Юлиан Климович
Запахи
– Разве желание убивать не плохое? – Я почувствовал как пот течет по спине. “Блин, куда я попал? Господи, за что мне это?” – взмолился я.
– Нет, – просто ответил мой визави.
– Что “нет”? – спросил я, не поняв его фразы.
– Желание убивать не плохое, – терпеливо объяснил он.
– Если убивать хорошо…
– Я не сказал, что “хорошо”, я сказал, что это не плохо. Если быть точным, мы говорили о желании, а не о действии, но на самом деле это без разницы. Хотеть убивать и убивать – это не “плохо” и не “хорошо”. Это просто желание убийства или убийство себе подобного. Не более того.
– Правильно ли я понимаю, что если я кого-нибудь убью, это не будет плохим поступком?
– Правильно. Но это не значит, что надо кого бы то ни было убивать. И что надо вообще кого-нибудь убивать. – Черный человек смотрел, скорее просматривал меня пристальным взглядом и даже по-моему улыбался. – Видите ли, – начал он медленно, – все должны жить для того чтобы развиться и достичь гармонии, называемой людьми счастьем. Этого хочет Он. Свободы воли, в которую вы верите также как в мораль, не существует. В людях не живет ни добро, ни зло, так же как хищник не плох, оттого что он хищник, а его жертва не хороша, оттого что она жертва.
– Но если убрать моральные правила, люди уничтожат друг друга.
– Глупости. Убивать заставляет вера в то, что кто-то хуже тебя, поэтому этот другой достоин смерти, а ты в праве лишить его жизни. Все ваши войны, все до единой, велись из-за разделения на “плохих” и “хороших”, причем воюющие стороны считали себя непременно хорошими. Не кажется ли Вам, дражайший Павел Петрович, что человеческие правила очень, очень относительны, и, соответственно, неверны?
Я задумался. Доводы черного человека показались мне разумными, но весь мой здравый смысл восставал против такого рода изменения правил человеческого общежития.
– Но в быту, принцип “не укради” сдерживает людей от анархии, и прививает чувство уважения к чужой собственности, и это хорошо. – У меня появилась уверенность, что я нашел нужный аргумент против этической системы черного человека.
– Опять глупость. Воровать не “плохо”, а не рационально, поскольку вор должен помнить, что также легко могут своровать у него, и поэтому, чтобы не ввергать общество в самоуничтожение и перманентный грабеж, никто не должен этим заниматься.
– Но за воровство, грабеж и убийство должны же наказывать, тех кто все-таки это совершил?
– Наказание предполагает преступление, а где Вы видите преступление, если нечего преступать?
– Извините, но это бред какой-то, – меня начала раздражать это явная глупость. – Убийство – это преступление! Лишение жизни человека – это тягчайшее преступление, которое наказывается смертной казнью. Ни один человек не в праве лишать другого жизни. – Мне даже не пришлось ничего изображать, праведное возмущение переполняло меня.
– Вы только что сказали, что ни один человек не в праве лишать другого жизни, но тут же заявили, что убийца должен быть казнен. На лицо явная логическая неувязка. – Эмиссар спокойно рассматривал меня, явно копаясь в моих мозгах.
– Убийцу приговаривает к смерти суд.
– И что, суд состоит не из людей? Законы пишут не люди? – Мне показалось, что он улыбнулся.
– Но хотя бы так мы упорядочиваем свою жизнь, – почти с негодованием ответил я ему.
– Вы так уродуете себя и свою жизнь, – он удрученно бросил руки на подлокотники. Ручка и блокнот бесшумно упав на пол, оплыли и растворились. – Жадность, лень, любострастие, любопытство, все это не пороки, за которые надо наказывать, а естественные свойства любого человека, его природа. А вы собственную природу объявили врагом и ведете с ней непримиримую войну. Человечество все время пытается себя загнать в рамки, в то время как надо всего лишь признать, что вы все равнозначные субъекты био-социального бытия, в котором не существует нормы, а следовательно и отклонений от нее. Сегодня человечество вышло из детского возраста, когда маленький человек еще не понимает где заканчивается его личное пространство, и начинается чужое, не хуже и не лучше его, просто чужое. Сегодня люди уже готовы вступить во взрослую жизнь, где нет дурацких напридуманных ограничений.
