Юлиан Климович
Сэсэг
– За это мы ее должны на руках носить, или она от этого становится более ценной? – мама смотрела на него вопросительно. – Сынок, мы хотим только добра для тебя. Вот зачем тебе сейчас жениться? Тебе надо, прежде всего встать на ноги, определиться с работой, с жильем, а только потом думать о женитьбе. Семья – это ответственность, жена, дети. Это все не просто так, сынок. Тебе никто не предлагает брак по расчету. Хорошо, женись по любви – это нормально, мы тоже с отцом по любви женились, но для своей семьи надо быть готовым. А ты еще не готов.
– Слушайте, вы разговариваете со мной, как с маленьким, а мне, между прочим, уже двадцать лет, и я сам хочу решать, жениться мне или нет.
– Прекрасно, – сказал отец, который до сих пор молча наблюдал за спором жены и сына. – Решай сам, но только знай, что за свои опрометчивые поступки ты будешь платить тоже сам, мы с матерью тебе помогать не будем. У нас есть еще твоя младшая сестра, которую мы должны выучить и поставить на ноги.
– Ради бога, не помогайте, мы сами с Сэсэг все решим. Куда меня распределят после пятого курса, туда мы и поедем. Вы тоже начинали с нуля, и у вас с матерью ничего не было.
– Тогда ни у кого ничего не было, только пятнадцать лет после войны прошло. Твой отец гол, как сокол, и у меня из приданного только павловский платок матери, да два медных обручальных колечка от бабушки с дедушкой остались. Что ты говоришь, Сереженька, сыночек. Когда ты у нас родился, у нас хоть что-то свое появилось. Отцу на работе комнату в малосемейке дали, вот мы и решились на первого ребенка.
– Тем более, теперь-то нам легче будет. Ребята говорят, если в хороший лесхоз распределят, сразу служебную квартиру или даже дом дадут. А остальное и нажить недолго.
– И что, там так жить и будете? – мать взяла пузырек с валерьянкой и начала капать в кружку, отсчитывая вслух. Накапав нужное количество, она пододвинула кружку отцу, который сидел возле окна. – Налей воды полкружечки, отец.
Взяв с подоконника трехлитровую банку с холодной кипяченой водой, он аккуратно налил половину.
– Да, а что? – Сережа следил, как мать мелкими глотками пьет валерьянку.
– Ты о детях будущих подумал? Какое образование они получат, какая может быть школа в лесхозе, в какой институт после ее окончания дети твои поступить смогут, подумал?
– А что? Вон, Сэсэг поступила же в академию, после окончания школы в своем Усть-Ордынском.
– Она, во-первых, по направлению шла, как ты сам сказал, что значит с ее серебряной медалью, пусть даже усть-ордынской школы, и при вашем конкурсе один человек на место – это верное поступление. А, во-вторых, ей после окончания отработать еще минимум три года надо будет в лесхозе, который ей направление сделал. Вы об этом подумали? Вы вообще, кроме своей любви о чем-нибудь думали? – Несмотря на выпитую валерьянку, мать все-таки начинала заводиться. Сережа знал, чем это чревато. Дальше будут слезы, истерика, хватание за сердце, корвалол вместо валерьянки, сердитый отец. – Сынок, зачем тебе сейчас жениться, жизнь портить? Отец тебе вызов от лесхоза нашего ближайшего сделает, у него там директор знакомый. Приедешь по распределению сюда. Здесь начнешь работать, осмотришься, через три года вызовешь свою Сэсэг к себе, и поженитесь, если к тому времени не передумаете. Ладно? – И мать, не дожидаясь ответа, встала и пошла в зал.
– Мать все правильно говорит, Сережа. На ноги немного встать тебе надо, а вот потом женись. Подождать надо хотя бы годика три-четыре, а там и женитесь.
– Не понимаю я, зачем ждать, что изменится?
– Сережа, ты дурак, и уши у тебя холодные. Мы же тебе говорим, жениться всегда успеешь, только какой из тебя сейчас муж? Маленький ты пока, вырасти тебе надо. И давай уже закончим этот разговор, мать совсем расстроил.
