Юлия Пушкарева
Осиновая корона
Маг, мягко говоря, разозлился. Он в самом прямом смысле метал громы и молнии.
А Лису было смешно. Ему всегда было смешно – и после он хохотал даже над тем укусом в ладонь, которому Шун-Ди (по глупости) придал столь большое значение. Это случилось, когда Лис впервые принял звериный облик в его присутствии; во внезапном укусе опьянённый Шун-Ди увидел знак признания, доверия, посвящения в дружбу… Что угодно – только не простую шутку, которой этот укус оказался на самом деле2.
Ранки от зубов Лиса быстро затянулись, а через несколько лун и шрамы сошли. Шун-Ди редко признавался себе (но всё-таки признавался), что не хотел этого.
А вот следы от укусов дракона, возможно, заживают быстрее, чем от шуток оборотня… О Прародитель, ну что за бред лезет в голову?
Дракончик, устав резвиться, распахнул кожистые крылья и снова тяпнул Шун-Ди за палец – тот, что уже и так болел. Он поморщился и взял из миски, стоящей рядом, очередную полоску сушёного мяса. Аппетит у дракончика был просто тигриный; Шун-Ди с каждым днём всё больше недоумевал, как в такое крошечное, изящное тело помещается столько еды.
– Назвать? – переспросил он, пока полоска мяса с чавканьем исчезала в розовом горле; чешуйки на длинной шее (толщиной в два пальца Шун-Ди) переливались оттенками серебра – горели то цветом утреннего тумана, то дорогой серебряной посуды, то бликов света на каплях росы… Было видно, как слишком большие куски пищи выгибают плоть изнутри. Дракончик жевал с радостью ребёнка, поглощающего сласти, – широко раскрывая рот. – По-моему, пока достаточно просто «дракончика». Вряд ли у нас есть право давать ему имя без ведома матери.
Лис презрительно фыркнул.
– Звать дракона драконом? Ну уж нет! Идиотски и унизительно.
Шун-Ди подул на укушенный палец и поднял глаза; прямо напротив красовались узкие смуглые ступни, пятками бьющие по ящикам, и застиранные льняные штаны.
– Ничего унизительного. Я ведь зову тебя Лисом.
– Потому что мне это нравится, Шун-Ди-Го. А ему – нет.
Дракончик покончил с мясом и принялся выковыривать остатки из щелей между зубами, орудуя раздвоенным язычком. Его движения сделались сыто-замедленными, а светлое брюшко слегка округлилось.
– Ты так считаешь? – с сомнением спросил Шун-Ди. На его взгляд, дракончику было совершенно наплевать. – Ладно. Как хотела назвать его Рантаиваль?
– Не знаю. Со мной она этим не поделилась. – (Лис пощёлкал пальцами на мотив старой миншийской песни. Шун-Ди опасливо ждал, до чего же он в итоге додумается). – Как тебе Аркьядр? Грозно и звучно.
– «Молния» на языке Двуликих?
– Скорее уж «всполох». Или «вспышка». Что-то огненное и короткое.
– Даже не знаю… Рантаиваль ведь из той породы, что дышит раскалённым паром, а не огнём. Он не сможет выдыхать пламя, когда вырастет.
– Ну и что? – (Лис уязвлённо приподнял рыже-золотую бровь. К своему менестрельему дару подбирать нужные слова он относился весьма щепетильно). – Как раз не так заурядно. Серебристый всполох. Ночной. Лунный.
– Тогда уж Звездопад, – усмехнулся Шун-Ди. Дракончик, заведя крылья за спину, обнюхивал его сандалию – явно размышлял над тем, покусать ли эти пальцы тоже. – Или Ветер. Или Снег. Знаешь, как зимой в северных королевствах…
– Не надо объяснять мне, что такое снег, Шун-Ди Забывчивый. – (Лис гибко потянулся, невесть как усидев на шаткой конструкции из ящиков, и подтянул под себя ноги). – Я же говорил, что был в Альсунге. Там и смотреть особенно не на что, кроме снега – Ледяной Чертог и окрестности… Брр. А твои варианты, уж прости, звучат как клички для лошадей.
Шун-Ди хотел было обидеться, но потом передумал. Обижаться на Лиса он по-прежнему не умел. Дракончик заинтересованно потрогал его ногу острым кончиком хвоста – и тут в голове словно что-то щёлкнуло.
