Юлия Пушкарева
Осиновая корона
У Шун-Ди опять пересохло в горле. Лис ещё не знает, что он отдал с таким трудом добытую Вещь Светлейшему Совету… И будет очень зол, когда узнает.
– Вещь? – переспросил Шун-Ди. Ему надо было убедиться, что они говорят об одном и том же.
Жёлтые глаза Лиса блеснули, а зрачки хищно расширились. Он чуть подался вперёд – и на мгновение похолодевшему Шун-Ди показалось, что он сейчас прямо при Ниль-Шайхе и слугах примет другой облик… Тот, в котором ему обычно было удобнее.
Тот, который так ему шёл.
Но Лис разумно не стал этого делать.
– Вещь, которую ты привёз от нас, – негромко уточнил он. – Драконье яйцо.
ГЛАВА IV
Альсунг, наместничество Ти’арг. Замок Рориглан
– Посмотри-ка… Разве он не чудо?
Тётя Алисия говорила шёпотом, чтобы не разбудить ребёнка. Вместе с ней Уна склонилась над колыбелью и улыбнулась, увидев мирно сопящего малыша. Он казался самым безмятежным существом в мире – со своими сжатыми кулачками и приоткрытым беззубым ртом.
– Точно, – сказала Уна и осторожно сняла руку с резного конька на колыбели. Всю поверхность из отполированного ясеня украшала резьба: в браке тётя не утратила страсти ко всему красивому и чуть странному. – И такой крошечный. По-моему, Горди был больше.
По какому-то негласному соглашению, все в семье звали старшего сына тёти Горди, а не Горо; особенно на этом настаивала мама. При этом она не озвучивала своих мыслей, но на лице у неё было написано: «Не приведите боги, чтобы невинное дитя постигла судьба пьяницы, хама и неудачника».
Тётя вздохнула и опустила полупрозрачный полог. В последнее время она располнела, а по числу морщинок почти догнала отца – но глаза по-прежнему сверкали юной синевой, и чёрные кудри остались чёрными. Рядом с ней Уне было спокойно и безопасно, будто зимним вечером у очага – даже если стоит тёплое лето.
Они приехали в Рориглан вчера вечером; дядя Колмар лично вышел на мост через ров, чтобы их встретить. Росинка под Уной совсем утомилась и к тому же прихрамывала: подъездная дорога к замку шла через густой ельник, была слишком узкой и ухабистой для избалованной лошади. Уна поглаживала её по гриве, утешая, пока дядя Горо обкладывал мужа сестры дружелюбными ругательствами: мол, когда уже займёшься своими дорогами, толстощёкий папаша-лорд?..
Рориглан был раза в два меньше Кинбралана и во много раз уютнее. Уне отвели её постоянную гостевую спальню – с бархатной обивкой на стенах и окном, выходящим на поле и деревушку, жавшуюся к крепостной стене. Судя по тому, что несколько домов были сложены из побелённых камней, а прикрывали их черепичные крыши, крестьянам дяди Колмара жилось отнюдь не плохо. Или, может, дела пошли на лад с заботливой руки тёти Алисии? Она всегда знала, как обойтись с простым людом.
В отличие от матери. И – тем более – от самой Уны…
Уне нравилось, что вокруг так тепло и тихо, что слуги сияют от счастья не меньше дяди Колмара, а на знамёнах замка вышита толстая рыжая белка – герб лордов Рордери. Тётя Алисия не признавала кормилиц, поэтому ей приходилось целыми днями пропадать в детской (где Уна пропала заодно с нею), а ещё недосыпать по ночам. Она радовалась этому, как безумная. Ей ежеминутно казалось, что малыш снова голоден или что ему срочно надо сменить пелёнки – так что служанкам можно было посочувствовать. Мальчик, однако, выглядел спокойным, тянул молоко за троих и редко плакал.
Надолго и громко расплакался он единственный раз – когда Уна взяла его на руки.
Никто не догадался, почему это так заметно расстроило её. Тётя поспешила забрать свою драгоценность и свести всё в шутку, а мама… Мама посмотрела как-то странно. Уна предпочла не предполагать, о чём она подумала в тот момент. Что дочь станет плохой матерью – или что она всё чаще отпугивает детей и животных?..
