Юлиан Климович
Точка бифуркации
– Взгляд у тебя какой-то хитрый, ленинский, – попытался я в последний раз переменить тему, но Профессор как паровоз пер по рельсам своей концепции, и его уже было ни столкнуть с нее, ни остановить. Пропустив мою реплику мимо ушей, он ждал ответа на поставленный вопрос. Неумолимый препод смотрел сейчас на меня.
– Ладно, – сдался я, – излагай дальше. Как раньше было?
– Раньше, – Профессор зачем-то поерзал задом на стуле, удобнее устраиваясь, – Бог жил на Небе и в каждом из нас, помогая готовиться к вечной потусторонней жизни, ну, или для дальнейших перерождений, пока мы не станем достойными этой самой вечной жизни. С некоторыми вариациями так примерно в каждой религии постулируется смысл нашего существования. Представления о потусторонней жизни строятся на опыте посюсторонней…
– Какой? – я в первый раз услышал это слово. Так и хотелось выдать фразу прикольного Мкртчяна: “В моем доме попрошу не выражаться”, но дом был не мой, да и выказывать свое легкое отношение к концепции Профессора не хотелось. – Имеется в виду наша сегодняшняя жизнь, на этом свете? Типа противопоставление потустороннему?
– Да, – кратко подтвердил мою догадку Профессор и продолжил, – поэтому о загробной жизни всегда говорится как о состоянии покоя и гармонии, кроме Ада конечно, который в авраамических религиях и зороастризме является местом вечных страданий грешников. Таким образом, все находились как бы с Богом, но вне его, соотнося свои поступки и мысли с заповедями, божественной моралью, постепенно строя “Царствие небесное” на земле. Я же считаю, что человечество на самом деле должно сложиться в Бога здесь, на земле…
– Как пазлы?
– Примерно, – Профессор, недовольный тем, что я его перебил, шумно отхлебнул чаю. – Бог должен самовоспроизвестись в людях, такова Его задумка, так сказать. Во всяком случае, для нашего мира. Мы, кажется, в прошлый раз об этом говорили.
– Говорили, точно. Ты ещё сказал, что мы ретрансляторы. Это мне понравилось.
Профессор покивал в знак согласия. Странно задумавшись, он замолчал снова. Взгляд его остановился, глаза выкатились, и улыбка застыла на лице. В такие моменты я каждый раз поражался, как это он так быстро отключается. Можно было подумать, что рядом со мной сидит олигофрен. Только руки его, машинально разминали сигарету, которая опять высыпалась на стол небольшой жёлто-коричневой пушистой горкой. Посидев так минуту, Профессор, наконец, очнулся: взгляд сфокусировался, улыбка слиняла, и лицо приобрело осмысленное выражение. Он посмотрел на меня, затем бросил очередную выпотрошенную сигарету в пепельницу, достал из пачки последнюю. Закурил.
– На чём мы остановились? – спросил он, отпив из огромной почти пустой фаянсовой кружки, внутренность которой коричневела от многолетнего чайного налёта.
Профессор очень любил, неспешно встав часов в 11 утра, пить крепкий чай с сахаром и лимоном. Чертыхаясь и пыхтя, как паровоз, у которого только начинает подниматься давление в котле, Профессор входил в жизнь после сна. Налив в свою огромную любимую кружку почти до краёв горячего чая и намешав четыре полные ложки сахара, бросив туда толстый ломоть лимона, он садился за стол и закуривал первую свою сигарету “Союз-Аполлон”. По его утверждениям в день у него уходило две пачки. Покуривая и прихлёбывая, он разбирал свои записи, которые сделал накануне ночью. Он никогда не выпивал весь чай сразу. Недопитый чай мог простоять в кружке еще час-два, пока Профессор вычитывал и правил свои ночные мысли, дымя очередной сигаретой. От этого нижняя половина кружки была гораздо темнее верхней. Опустевшую кружку он, слегка ополоснув, ставил на старую ржавую сушилку, висевшую над раковиной. Я пару раз заставал его в это время, когда по неосторожности с утра заезжал в гости, но быстро ретировался, не в силах наблюдать этот мучительный процесс воскрешения.