– Иней, – произнёс он. В миншийском это слово было заимствованием из ти’аргского. Шун-Ди видел такое всего однажды – когда позапрошлой зимой приплыл в Хаэдран с торговым рейдом. Одной флотилией с ним плыли другие купцы с Рюя, Маншаха и Гюлеи – везли шёлк, жемчуг, снадобья, мази и благовония. Лидеры купеческих гильдий Хаэдрана назначили встречу в пригороде, и дорога до нужной гостиницы почему-то врезалась Шун-Ди в память необычайно чётко. Раннее утро – и деревья, словно облитые не то серебром, не то белым золотом… Тогда он впервые понял, что значит это холодное, чужеземное слово. – Иней, Лис. По-моему, ему подходит.
– Иней… – повторил Лис – медленно, со вкусом играя голосом. Его глаза янтарно полыхнули, и Шун-Ди предположил, что мысленно оборотень уже складывает новую песню. – Мне нравится, Шун-Ди-Го. Скоро проверим, понравится ли его хозяину.
***
Два дня спустя «Русалка» вошла в гавань Хаэдрана. Даже для такого маленького и подвижного судёнышка места там было маловато: разгар лета и начало осени заставляли все королевства Обетованного биться в торговой лихорадке. Поднявшись на палубу, Шун-Ди заметил сразу два знакомых корабля – «Владычицу» и «Созвездие Водоноса»; оба были собственностью Ниль-Шайха и направлялись к берегам Ти’арга по шесть-семь раз в год. Оба уже бросили якоря. По сходням с шумной болтовнёй стаскивали тюки и ящики – часто такие огромные, что из-за них не было видно людей. Шёлк, пряности, фрукты?
Шун-Ди поймал себя на том, что по привычке пытается угадать, какой груз подвезли корабли, раздумывает о его качестве, бегло оценивает паруса и снасти. Он нервно улыбнулся: торговец, видимо, всегда остаётся торговцем.
Даже когда становится преступником и предателем – тоже.
Ещё Прародитель учил, что у каждого смертного собственное, навеки данное место в жизни, и от него никак не избавиться. А истинная мудрость – в том, чтобы принять свою судьбу.
Принять, как клеймо на лбу.
Лучше бы – как шрамы от лисьего укуса на ладони…
К реальности Шун-Ди вернул Лис. Он тихо подошёл и постучал пальцем ему по спине – так дотрагиваются до вещи, которую считают собственностью. Шун-Ди вздрогнул и обернулся. Сар-Ту покрикивал на гребцов: те, по его мнению, слишком медлили с якорем, сходнями и снятием парусов. Лис стоял совсем рядом. Судя по всему, он успел умыться и (кто бы мог подумать) расчесать непослушную шерсть; то есть – волосы, конечно. А вдобавок – сменить одежду на более подобающую ти’аргскому менестрелю, чем разнеженному музыканту из Минши.
– Плащ?
Лис протягивал ему свёрток из плотной тёмной ткани, красноречиво приподняв бровь. Предложение звучало весьма настойчиво; Шун-Ди посмотрел на капюшон и кивнул.
– Предусмотрительно.
Лис хмыкнул.
– Откуда это удивление в голосе, Шун-Ди-Го?.. Спрячь лицо. Я совсем не жажду общаться с твоими друзьями, а их здесь наверняка полно.
Шун-Ди набросил плащ и растерянно обнаружил, что до этого слегка дрожал. Виноват пропитанный солью холодный ветер, которым местные утёсы перебрасываются с ловкостью игроков в мяч, или просто тревога?
Он поднял голову: в небе с криками метались чайки – для них тут всегда есть чем поживиться. Шумели, набегая на каменистый берег, тёмные волны с белыми кудряшками пены; но ещё громче них шумел порт. Стены Хаэдрана сумрачно серели чуть дальше – за мешаниной из людей, лошадей, корабельных снастей, вёсел на починку, сломанных досок и всяческого груза. После Великой войны укрепления города отстроили заново, и Шун-Ди помнил, что в более солнечную погоду обтёсанные булыжники всё ещё глянцевито блестят. Над зубцами сторожевых башен гордо развевались бело-голубые знамёна наместничества Ти’арг: дракон, вальяжно усевшийся на стопку книг. Надо же, какой оскал… На мордочке Инея Шун-Ди ни разу не замечал такого злобного выражения.
Шун-Ди улыбнулся Лису и получил едкую усмешку в ответ: глядя на берег, они явно подумали об одном и том же. Впервые, пожалуй, появилась возможность оценить это вышитое чудище глазами знатоков – причём едва ли не самых опытных из смертных в Обетованном. Кому ещё, в самом деле, довелось выхаживать крошечного дракончика в трюме, будто вечно голодного, писклявого, всё вокруг пачкающего младенца?