К подаркам, которыми детская уже и так была завалена, прибавились погремушка с медными колокольчиками (от дяди Горо) и оберег – статуэтка длинноволосой богини Льер (от матери). Погремушка, разумеется, имела больший успех.
Сегодня Уна вернулась в детскую сразу после завтрака – пока мама отправилась проведать четырёхлетнего Горди, на время обделённого родительским вниманием. Как-то нечаянно (или не совсем?..) вышло, что Уна осталась с тётей наедине. И тихо мучилась, размышляя, подходящее ли сейчас время и место, чтобы начать тягостный разговор.
– Альен Рордери, – с любовью выдохнула тётя, поудобнее устраиваясь в кресле возле колыбели. – По-моему, потрясающе звучит.
Уна прикусила губу. Ей чудилось, что кто-то подталкивает в спину между лопаток, скребёт острыми коготками: ну, давай же, сейчас!..
– Да… Красивое имя. – (Тётя смотрела на неё – молча и внимательно. Шаль из тонкой шерсти, наброшенная поверх светлого домашнего платья, делала её похожей на большую приветливую кошку). – Мама удивилась, когда узнала о нём. И отец тоже.
– Не сомневаюсь, – тётя грустно улыбнулась. Уна сжалась, ожидая продолжения, но она ничего не добавила.
Хочет, чтобы она сказала сама?
– Мама… Мне показалось, что это её разозлило.
– О да. И снова ничего удивительного.
– Он ей тоже не нравился, да? – (Уна опустилась на пятки, утопая в мягком ковре. И смотрела на тётю снизу вверх, убеждая себя, что ей совершенно не страшно). – Как и дедушке?.. Каким он был? Я хочу знать.
– Был? – тётя скрестила руки на груди. – Кто сказал тебе, что он мёртв? Лично я не хочу в это верить. Ни за что не поверю, пока не получу доказательств.
– Не отвечай вопросом на вопрос! – взмолилась Уна. От того, что она говорила шёпотом, мольба звучала довольно смешно; ну и пусть. Лучше быть смешной, чем с серьёзным видом барахтаться во вранье. – Пожалуйста. Я хочу знать правду.
Теперь в глазах тёти проступило сочувствие. И ещё – проницательность, которая всегда немного пугала Уну. Почти магическая проницательность. Тёте Алисии не нужен был Дар, чтобы догадаться о чём угодно.
– Ты говорила о нём с Даретом, да? – (Уна кивнула). – Недавно?
– Перед отъездом.
– Понятно. – (Тётя рассеянно потянула себя за локон, выбившийся из тугого пучка на затылке; тот змейкой скользнул ей на плечо). – И брат послал тебя ко мне. Не очень-то великодушно, – она хмыкнула, – но, наверное, правильно… Знаешь, Уна, мне столько лет приказывали молчать об этом, что сейчас непривычно открывать рот. Мне словно язык вырезали. Тебе знакомо это чувство, ведь так?..
Уне сдавило горло. Она провела рукой по голубой ткани платья. В вышине над замком резво перекрикивались стрижи. Слишком нормальный и светлый день, чтобы ворошить столько темноты сразу.
– Так расскажи мне. Нас никто не слышит… кроме Альена. – (Прозвучало двусмысленно; Уна встряхнула головой, чтобы прогнать наваждение. Всякий раз, когда она произносила это имя, её охватывал нездешний холодок). – По-моему, я должна знать – а если он жив, и подавно. Всё-таки он мой дядя. Отец только сбил меня с толку своими недомолвками.
– Нет, давай-ка сначала ты, – со смешком предложила тётя – так, будто Уна снова была ребёнком и они играли в замысловатую игру. Иногда Уне казалось, что ни одна из игр на самом деле не осталась в прошлом. – Прежде чем просить откровенности у других, изволь сама быть честной, Уна. Так тебе знакомо это чувство или нет?
Уна опустила глаза. Ну, вот и всё.
– Савия. Она рассказала тебе?
– Не она, а Эвиарт. Он пришёл ко мне из крыла для слуг вчера, после ужина. – (Младенец причмокнул губами во сне, и тётя с новой блаженной улыбкой наклонилась к колыбели). – И рассказал. Не знаю уж, почему мне, а не Море или Горо… Возможно, потому что меня он меньше боится. – (Улыбка тёти из блаженной превратилась в лукавую). – Без оснований, надо сказать.
