Юлиан Климович
Точка бифуркации
– Вот и мы пойдем, попьем чаю, чтобы жить и дышать. Ладно? – я похлопал Профессора по плечу. – Пойдем. А чего ты так разгорячился?
– Ты знаешь, иногда я боюсь один оставаться в этой квартире. Мне кажется, она убьет меня. Ерунда конечно, но временами становится страшно. Я стал плохо спать, – он неуверенно, как-то виновато улыбнулся.
– Вообще я заметил, что твои отношения с этой квартирой до некоторой степени натянуты, – мы прошли на кухню. – Наливай чай, – приказал я, садясь на уже остывший стул.
Я не хотел разбираться во взаимоотношениях Профессора с его новой квартирой. Мне в последнее время стало как-то тоскливо, хотелось поговорить с кем-нибудь, излить душу, а Профессор всегда был хорошим слушателем. Но сегодня, судя по всему, он плохо подходил для этого. Мы совсем недолго сидели еще, поговорили, пообсуждали политику, поругали правительство. Профессор рассказал последние новости про двух наших лучших школьных друзей. У одного родился второй ребенок, другой, казалось счастливый в семейной жизни, развелся. Теперь мы нечасто не то что встречались, по телефону общались редко. Их жены терпеть меня не могли за то, что я вел вольный образ жизни до и после развода со своей мегерой, с которой у них как раз сложились хорошие дружеские отношения. Так случилось, что моя жена влюбилась в работягу из Ставрополья, делавшего нам ремонт в квартире. Наплевав на дочку, меня, она закрутила с ним в открытую роман, а виноватым оказался почему-то я. Тогда все три жены моих школьных друзей заявили, что моя мегера сделала это от несчастной жизни со мной, хотя она первой подала на развод и пыталась отсудить мою квартиру.
Я уходил, когда уже с улицы наползали сумерки. Лариса еще не вернулась с работы, и сын их тоже. Мы стояли в прихожей: я на выходе, а Профессор посередине. Все три двери в комнаты были широко открыты. Невысоко над его головой ярко светила голая лампочка. Она свисала на длинном, змеевидно изогнутом проводе, обильно засиженном мухами. Ее резкий, ничем не прикрытый свет, избелял стены, пол, голову, плечи и нос Профессора. Свет лампы через проемы дверей белыми прямоугольниками ложился на пол всех трех комнат, почти не рассеивая сумерки внутри. Нечеткие очертания предметов, находящихся в глубине, создавали ощущение опасности. Рассеянные отсветы проезжающих где-то внизу по улице машин оживляли их, казалось будто они, затаившись, как кошки переминаются с лапы на лапу, готовясь к прыжку, и ждут, чтобы броситься на Профессора, как только свет лампы, сдерживающий их, погаснет. Все это, вместе с электрическим проводом над головой Профессора, его как бы внезапно поседевшая голова и усы, и в тоже время длинные тени, спускающиеся по его лицу, скрывающие глаза и нижнюю часть лица, произвели на меня самое тягостное впечатление. Он стоял как приговоренный к смерти на эшафоте. Я был почти уверен, что как только я закрою дверь, квартира поглотит его навсегда. Мне показалось, это ему нужна была сегодня помощь, моя помощь, но я, как всегда заполненный до отказа собственными проблемами, этого просто не заметил.
– Так ты чего приходил? – Профессор смотрел на меня своими темными пятнами вместо глаз.
– Так, просто. Зашел поговорить, мудрости набраться. Как ты там сказал: – Набраться смысла, чтобы жить?
– Типа того.
– Ты давай, не унывай, все будет хорошо, – бодро произнес я, а моя рука потянулась к нему, но, как будто потеряв веру в себя, робко остановилась на полпути. Он сделал шаг вперед, освещение поменялось, и я увидел его испуганные глаза. На мое невнятное рукопожатие рука Профессора ответила безвольно, в ней чувствовалась влажность страха.
Я вышел на площадку и закрыл за собой дверь, которая захлопнулась с каким-то злорадным треском. Через несколько секунд неожиданно легко щелкнул входной замок, запиравший дверь, отделяющую квартиру от остального мира.