Лекции, случавшиеся у него далеко не каждый день, позволяли Профессору с удовольствием, с таким даже растягиваемым удовольствием, неспешно заниматься написанием книги, получая символическую ставку на кафедре за несколько часов в неделю, которой как раз хватало на сигареты, чай и лимоны. Лариска, обделенная как и всякая женщина философским складом ума, с пиететом и уважением относилась к таинству извлечения ее мужем из окружающей трехмерной реальности многомерных законов бытия. Прощая ему нищенскую зарплату, Лариска с утра до вечера впахивала главным бухгалтером районной стоматологической поликлиники и содержала семью. Все что касалось быта, жизни она решала сама, не спрашивая Профессора, только то, что относилось к сыну, Лариска считала нужным обсуждать с мужем. Я никогда не понимал, как отец семейства мог уступить женщине право решения всех вопросов. Эта его профессорская погруженность в эфемерные проблемы вселенной и человечества всегда безмерно удивляла меня и ввергала в недоумение. Для меня оставалось загадкой как вместо того, чтобы починить кран, повесить полки и найти хорошо оплачиваемую работу, он каждую ночь корпел над своими рукописями, а жена при этом его не только не выгоняла из дома, но еще и кормила. Результатом его ночных бдений, постепенно материализовываясь все новыми страницами, исчёрканными по нескольку раз, становилась эта дурацкая идея про людей-ретрансляторов и богообщество.
– Совсем забыл, я же машину себе новую купил! – хлопнув себя по лбу, радостно сообщил я. – Из Штатов привезли трехлетнего форда.
Если бы я не прервал этот философский поток, Профессор как всегда меня бы укатал. Сегодня я и не собирался вести длинные пространные разговоры. Честно говоря, я специально приехал к Профессору, чтобы похвастаться новой машиной. Мне повезло, один знакомый привез под заказ Ford Explorer 2006 года с табуном в триста кобыл под капотом, но человек отказался, не хватило денег, после того, как рубль постиг сильный падеж, поэтому все кобылы с небольшой скидкой достались мне. Я тогда располагал кое-какими деньжатами, да и свою предыдущую машину удалось быстро и выгодно сбыть. Как пастору из фильма “Приключения принца Флоризеля” хотелось показать бриллиант “Око света”, так и мне хотелось показать свою машину. Испытывая жгучее желание поделиться своей радостью, я колесил по городу в поисках друзей и знакомых.
– Пойдем на улицу, посмотришь.
Конец июля выдался жаркий. Тополиный пух летел хлопьями, как снег в фильмах про Новый год. Весь старый район, где жил Профессор, белел газонами, невысохшими лужами, глухими углами дворов. Выйдя из прохлады парадной в послеполуденное пекло расплавленного асфальта и перегретых моторов коптящих машин, оглушенные, мы остановились в дверях. Чтобы прийти в себя и привыкнуть к жаре, нам пришлось немного постоять и покурить в тени козырька парадной. Кроме проносящихся по улице машин, никакой другой жизни на улице не наблюдалось. Только рыжая ободранная кошка, лежа на боку в слуховом окне подвала, зажмурившись, лениво вылизывала свою лапу. Сейчас город действительно опустел, многие уехали в отпуска, на дачи, моря и океаны. Возле дома было много свободного места, стояло всего несколько машин. И моя среди них. Профессор, еще от парадной увидев машину, стал цокать языком, как это делают торговцы-азербайджанцы, расхваливая свой товар на Сытном рынке.
– Слушай, хорошая машина! Рад за тебя, – Профессор, подойдя к машине, бросил окурок в недалекую урну и, открыв водительскую дверь, сел за руль. Он тут же начал проверять всевозможные кнопочки и рычажки, крутя и переключая их. – Нет, правда отличная машина.