Уна не нашла в себе ни злости, ни обиды; разве что разочарование. В том, что Савия рано или поздно выдаст её ночные похождения матери, она почти не сомневалась; вопрос был один – кто раньше успеет. Но Эвиарт… Оруженосец дяди Горо; он знал её с детства и, кажется, неплохо к ней относился. Кажется. В ком ещё ей придётся обмануться?
В ком ещё – когда она войдёт в новую семью и станет полноправной леди-хозяйкой (о боги, если они есть, отодвиньте этот день ещё на чуть-чуть)?.. В ком ещё – когда она объявит о своём Даре?
В этом миншийские философы были правы – как и лорд Ровейн-Отцеубийца, несмотря на свою прогнившую душу. Куда лучше и надёжнее быть одному, никому не доверяясь полностью.
– Я не сделала ничего плохого, – прошептала Уна и поморщилась: как же жалко это выглядит. Будто она оправдывается, кается в проступке. – Он видел только зелёный огонёк над моей рукой. Ты не подумала, что ему могло померещиться?
Тётя одарила её непереводимым взглядом.
– Ага, значит, я ещё не совсем отупела… Это утешает. А то знала бы ты, как лекарь из Академии донимал меня напоминаниями о том, что я слишком стара для родов и что всё просто не может обойтись хорошо… Я не выношу насилия, но, честное слово, весь последний месяц мне хотелось стащить у Колмара его кинжал.
Уна недоумевающе моргнула. Она опять перестала что-либо понимать.
– То есть…
– То есть Эвиарт сказал мне… – тётя кашлянула и весьма правдоподобно изобразила его басок: – «Миледи, по-моему, у леди Уны беда со здоровьем. Она, бедняжка, так страдает бессонницей, что однажды всю ночь, до самого рассвета, просидела во дворе гостиницы. А родным ничего не говорит. Ну я и решил предупредить Вас, Вы ведь разбираетесь во всяких целебных травах»… Только и всего, Уна. Но я видела его лицо, а сейчас вижу твоё. И этого более чем достаточно.
Уне не хватало ни сил, ни сообразительности, чтобы ей ответить. Она поёрзала на ковре, мечтая, чтобы эти проклятые стрижи за окнами вопили потише… И чтобы она сама не была такой дурой.
Она выдала себя с поличным. Сдалась без боя, как крепости сдаются врагу. Недавно дядя Колмар сообщил, что в замок прилетел голубь с письмом из Академии – с тревожным оповещением для всех знатных родов Ти’арга. Войска короля Ингена взяли Циллен – столицу Феорна. Феорн считали захваченным уже несколько лет: Дорелии, можно сказать, оставались последние штрихи, ибо Циллен сопротивлялся с отчаянным упрямством. Город давно был осаждён и из последних сил оборонялся, пока армия красивого (по слухам) тирана-дорелийца поглощала слабенькое королевство, со смаком похрустывая костями пехотинцев и рыцарей. За этой осадой следило, наверное, всё Обетованное: от её исхода зависела судьба Дорелии – а значит, и её извечного врага, Альсунга. Теперь Дорелия, в войске которой было немало Отражений, волшебников-людей и даже (вновь – по слухам) парочка оборотней, полностью захватила Феорн и раскинулась едва ли не на половину обжитого материка. Она могла с новой силой угрожать северянам (а заодно – злосчастным ти’аргцам) и победоносно поглядывать на всех прочих потенциальных соперников.
Победоносно – в точности как тётя Алисия смотрела на поверженную Уну.
А потом вдруг, потянувшись вперёд, ласково сжала ей плечо.
– Неужели ты думала, что я не догадывалась? Я же не слепая, Уна. Я думала об этом много лет. Ждала, когда же тебе наконец надоест молчать – или когда ты просто уже не сможешь… Было слегка обидно, если честно. Уж со мной-то ты могла бы поделиться.
– Как ты узнала? – голос звучал, как чужой.
Тётя задумалась.
– Ну, ты с детства была… Не такой, как другие дети. Нет-нет, совсем не в плохом смысле! – (Тётя Алисия всё-таки не выдержала, соскользнула с кресла и обняла Уну; её кудри смешались с волосами племянницы – прямыми, как солома. Уна обледенело застыла в объятиях). – Ты была чудесной. Ты была… В чём-то – такой же, как он. Исключительной. – (Тётя отстранилась, услышав её нервный смешок). – Именно так, леди Уна, и не надо иронии… Во сколько лет?
