Ты же по нему с самого начала сохнешь. Мне кажется, он парень хороший. А вам как, девочки, Коля?
– Если бы не Галя, я бы его сама окрутила, – Света засмеялась и, посмотрев на Галю, продолжила, – Да ладно, Галка, это я шучу. Хороший парень и, самое главное, ленинградец.
– Тебе, Светка, главное, чтобы ленинградец был, тебе больше ничего и не надо. – Сэсэг осуждающе посмотрела на Светку.
– Нет, надо чтобы любил, умный был, но главное, – тут Светка сделала театральную паузу, – чтобы ленинградец был.
И все опять засмеялись, даже Сэсэг.
– Они все такие интеллигентные, культурные, не то, что наши сыктывкарские мальчишки, которые без мата и двух слов связать не могут. Нравится мне вот Миша из группы озеленителей. Такой весь из себя умный, спортивный, и из интеллигентной ленинградской семьи.
– Ты-то, Света, откуда знаешь про него?
– Я с ним на физкультуре вместе кросс сдавала. Он рядом бежал, и со мной все пытался заигрывать.
– И вот так про семью рассказал? Это так он заигрывает? – Таня с недоверием посмотрела на Свету.
– Нет, конечно, просто он очень интеллектуальный и в музыке разбирается. Приглашал меня к себе домой пластинки битлов послушать.
– А ты чего, согласилась?
– Естественно нет, я же ни какая-нибудь дурочка, которая сразу по первому зову бежит к парню домой. Пусть он побегает.
– Ты девушка взрослая, сама все знаешь. – Таня посмотрела на подруг и скомандовала, – а теперь всем спать.
– Озеленители, между прочим, они же в крупные города распределяются. Миша, я думаю, в Ленинград распределение получит…
Вдруг в коридоре на этаже послышался скрип открываемой двери. Было уже очень поздно, и все общежитие, сходив в туалет, почистив зубы, покрутив ручку транзистора и ничего не найдя интересного, почитав немного детектив или полистав учебник, легло спать и затихло. Звук был такой ясный, что им всем почудилось, что отворили дверь их комнаты. Света замолчала, девчонки лежали под одеялами и прислушивались. Почему-то всем стало страшно. Звук дождя вместе с сыростью сразу влез в форточку, а из-под светящейся щели двери вползал звук шаркающих по полу ног. Все невольно смотрели на эту полоску желтого света и ждали. Вдруг две тени ног появились и замерли под их дверью, одновременно смолк звук шагов. Раздался стук, от которого сердца четырех сначала сжались, а потом застучали с бешеной скоростью. В тишине их комнаты стук прозвучал, как гром.
– Кто там? – спросила, вдруг осипшая, Таня.
– Девчонки, откройте, пожалуйста, – попросил страдающий юношеский голос за дверью.
– Леша, это ты что ли? Что случилось? – уже более твердым голосом спросила Таня.
– Да, я. У вас таблеточки левомицетинчика не найдется? Мучаюсь вот, в столовке съел чего-то не то, а лекарства нужного нет. У вас точно есть, у вас же аптечка. Спасите, бога ради.
Девчонки разом, также как испугались, засмеялись. Таня, включив свет и накинув халат, начала рыться в аптечке. Найдя нужную таблетку, она погасила свет и открыла дверь Леше.
– Вот дурной, напугал нас так, – Таня протянула ему две таблетки. – Выпей сразу и ложись. Все пройдет.
– Спасибо, – Леша совершенно с белым страдальческим лицом и непередаваемым выражением благодарности взял таблетки.
– Спокойной ночи, – сказала Таня и закрыла дверь. Девчонки прыснули со смеха. – Все, хватит, всем спать, – шепотом приказала Таня и легла под одеяло.
За окном все накрапывал дождик. Крупные капли, срываясь с откоса верхнего этажа, редкой дробью барабанили о железный скат окна их комнаты, разлетаясь на мелкие брызги.
Галя не могла заснуть, она лежала и думала о Коле, как они станут жить вместе, как у них родятся дети, и на кого они будут похожи, как счастливы они будут и как будут друг друга любить. С этими счастливыми мыслями и под аккомпанемент дроби она заснула, натянув одеяло до самого носа.
III
Новый 1982 год они встречали всей комнатой у них в общежитии. Все девочки пригласили своих парней. Ребята купили шампанского, а Светин Миша даже принес палку настоящего финского салями. Девчонки накрыли на стол. Еды приготовили море: соленые, маринованные огурцы и помидоры, грибы, вареная картошка и "главное блюдо этого сезона", как представила его Галя, занося большую тарелку в комнату, салат "селедка под шубой".