– Проследи, чтобы всё обошлось, – тихо попросил Шун-Ди, глядя, как с кормы к ним, тяжело топая, приближается Сар-Ту. Даже пронизывающий ветер не сумел заставить бывшего пирата одеться: он был гол по пояс, и узоры татуировок – круги и треугольники, змеи, миншийские буквы по соседству с альсунгскими рунами – чернели на смуглой, изъеденной шрамами коже, как диковинная карта. – С выгрузкой… Ты понял, чего.
– Хорошо, – процедил Лис, с опасным прищуром рассматривая руки Сар-Ту: под одутловатыми мускулами бренчали браслеты из мелких костей. Судя по тому, сколько шипения и язвительных намёков об этих браслетах Шун-Ди выслушал от него за время плавания (вроде того, что капитан носит на себе кости почивших жёнушек – по одной из каждого порта в Обетованном), браслеты на самом деле были из лисьих костей. А может, заячьих, куньих или просто петушиных – в таком случае Лиса грызли бы чувства уязвлённого соперника.
Ведь вся добыча мира должна быть только его. Если она достаётся другому, то лишь по праву сильного. Несмотря на все тонкости философии Двуликих, на западе Шун-Ди понял, что это прямолинейное правило отлично работает.
А Лис вряд ли считает, что Сар-Ту заслужил себе право сильного… Однако к тому моменту, как великан подошёл, он благоразумно испарился. Шун-Ди вздохнул с облегчением и попытался улыбнуться:
– Ну, вот и всё, Сар-Ту. Спасибо тебе и команде. Пусть судьба будет милостива к вам, по воле Прародителя.
– Да восславится Прародитель, – сипло произнёс Сар-Ту и приложил сложенные ладони сначала ко лбу, а потом к груди. Лиса он, впрочем, всё-таки успел проводить плотоядным взглядом – настолько плотоядным, что Шун-Ди стало не по себе. – Хотел сказать тебе, Шун-Ди-Сан3… Я рад и горд работать с тобой. Всегда это повторял.
– Знаю, Сар-Ту, – серьёзно кивнул Шун-Ди, раздумывая, что бы это могло значить. Обычно Сар-Ту не разбрасывался такими признаниями. – Я знаю это и ценю. Если вопрос в доплате…
– Нет. – (Сар-Ту поморщился, и львиная морда, наколотая на его щеке, точно растянулась в ухмылке). – Плата была щедрой. Я сдержал своё слово, а ты своё – как надо. – (Он помолчал, неотрывно глядя на Шун-Ди; под этими чёрными выпуклыми глазами тот почувствовал себя маленьким и жалким. Более жалким, чем Иней: у того хотя бы есть когти и острые зубы… И – в перспективе – раскалённый пар). – Я не задавал вопросов.
– Это я тоже ценю, – заверил Шун-Ди, беспокоясь всё сильнее. Он вдруг начал жалеть, что Лис ушёл.
За спиной Сар-Ту гребцы, обступив мачту, спускали последний парус, который потемнел от влаги и сильно выцвел: на нём еле угадывался красный цвет Минши. Гребец, сидящий наверху, никак не мог справиться с узлами; он сплюнул на палубу (на «Русалке» – дерзкое нарушение дисциплины), а потом громко и цветисто выругался. Его товарищи заржали, прикрывая руками рты.
Сар-Ту даже головы не повернул. Он (неслыханное дело) был полностью поглощён разговором с Шун-Ди.
– Не задавал, – тяжело повторил Сар-Ту. – Но мог бы.
– Мог бы, – Шун-Ди не стал отрицать очевидное.
– Плаванье было странным. Море гневалось. Мне давно не было так погано на сердце во время рейда, Шун-Ди-Сан, ты уж прости. И то, что в этот раз мы не отчитались перед Светлейшим Советом… – (Сар-Ту покачал большой головой, но вывода не озвучил). – Мне многое не по душе, короче говоря. И ребятам тоже. Они жаловались, что по ночам на палубе видели лису.
Сар-Ту умолк, без всякого выражения глядя на Шун-Ди. Тот принял самый невозмутимый вид, на который был способен, и чуть нахмурился.