Отец встал со своего места и открыл настежь окно, затем тоже вышел в зал.
Запах валерьянки сразу рассеялся, и в кухне запахло морем. Их дом находился недалеко от набережной. В порту периодически гудели разнообразные корабли, судна и суденышки, чайки белыми перышками носились над водой, сразу за окном по улице проезжали, гремя своими стальными потрохами, машины, и где-то за домом слышались звуки недалекой железной дороги. Жизнь большого портового города могуче ворочалась, передвигая вагоны, гоня машины, пуская в плавание по водной глади корабли, а маленьких человечков пригоршней высыпав на улицы, хаотично направляла в самые разные стороны, кого-то подталкивая, кого-то сводя вместе, а кого-то, усадив на лавочку, ласково грела на солнце. Сережа как раз и не любил всей этой суеты, толкотни, ему нужна была тишина и уединенность, именно от этого он и хотел сбежать в лес, закончив академию. – Может правда пока подождать с женитьбой? – продолжил уже про себя Сережа. – Сэсэг все равно надо отработать в своем лесхозе, тут родители правы. Три года жить порознь, что это за семья у нас будет? Поехать к ней на это время? Но я не хочу три года терять, потом еще неизвестно, можно ли будет здесь устроиться после окончания, а друг отца точно сделает мне сюда вызов на распределение. Я пока обживусь здесь, все устрою, а потом приедет Сэсэг, – убеждал себя Сережа. – В конце концов, у нас есть еще целый год учебы. За год еще многое может перемениться, Сэсэг, может быть, сможет решить вопрос с отработкой у себя в лесхозе. Конечно, они там ей доплачивают к стипендии чего-то, значит, надо будет вернуть что ли? Ладно, правда, есть еще год, за год разберемся как-нибудь.
Сережа еще раз посмотрел за окно, встал и прошел в зал, где что-то по сумкам собирали родители. Маринку, его сестру, отправили в пионерлагерь на третью смену, в июне и июле она просидела дома. Сперва отец брал отпуск, а затем мать, чтобы Марина не сидела одна. Ей было двенадцать лет, она была поздним ребенком. Родители души в ней не чаяли. Хотя Сережу они тоже очень любили, но дочка для них была поздним сокровенным счастьем, о которое они грелись и испытывали неубывное желание заботиться. Именно забота и сбережение своего младшего ребенка стали главной целью и смыслом их жизни. Сережино намерение жениться на Сэсэг сильно их расстроило. В родительские планы не входила помощь старшему сыну, который, как они считали, может самостоятельно устроить свою судьбу. Сережа, по их мнению, уже почти взрослый мужчина, и они должны его оберегать только от серьезных необдуманных поступков, а с мелкими он справится и сам.
– Сережа, одевайся, поедем сейчас к Марине, проведаем ее. – Мама складывала в сумку какие-то вещи.
– Сегодня же пятница, там не пускают.
– Ничего, ничего, мы договорились, нас пропустят. Мы так каждые выходные ездим. Возьмем вещи в стирку. Надо бы чего-нибудь вкусненького ей передать, а ты ничего не привез.
– Откуда бы я привез? Я же на практике в лесу был и сразу оттуда домой рванул.
– Да ладно, тебе придумывать, скажи честно: забыл я все со своей любовью. Все и так понятно.
– Я же кроссовки венгерские привез, как вы и просили. Чего вы на меня набросились. Я о сестренке подумал еще в Ленинграде.
– Хорошо, молодец. Одевайся и поедем, а то времени с Мариной мало останется поговорить.