Со времени окончания первого курса Галя похудела и постройнела. Коле в глубине души не очень нравилось, что она меняется и все больше походит на настоящую бледную ленинградскую интеллектуалку. Она нравилась ему прежней, пухленькой румяной провинциалкой, которая еще год тому назад с непосредственностью и простотой целовала его на прощание, а потом легко взбегала по лестнице к себе на этаж. Теперь Галя стала одеваться в строгом стиле. Кое-какую одежду она шила сама, какую-то заказывала в ателье. Часть тех модных, но вычурных по ее мнению японских вещей, которые ей по большому блату у себя в Благовещенске покупали родители, она сдала в комиссионку. Создание образа анемичной петербурженки-ленинградки Гале давалось легко и органично. Поцелуи ее стали сдержанными, теперь она скорее позволяла себя целовать. Коля тоже изменился, он возмужал и стал серьезным, но чувство юмора, чуть грубоватое, осталось прежним.
Под дружный смех и аплодисменты Галя поставила на стол тарелку с "селедкой под шубой". Кто-то даже выстрелил хлопушкой и начался пир-горой.
Рядом с Сэсэг сидел ее парень, Сергей. Он тоже был из их группы. Вместе они делали студенческую стенгазету. Сережа числился в ней штатным фотографом, а Сэсэг главным редактором. Она писала заглавные статьи для стенгазеты, а Сережа фотографировал и помогал собирать материал для заметок. Они днями пропадали в маленькой комнате, расположенной на первом этаже северо-восточной части главного учебного корпуса. Окно их угловой комнатушки смотрело на север. Когда на улице было зелено, в комнате царил полумрак и сырость. Деревья в парке, который окружал главный корпус академии, были старыми, высокими, самых разных пород и видов, поэтому летом здание утопало в зелени, а внутри всегда царили сумерки. В дождливые дни сумерки густели и наливались влагой. Только у южной стороны, где находился главный вход, парк отступал немного, раздаваясь в стороны, как бы освобождая место для центральной лужайки, на которой росли два огромных старых дуба, возрастом не меньше 200 лет, и стояла каменная то ли амфора, то ли вытянутая вверх чаша с виноградными лозами. Пройдя по темным и гулким коридорам первого этажа, они заходили в свою каморку, на двери которой на небольшом листе бумаги чернела старательно выведенная гуашью надпись "Редакция". По стенам были развешаны самые удачные, по мнению однокурсников, номера стенгазет. Здесь висела первая и самая любимая их с Сережей стенгазета, подготовленная к 8 марта 1981 года. Тогда студенческий актив в лице старосты группы Гены по поручению деканата поручил им, вместо заболевшей девушки с четвертого курса, в срочном порядке подготовить праздничный выпуск стенгазеты их факультета. Декан тогда вызвал Гену, и спросил, есть ли в группе, кто может быстро и с чувством юмора сделать стенгазету. Генка хорошо знал, что Сэсэг вела записки из жизни группы и он, не задумываясь, предложил ее в редакторы и издатели.
– Нужен еще фоткор, – произнес задумчиво декан и посмотрел в окно. Там тихо падал снег. Окна деканата выходили во двор, по-ленинградски небольшой и замкнутый. Ветер в нем был редким гостем, поэтому мокрый снег, тихо падая крупными хлопьями на старый потрескавшийся асфальт и многочисленные чугунные крышки люков, тут же таял. Стена напротив потемнела от налипающего снега. – Два года назад у нас был прекрасный фотограф, но бросил, дурак, институт на третьем курсе. Забрали в армию, ребята сказали, что попал в Афганистан. Пропадет, наверное, теперь. – Декан посмотрел на Генку. – Скажите спасибо, что у нас военная кафедра и вас не отправят в армию, ничего хорошего там нет, поверь мне. – Он немного помолчал. – Обязательно найди фотографа в стенгазету, – переведя взгляд с Генки за окно, он опять задумался.
Генка тихо вышел из кабинета. По дороге он все думал о словах декана, и зачем он вообще ему, Генке, это сказал? Такие разговоры со студентами вести вообще-то опасно, тянет на антисоветскую агитацию. Видимо был уверен, что никто на него не донесет и не разболтает – у них на факультете такое невозможно. "Странный мужик наш декан, неужели не боится, что кто-нибудь все-таки стуканет?" – подумал Генка и вошел в аудиторию.
Он сразу же с ходу озадачил Сэсэг: “Повезло тебе, будешь стенгазету делать к 8 марта. Надо тебе фотокорреспондента найти. Кого посоветуешь?”