Встреча вторая
– Ты дома? – машинально спросил я, когда Профессор ответил, подняв трубку своего домашнего телефона.
– Сам-то как думаешь?
– Ладно, не умничай. Через час к тебе заеду.
Я нажал на кнопку с красной телефонной трубкой, бросил мобилу на сиденье рядом и крутанул руль влево, чтобы развернуться. Я даже не ждал, что он скажет в ответ. Если Профессор дома, значит он уже вернулся из своего института и никуда не уйдет, не дождавшись меня.
В последние девять месяцев моя жизнь превратилась в ад. Вернее в ад ее превратила Маринка, моя бывшая жена, сука. Она сначала изменила мне со строителем, который делал нам ремонт в квартире, а потом через суд потребовала раздела имущества. Прошедшее время не притупило боли от нанесенного унижения, и мне было просто необходимо с кем-нибудь поговорить, чтобы просмотрев еще раз, скомкать и затолкать в дальний угол памяти период моей семейной жизни. Профессор со своей философской манерой все препарировать, причем в заданном ключе, как нельзя лучше подходил для этого.
– Здорово! – обняв Профессора, я зашел в квартиру.
– Привет, привет, – Профессор похлопал меня по спине.
Я достал из кармана бутылку хорошего французского коньяка и протянул ему. Он одобрительно посмотрел на нее и, пододвинув ногой мне старые, когда-то замшевые тапочки, пошел на кухню.
– Ты не за рулем, ведь?
– На колесах, но это не важно, – отмахнулся я.
– Смотри, как говорится, тебе жить… – Профессор хмыкнул. – Что же такого произошло, что ты вспомнил старого друга? – крикнул он из кухни, звякая рюмками и тарелками.
– Да… захотелось вот, посидеть, поговорить.
– Не верю! Все рассказывай, а то пока неубедительно получается. У тебя годами не возникает желания поговорить, а тут приехал, да еще и с коньяком.
Профессор был прав, я не часто вспоминал о старых школьных друзьях. Все некогда, какие-то дела, заботы. Помолчав немного, я все-таки сказал: “Уже три месяца как мы разбежались с Маринкой”. Это не означало для меня какую-то абсолютно непоправимую трагедию или ужасную потерю, известием о которой тяжело делиться, но произносить вслух оказалось неприятно. Маринка, Профессор, еще двое наших лучших друзей, все мы учились в одной школе, в параллельных классах. Наша школа считалась как бы базовой для одного Ленинградского технического ВУЗа, в который многие из нас после окончания поступали. Хотя в школе я с Маринкой не дружил, она ходила с мальчиками покруче, но так получилось, что через три года после окончания института мы поженились. Вернее сказать, через три года после того как она окончила институт, поскольку я бросил его еще на первом курсе. Маринка и в институте не обращала на меня внимания, постоянно тусуясь с богатенькими однокурсниками, которые чаще сидели в кафешках и ресторанах, чем на лекциях. За приятными развлечениями шли месяцы и годы, а постоянного парня, несмотря на красоту, у нее так и не случилось. Хотя, скорее, случилось, и не раз, но не осталось, поэтому со временем она, в общем-то заслуженно, заработала в институте репутацию “переходящего красного знамени”, как потом мне рассказывали информированные доброхоты. Нет, не шалавы какой-то, а просто падкой до молодых богатеньких буратин.
И вот, спустя два года по окончании института, мы классом, точнее с теми, у кого нашлось на это время и желание, собрались в кафе недалеко от нашей школы. Тогда мы еще часто собирались. Ненадолго к нам заскочил Профессор, который пошел по научной линии и теперь протирал штаны в аспирантуре.