Вопрос был чересчур деловитым – словно они говорили о возрасте лошади или щенка гончей. Уна растерялась. Обсуждать Дар… Это казалось чем-то недозволенным, неприличным – гораздо более неприличным, чем если бы тётя поинтересовалась, к примеру, влюблена ли она в своего жениха.
Хотя ей бы, пожалуй, и в голову бы не пришло спрашивать об этом. Тётя встречалась с Риартом Каннерти столько же раз, сколько Уна, – и должна была заметить, что ему хватает влюблённости в самого себя.
– В четырнадцать.
– Довольно поздно… Магия Альена пробудилась лет в десять-одиннадцать – ещё до того, как он уехал учиться в Академию. – (Глаза тёти мечтательно затуманились, а Уна поморщилась: магия пробудилась… Как не к месту сейчас эта вечная прямота – и как хорошо, что никого нет поблизости). – Я была тогда совсем крохой, но отлично всё помню. Он был сам не свой. Как и всегда, впрочем. – (Нежная и грустная улыбка – примерно так же, но пока без горечи, тётя улыбалась над Альеном-младшим). – Каким он был, ты спрашиваешь? Моя речь так бедна, чтобы описывать его, Уна. Я не знаю, с чего начать… Он мой брат, и я люблю его. Мне наплевать, что говорят другие. И тебе советую не обращать внимания на идиотские сплетни. Они всегда клубятся вокруг тех, кто хоть на шаг отступает от посредственности.
Уна медленно кивнула. Пока всё услышанное вполне отвечало тем представлениям, что уже у неё сложились.
– Он был могущественным волшебником?
– О да. Я ничего в этом не смыслю, как ты знаешь. Но он писал, что… – (Тут ребёнок открыл синие глаза – яркие, как васильки – и скорее запищал, чем заплакал. Тётя, невнятно воркуя, спустила платье с груди и достала сына из колыбели). – Писал, что Отражения в своей Долине удивлялись его способностям. Точнее, прямо так он никогда не писал – ему, знаешь, не нужно было хвастаться, чтобы другие уверились в его превосходстве… Я догадалась сама. Отражения уговорили отца отпустить Альена с ними – довольно быстро, однако, поскольку отношения у них уже тогда были отвратительными… Всё разладилось. Думаю, всё разладилось с самого начала – до того, как я появилась на свет. Альен был не таким первенцем, которого хотел отец. И мама, должно быть, тоже.
«Должно быть»… Тётя Алисия не знала бабушку. Как-то раз дядя Горо под большим секретом (и вслед за третьей кружкой эля) рассказал Уне, что та умерла вскоре после её рождения. Мать наверняка предпочла бы, чтобы Уна не знала даже этого, – будто в этой беде, в горе дедушки и в безвинной вине тёти было что-то постыдное.
– Он был умным?
– До невозможности. Но только не в житейских вещах. – (Младенец умилительно чмокал, не подозревая, что речь идёт о его злополучном тёзке. Локтем тётя Алисия придерживала его голову – так умело и спокойно… Уна почувствовала, что невидимый узел в её горле начинает распутываться. Может быть, зря она с таким напряжением ждёт катастрофы? Может быть, мама в конце концов примет её такой, какая она есть?). – По-моему, он знал всё на свете. А беседу вёл так, что… – тётя фыркнула. – В общем, девчонки из нашего круга визжали – то от восторга, то от обиды. Гельмина Каннерти – та, что потом вышла за альсунгского двура, – особенно усердствовала… Альен проходил мимо неё, как мимо мебели, и я уже боялась, что от отчаяния она покончит с собой.
– Отец сказал, что иногда он был безжалостным.
– Он мог быть очень жесток, – кивнула тётя. – Мог в упор не видеть, что делает кому-нибудь больно. Или видеть, но продолжать – просто из азарта. Твой дедушка был таким же. Думаю, поэтому они и не ладили.
Продолжать из азарта… Уне вспомнились хроники рода Тоури, мать, а потом – почему-то – Бри. Ей снова стало не по себе.