Сэсэг от такой быстроты растерялась и даже не нашлась что ответить.
– Чего молчишь? Ты же любишь писать, вот и будешь себе писать в стенгазету. Про нашу жизнь рассказывать, интервью брать. Короче говоря, вести хронику нашего потока и нашей группы в частности.
– Фотокорреспондентом можно взять Сережу Рыбакова, он увлекается фотографией и на всех наших праздниках делает снимки.
– Правильно, молодец! – Генка ударил кулаком в раскрытую ладонь. – Сережа самая подходящая кандидатура. Пойдем его найдем и все расскажем. Я думаю, он обрадуется, ведь фоткор может пользоваться академической фотолабораторией, а там, наверное, неплохое оборудование есть и химреактивы.
Пары уже закончились, настало время обеда, и они пошли искать Сережу в столовую. Рыбаков был из Владивостока. Он фанател от леса, как и все ребята с курса. Ему часто задавали дурацкий вопрос, почему он не пошел учиться на какого-нибудь капитана корабля, ведь он из Владика, на что он неизменно отвечал, что задавать такие вопросы, по меньшей мере глупо. Если человек из Воркуты или Кузбасса, то он непременно должен хотеть стать шахтером, а из Череповца или Норильска – металлургом? В Ленинграде ведь тоже не все сплошь капитаны дальнего плавания.
Был он невысокого роста, худой, с карими глазами и небольшими усиками, за которыми тщательно ухаживал.
– Если на него надеть беретку и круглые очки, то он станет, похож на настоящего фотографа, – так вслух рассуждал Генка, пока они шли с Сэсэг. – Даже не на нашего фотографа, а на французского, например.
Генка и новоиспеченный редактор зашли в большую столовую, которая находилась во втором корпусе. Здесь помимо столовой располагались химико-технологический и деревообрабатывающий факультеты, кафедры математики, философии и научного коммунизма. Само здание сталинской постройки, серело среди деревьев своими кубами и параллелепипедами, имперски поблескивая огромными прямоугольными окнами. По фасаду затейливые лепные барельефы светлыми пятнами разбавляли плоскую серость стен. Внутри корпуса, напротив, утилитарно-строгая лепнина обрамляла белые прямоугольники высокого потолка. Здание являлось образцом редкого смешения советских стилей: угасающего конструктивизма и, уже нашедшего себя, набирающего мощь, "сталинского ампира".
Пройдя обширный холл с колоннами и огромным старинным зеркалом, они зашли в столовую. В дальнем углу они увидели Сережу, совершенно не догадывающегося о том, что полчаса назад ему было присвоено высокое звание “фоткор”. Генка и Сэсэг подошли к столику, где ничего не подозревающий фоткор, поедал котлету с макаронами и рассматривал зарубежный журнал с красивыми цветными фотографиями.
– Приятного аппетита, – сказала Сэсэг, останавливаясь у стола, в то время как Гена уже подсел к Сереже и тоже стал рассматривать журнал.
– Спасибо, – ответил и покивал головой жующий Сережа. – Чего это вы?
Гена оторвался от созерцания красивых видов какого-то иностранного города и произнес торжественно, – Сергей, тебе выпала честь запечатлевать жизнь нашего курса в фотографии. Сохранять, так сказать, его историю в фотографических картинах. Короче, – Генка ускорил темп изложения новости, – Серега, ты будешь фоткором в нашей факультетской стенгазете. Надеюсь, ваша стенгазета будет оформлена не хуже, чем этот журнал, – и он потыкал пальцем в картинки лежащего перед ним журнала.
– Это приказ?
– Нет, это не приказ, это просьба всего нашего курса, но отказаться от нее нельзя, потому что больше некому, на тебя вся надежда. Сэсэг будет главредом, а ты фоткором. Надо срочно подготовить праздничный номер к 8 марта. У вас неделя. Возражения и отговорки не принимаются. Я лично для каждого из вас перепишу по две лекции, остальное распределим среди ребят. Все для стенгазеты, все на стенгазету! А, как вам такой лозунг? – и Генка с восхищением и ожиданием посмотрел на них.
– Впечатляет, ничего не скажешь. Может ты вместо меня главредом станешь?
– Нет, готов стать главным рецензентом. Но не более того. – Генка встал и церемонно откланялся. – Желаю творческих успехов, если потребуется какая-либо помощь, свистите тремя зелеными свистками.
С этими словами Генка развернулся на высоких каблуках, которыми компенсировал свой небольшой рост, и побежал к выходу.