Его реакция меня несколько разочаровала. Сначала Профессор немного напрягся, но вида не подал. А потом, как мальчишка, увлекшись осмотром, совсем забыл обо всем. В его искренности у меня не возникло и тени сомнения. Он никогда не умел лицемерить и притворяться. У большинства моих знакомых, которым я хвастался, зависть корежила лицо. Они пытались прикрывать ее то критикой машины, то напускным равнодушием, и это меня сильно забавляло, но у Профессора, как мне показалось, зависть если и была, то чуть-чуть, которую он тут же затолкал куда-то.
– Да, мне такую не купить, а может и за всю жизнь не получится накопить столько денег. – Профессор озадаченно почесал в затылке. – Мы пока вообще никакой себе не можем позволить, а уж такую.., – он смотрел на нее с восхищением. – Поздравляю, хорошее приобретение. Не гоняй только сильно, а то с такой мощью можно так разбиться, что потом костей не соберешь.
– Не разобьюсь. А вот ты, если будешь свои дурацкие книжки писать, то точно не купишь такую никогда. “Делом надо заниматься, дорогой мой, делом”, – процитировал я одного героя из моего любимого фильма.
– Не то это дело, Тема, не то. Никогда в жизни такими “делами” заниматься не буду и тебе не надо.
– Ты что, хочешь сказать, что я бандит какой-то? Я ничего, подпадающего по УК не делаю. Вот вы все, нихрена не понимаете, а лезете обвинять, блин, – я смачно плюнул чуть в сторону от Профессора.
– Да, нет, я же правда не знаю, но как-то мне это кажется не совсем законным, подделка документов…, – Профессор виновато развел руками.
– А что лучше на шее у жены сидеть, да какие-то истории выдумывать?
Я смотрел на него презрительно. Поняв, что переборщил, я примирительно протянул ему пачку сигарет. Мы опять закурили. Кошка, вылизалась и теперь лежала на спине, широко раскинув лапы. Прищурившись, она внимательно наблюдала за нами. Профессор начал неумело оправдываться. Он смотрел на машину, потом на меня, на кошку, как бы призывая ее по-соседски в свидетели.
– Я работаю, много работаю, просто пока все что я делаю сырое, а значит никому не нужное. Никто не ест тесто вместо хлеба. Но я иду по пути совершенствования.
– И когда ты придешь?
– По этой дороге невозможно куда-то прийти насовсем, весь смысл в процессе.
– Ну, хорошо, а деньги-то ты скоро будешь за это получать, или в этом процессе они тоже не предусмотрены?
– Не знаю, – просто пожал он плечами, – надеюсь что скоро. Нам тоже деньги нужны. Скоро сыночку с квартирой надо будет помогать. Да мало ли…
Мы еще немного постояли, выкурили еще по одной. Кошка, устав валяться, скрылась в подвале. Я сел в машину, завел мотор и в предчувствии удовольствия от драйва нажал на “газ”. Двигатель бесподобно взревел, и машина рванула с места в карьер. Я высунул руку в окошко и помахал на прощание. В зеркале заднего вида еще несколько секунд маячил смотрящий мне в след, немного сгорбленный Профессор.
Встреча последняя
– Ты где?
– На даче сижу, дописываю книгу.
– Отлично! Я сейчас в районе Сосново, скажи адрес, заеду.
– Это далеко, на полпути в Выборг.
– Ничего, меня это не пугает, – немного помолчав, я добавил: – Так и знал, что ты где-нибудь в этом районе окопаешься.
Профессор назвал адрес.
– Нормально, у меня родительская дача недалеко. Через час заеду.