– Лису? Действительно, странно. Может, кто-то прихватил с собой лишнюю фляжку хьяны или вина? Только для себя, то есть. Не сомневаюсь в твоих гребцах, Сар-Ту, но всякое ведь…
– Лису, – продолжил Сар-Ту, – а ещё золотые искры. И все как один говорят: воздух гудел и дрожал, всё равно что перед бурей. А глаза у лисы светились, как у морской нечисти. Не как у нормальных лис, Шун-Ди-Сан.
– Необычный случай, согласен. Однако…
– На «Русалке» никогда не бывало нечисти, господин мой, – безжалостно перебил Сар-Ту. – Много кто был, да и сам я, чего там, грешил перед Прародителем: возил и мечи с копьями, и хьяну, и воздушный порошок, и дурманящие травы. Раньше – рабов. Но нечисти не было. И магов не было.
– Сар-Ту, послушай, я сам не знаю, о чём ты…
– А вдобавок стало пропадать мясо. Запасы вышли на три дня раньше, чем расчёт был. – (Сар-Ту опять покачал головой; его жёсткие патлы, вряд ли близко знакомые с мылом и гребнем, укоризненно заколыхались). – Для «Русалки» я лично расчёт веду, Шун-Ди-Сан, да и ты в этом деле не промах. Ни разу такого не было. И не могло быть, если б всё шло как положено.
Шун-Ди затравленно вздохнул и плотнее запахнул плащ. Холодало. Хотя Сар-Ту не двигался с места, ему упорно казалось, что великан теснит его к перилам, к краю палубы, и мечтает отправить вниз – чтобы наниматель поглотал прибрежную гальку.
– Что ж, наверное, я и правда виноват перед тобой, Сар-Ту. Я должен был объяснить…
– Ты не должен был водиться с этим. – (В одно слово бывший пират вложил столько отвращения – будто говорил о жизни на суше или чистенькой чиновничьей службе на каких-нибудь отдалённых островах). – С этим… Менестрелишкой. Или кто он там, уж не знаю и знать не хочу. Но теперь уже поздно, да и твоё это дело, Шун-Ди-Сан. За твоего отца я бы сам себя наре́зал на ужин для акул. – (Взгляд Сар-Ту потемнел; он сжал кулаки, и косточки браслетов сухо брякнули друг об друга. Шун-Ди сразу понял: это вовсе не шутка и не преувеличение). – Нарезал бы и поджарил.
– За моего опекуна, – машинально поправил Шун-Ди. Он ни разу не назвал старика-воспитателя отцом: им обоим такое не пришло бы в голову. – Не отца.
– Неважно, – сказал Сар-Ту. – Так или эдак… Я помог тебе бежать, Шун-Ди-Сан. Тебе и… Этому. – (Капитан протянул Шун-Ди открытую ладонь – бугристую, покрытую словно тонким панцирем вместо кожи: так её обработали соль, верёвки и морской ветер. Шун-Ди растроганно пожал ему руку). – Я сам решил, что не выдам вас. И не выдал. Я давно дал слово и держу его, так что… – (Сар-Ту разорвал рукопожатие и ткнул пальцем в ящик, который по сходням как раз стаскивали на берег двое гребцов). – Знаешь, что в том ящике?
Шун-Ди прищурился, проверяя: нет, это определённо не тот самый ящик. Не ящик из-под Вещи, как они называли его между собой с Лисом. Да и Лиса не видно – тот должен был проследить, чтобы Иней до конца выгрузки вёл себя тихо.
А при необходимости – убедить гребцов и матросов в порту, что так всё и было. Лис это может.
– Не знаю, Сар-Ту. Партия какого-то из моих масел?
– Нет, Шун-Ди-Сан. Там большая оловянная штуковина, выкрашенная под серебро. – (Густые брови Сар-Ту сошлись на переносице; Шун-Ди с досадой почувствовал, как подпрыгнуло, ударившись о рёбра, сердце). – Вельможа из Совета дал её мне. И заплатил – примерно столько же, сколько ты. Как раз перед нашим отбытием.
У Шун-Ди пересохло во рту. Он перевёл взгляд на два изогнутых кинжала на поясе Сар-Ту – тот никогда с ними не расставался. Рукоятки были обтянуты красной кожей. Шун-Ди знал, что возле циновки капитана всегда дремлет лёгкий боевой меч – не менее стремительный, чем эти кинжалы.
Не было никакого смысла спрашивать, за что именно заплатили Сар-Ту. Как и выяснять, что́ он должен был подменить фальшивым посеребрённым яйцом – чтобы обмануть незадачливых похитителей.