VII
После летних каникул поначалу отношения между Сэсэг и Сережей были несколько натянутыми. Они как-то оба избегали разговоров о женитьбе, о которой так мечтали перед практикой. Нет, они по-прежнему любили друг друга, но каждый из них боялся первым заговорить о том, как же прошел разговор с родителями. Сэсэг угнетало чувство вины, перед Сережей. Она вообще была подавлена. Ей казалось, что он обо всем догадывается и от того не хочет с ней разговаривать о свадьбе. Сережа, в свою очередь, тоже не решался начать этот разговор. Уговаривать Сэсэг на перенос свадьбы на три года ему очень не хотелось, потому что она сразу начнет думать, что он разлюбил ее, и ему придется ее успокаивать и разубеждать, а так, делая вид, что над ними не каплет, можно тянуть время и когда-нибудь, рано или поздно, этот вопрос решится сам собою. Сережа не хотел и думать о том, что время, для того чтобы урегулировать вопрос с лесхозом об отработке Сэсэг после окончания, уходит, и уже через несколько месяцев ничего уже нельзя будет сделать. Он внутренне для себя согласился с доводами родителей и поставил срок женитьбы не ранее трех лет после окончания академии.
Они опять делали вместе стенгазету, и им опять было хорошо. По вечерам они долго сидели, запершись в своей каморке, и делали очередной номер. Первый раз в жизни, в конце сентября, Сережа с Сэсэг легли в постель. Случилось это почти случайно и буднично. Еще в начале недели Галя и Таня собрались в пятницу после занятий поехать на Невский, для того чтобы выбрать порядок на свадьбу Свете. Они звали с собой и Сэсэг, но она отговорилась тем, что ей на это время назначил консультацию руководитель диплома для обсуждения нескольких важных моментов. Начинались преддипломные хлопоты, и времени действительно постоянно не хватало. В пятницу, где-то часа через полтора после начала занятия, на кафедру заглянул Сережа. Сэсэг еще утром на лекции попросила его зайти за ней. Приоткрыв дверь и увидев, что преподавателя нет в аудитории, он тихонько прошел и подсел за ее стол. Обнял за плечи и поцеловав в щеку, при этом три молоденьких студентки, тоже чем-то занимающиеся на кафедре, смущенно захихикали, Сережа на ушко спросил:
– Как дела, какие планы? – Сэсэг нравилось, когда он шептал ей на ухо. Это приятно волновало ее, и он знал об этом.
– Занимаюсь. Еще пятнадцать минут и все. У меня сегодня вечер свободен, Галя и Таня поехали в Гостинку выбирать ребятам свадебный подарок, а я не смогла вот.
– О! У нас целый вечер свободен, – Сережа лег на стол, подперев рукой голову. Он посмотрел на Сэсэг и продолжил, – Тогда у меня предложение: давай поедим в столовке и пойдем в кино, в "Спорт" или в "Выборгский", я уверен, там сегодня показывают отличное кино.
– Нет, пойдем лучше к нам. Я сварила бухлёр и тебя накормлю. Только подожди меня в коридоре, я скоро.
– Здорово, я люблю, когда ты что-нибудь готовишь. – Сережа встал и пошел на выход. В дверях он обернулся и сказал: – Сэсэг, десять минут!
– Хорошо, хорошо.
Сережа сел на широкий подоконник в коридоре и уставился в окно. Накрапывал мелкий противный дождик, размывая каплями и струйками картинку за окном. В этом году как-то быстро похолодало, и наступила ленинградская дождливая, промозглая осень. Пробегали люди под зонтиками, огибая лужи и куда-то спеша. Сначала Сережа думал о том, куда они все спешат, потом его мысли переключились на Владик. Там сейчас погода сухая и теплая, родители сказали, когда звонили два дня назад. Еще они рассказали, что у них все хорошо, сестренка начала учебный год с пятерок. Девочкам вообще больше нравиться учиться. Отец договорился со своим другом из лесхоза о Сереженом вызове. Потом Сережа начал думать о них с Сэсэг. Он думал о том, что она после каникул как-то сразу повзрослела, перестала ребячиться, и на все у нее теперь имелся свой взгляд и мнение. Она стала загадочной и от того еще более интересной. Если раньше она была открытая и простодушная, то теперь в ней была какая-то тайна. Вот какая, он все никак не мог понять. В этот момент дверь открылась и вышла Сэсэг.
– Пошли, я закончила. – Он соскочил с подоконника взял свой дипломат и они пошли по коридору к лестнице на первый этаж.
– Что там было-то? – Спросил Сережа, подняв воротник своего пальто и раскрывая зонтик.
– Ничего особенного. Как у тебя с дипломной работой? Илья Матвеевич утвердил тему?