– Не смотри так, Уна. Альен вовсе не злодей. Он был способен на сильные чувства. – (Тётя прекратила баюкать младенца и уложила его, вновь задремавшего, обратно). – Возможно, на слишком сильные по человеческим меркам… Отец порой называл его подменышем. Говорил, что у него не мог родиться такой сумасшедший сын. Что его принесли Отражения или болотные духи…
– Или боуги, – отчего-то у Уны защемило сердце. – Как в твоих сказках.
– Да. Хорошо, что ты их помнишь, – тётя улыбнулась. – Только это не мои, а древние сказки. Нам их рассказывала наша няня, Оври. Альен по-настоящему любил её. Правда, всегда думал, что его любовь приносит людям несчастья… – (Уна стиснула зубы. Это не просто напоминало её собственные мысли о себе – тётя будто развернула их и огласила, подобно посланию в свитке). – И, наверное, в чём-то был прав… Но это не заставило меня от него отказаться. И никогда не заставит.
Уна поднялась с ковра. Глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, и одёрнула платье. Мама настояла, чтобы сегодня она оделась в небесно-голубое – цвет богини Льер, цвет новой жизни. Сегодня и завтра всё здесь – в честь маленького Альена… Дядя Колмар пригласил менестрелей, и вечером они будут играть в большом зале. А на завтра (специально для дяди Горо и – немного – для самой Уны) запланирована охота на лису в ельнике Рориглана. Дядя Горо считает, что в это время года и ранней осенью лису травить лучше всего; и дядя Колмар, волей-неволей, вынужден с ним соглашаться. Иначе можно и обидеть вспыльчивого родственника.
Короче говоря, жизнь продолжается. Стрижи вьются и кричат над башнями – а Уна узнаёт наконец-то правду.
Она думала об Альене Тоури. Чем больше она о нём думала, тем больше в ней творилось что-то непостижимо важное. Это казалось важнее предстоящего брака, важнее победы Дорелии над Феорном; и даже (увы) важнее рождения кузена… Поймёт ли тётя, если Уна скажет ей об этом? Поймёт ли хоть кто-нибудь?
Вряд ли. Есть что-то безумное в том, чтобы ощущать такую связь с незнакомым человеком, с не самым близким родичем, запятнавшим свою репутацию кляксами тайн. Что-то дурное. Что-то от подменыша.
А с особенностью её магии, которой почему-то нравится не вовремя открывать истину о вещах и людях… Что привиделось бы Уне, если бы она в минуту пробуждения Дара коснулась Альена Тоури? Даже предположить трудно.
Впрочем, он наверняка сумел бы скрыть от неё всё что угодно. Ей нечего и мечтать о том, чтобы сравниться с волшебником такого мастерства – ни сейчас, ни когда-либо в будущем; ведь пока ей не даются и простенькие чары невидимости, да и призвать огонь получается лишь изредка – причём то крошечной искоркой после громадных усилий, то неуправляемым пожаром, как тогда, в конюшне… Нет, Уне нечего и мечтать о подобном. Если, конечно, тётя не преувеличивает, ослеплённая своей любовью и вечной верой в лучшее.
Теперь осталось самое сложное.
– Так ты думаешь, что он жив?
– Я почти уверена! – шёпотом воскликнула тётя. – Ты не представляешь, Уна, какая бездна сил была в брате!.. Он выдержал бы любые испытания. Будь его воля, он перевернул бы мир. Иногда мне кажется, – она грустно усмехнулась, – что он это и сделал… Когда мы встречались в последний раз, он был… Странным. Ещё более странным, чем обычно, я имею в виду. На нём будто тень лежала. – (Она нахмурилась, глядя на комод, где таились пелёнки, распашонки и чепчики). – Альен не посвятил меня в свои дела, но у него явно была какая-то цель. Он зашёл в Кинбралан по пути, чуть ли не случайно. Он направлялся куда-то ещё.
– Цель была связана с магией? – замирая, уточнила Уна. Но тётя лишь повела плечом.
– Откуда же мне знать? Это было так давно – в первый год Великой войны. И больше мы не встречались. Брат ушёл со скандалом: отец возненавидел его окончательно. Изгнал во второй раз, засыпал оскорблениями… Не позволил довести до конца несколько действий по защите замка, которой Альен озаботился. Это было чудовищно, – тётя поёжилась. – Просто кошмар. Благодари богов, что с тобой дедушка был добр.
Уна вспомнила дедушку – и усомнилась в такой однозначности… Но спросила о другом.