Советники догадывались, что он попытается совершить кражу и бежать. Они хотели зарезать, как свиней, и его, и его предполагаемых союзников. Они знали Сар-Ту как человека без чести и были уверены, что не потеряют яйцо.
Только преданность Сар-Ту – бездумная преданность – спасла его, и Лиса, и… Инея. Лишь в одном советники просчитались.
Шун-Ди схватился рукой за перила, чтобы не упасть. Чайки вопили по-прежнему надрывно, но ему всё меньше верилось, что он на самом деле в Хаэдране. Что это не посмертное видение, утешительно посланное Прародителем.
– Кто это был, Сар-Ту? Кто заплатил тебе?
Сар-Ту дёрнул голым плечом.
– Не знаю его имени. Глаза подкрашены, бровей почти нет, а голос нежный, как у девки. Пахнет твоими маслами – ванильным, кажется, Шун-Ди-Сан… Я выслушал его и взял золото, а потом выкинул в море.
Ар-Эйх. И ожидаемо, и обидно… В Доме Солнца он вёл себя, как главный заступник Шун-Ди.
Хорошо, что он давно вырос и научился не доверять заступникам. Даже опекуну он так и не доверился до конца. Возможно, старику было больно – больнее, чем ему сейчас.
Больнее, но не страшнее.
– Ещё только один вопрос, Сар-Ту, – полушёпотом проговорил Шун-Ди. Он не знал, как выразить свою благодарность – разве что поклониться в ноги, как отцу, учителю или королю, но… Здесь, на палубе, на глазах у команды и половины порта? Сар-Ту точно не будет в восторге. Нет больше рабов и хозяев. Он сообщил ему то, что счёл нужным – и тогда, когда требовалось. Как надо – любимые слова бывшего (между прочим) пирата. Как подобает мужчине, давшему слово чести, – какая разница, сколько лет назад? Древний кодекс Минши – увы, позабытый его правителями. – Только один, и ты не увидишь больше ни меня, ни Лиса. Они говорили о чём-то ещё – досточтимый Ар-Эйх и другие? Называли какие-нибудь ти’аргские имена?
Как раз в этот миг гребцы стащили со сходен последний ящик с лекарствами и радостно затрещали, хлопая друг друга по спинам. На твёрдой земле их немного пошатывало. Хаэдранские нищие, расхаживая по порту с высокомерием лордов или вельмож из Минши, поглядывали на них снисходительно.
Сар-Ту гулко кашлянул в кулак – будто камень уронили в колодец – и кивнул.
– Да, Шун-Ди-Сан. Одно имя было, и я запомнил его для тебя. Риарт Каннерти. Мёртвый Риарт Каннерти. Они сказали: я должен следить, чтобы ты держался подальше от его сторонников и друзей. Чтобы гребцы не смели упоминать его – и чтобы в порту, если всё ещё будешь жив, ты не добрался до его знакомых. Наместник Велдакир – друг Светлейшего Совета, сказали они. А этот Каннерти-Го4 – враг наместника Велдакира, предатель своей присяги. Враг порядка в Обетованном.
Шун-Ди всё-таки сложил руки и поклонился в пояс – как другу. Плащ мешал, но он понадеялся, что капитан и так поймёт, сколько в его жесте почтения и признательности.
– Как и я отныне, Сар-Ту… Но тебя я больше не втяну в это. Обещаю. Едва ли мы встретимся – если только не в Минши.
Сар-Ту моргнул и коснулся чёток – они висели у него на поясе, рядом с кинжалами.
– Прощай, Шун-Ди-Сан. Да хранит тебя милость Прародителя. Тебя и память о твоём отце.
ГЛАВА XIII
Альсунг, наместничество Ти’арг. Замок Кинбралан
Сдавленное бормотание нараспев доносилось из-за двери:
– Аллунуэ. Са’аллунуэ, Индрис, тэ’арви?
Индрис что-то ответила (Уна смутно слышала её мягкое, размеренное мурлыканье), но слов нельзя было разобрать. Плеск воды и ледяные капли, время от времени попадавшие Уне на лицо и забиравшиеся под капюшон плаща, тоже этому не способствовали.
Со вчерашнего вечера, не прекращаясь, лил дождь – шумел, точно морские волны, свирепо вбивался в стены и крыши. Капли стучали по занозистым доскам конюшни, а из желобка хлестал непрерывный поток – желобок был слишком узким, чтобы противостоять такому напору. Долгих ливней никто не ждал, потому что лето выдалось сухим и жарким; но тут небо над Ти’аргом будто решило вспомнить, что скоро осень, и напиталось чернотой, которая до сих пор не смогла излиться.