– Да, буду писать на Дальневосточном материале. Он, как научный руководитель, дал добро. Сказал, что на работе это мне здорово пригодится.
– Ты будешь делать диплом для дальнейшей работы на Дальнем востоке?
Сережа немного замялся, он не знал, как ответить на этот вопрос, который застал его врасплох. Если сказать правду, то случится все то, чего он так боялся последнее время и тщательно избегал. Если соврать, то это будет низостью по отношению к Сэсэг, а этого он тоже не хотел. В понимании Сережи все должно было произойти без его участия, так, чтобы его совесть была чиста. Мысль о том, что неучастие и бездействие иногда хуже прямого вранья, он от себя постоянно отгонял и в итоге поверил в нее. Но отвечать ему не пришлось, Сэсэг сама переменила тему, как только поняла, что вопрос вызвал у него замешательство.
– Я тебя сейчас вкусно накормлю. Ты же любишь макароны по-флотски? – Сэсэг обхватила его правую руку и положила голову ему на плечо.
– Люблю, конечно, это же моя самая любимая еда на свете! – воскликнул в ответ Сережа и засмеялся от осознания мгновенно пришедшего счастья. Счастья, что гроза минула, а девушка рядом с ним любит его по-прежнему, и он любит ее. В этом состоянии он не заметил, как они дошли до комнаты. Открыв дверь, Сэсэг, сняла плащ и деловито распорядилась:
– Разденься и иди мой руки, а я разогрею покушать.
– Как раздеться, до трусов или догола?
– Наши сдадут тебя в психушку, если ты придешь голым в туалет мыть руки.
– Я могу раздеваться по частям: сначала снять плащ и пиджак, и сходить помыть руки, затем избавиться от рубашки и брюк, и съесть твой вкусный обед, потом снять трусы и лечь отдохнуть в твою постельку. Как тебе мой план?
– Очень оригинальный. Давай попробуй, это будет интересно. – Сэсэг смотрела на него полушутя, полусерьезно. Он опять не понимал ее. Дело в том, что Сережа периодически пытался добиться от Сэсэсг доказательства ее любви, затащив ее в постель. Он намекал, ныл, просил, соблазнял и даже один раз угрожал. Сэсэг была непреклонна, а его угроза так рассмешила ее, что она еще долго вспоминала ему этот случай.
Сережа снял пальто и пошел мыть руки в мужской туалет, который был один на этаж. Впрочем женский тоже был один. Несколько старых эмалированных раковин висели по правой стене от входа, над ними печально согнувшись, из стены торчали когда-то латунные, а теперь густо закрашенные масляной краской, краны, отдельно для горячей, отдельно для холодной воды. На некоторые были надеты смесители, представлявшие собой пластмассовую лейку с подсоединенными к ней резиновыми шлангами, по которым из кранов поступала холодная и горячая вода. Слева шел ряд кабинок с покосившимися дверьми, свежевыкрашенными бледной зеленой краской. Углы на некоторых из них были уже сколоты. На сколах, как годовые кольца на спилах деревьев, виднелись разноцветные слои краски, которой их красили на протяжении бесконечно долгого времени. По этим многочисленным слоям, наверное, можно было посчитать солидный возраст дверей, учитывая, что красили их не чаще одного раза в два года. Сережа жил на самом верхнем – четвертом этаже общежития, и их туалет был точно такой же с одним лишь отличием, у них двери кабинок пока не успели покрасить, и они стояли исписанные, грязные с облупившейся краской темно-зеленого цвета. Он помыл руки, затем закурил. Он медлил, он серьезно волновался. Слова и поведение Сэсэг его запутали. Сережа все пытался представить, что сейчас будет, и как ему надо себя вести.
Войдя в комнату, он увидел на столе большую тарелку с горячо парившим супом, рядом стояла вторая неглубокая тарелка. В ней лежали нож, вилка, ложка, большой кусок хлеба и полголовки свежего репчатого лука. Сэсэг обычно очень крупно резала и хлеб, и овощи, и мясо. Сережа сел к столу. В тарелке в жирном прозрачном бульоне плавал большой кусок говядины и одна разрезанная пополам картофелина.