– Присаживайся, чего стоишь? – Сережа приглашающе немного двинул стул, на котором только что сидел Генка.
– Спасибо, – Сэсэг присела на краешек стула. – С чего начнем? Для меня это тоже совершенно неожиданно, я даже представления не имею как делать эту стенгазету.
– Не переживай, главное в этом деле визуальный ряд.
– Что? – не поняла Сэсэг.
– Оформление, то как будет выглядеть стенгазета. Я сделаю несколько фотографий наших самых красивых девчонок…
– А что делать с некрасивыми?
– Ну, я же как лучше хочу. Вот и в журналах разных, – Сережа постучал пальцем по журналу, – только всякие модели красавицы.
– Интересно ты рассуждаешь. Значит некрасивых не надо замечать, фотографировать, с ними нельзя дружить? Значит тем девчонкам, которым повезло родиться красивыми, им везде у нас дорога, а некрасивых давай запрем где-нибудь, и пусть они там сидят, так что ли? – Сэсэг возмущенно посмотрела на Сережу, он сконфузился и стал ковыряться в недоеденной котлете. В этот момент она почувствовала себя несчастной, потому что ей бы Сережа не предложил сняться для стенгазеты, она это точно знала. Она ему не нравилась и видела это, да и другим парням тоже. Наверное, она не была и по восточным стандартам красавицей. Ее черные раскосые глаза на круглом лице, небольшой вздернутый носик и губки-вишенки не производили впечатления гармонии, а ее гордость – длинная, с кулак толщиной, иссиня-черная коса – при небольшом росте визуально делала ее еще ниже.
– Сэсэг, зачем ты утрируешь, я просто предложил, – Сережа поднял, наконец, на нее глаза. – Возможно не очень удачно я предложил. – Он пожал плечами. – Давай так: соберем отдельно девчонок и парней и сделаем коллективные фотографии, на одной парни будут поздравлять, а на другой девчонки принимать поздравления, а ты напишешь текст поздравлений и ответы на них. Получится такое заочное поздравительное собрание на странице стенгазеты. Здорово я придумал? – Он посмотрел на нее чуть извиняющимися глазами. Для Сэсэг и этого было достаточно, чтобы тут же не столько забыть, сколько отбросить куда-то в дальний угол памяти эту их неловкую размолвку и начать обсуждение верстки номера.
– Ну, хорошо, это будет в центре, а что мы сделаем по краям?
– Сверху дадим фотографии наши преподавательниц. Всех, – подчеркнуто серьезно произнес Сережа, и они засмеялись.
Когда Сэсэг смеялась, глаза у нее превращались в маленькие щелки, в которых блестели глаза, а на щеках появлялись ямочки и открывались белые ровные верхние зубы. Улыбка у нее была открытая, а смех искренний, звонкий, как будто серебряные молоточки ударяют по маленьким серебряным колокольчикам. Когда она смеялась, то немного закидывала голову назад, отчего другие заражались ее настроением и тоже начинали смеяться. Сэсэг и Сережа смеялись минут десять, то успокаиваясь, то, поглядев друг на друга, опять начинали смеяться. Так искренне смеются только в молодости, когда все свежо и ново, а человек рядом с тобой открыт, бесконечно интересен, и вы понимаете друг друга.
Насмеявшись от души, они продолжили обсуждение номера.
– Что тогда мы расположим по краям? Ваши предложения, сударь.
– Я думаю, мы выберем и поставим там лучшие поздравления из предыдущих номеров.
– А внизу мы сделаем поле из тюльпанов, о котором мечтает любая девушка.
– Что, каждая девушка мечтает о поле из тюльпанов?
– Да.
– Вот прямо каждая-каждая? Но ведь кто-то не любит тюльпаны.
– В глубине души каждая девушка любит тюльпаны, – сказала Сэсэг, и они опять засмеялись отчего-то.
– Здорово, но кроме тюльпанов и всего остального надо еще написать поздравительную заглавную статью. Что ты напишешь?
– Не знаю, надо чтобы было проникновенно, весело. Может ты напишешь?
– Кто из нас главный редактор?
– Хорошо, но это будет женское поздравление, а девушкам хочется, чтобы поздравлял мужчина.
– Давай так, я набросаю вчерне, а ты подправишь?
– Хорошо, – согласилась Сэсэг.
– Я закончил трапезу, – сказал Сережа, церемонно вытер рот треугольным кусочком бледно-желтой бумаги, которые были воткнуты во все салфетницы столовой, и поднялся. – Пойдем, получать ключи от редакции.