С юношеским нетерпением и тщеславием нам непременно хотелось померяться успехами. Волшебство того вечера заключалось в том, что напротив меня сидела когда-то неприступная для меня красавица Маринка и разговаривала именно со мной. Имея великолепные карие глаза, отличную фигуру, и, так скажем, некоторое количество поклонников в прошлом, она до сих пор не вышла замуж. Тогда я был уверен, что мне сказочно повезло. Наивность молодости. Не задаваясь вопросом, почему она одна, я заказал нам хорошую выпивку. Маринка охотно пила мартини и неохотно поначалу, со скучающим видом, отвечала на мои вопросы. По мере того, как пустели бокалы с вермутом, она оттаивала. Через некоторое время Маринка уже охотно пустилась в наши общие школьные, воспоминания. После этого вечера мне пришлось еще довольно долго за ней ухаживать, прежде чем мы оказались в одной постели. Через месяц после первого секса мы подали заявление. Еще через год Маринка родила девочку.
Мои заработки позволяли Маринке не горбатиться на чужого дядю. Все шло хорошо: она сидела дома, занималась собой и дочкой, я – бизнесом. Через три года, продав бабушкину однушку, в которой мы жили, я купил двухкомнатную в том же районе. Дочка пошла в садик, потом в школу. Маринка постоянно встречалась с подругами, да и я стал мало бывать дома, почти все время занимаясь делами и своими периодически меняющимися увлечениями.
Через девять лет после переезда Маринка затеяла евроремонт квартиры. Она объездила все строительные гипермаркеты города и наняла строителей. Бригада из Краснодарского края состояла из трех человек: пожилого бригадира и двух молодых парней. Через неделю после начала ремонта один из парней ушел на другой объект. У нас работы не хватило на троих, поэтому остался бригадир и Женя, веселый, невысокого роста парень с южным говорком. Вот с ним Маринка и закрутила роман. То, что это для нее серьезно я понял довольно быстро, когда через два месяца после начала ремонта моя жена в категорической форме потребовала развода и квартиру. Женька в наши, еще семейные разборки не лез, во всяком случае напрямую. Дочка приняла сторону матери. Отказавшись от варианта, предложенного Маринкой, я свернул ремонт, сменил замки на дверях и выбросил все их вещи. Она подала в суд на раздел имущества. Я нанял юриста и выиграл. По решению суда мне надлежало выплатить половину стоимости имущества, нажитого в браке. Маринка подала на апелляцию.
Квартиру я отстоял, но чувствовал себя не победителем, а обманутым и преданным. На душе скреблись черные, ободранные кошки, которые периодически заползали в голову и там срали в мозг, отчего становилось тоскливо и как-то отчаянно одиноко, а мысли, заваленные говном, воняли и отказывались возвращаться из мира мрака и печали. Короче, меня уже месяц одолевала депрессия, которую не брали ни сауны с девками, ни водка с пивом.
Просыпаясь утром с бодуна, я смотрел в потолок или на новую, рядом лежащую шмару, и мне становилось нестерпимо жалко себя. Я пытался бороться с потерей, которая ошеломила меня своей неожиданностью и бесповоротностью. Ощущать себя брошенным – это, знаете ли, испытание, которое выдержит не каждый. Если у вас заниженная самооценка, то она с грохотом падает ниже плинтуса, и вы уже, не имея возможности выбраться из трясины ничтожества, осуждены остаток дней влачить жалкое растительное существование. У меня есть пара таких знакомых. Они совершенно ни о чем не могут говорить, кроме как о своих космических достижениях и планах, даже когда выпито по литру водки, на которую у них никогда нет денег. Мне же пришлось пару месяцев буквально с пола отскребать свое растоптанное эго, хотя моя самооценка последние десять лет не давала поводов к бесплодному самокопанию. В мою психологическую реабилитацию входила терапия следующего содержания: я заставлял себя представлять Маринку в возрасте ста лет. Неимоверным усилием воли она рисовалась маленькой сгорбленной старухой с одним единственным нижним зубом, торчащим из сморщенного рта, с грязным платком на редких седых волосах и белесыми выпученными глазами. “Где-то рядом должна стоять ступа”, – думал я и тут же видел в неверном свете ветхой русской печи посреди темной избы треснувшую ступу с торчащей из нее метлой. Маринка стояла возле печки и бросала в котелок с кипящей водой живых жаб и мухоморы. На почерневшей от времени стене висела старая фотография в облезлой рамке. За стеклом, на котором отражались всполохи огня, беззвучно смеялась молодая Маринка. Через немытое низкое окно виднелся покосившийся, давно некрашеный, местами проржавевший, железный памятник с фотографией Женьки-строителя на эмалированном овале, приклеенном посередине этой железяки. С печки выглядывали ноги в дырявых валенках. Вместе с потрескиванием дров слышался знакомый, что-то негромко бормочущий, голос. В его мелодике и звуках угадывался голос нашей дочери. Вдруг валенки исчезали, и вместо них появлялось молодое, совершенно не изменившееся лицо Женьки-строителя. “Черт”, – с досадой каждый раз произносил я, дойдя до этого места, и еще больше расстраивался.