– И ты искала его?
– Естественно, искала. Чего только я не делала – всё, кроме того, что действительно было нужно, – тётя прерывисто вздохнула. – Я не осмелилась пойти против отцовской воли и уехать из Кинбралана, чтобы найти Альена. Не осмелилась, как и все мы. Никогда себе этого не прощу… Прошу тебя, Уна, всегда делай то, что считаешь необходимым. Всегда. Не давай себе поблажек.
Довольно пугающий совет, если разобраться… Уна решила, что в этом разберётся в другой раз. Ещё так много нужно выяснить.
– Отец сказал, ты писала его знакомым.
Новая улыбка тёти Алисии была усталой и бледной – совсем не такой, как утром. Уну кольнула вина. Похоже, воспоминания о прошлом – об этом прошлом – пьют силы из тёти, терзают её не меньше отца, как бы она ни бодрилась.
– Значит, Дарет и это заметил… Верно. Альен ведь тогда приходил к нам не один. С ним был агх по имени Бадвагур.
– Агх? – (Уна приподняла брови и машинально коснулась синего кулона на шее. Подарок дяди Горо она старалась не снимать – в основном потому, что именно благодаря ему её Дар разгорелся в полную силу). – Он водился с гномами?
– Ох, с кем он только не водился. Этот агх был резчиком по камню из-под Старых гор. Единственный агх, с которым я разговаривала! Он бы понравился тебе. – (Тётя заговорщицки покосилась на Уну). – Если, конечно, твоя матушка не заразила тебя окончательно трезвостью и здравомыслием. Я подмечаю симптомы, но… С ними же невероятно скучно жить.
– Так ты писала ему, этому Бадвагуру? – поторопила Уна, чтобы отвлечь тётю от рассуждений об её характере. К сожалению, с годами та всё сильнее прикипает к этой теме.
– Я писала в Гха’а, его родным… Знаешь, агхи ведь живут кланами. И я вспомнила, что Альен упоминал клан Эшинских копей. Я съездила в Академию и нашла там человека, знакомого с наречием агхов. Учёного, – тётя задумчиво покачала головой. – Я заплатила ему за перевод письма и за то, чтобы он поиграл в посла. Наняла горного проводника в Волчьей Пустоши и снарядила их обоих в поход в Старые горы… Пришлось выложить целое состояние. Я продала все свои украшения. И всё это – втайне от твоих дедушки и матушки. Было нелегко, как ты понимаешь.
– Очень храбрый поступок, – оценила Уна. И добавила про себя: храбрый и сумасбродный. Как раз во вкусе тёти Алисии. – Поход принёс плоды?
– Как сказать… Я вышла на невесту Бадвагура, Кетху. После того, как Великая война ненадолго притихла – после падения королевы Хелт – она кинулась искать своего жениха. Их след уходил в окрестности Хаэдрана, оттуда – в Минши, а дальше – неведомо куда… – (Уна заметила, что глаза тёти подозрительно блестят, и на всякий случай осмотрелась в поисках платка). – Кетха ответила мне, что Бадвагур мёртв.
– А… А он? – что-то мешало Уне так часто трепать это имя.
– А о нём она ничего не знала в точности. Но перенаправила меня к другому его приятелю, Ривэну из Дорелии. Насколько я поняла, он присоединился в странствиях к брату и Бадвагуру. По крайней мере, миншийцы их помнили вместе. – (Тётя моргнула и тихо засмеялась – солёная слеза попала ей на губу. Она шмыгнула носом). – Прости, Уна… Я точно старею: плачу на пустом месте… Больше мне ничего не удалось узнать. Мне так жаль.
– Но почему?
– Видишь ли, этот Ривэн оказался влиятельным человеком. Такой друг в случае Альена удивляет куда больше агха. Брат редко водился с аристократами, потому что считал их пустышками, а тут… Я знала, где найти Ривэна, но не знала, как добиться с ним встречи. – Тётя помолчала, смаргивая очередную порцию слёз). – Или знала. Или мне просто не хватило мужества. Я боялась узнать правду, Уна. Боялась – совсем не так, как ты сейчас. Когда-нибудь ты поймёшь, что и такое бывает.
У тёти Алисии – и не хватило мужества? Уна вконец растерялась.