– Бухлёр? – с удовольствием даже не спросил, а констатировал Сережа.
– Ага, как ты любишь.
– Где мясо взяла?
– На Торжковском рынке.
– По какому поводу пир?
– Просто, захотелось тебя хорошо накормить твоим любимым блюдом, – Сэсэг смотрела на него внимательно, следя за его реакцией. Она очень хотела ему угодить.
– Дальше я бы, конечно, хотел отведать буузы, но макароны по-флотски тоже хороши.
– Да, буузы к сожалению не успела сделать сегодня, но в следующий раз обязательно сделаю, – Сэсэг была совершенно серьезна.
Сережа немного смутился такой ее серьезности и чтобы скрыть неловкость, потирая руки, принялся за бухлёр. С голодухи запах и вкус совершенно опьянили его. Он ножом наколол кусок мяса и переложил его на тарелку, чтобы остыло, а сам, схватив ложку и раздавив ею картошку, начал громко хлебать горячий бульон. Когда половина тарелки была съедена, Сережа отодвинул ее немного от себя и придвинул тарелку с мясом. Отрезав себе небольшой кусок, положил в рот, затем снял с полголовки лука первый верхний слой и отправил туда же вслед за мясом. Он откинулся на спинку стула и медленно пережевывал, закрыв при этом от наслаждения глаза.
– Ты сейчас похож на кота, – сказала Сэсэг и засмеялась своим серебряным смехом.
– Я обожаю бухлёр, я обожаю тебя, – произнес Сережа, не открывая глаз.
Сэсэг начала расстилать постель. Сережа открыл глаза и спросил:
– Это для чего, это?
– Сам знаешь для чего, – опять же просто ответила Сэсэг. – Доедай скорее и не смотри на меня, пока я буду раздеваться.
Она отвернулась от него и стала расстегивать пуговицы на своей кофточке, а Сережа, уткнувшись в тарелку, начал быстро орудовать ложкой. Когда на Сэсэг осталась одна белая комбинация, она легла под одеяло, предварительно постелив поверх простыни толстое полотенце. Сережа, давясь последним куском мяса, уже снимал брюки и носки. Запрыгнув в постель, он обнял Сэсэг и стал быстро гладить ее грудь.
– Не так быстро, – попросила она, – и нежнее.
Он перестал суетиться и стал медленно целовать ее, а она, закрыв глаза, принимала его ласки с затаенным желанием. Когда он вошел в нее, она, распахнув глаза, до крови вонзила ногти ему в руку. Когда все закончилось, Сережа лег на бок и подперев голову рукой, другой, чуть касаясь пальцами, начал гладить ее лоб, брови, губы, веки. Пальцы скользили по коже, вырисовывая замысловатые узоры, Сэсэг лежала, затаив дыхание, не смея шелохнуться.
– Ты очень красивая, и я люблю тебя. Я хочу спросить.
– Спрашивай, – не открывая глаз, прошептала Сэсэг.
– Почему сейчас?
– Пришло время, вот и все. Я тоже люблю тебя, и мне сейчас хорошо, уже хорошо.
– Тебе было больно?
– Было, но сейчас мне очень хорошо, любимый. – Она впервые назвала его так.
Сережа смутился, он откинулся на спину и произнес:
– Мне тоже, любимая.
Сэсэг показалось, что она не услышала той главной интонации, заветной нотки, которая должна была сейчас подтвердить подлинность и искренность произнесенных Сережей слов. В момент откровения, когда она отдала любовь своему единственному мужчине, Сэсэг хотела почувствовать его любовь, чистую и безграничную, ради которой она сама могла бы пожертвовать всем на свете, бросить все и идти с ним на край света, ведь только для любви живет человек, только в любви он имеет продолжение, только любовь делает его из одинокого, отдельного несчастного человека, полноценным созданием, дающим жизнь. Природа создала мужчину и женщину и дала им любовь, драгоценный дар, который наполняет смыслом человеческую жизнь.