– Эмиссар, Вы поэтому так называетесь, что принесли эту “благую весть” нам, людям?
– Вы догадливы, поэтому Вас, Павел Петрович, выбрали в числе еще нескольких тысяч людей, для распространения, как Вы изволили сказать, “благой вести”, и Ваша ирония в данном случае совершенно излишняя.
– Слушайте, я ведь сейчас сплю? – вытерев о колени опять вспотевшие вдруг ладони, спросил я.
Весь разговор меня напрягал до тех пор, пока я не представил, что сплю. Вообще все эти странные мысли, могли быть уместными только во сне, и вся отмена человеческой морали не могла происходить наяву по-настоящему. Я убеждал себя в этом все снова и снова. Эмиссар все время с интересом наблюдал за мной и моими мыслями. Не перебивая, он слушал, пока я не запутался под его пристальным молчаливым вниманием. Так бывает, когда кто-то незнакомый внимательно следит за Вами, и Вы, начав сомневаться в своих действиях, начинаете присматривать за собой как бы со стороны и теряете нить рассуждений, или забываете зачем и куда шли, и что делали. Видимо под влиянием моих метаний, а может каких-то других соображений, он прервал мой ставший путанным затянувшийся монолог.
– На самом деле не важно где Вы, важно то, что я Вам рассказываю, и что Вы вынесете из этого разговора, но к сожалению, пока Вы не понимаете о чем я говорю.
Черный человек встал. До того скрытые сиденье и спинка кресла предстали передо мной знакомой продавленной поверхностью. Эмиссар вышел на кухню. Послышался звук зажигаемой газовой конфорки.
– Кофе будете, Павел Петрович?
– Не откажусь, – я на удивление легко встал и прошел на кухню вслед за ним.
Чуть кисловато запахло газом и кофе. Хотя ночь уже давно плющила о стекло окна свою морду, лампу мы не включили. Света синего шипящего пламени хватало, чтобы разглядеть незатейливую обстановку кухни состоящую из пары навесных, и таких же напольных шкафчиков, укрытых одной столешницей, небольшого холодильника, мойки, стола и трех табуретов. На крыле мойки лежала одинокая сковородка, кастрюлька, да пара кружек. Я посмотрел на Эмиссара, помешивающего ложечкой кофе в турке, и подумал как же он будет его пить. Его гладкая лицо-маска снизу равномерно освещалась гудящим газовым огнем. “Как манекен”, – подумалось мне. Черный человек на этот раз ничего не ответил, казалось он полностью был поглощен приготовлением кофе. Через три минуты он убрал уже начавшую закипать турку с огня, разлил кофе по кружкам. Глядя на ароматный кофе, я лишился остатков страха и почувствовал легкую негу. “В конце-концов все не так уж и страшно”, – подумал я расслаблено. Я подошел к плите, но Эмиссар вдруг схватил мою руку и с силой, сравнимой с мощью бульдозера, подвел ее к пламени. Нестерпимая боль пронзила меня всего до каждой клеточки. Я пытался вырваться, но рука не двигалась ни на миллиметр, будто ее придавил большой железобетонный блок. К кисловатому запаху кофе добавился отвратительный запах жареного мяса. Я отчетливо слышал как лопается кожа на руке, но мой беззвучный, истерический крик не мог заглушить этого мерзкого звука. Когда мне сверлят зуб, то осознание, что визг бура происходит от моей кости, повергает меня в панику. Вообще любое вмешательство в организм воспринимается мной, как насилие. Сейчас все мои страхи реализовались в полной мере. Тщетность попыток освободиться, закручивала спираль истерики и лишала остатков разума. Несмотря на адскую боль, со мной не случилось болевого шока, и я не потерял сознания. Когда я на подкошенных ногах, бессильно и не на что не надеясь, болтался как тряпичная кукла, он разжал пальцы и я тут же упал на пол, баюкая здоровой рукой сгоревшую до мяса правую.