Ночью, вдобавок к этому, началась гроза; молнии исчертили небо, как реки на картах в кабинете дедушки. Уне не спалось от грома – или, может быть, от Дара. Или от докучиливых воспоминаний о тракте: стоило остаться одной, без Индрис, слуг или Гэрхо – и перед ней опять вставало ревущее пламя и глаза того наёмника, почти вылезшие из орбит от ужаса.
У него были карие глаза.
Не спалось ей ещё и оттого, что следующей ночью (теперь уже прямо этой – жуткий момент, когда «сейчас» наступает, когда больше нечего ждать) лунный цикл должен был войти в нужную фазу; а значит, придёт пора собирать ежевику для зелья. Собирать её в компании с матерью – и умелая сводница-Индрис, конечно, устроит всё так, что они обязательно останутся наедине. И поговорят.
Об её отце. О лорде Дарете.
На всякий случай Уна заранее приучала себя произносить это – хотя бы безмолвно – по отдельности. Было нелепо и страшно. А ещё – почему-то – немного смешно.
Наверное, страх всегда связан со смехом. И то и другое – нарушение нормы. Видимо, поэтому ей бывает так жутко от присутствия Гэрхо, от его не по годам взрослого взгляда и детских выходок.
Глупые мысли. Запутанные и ни к чему не ведущие. Потирая ноющий лоб перед полурастаявшей свечой на столе (по стенам плясали тени – совсем как в детстве; будто молодая, стройная тётя Алисия сейчас войдёт и примется рассказывать сказки), Уна признавалась себе, что вряд ли когда-нибудь после сможет спокойно смотреть на ежевику. Особенно после тех писем; после дерзкого бунта Индрис и другого послания, которое наверняка сжёг по приказу матери до тошноты честный Бри. Наверняка – поскольку она не спрашивала.
Мать обижена на неё. Она вообще едва с ней разговаривает после Риарта, отца и дяди. После того, как начались занятия магией.
Мать обижена и боится. Как и дедушка, как и дядя Горо (хотя её бы точно не порадовало такое сравнение), она боится всего, что связано с колдовством. Бояться собственного ребёнка… Должно быть, это больно и унизительно.
И менее закономерно, чем бояться собственной матери. Менее нормально. То есть – страшно или смешно.
А теперь, наутро, ещё и приехал друг Индрис. Непонятно, как он так быстро добрался до Кинбралана; а впрочем, понимать и не нужно – Отражение есть Отражение. Хвалёный мастер Нитлот оказался тщедушным и болезненным на вид, лопоухим, а ещё с огромной плешью – почти лысым. Более неказистым, чем профессор Белми; вообще он чем-то сильно напомнил Уне профессора – разве что с более водянистыми и неопределёнными чертами лица. Встречая его внизу (лёгким, но благосклонным кивком-полупоклоном, как ти’аргской леди подобает встречать незнатного гостя), Уна с трудом скрыла разочарование. Индрис ведь говорила о нём как о превосходном волшебнике, о боевом маге – а тут… Ни её собственной смеси игривости и опасности, ни мрачного величия лорда Ровейна на портрете. Сутулый и уставший, побитый жизнью человек.
То есть – не человек, разумеется.
Мастер Нитлот спешился, неловко поклонился, взглянул на неё сквозь дождь. Его балахон насквозь промок; капли серебристо мерцали на рамке зеркала, видневшегося из-под плаща. Дряхлая мышастая лошадь Отражения слегка хромала – и очень подходила хозяину. Её увёл Бри: теперь он всё чаще подменял старого конюха, имевшего не меньше бед со здоровьем, чем привратник.
А возможно, всё дело в Эльде – невесте Бри и дочери конюха.
Ну уж нет. С какой стати ей, Уне Тоури, думать об этом?
Мать не вышла встречать «ещё одного колдуна», сославшись на непогоду и головную боль. Осознав всю важность своей роли, Уна выпрямилась и натянула на лицо вежливую улыбку. Она обязана показать себя и семью Тоури с лучшей стороны – хоть все участники сцены и стоят на заднем дворе, пасмурным утром, по щиколотку в грязи.
– Мы рады приветствовать Вас в Кинбралане, господин Нитлот. Будьте почётным гостем в этом замке, и да хранят Вас боги.