Сэсэг лежала на спине, редкие слезы скатывались из уголков глаз. Рядом Сережа, лежа на спине, смотрел в потолок. Он прислушивался к своим ощущениям. Сегодня он получил то, чего так давно хотел, но странно, он почти не чувствовал той огромной радости и счастья, которого ждал от этого момента. В нем бродило некое удовлетворение от покорения женщины, что он первый, что ему было отдано то девичье богатство, которое любая девушка мечтает подарить на всю жизнь своему единственному суженному. Он гордился этим, но никак не мог нащупать счастья, которое обязательно должно было где-то лежать на полках души и сейчас открыться, как волшебный сундук, и оттуда, подхватив его мощным потоком, вознести до небес. Он искал его и не мог найти. Было удовлетворение, а вот счастья не было, возносящего потока не было, любви не было. Что произошло, когда он потерял любовь? Тогда, когда отказался от своего желания быть вместе с ней, пусть даже всего на три года? Скорее всего он принял такое решение, потому что любви-то и не было, а настоящая любовь придет позже и тогда…
VIII
Регистрация Светы и Миши состоялась во дворце бракосочетаний на ул. Петра Лаврова в последнюю субботу октября. В этот день осень внезапно закончилась дождем, переходящим в мокрый снег. Асфальт, до того шершавый и надежный, прилежно стирающий каблуки, покрылся слоем снега и вдруг стал скользким и опасным. Ветер с Невы сильными порывами, бросая заряды мокрых белых хлопьев в лицо, за шиворот, забирался под одежду, пробирал холодом до костей. К ночи небо разъяснило и ударил небольшой морозец, превративший накатанный мокрый снег в ледяной каток.
Саму свадьбу играли в ресторане ЛДМ. Гостей пригласили человек семьдесят-шестьдесят, из которых со стороны жениха, вернее его родителей, было человек пятьдесят. В основном это были деловые знакомые отца, пара учительниц – подруг мамы и несколько родственников.
Светина мама, Тамара Васильевна, взяв младшую дочь Викусю, приехала только на два дня. В это время строгости в отношении нарушителей трудовой дисциплины начали смягчаться, но андроповские облавы по инерции всё ещё короткими волнами прокатывались по провинции, где местные обкомы и горкомы пытались показать Москве свою работу по наведению порядка в разваливающемся народном хозяйстве. Поэтому начальник цеха ЦБК, где работала Тамара Васильевна, смог дать ей только три дня отгулов, за которые ей ещё не раз предстояло выходить на работу по выходным, подменяя своих напарниц. Выпросив отгулы, Тамара Васильевна с грехом пополам через знакомых купила два билета на плацкарт до Ленинграда и обратно. Дорога съедала у неё как раз трое отгульных суток, оставляя на свадьбу дочери только два выходных дня. Завернув в несколько слоев грубой светло-коричневой упаковочной бумаги и бережно уложив в ящик для почтовых посылок купленные опять же через знакомых хрустальную салатницу и набор из шести бокалов чешского стекла, Тамара Васильевна с младшей дочкой села в поезд. Спустя полчаса после отхода поезда, она прошла в начало вагона, где взяла два комплекта сероватого постельного белья, заплатив два рубля двадцать копеек толстой неопрятной проводнице, которая доставала слежавшиеся тряпицы из огромного черного баула. Застелив постели, Тамара Васильевна достала из-под сиденья, где стояла драгоценная коробка со свадебным подарком, брезентовую сумку с продуктами в дорогу и разложила на купейном столике, половину которого она накрыла своим стареньким кухонным полотенчиком, жареную курицу, два сваренных вкрутую белых яйца и буханку черного круглого хлеба, а также небольшую баночку темного стекла из-под какого-то лекарства с полиэтиленовой крышечкой, с мелко помолотой на ручной мельнице солью. Мелкая соль “экстра” по какой-то неведомой причине уже давно исчезла с полок сыктывкарских магазинов, поэтому приходилось довольствоваться крупной или молоть ее в разных приспособлениях, если таковые имелись в хозяйстве. Завершал натюрморт китайский