Придумав в пьяном бреду этот нелепый аутотренинг, я практиковал его ежевечерне, пока не засыпал, сломленный водкой. Такая психотерапия абсолютно не помогала, а только слегка снимала напряжение. Именно что слегка, лишь кратковременно сжимая в сознании объем проблемы. Моя отверженность давила, плющила, не давая поднять головы. В последние годы, из-за потери интереса к Маринке, меня совершенно перестали беспокоить ее проблемы и отношение ко мне. Но я даже не предполагал, насколько сильно меня заденет ее уход. Теперь я корчился на кресте ненужности, на котором, уходя, распяла меня Маринка.
Через два месяца, за которые мне пришлось не только испытать страшные муки уязвленного самолюбия, но и увидеть бездны алчности своей бывшей жены, я немного отошел от шока и смог трезвее взглянуть на ситуацию. Найти силы и бороться помогла Светка, моя помощница и любовница по совместительству. Работа и секс связывали нас последние пять лет. Светка помогала мне с бизнесом, ходила на встречи с клиентами, заполняла красивым почерком бланки поддельных дипломов о высшем, среднем и вообще любом образовании, санкнижки и бланки многих других удостоверяющих бумажек, в принципе ненужных, но необходимых для существования в нашей стране. Этот гуманный бизнес заключался в честном обмене корочек на денежные знаки граждан. Получение диплома отнимает несколько лет драгоценной жизни. Учась в каком-нибудь говновузе, люди впустую растрачивают свою жизнь, а я экономлю их драгоценное время.
Бизнес я основал практически сразу по выходу из Крестов, куда меня закрыли по обвинению в бандитизме.
Поступив в институт, я не утруждал себя учебой, поэтому после первой зимней сессии меня без лишних разговоров отчислили. “Вдохнув свободный воздух улиц”, я с головой ушел в зарабатывание денег, не ограничивая себя рамками закона и морали. Короче, я стал рядовым “быком” в небольшой бригаде, которой поставили задачу взять под контроль стройки на Ваське. Моя прошлая спортивная жизнь крайне способствовала этому. Рекомендовал меня в бригаду мой старый товарищ по хоккейной команде, который за два года сделал блестящую карьеру в высококонкурентном, но быстро меняющемся криминальном мире Питера, взлетев из быков до бригадира. Все шло хорошо, пока один борзой прораб не сдал нас ментам. Нас взяли прямо на объекте. Мне тогда пришлось башкой вперед прыгать из окна строительного вагончика. Разбив стекло табуретом, я сиганул ласточкой вниз, пытаясь убежать от оперов, которые с криками и пистолетами ворвались посреди деловой беседы. Но мне не повезло, единственный выход со стройки оказался заблокирован работягами, настроенными по-боевому, один из которых ударом совковой лопаты профессионально отсушил мне правую руку, а затем, сбив с ног той же лопатой, еще немного попинал. Возможно из-за этой моей невезучести, которая сильно насмешила ментов, сумасшедшей переполненности изолятора и отсутствия задатков душегуба, опера решили отпустить меня после двух месяцев содержания под стражей, предварительно взяв слово не попадаться им впредь. Пришлось, правда, немного полечиться в больничке, но все обошлось.