Она всего лишь сказала то, что полагается, – отчего же он так смотрит на неё?.. Почему он замер, сморщив свой бледный, как мел, нос; почему широко распахнул глаза и с места не двинулся, словно увидел что-то небывалое?
Из-за долгого молчания Уне вскоре стало неловко. Она ещё раз поклонилась и отступила на полшага. Индрис, вполголоса убеждая в чём-то своего приятеля, схватила его за предплечье и чуть ли не силой увела в конюшню, следом за Бри. Мастер Нитлот даже на ходу не сразу сумел оторвать взгляд от Уны; за всё это время он, кажется, ни разу не моргнул.
Уна никогда в жизни не подслушивала. Но всё ведь случается впервые, не правда ли? И заклятия, и подслушивание, и убийство. Эта мысль заставила её нервно усмехнуться, дрожа под мокрым плащом. Подумать только – стоит под дверями конюшни и слушает фразы на чужом языке, как любопытная служанка или крестьянка… Или как дочка конюха.
Уходить ей не хотелось; да и силы воли, пожалуй, не хватило бы.
Мастер Нитлот повторил свою мелодичную фразу – она ещё одним потоком вписалась в дождь. Что это, шаги?.. Уна оглянулась; нет, послышалось. Хорошо, что Гэрхо не вышел встречать земляка – по ночам он всегда гуляет или колобродит со слугами, а потом спит до полудня. Как никогда кстати.
Отвечая, Индрис перешла на ти’аргский. Уна подобралась: подозревает ли колдунья, что она не ушла, что осталась во дворе и делает такую мелкую, постыдную пакость?
Скорее всего, да. Её, Уну Тоури, с недавних пор и не в таком легко подозревать.
– Поразительно? Что такого уж поразительного, Нитлот? Я же предупреждала тебя, – протянула Индрис с ленивым, дружеским упрёком. – Мог бы, между прочим, сдержаться и не пугать девочку. Она теперь подумает невесть что.
– Но ты видела? О Хаос, Индрис, ты тоже это видела?! Мне не мерещится?
Индрис раздражённо фыркнула.
– Как мальчишка, в самом деле… Что с тобой стало? Тлетворное влияние Ингена Дорелийского? О да, я это видела. Больше того – я с этим уже третью неделю, к твоему сведению, занимаюсь магией.
Уна почувствовала, как вспыхнули щёки. Стало по-детски обидно.
– Я не хочу сказать… Не х-хотел сказать, – (маг перевёл дыхание – наверное, чтобы не начать заикаться), – ничего дурного… Но её Дар очень силён. Я почувствовал его уже на мосту, а такое редко бывает.
– Да, – сказала Индрис с долей странной гордости. – Так и есть. Понимаю, о чём ты. Потому мы с Гэрхо и сменили маршрут.
Мастер Нитлот простуженно закашлялся – а потом засмеялся. Смех звучал так тепло – чрезмерно тепло – будто… Неужели?
Последовало несколько секунд абсолютной тишины – лишь шумел (слава Льер, уже не так остервенело) дождь, а где-то в глубине конюшни Бри ласковым баском успокаивал мышастую. Уна смутилась. Сначала Эвиарт с Савией, теперь эти двое… Почему её преследует это глупое положение? Она никогда не испытывала желания лезть в чужие личные дела, подобно кузине Ирме. Даже смутного, спрятанного глубоко-глубоко – как некоторые другие желания. В подглядывании для неё всегда, с детства, было что-то мерзкое. Потому и обвинения матери в давней измене – пусть открыто не прозвучавшие – били прямо по живому. Или, вернее, жгли.
Няня Вилла как-то раз прижигала Уне ранку: она порезала руку, играя на кухне с Бри, и царапина загноилась. Процедура была необходимой (а с точки зрения непреклонной Виллы – уж точно), но мгновенная боль от встречи тела с горячим металлом навек врезалась в Уну. Тогда она ещё не знала, что на свете есть боль куда более изощрённая.
«Мой давний друг»… О да, разумеется. Уна была благодарна дождю за то, что не было слышно звука поцелуя под шуршание мокрой ткани.
Наконец затянувшееся молчание прервалось, и Уна смогла выдохнуть. Отражения шёпотом обменялись какими-то фразами на своём наречии, а затем опять перешли на ти’аргский.
– Я помню. Когда ты связалась со мной, то сказала, что для тебя аромат её Дара – как запах булочек для того парня, Вилтора. Это действительно так.