термос в металлическом корпусе с нарисованными желтыми цветочками, в котором на каждом стыке рельсов плескался горячий черный чай с сахаром. Тамара Васильевна с дочкой занимали две полки: одну под другой, что в дальней дороге было очень удобно. Викуся, сразу забравшаяся на верхнюю полку, теперь сидела внизу возле столика и, несмотря на утреннее время, с аппетитом ела куриную ножку. Больше в купе никого не было. Только через полтора часа в Усть-Выме к ним в купе подсели два мужичка, один примерно возраста Татьяны Васильевны, другой помоложе. Поначалу осторожная, Татьяна Васильевна скоро познакомилась с приветливыми попутчиками, которые подробно рассказывали о себе, шутили, а старший вызвал в ней даже некоторую симпатию и пробудил женское кокетство, дремавшее в ней уже не один год, заваливаемое бесконечными заботами о доме и дочках. Весь день они провели в интересных располагающих разговорах, а на стоянке в Ядрихе, выйдя с Викусей и Петей, так представился старший мужичок, перед сном подышать воздухом, Татьяна Васильевна совсем было поверила в свое внезапное счастье, свалившиеся на нее после стольких лет женского одиночества. Так и не дождавшись Петю, отошедшего за сигаретами, они с Викусей сели на уже отходящий поезд и зашли в купе, которое встретило их поднятой нижней полкой, сброшенными на пол матрасами и полным отсутствием их вещей. Несмотря на суету проводниц, опросы милиции, шансы поймать воров оказались минимальными. Без вещей, с одной сумочкой и со слезами увидели их на перроне Московского вокзала Света с Мишей.
– Светочка, нас обокрали в поезде, такая беда. И главное, подарок вам на свадьбу украли, только что у меня в сумочке было, то и осталось, я ведь ее с собой постоянно носила, это и спасло, – лицо Тамары Васильевны исказилось и она заплакала, обняв старшую дочь. Викуся стояла рядом и с интересом рассматривала Мишу.
– Ничего страшного, Татьяна Васильевна, Вы нас благословите, а добра мы и сами наживем, – улыбался Миша, обняв будущую тещу.
– Бог с ними, с подарками этими, главное вы приехали, – Света целовала маму и успокаивала ее, гладя по голове. – Поехали к Мише.
Родители Миши, уже зная, что их единственный сын берет в жены девушку без какого-либо намека на приданое, все хлопоты и расходы по организации свадьбы взяли на себя. Все, кроме нарядов жениха и невесты. Миша откладывал деньги на свадьбу со своих заработков на эпизодической фарце. Ничего особо незаконного он не делал, имел свою копеечку с перепродажи джинсов и пластинок. Большую часть этих денег Миша пустил на покупку свадебного платья, обручальных колец и подарок Свете – золотые серьги с рубинами. В ателье по знакомству родителей Свете сшили шикарное белое платье, чуть свободное, которое теперь, когда они стоя в комнате для новобрачных ждали начала регистрации, удачно скрывало ее наметившийся животик. В руках она держала большой букет красных роз, бог знает как раздобытых Мишей в осеннем Ленинграде, а в ушах, дополняя пятно цветов, красным поблескивали серьги. Жених в отлично сидящем, тоже сшитом на заказ черном костюме, белой рубашке с запонками, темно-красном в косую белую полосочку шелковом галстуке и черных лакированных туфлях, смотрелся как иностранец-дипломат на приеме в посольстве какого-нибудь ФРГ. Работники ЗАГСа, перешёптываясь между собой, называли их самой красивой парой, которая в этот день, а может и за всю неделю, регистрировалась у них на Петра Лаврова.
Свидетелями у Миши был его лучший школьный друг, а у Светы – Таня. С академии набралось человек двенадцать. Сэсэг и Сережа сидели недалеко от невесты, рядом с Галей и Колей, которые вырвались из мелко-мещанского быта спальных окраин, чтобы погулять на свадьбе в новом Ленинградском доме молодёжи.
– Тебе нравится Света? – Сэсэг положила оливье в Сережину тарелку.
– Спасибо. – Сережа кивнул и начал орудовать вилкой и ножом, жадно поедая салат и холодное мясное ассорти. – Сегодня она неотразима и великолепна.