– Пойдем, – Сэсэг тоже встала и направилась вместе с Сережей к выходу. Выйдя на улицу, они пошли в свой учебный корпус.
IV
Под звон курантов выстрелили бутылками шампанского, девчонки при этом весело пищали, все наполнили бокалы и стали хором считать. Когда пробило двенадцать, все закричали "ура" и стали чокаться. Было очень весело. Девушки поставили сценку из студенческой жизни собственного сочинения и с блеском показали ее в коридоре возле лестницы на этаж. Собралось много ребят со всех этажей общежития, и им устроили овацию. Было полное ощущение праздника и счастья. В одной комнате старшекурсники играли на гитарах и пели бардовские песни, в другой, где жили первокурсники, танцевали под советскую эстраду. Двери комнат были открыты настежь, и все, кто хотел переходили из одной в другую, ища друзей и развлечений по себе.
Всякий большой город накладывает свой отпечаток на человека, живущего в нем. Когда Сэсэг приехала поступать из своего родного поселка Усть-Ордынский, Ленинград ей показался прекрасным и бескрайним городом-сказкой, где на каждом шагу есть всевозможные чудесные вещи. Ее поражало все: здесь не принято было плевать на тротуар, в красивых вытянутых бутылках продавали вкуснейшую пепси-колу, а в специальных киосках всегда было несколько сортов мороженого. В огромных стеклянных универсамах люди с блестящими металлическими корзинками, прохаживаясь между современными прилавками, сами выбирали расфасованные и завернутые в полиэтиленовую пленку продукты: колбасу или сыр, картошку или конфеты, а затем шли на кассу оплачивать покупки. Здесь красные трамваи бежали в неведомые дали по бесконечным отполированным рельсам, автобусы спешили в таинственные районы, темневшие где-то далеко высокой ломаной линией горизонта. Там тоже жили люди, и их было много, очень много, очень-преочень много, так много, как она себе и представить не могла, и все они сходились или съезжались на рогатых голубых троллейбусах, желтых автобусах или красных трамваях ко входу в таинственное подземное царство электричества – станциям метро. Заходивших с улицы через прозрачные плексигласовые двери в холл метро обдавала встречная теплая волна подземного воздуха. Пахло непередаваемым ароматом дегтя, которым пропитывали шпалы, озона, металла и духов. Поражали воображение бесконечные вереницы людей на эскалаторе, волнующаяся и перетаптывающаяся толпа на подъем и спуск, а процесс спуска на эскалаторе в тоннель, конца которого не видишь, это замедленное падение с невероятной высоты как будто к центру земли, было для Сэсэг незабываемым переживанием, к которому она долго привыкала. Стоя на движущемся вниз эскалаторе, она успокаивала себя тем, что оттуда, снизу, люди все-таки возвращаются, и поднимающиеся ей на встречу все эти пассажиры, которые читали, улыбались, разговаривали или просто глазели по сторонам, являлись лучшим тому подтверждением. И даже не это было самым странным и захватывающим в этих поездках по электрическим рельсам, а выход на поверхность на незнакомой станции. Для Сэсэг, пока она не узнала города, это было еще удивительнее, чем спуск в метро. Пока вагон нес ее по черным подземным тоннелям на сумасшедшей глубине, Сэсэг представляла сколько людей, домов, мостов и рек она проезжает, оставляя их у себя над головой, а, выходя на поверхность на незнакомой станции, она каждый раз удивлялась, что это место совершенно не походит на другие, уже виденные ею. Сэсэг поражала огромность и разнообразие города. "Сколько людей здесь живет, уму не постижимо, все куда-то бегут, где-то живут и работают. Сколько здесь каждый день людей рождается и умирает…". Для Сэсэг, родившейся и выросшей в маленьком поселке на границе сибирской тайги и степи, было все это не просто непривычно, а и чуждо, наверное, поэтому она так полностью и не освоилась с ленинградской жизнью, и не приобрела навыков жителя мегаполиса, с его равнодушным принятием всех этих чудес, как части ежедневной жизни. Она выезжала в "город" из уютного района, где располагалась их академия и общежития, только по необходимости. Они с девочками ездили в музеи и театры. Театры Сэсэг особенно любила. Здесь она смотрела на живую игру многих актеров, которых видела в кино и на телевидении. Она любила театр не только за спектакли, но и за антракты, во время которых можно было выйти из зала и пройтись по коридорам, обсуждая с Галей и Таней увиденное, а иногда даже встретить знакомых в буфете, куда они заходили за пирожными.
