Юлиан Климович
Запахи
– Кто я по Вашему, Павел Петрович? – сев на табурет и взяв кружку с дымящимся кофе, спросил Эмиссар.
– Вы Дьявол, – с ненавистью прокричал я.
Он взял мою руку и вылил на нее дымящийся кофе. Я мог ожидать всего чего угодно, но только не того, что боль мгновенно уйдет, а за секунду до того изуродованная обожженная рука, вдруг станет прежней, как будто ничего и не было.
– Так кто я? – Повторил он вопрос, протягивая вторую кружку кофе мне. – Пейте, – он кивнул на кружку.
У меня не осталось даже воспоминаний о пережитой только что боли, поэтому я взял предложенный кофе и, отпивая маленькими глоточкам, стал обдумывать ответ.
– Теперь не знаю, – задумчиво сказал я, – скорее всего все равно дьявол.
– Поставлю вопрос по-другому: что я сделал?
– Сначала зло, затем добро. Но можно было обойтись и без зла, тогда и добро такое не потребовалось бы делать, поскольку в данном случае одно следствие другого.
– Правильно, – покивал он как бы подтверждая, свои мысли, – Вы опять совершаете свою ошибку. Человечество всю сознательную историю живет в этой дуалистической модели и не может выйти из нее. По этой логике добро и зло уравновешивают друг друга, и между ними постоянно идет борьба, так уверял Заратустра, но это не так. Я уже говорил Вам, Павел Петрович, что это абстрактные категории, которых на самом деле нет. Я просто совершил нерациональное действие, перейдя границы личного пространства причинил Вам боль, а затем совершил рациональный поступок, восстановив статус-кво. Конечно, простой человек не может вернуть все назад, но для этого он как раз и должен помнить о своей ответственности и возможностях, когда собирается совершить тот или иной поступок, предпринять то или иное действие, ведь нерациональный поступок отдаляет его от счастья. Человечеству стоит только захотеть мыслить рационально и начать стремиться к счастью, к по-своему индивидуально чувствуемому счастью, и он обретет смысл жизни. У всех счастье разное, и в этом гарантия того, что каждый сможет его достичь. Счастье не может быть общим, оно сугубо индивидуально.
– А как же душа, любовь, это разве может быть рациональным?
– Душа формулирует представление о счастье, а любовь инструмент для его достижения. Он, – Эмиссар поднял свой указательный палец вверх, – наделил вас всем необходимым. Теперь человечество повзрослело, и не нуждается в десяти заповедях, которые сберегали людей от самоуничтожения. Теперь вам надлежит следовать только одной: “ищите и обрящите”, но не забывайте одного важного обстоятельства – счастье в вас.
Я проснулся в кресле в своей квартире на третьем этаже с окнами во двор-колодец. В наступивших сумерках предметы потеряли резкость, и немного округлившись мимикрировали под общую серость. Запах кофе и сирени, витал в воздухе. Подойдя к окну, я открыл его и выглянул наружу. Ни одно соседское окно не светилось. На дне колодца, утопая в темноте тесного прямоугольника, кое-как втиснутые в ряд, залегли три машины. Та что посередине – алела тусклыми габаритными огнями и тарахтела старым надорванным мотором, исторгая из себя немыслимые объемы дыма, обильно светящегося в красном. Вся высота шестиэтажного непродуваемого столба воздуха была наполнена ядовитыми газами без единого вкрапления запаха зелени, тем более цветов. Закрывая окно, я пытался понять, что же мне сейчас все-таки приснилось. Старая рассохшаяся рама никак не хотела закрываться. Через щель начали просачиваться выхлопные газы, агрессивно вытесняя все остальные запахи и отравляя воздух. Пришлось приподнять провисшую раму и с силой захлопнуть. Зазвенели стекла, но непослушная рама встала на место, отрезав меня от шума и чада. “Вот теперь гораздо лучше, а то угореть можно насмерть от этой чертовой машины”.
Не отойдя еще толком ото сна, я хотел сразу засесть за ноутбук и накидать иронично-злой рассказ об Эмиссаре, но пройдясь по обширному залу несколько раз взад-вперед, я успокоился и решил сначала выпить чаю. В конце-концов хотелось не спеша еще раз обдумать странный сон, который я помнил до мельчайших подробностей, попытаться связать с ним непонятно откуда взявшийся запах сирени в квартире. Только я успел поставить чайник на конфорку, как в дверь позвонили. “Странно, кто бы это мог быть?” – удивился я, ведь жена и дети должны вернуться с дачи только через два дня. К нам никто не приходит без предварительного телефонного звонка, слишком далеко мы живем от друзей и родственников, чтобы просто так “заглянуть к нам на огонек”. Я подошел к двери и посмотрел в глазок. Наверное космическая “черная дыра” выглядит светлее, чем то что я увидел. “Лампочки что ли перегорели?” – подумалось мне.
– Кто там? – тихо спросил я.
– Я это, – ответил низкий мужской голос.
Несмотря на то, что голос я не узнал, а в глазок ничего не было видно, я повернул ручку замка, поддавшись на безыскусность ответа. Дверь тут же распахнулась и в квартиру ввалились два парня. Их лица отчасти скрывали накинутые капюшоны грязных толстовок, но для себя я определил возраст парней где-то в двадцать пять лет. Они оба были в засаленных джинсах и кроссовках.
– Закрой дверь, дядя, – походя обратился ко мне тот, что повыше.
Такая наглость меня поразила, я потерял дар речи, кроме того, я испугался. Также послушно как я открыл дверь, теперь я ее закрыл. Эти двое принесли с собой запах выхлопных газов, застарелого, въевшегося в одежду дыма дешевых сигарет и амбре ацетона. В совокупности все это произвело на меня действие подавляющее волю. Второй раз за сутки я переживал сильнейший стресс, который ни разу в жизни мне еще не доводилось испытывать, тем более два раза подряд.
– Ну че, дядя, – повернувшись ко мне своим серо-желтым лицом, с острыми скулами и лихорадочно блестящими глазами, произнес тот, что повыше, – денюжки дашь взаймы? Мы будем тебе очень благодарны. Вот он, – высокий указал на второго оттопыренным мизинцем с длинным грязным ногтем, – сильно нуждается в средствах, и он, дядя, будет сильно благодарен тебе за хороший займ наличными или чем-нибудь еще ценным, что ты нам отдашь.
– Кончай трещать, пи..бол, – прервал его второй.
Этот тоже выглядел изможденным, но все еще вполне крепким и пока не до конца растратившим свои жизненные силы. Речь его была хотя и нервной, но твердой, и выдавала жесткого решительного человека, а сбитые кулаки и широко расставленные короткие ноги говорили о спортивном прошлом, либо боксера, либо какого-то единоборца.
– Мужик, – медленным движением руки, как будто проведя рукой по волосам, он откинул назад капюшон, под которым обнаружилась почти круглая голова с прямыми сальными светло-русыми волосами, – ты нам по-тихому бабки отдай и мы уйдем, в натуре базарю.