– Это все Миша постарался, Света говорила, что он уйму денег потратил на их свадьбу.
– Да, счастливая Света, она за Мишей, как у Христа за пазухой будет, – сказала Галя, вздохнула, посмотрела на Колю и продолжила, – Не то что некоторые, только о лесе своем и думают, лешие.
Было понятно, что разговор имеет давнюю предысторию, так как Коля сразу начал выстраивать грамотную защитную речь.
– Во-первых, Мишка поступал осознанно на блатное озеленение, а я осознанно на неблатной лесохозяйственный, и ты, кстати, тоже поступила на лесохозяйственный. Во-вторых, у Мишки – "папа", а у меня в этом смысле никого. У нас с ним разные цели. Если хочешь, пока нет детей, давай разведемся, и ищи себе, такого как Мишка. Я против ничего не имею.
– Во-первых, дети будут, и разводиться уже поздно. Во-вторых, что значит "я против ничего не имею", ты меня не любишь, что ли? Тебе все равно, будем жить вместе или нет?
– Нет, я тебя люблю, но вот ты-то меня любишь или нет? Зачем ты начинаешь меня попрекать отсутствием желания и наклонности к зарабатыванию? Ты же знала, за кого замуж выходишь. Люди разные, вот Сережа тоже не стремится во чтобы то ни стало заработать, а Сэсэг его за это не пилит.
– Как замуж выйдет, так сразу же и начнет пилить. Вас если не пилить, то вы и с места не сдвинетесь, – вмешалась в разговор сидящая напротив обесцвеченная женщина лет сорока в химической завивке.
– А вы откуда знаете? – спросила ее Сэсэг.
– Знаю, дорогая. Без надежного мужчины, добытчика, жизнь женщины тяжелая и изматывающая, поверь мне. Мы быстро стареем. Нет, некоторые, которые в постоянном поиске мужика, те за собой следят и хорошо выглядят, положение обязывает, но какой ценой им это дается… А так, в общем-то, ожидание сильно изматывает. Редко везет и попадется такой самостоятельный экземпляр как Миша, в основном мужик нынче мелкий идет и не подготовленный к семейной жизни, его еще до нужной кондиции довести нужно, воспитать. Все нынче самим надо делать, все на наших хрупких плечах лежит.
– Вот! И я о том же говорю, – Галя обрадовавшись, что нашла поддержку у обесцвеченной, продолжала развивать атаку на Колю. – Ты ведь не хочешь пальцем пошевелить, чтобы заработать для семьи. Тебя даже просто о нашей семье все время заставлять, надо думать.
– Галя, – Коля явно начал раздражаться. – Давно ты стала такая практичная? Раньше вся такая романтичная-романтичная, воздушная была, а сейчас прямо какая-то английская леди стала, чопорная. Я тебе не обещал стать Рокфеллером. Никогда. – Коля показал на нее пальцем, как бы подтверждая правдивость своих слов, потом налил себе полную рюмку водки и выпил, не закусывая. – Ты все хочешь меня как-то изменить, – Коля нехорошо посмотрел на нее. – Не надо, я не буду ни под кого подстраиваться, даже под тебя. Мне твои манерности и упреки похрену. Живу, как могу, вот и все. Как будет, так и будет. И давай уже кончай этот глупый разговор. – Коля громко стукнул рюмкой об стол, выпив в очередной раз водки.
На их краю стола повисла неловкая пауза, которую нарушил Сережа:
– Галя, чего ты на него так набросилась? Давай лучше мы выпьем, – сказал он примирительно и налил ей шампанского.
– Ей нельзя, – ответил за нее Коля и отодвинул бокал, – Мы беременны. Отсюда все эти разговоры. Понятно? Когда речь заходит о детях, то женщина забывает про свою любовь к мужчине, всю романтику и усиленно начинает вить гнездо. Это у нее на генетическом уровне заложено.
– Правильно, как ты собираешься кормить ребенка, студент-романтик? Из леса грибы и ягоды приносить?
– Галка, не надо опять начинать этот разговор. Мы с тобой уже говорили, что сразу после окончания я попробую устроиться в наш СуЗуЛУП.