Неделю до того шли сильные дожди. Во вторник, как только перестал капать с неба противный мелкий дождик, я поехал за грибами. В районе Сосново, где уже в течение почти сорока лет на шести сотках суровой карельской земли боролась за жизнь разнообразная садовая растительность, любовно посаженная моими родителями, мне были знакомы все грибные места. Походив по лесу, где прошло всё моё детство, я погрузился в воспоминания и мне захотелось поговорить с каким-нибудь давним знакомым, с тем, кто жил в моём прошлом, и встретившись с которым сейчас, я бы мог подтвердить реальность вороха воспоминаний. Положив полную корзинку ярко-оранжевых лисичек в багажник своего старенького “рено”, я набрал номер Профессора, с которым не виделся уже года четыре. Вообще инициатором наших встреч всегда выступал я, так как Профессор, по-моему, не нуждался в общении вовсе. Хотя иногда я слышал от него вольный пересказ то об одних посиделках с нашими одноклассниками, то о других, но проходили они не по его инициативе.
Очередная пауза во встречах затянулась оттого, что со мной три года назад случилась неприятная вещь.
Бизнес у меня шёл совсем плохо, доходы сокращались. Я начал сильно бухать. Мы жили со Светкой в моей квартире, отсуженной у бывшей жены. Светка тоже бухала вместе со мной. Вся наша жизнь крутилась между Московским вокзалом, где я забирал у курьера готовые дипломы, Светкиных встреч с клиентами и нашими вечерними попойками. В середине 2000-х спрос упал, а люди стали более требовательными. С некоторых пор многие кадровики заимели привычку проверять подлинность дипломов, звоня в ВУЗы или делая официальный запрос. Люди теперь хотели иметь дипломы не просто на настоящих гознаковских бланках, они хотели, чтобы запись об их окончании имелась в архиве того ВУЗа, диплом которого они покупали. Правда, число таких университетов насчитывало не более десятка. Цена этих дипломов, конечно, была выше, но и мороки с ними было гораздо больше. Прибыль уменьшалась, обороты падали. Мрачная безысходность овладела мной. Быстро спивающаяся Светка раздражала своим гарантированным наличием и быстро приближающимся предсказуемым концом, но других помощниц я так и не заимел. Дно жизни летело мне навстречу, и увернуться уже не было никакой возможности. Не знаю, в какой момент я поскользнулся и начал своё падение. Сейчас, спустя четыре года, я пытаюсь всмотреться в уходящее всё дальше темнеющее прошлое и найти тот момент, когда, уверовав в свою неуязвимость, вечное везение, я поскользнулся и полетел вниз. Но после долгих хождений по закоулкам памяти я так и не вспомнил, как и когда это произошло.
Глубокой осенью 2011 года поздно вечером, я как всегда пошёл за добавкой в круглосуточный магазин на первом этаже нашего дома. Я часто туда ходил в таком состоянии, что потом плохо об этом помнил. В этот раз я вообще ничего не запомнил. Только через двадцать дней, когда меня перевели из реанимации в общую палату, отец рассказал о том, что продавщица магазина мне, валяющемуся на грязном цементном полу в луже собственной крови, мочи и блевотины, вызвала скорую помощь. Трое неизвестных ей мужиков, лиц, которых она не запомнила, зашли в магазин, когда я уже купил бутылку водки. По словам продавщицы, она не поняла, как началась драка, всё произошло очень быстро. Это скорее была даже не драка, а жестокое избиение. Увидев, что я не двигаюсь, эти трое выскочили из магазина и растворились в сырой ноябрьской темени. Скорая приехала только через сорок минут. В приёмном покое “второй истребительной” больницы, как её называют в народе, я провалялся два часа, пока “в дугу нагнутый” врач с бейджиком “Рыжиков О.В.”, каким-то чудом осмотревший меня расфокусированным взглядом, не отправил меня в реанимацию со словами, почему-то запомнившимися мне, несмотря на практически коматозное состояние: “Ничего, больной, и не таких ставили на ноги”. Странное ощущение знакомости его лица промелькнуло в голове. Промелькнуло и исчезло в закоулках мутного разума.
