Как монолог из пустоты,
весь величаво-театральный,
выходит снег из темноты
на фоне арки триумфальной.
В сапожках мягких князь балконский
выносит сам себя в подарок
массовке яблочной и конской
и гасит город как огарок.
И время замедляет бег,
тучнеет, ёжится, зевает,
и длинный позапрошлый век,
как шлафор, на ночь надевает,
и на диване плющит бок
про Тушиных, Толстых, Тучковых,
пока мобильника звонок
не возвестит о темпах новых.
Шахматисты предсказуемы.
В черной клетке декабря
ты сражаешься с безумием,
а безумие, горя
черным пламенем в мозгу,
вертится ферзём в снегу.
Завтра ты мне позвонишь.
С равнодушием отточенным
я, сражаясь с многоточием,
объявлю ничью, малыш.
Снова голая доска –
новогодняя тоска.
Слепая ночь
вращает вьюжит
язык верблюжий как Алжир
заплеванный фонарь не хочет
слюны метельной
что до дыр
прожгла котел
в котором ужин
варила тьма из мух це-це
скрипучий фартук отутюжен
косые тени на лице
от жутких цен
писала мелом
кидалась в золото витрин
и уносилась прочь на белом
верблюде черный бедуин.