– Да кто же такой этот Ривэн? Принц крови? Бастард короля Абиальда? Ой. – (Уна зажала себе рот рукой: иногда она забывала, что тётя по-прежнему считает её ребёнком… «Бастард» – грубовато для речи леди). – То есть – его незаконный сын?
– Ну, почти так, – всхлипнув, с деланой весёлостью сказала тётя Алисия. – Это нынешний лорд Заэру. Один из самых могущественных людей Дорелии и один из ближайших советников короля Ингена. Всего-навсего.
***
– Держи её! – загромыхал дядя Горо, когда псы с визгливым лаем взяли след лисы. Дядя Колмар гнал лошадь бок о бок с ним, время от времени смахивая пот со лба: за последние годы он явно отвык от таких развлечений. Многие слуги, кажется, разделяли его чувства; вообще, наверное, мало кто в Обетованном был таким же пылким охотником, как дядя Горо. Может быть, под настроение – тётя Алисия; но она осталась в замке с детьми.
Уна смотрела, как дядина свора вихрем серо-коричневых пятен перелетает через небольшую полянку. Полянка была окружена елями, которые в этой части угодий Рордери обладали тёмно-голубой, очень мягкой и красивой хвоей. Лай нарушил звенящую тишину этого места. Уна вздохнула и, потрепав по холке усталую Росинку, пустила её следом за мужчинами. Она любила езду и горячку погони, но не охоту как таковую.
– О боги… Кажется, я уже просто старуха! – оказавшись рядом, выдохнула мама. И в следующее мгновение ахнула, пригибаясь, когда еловая лапа чуть не мазнула её по лицу. Вчера примерно то же самое говорила тётя Алисия, но в её тоне не было этого мурчащего кокетства. Уна напряглась. – Мы плутаем тут почти с рассвета. Вот здесь точно уже проезжали. Скажи своему дядюшке, а то меня он не послушает.
Собаки лаяли оглушительно и в полном согласии, так что Уна надеялась, что на этот раз они не ошиблись. Не хотелось бы очерчивать четвёртый круг по ельнику за предприимчивой лисой.
Чуть погодя ельник перешёл в смешанный лесок на границе земель Рордери. Росинка перескочила через корни узловатого, замшелого вяза; Уна подпрыгнула в седле и рассмеялась. А потом оглянулась через плечо на мать.
Роскошные каштановые волосы матери растрепались, лёгкий плащ вился следом синими складками. Она приоткрыла губы в предвкушении; круглое лицо в полумраке чащи светилось изнутри, как у заигравшейся девочки. Уна давно не видела её такой.
Она совсем не была «старухой». Она была прекрасна.
Но почему эта внезапная, как гром в ясный день, красота всё чаще пугает Уну? Почему холодок отчуждения, который она порой замечала в глазах матери с детства, теперь стал её постоянным спутником?..
И как сказать ей то, что она уже сказала тёте Алисии?
Впереди раздался всплеск лая и утробный вой охотничьих рогов. Поймали! Уна погнала Росинку галопом; копыта взрывали комья земли.
Лису загнали у сухого поваленного дерева. Рыже-сероватая, с приоткрытой пастью, она жалась к растопыренным во все стороны, похожим на паутину корням. Скалилась, затравленно вращая острой мордочкой; взгляд глаз со зрачками-щелями перелетал с лающей своры на лошадей, а потом – на дядю Горо, который уже, вполголоса ругаясь, натягивал тетиву… Тонкие, точёные лапки лисы вжимались в мох на земле, судорожно ища точку опоры.
Впервые в жизни на охоте у Уны тоскливо сжалось сердце.
С первым выстрелом дядя Горо промахнулся. Но собаки зажали лису в плотное кольцо, встав у ствола полукругом; два псаря еле удерживали поводки, чтобы гончие не бросились на зверя. Лиса металась в этом кольце, и её пушистый хвост казался донельзя жалким.
Вторая стрела угодила ей в глаз, третья – в горло. Дядя Горо и лорд Колмар обнялись с победными возгласами.
Уна отвернулась, чувствуя непонятную неловкость и дурноту. Да, точно – её мутит… Что это – новые шутки Дара? Или она просто переросла неженские занятия и скоро будет утешаться лишь в вышивании да соленьях?
Интересно, как относился к охоте лорд Альен? Почему-то ей казалось, что без одобрения.