– Ах, Зануда! – (Индрис укоризненно поцокала языком). – Столько лет прошло, а ты всё ревнуешь к бедняге Вилтору… Как там этот старый вояка? Не пробился ещё в высшее командование?
– Нет. Инген не любит его.
– Неудивительно.
– А вообще-то – не знаю: когда ты сообщила мне, я уже вернулся в Долину. После захвата Феорна в Дорелии просто ртаннуэ5, – Нитлот вздохнул. – Но сейчас нам не об этом следует говорить. Это… Это не заурядное сходство, Индрис.
– Ну да, – насмешливо подтвердила колдунья. Уна ясно представила себе, как её малиновые локоны щекочут тощую шею волшебника; ей стало чуть-чуть противно. – Это поразительное сходство, так? Ты в последнее время заново пристрастился к этому слову.
– Оно на самом деле поразительно. Одно лицо. И… не только лицо. Её Дар, и обретённое зеркало, и… Ты касалась её мыслей?
Уна напряглась и ближе приникла к двери.
– Пока не вплотную. И вряд ли стану делать это без разрешения. Думаю, она даст отпор, и для нас обеих это будет… болезненно. Но я не такой хороший телепат, как ты. – (По тону Индрис, как обычно, нельзя было понять, хвалит она всерьёз или с издёвкой). – Так что можешь попробовать, если осмелишься. Но я бы не советовала. В крайнем случае – не при матушке.
– Матушке… – с непонятным выражением повторил мастер Нитлот. – И всё же это поразительно. Я вообразить не могу…
– И не надо, – посоветовала Индрис. Судя по возмущённому мычанию, она зажала волшебнику рот рукой. – Лучше не воображать то, что нас не касается. И здесь не совсем подходящее место для таких бесед – тебе не кажется, Зануда? Надеюсь, мы скоро всё выясним.
– Если ей действительно грозит опасность, мы не должны игнорировать кровь. – (Волшебник понизил голос и заговорил так серьёзно, что Уне с новой силой захотелось убежать в свою тёплую спальню, не слышать… Но она не убежала. Можно просто представить, будто говорят не о ней. Как в детстве – если мама недовольна и за что-нибудь её отчитывает). – Тем более, если это наместник Велдакир. Мы должны поторопить события. Мне жаль девушку, но выхода нет.
Уна только сейчас заметила, что дождь затихает. Небо расчистилось. Из птичника доносились недовольная возня и кудахтанье: страдали куры, лишённые возможности прогуляться.
Жизнь продолжается – что бы там эти двое Отражений ни знали о её «крови».
– Всё-таки любишь ты строить горести из пустоты, Зануда, – отметила Индрис. – Это у тебя от него, знаешь ли. Или от кезоррианских менестрелей… Пойдём в замок, там всё и обсудим. Я рада тебя видеть, но тут воняет навозом, мокро и до отвратности холодно. К тому же Гэрхо пора будить.
***
Вечером Уна, не торопясь, перепроверила всё, что собрала накануне: два серебряных ножика (побольше – чтобы сре́зать ветки ежевики, поменьше – чтобы отделить от них листья и ягоды), замшевые перчатки (одна пара – про запас; если верить Индрис и здравому смыслу, в кустарниках того леска полно колючек), набор непромокаемых мешочков из кожи… Что ещё? Свиток с рецептом зелья и переписанное заклятие, само собой. Песочные часы. Дождь всё-таки кончился – значит, масляная лампа.
Пестик и маленькую чашку для измельчения листьев можно пока не брать. Не забыть сказать Савии, чтобы та приготовила чёрный плащ: тот, что промок с утра, не успел высохнуть. Покрепче зашнуровать сапожки: в окрестностях замка сейчас месиво вместо земли – спасибо внезапному ливню.
Методичные сборы успокаивали Уну, заставляя считать предстоящий поход (если, конечно, ночную прогулку к усыпальнице можно гордо именовать «походом» – а в этом она сомневалась) чем-то – странно сказать – нормальным. Легко представить, что это какое-нибудь хозяйственное поручение или домашнее задание от профессора Белми. Лучше последнее: в первом Уна всегда была не сильна. Лет до двенадцати мать ещё надеялась приобщить её к военному командованию кухней и кладовыми, к шитью и вышивке – ко всему, что ценится в ти’аргских леди, – но потом сдалась. Уну до сих пор бросало в жар стыда при воспоминании о том, как Бри учил её варить кашу – и о том, чем закончилось это рискованное предприятие. В тот день, увы, её магия была ни в чём не виновата.