Со стороны ельника послышался перестук новых копыт, и разговоры мужчин стихли. Мать прищурилась, выпрямившись в седле.
– Это Эвиарт, – удивлённо сказала она. – Горо, ты же говорил, что оставил его в замке?..
– Да. – (Дядя Горо оторвался от тела лисы: он уже успел спешиться, склониться над ней и громко повосторгаться мехом). – Он должен был наточить мой меч для обратной дороги, да и одежду в порядок привести… Эвиарт, ты что тут забыл?
Оруженосец-слуга подъехал поближе и, соскользнув с коня, вытащил потрёпанный свиток из седельной сумки. Свиток – многие ти’аргские лорды до сих пор отправляют письма вот так, старомодно; Уна слышала, что в Дорелии и Кезорре их давно уже складывают вчетверо… Она не знала, почему задумалась об этом – наверное, чтобы отвлечься от бледного и непривычно взволнованного лица Эвиарта.
Он шагал прямо к ней.
– Думаю, это Вам, миледи, – с поклоном он протянул ей свиток. – Гонец из Каннерана прибыл сегодня утром. Искал Вас и леди Мору.
– Печать Каннерти, – подтвердила мать, увидев на сургуче герб – очертания озера Кирло и звёзды над ним. Она спешилась, подошла к Уне и спокойно протянула за письмом руку в перчатке. – Дай мне, Уна. Я предупреждала Каннерти, что мы будем в отъезде – значит…
– Значит, что-то срочное, – тихо закончила Уна, наблюдая за лицом матери. Она читала – а лицо мрачнело всё больше, пока его тихое сияние не потухло совсем. Псари дёргали поводки и шикали на собак, чтобы те прекратили лаять. Дядя Горо вразвалку подошёл и встал поодаль; он тоже озабоченно хмурился.
– Ну, что там? Кто-нибудь болен?
– Хуже. – (Мать взглянула на слуг и жестом приказала, чтобы дочь слезла с Росинки). – Дурные вести… Дурнее и не придумаешь. Мне очень жаль, Уна. – (Неожиданно она притянула Уну к себе и обняла. Уна только мельком увидела чернильные буквы в свитке, но магия резко отдалась уколом в висках, скрутила нутро; от каждой строки веяло болью и ужасом). – Риарт Каннерти, твой наречённый, умер.
Она сказала это довольно тихо, но лес сразу наполнился голосами. «Молодой наследник?! Старуху Дарекру мне в сны!.. Он же был здоров, как медведь!» – вскричал дядя Горо. Уна не знала, что говорить.
– Как?
Она хотела отстраниться и посмотреть матери в глаза, но та не отпустила. Сладкий запах её духов мешал думать. Псы зашлись в новом приступе лая.
– Его родители пишут, что он был убит. Зарезан в собственной постели. Риарту перерезали горло, Уна. – (Мать вздрогнула, и её голос сбился на придушенный всхлип). – Кто, за что мог сотворить такое?.. Риарт ведь просто мальчик, он даже не жил при дворе… Это чудовищно. Чудовищно, Уна. Девочка моя, ты вдова без брака! Это проклятье Тоури.
ГЛАВА V
Минши, остров Рюй
Шун-Ди шёл по дорожке, посыпанной песком, который казался серебряным в мертвенном лунном свете. Разросшиеся кусты давно не подстригали: полтора года назад Шун-Ди собирался на запад в спешке и не дал чётких указаний садовнику. Тот, похоже, нечасто сюда наведывался. Хотя махровые чёрно-жёлтые лилии цвели на прежнем месте, истекая душным ароматом. Теперь, после плавания на западный материк, Шун-Ди знал, с чем сравнить их – с окраской тигриной шкуры. Раньше, до тех громадных лесов, он ни разу не видел тигра.
Шаги Шун-Ди неровно шуршали по песку, пока он прохаживался до живой изгороди, увитой плющом, и обратно – к двухэтажному дому из пёстрого камня, который до сих пор не привык до конца считать собственным. Всё-таки его опекун-воспитатель и построил дом, и разбил небольшой сад на своё золото. Даже форму дома старик подбирал сам – так что в итоге получилась не то зауженная трапеция, не то пирамида со сглаженной вершиной. Так строили на их родном острове Маншах. Здесь, на Рюе, большая часть богачей предпочитала удобные жилища с плоской крышей.
