Юлия Тимур
Под сенью платана. Если любовь покинула
Время в Ялове бежало незаметно для всех. Для всех, кроме Элиф, мысленно считающей дни до возвращения в Стамбул. Но даже ей иногда удавалось забыться, заразившись всеобщим весельем и каникулярным безделием.
Иногда она чувствовала на себе горячие взгляды Ахмета – соседского парнишки. Она их замечала и в прошлом году, но тогда они просто сильно раздражали её. И она каждый раз при встрече с ним пыталась крикнуть ему что-нибудь грубое, отрывистое, чтобы он так больше не смотрел на неё. А этим летом, когда она успела полюбить Мехмета, на неё сошло доброжелательное, мягкосердное отношение к мальчикам. Да и обращённый на неё восторженный взгляд Ахмета невольно обнадеживал Элиф: она начинала верить, что её очень скоро обязательно полюбит и Мехмет! Ну, если её смог полюбить один мальчик, то почему бы и другому этого не сделать? А ещё влюбленный взгляд парня служил явным доказательством её привлекательности для мужчин, пускай и таких, нестоящих её внимания, как сам Ахмет.
И она позволила себе пару раз снисходительно тому улыбнуться. А юноша внезапно покраснел и глубоко задышал, чем окончательно развеселил Элиф.
Скоро осень. И в Ялове чувствуется её приближение по холодному ветерку, неожиданно появившемуся в дневное время и заставившему вздрогнуть, по перемежающимся тёплым и прохладным слоям морской воды, когда купаешься; по лёгкой желтизне, пробившейся в густой зелёной шевелюре деревьев и бегущей от центра ствола к окончаниям веток.
Пора в Стамбул! В Стамбул! В Стамбул! Стучит сердце Элиф, а мать и бабушка с нескрываемым восхищением смотрят на неё: как же выросла и похорошела за короткое лето Элиф! И когда успела маленькая девочка превратиться в статную молодую барышню? Неужели только за летние месяцы могла произойти такая метаморфоза?
«Это всё наш воздух, наполненный цветочными ароматами, да молочко козье, которое пили девочки по утрам, сотворили это чудо! – смеётся бабушка. – Ах, какая красавица! Глаз не оторвать от моей внучки!»
Элиф на всякий случай посмотрела на себя в зеркало – что же такое с ней случилось? Но, взглянув, тут же подумала: «Странные они всё-таки. Я всегда была красивой. Неужели они только сегодня это заметили?»
И невдомёк ей, что помимо красоты, которая у нее, разумеется, была, появились в её фигуре статность да округлость, в блестящих синих глазах – особая манящая нега, и даже завиток её выгоревших за лето пшеничных волос теперь ниспадал на грудь по-другому, с особым значением, прикрывая, но и обращая внимание, вызывая желание прикоснуться, хотя бы только для того, чтобы убрать его, чтобы он не мешал…
И когда Элиф и Мехмет совершенно случайно встретились в сентябре, не в лавке у его отца, а под тем же платаном, Мехмет сразу не узнал когда-то упавшее к его ногам незрелое яблочко, вдруг превратившееся в сочный фрукт, ароматный и смущавший своей яркой ранней спелостью.
Почему-то в этот раз при встрече с Мехметом смутившаяся Элиф только и смогла произнести, что «Здравствуйте». Возможно, вышло это из-за полной неожиданности случившегося.
Мехмет, быстро поднявший на неё глаза, удивлённо вскинул брови, от чего его мужественное лицо стало вдруг мальчишеским, и это преображение так развеселило Элиф, что она тут же перестала смущаться:
– Не узнали? Это я, Элиф!
– А-а-а, – протянул Мехмет, пытаясь что-то припомнить.
И через секунду добавил:
– Ты – та девчушка, которая сначала падает с веток, а потом превращается в эстета, придирчиво выбирающего вазу в лавке моего отца?
– Хорошая у вас память, – похвалила Элиф, но тут же опять смутилась: волна неизвестного ей доселе трепета и странного волнения накрыла её.
А потом ей пришлось и глаза отвести – так пристально и внимательно смотрел на неё Мехмет.
Почувствовав её неловкость, он, наконец, и сам отвёл взгляд: его тоже что-то смущало в новой Элиф. Это что-то заставляло его сердце биться чаще, и ему хотелось прижать её к себе, чтобы вдохнуть разлившийся по её телу медовый запах, будто только он мог унять его сердечное волнение, внезапно приключившееся с ним. Почему ему казалось, что запах именно медовый, Мехмет и сам не знал. Но стала Элиф какой-то сладостно-манящей, и это открытие напугало его.
Молодые люди отошли друг от друга, боясь невольно соприкоснуться, поддавшись возникшей силе притяжения. Они молча стояли поодаль, не зная, что сказать и каким образом преодолеть возникшую неловкость. Но ни он, ни она не уходили.
Первым нашелся Мехмет:
– Отец вспоминал на днях, что вы с матерью собирались прийти к нему в лавку, хотели что-то ещё присмотреть для дома. Что передать отцу? Когда вас ждать?
– Завтра! – выдохнула Элиф, совсем не смущаясь поспешности своего обещания.
И тут же побежала прочь, боясь пообещать ему ещё чего-то, боясь своих чувств и его блестящих глаз, устремлённых на неё. Ни разу она не обернулась, но всем телом ощущала его горячий взгляд, от которого трепетала, плавилась, словно свеча, теряя рассудочность суждений.
– Мама, мы завтра должны пойти в гончарную лавку!
Когда мать открыла ей дверь, категорично заявила Элиф, стараясь сохранять твердость голоса.
– Зачем, дочка? К чему нам торопиться? – мать с удивлением посмотрела на Элиф.
К чему, действительно, такая спешка? Как объяснить матери, зачем им непременно завтра надо быть в лавке дяди Али? Она немного подумала и быстро проговорила:
– Я встретила дядю Али, и он сказал, что у него появилась такая посуда, которая очень подошла бы к той, уже купленной нами вазе. К тому же он собирается скоро уехать, и поэтому так снизил цены, что весь его товар разлетается прямо на глазах.
Уши пылали у Элиф, в горле пересохло, но она продолжала лгать, глядя в глаза матери.
– Как странно? И куда это он собрался уехать? Ну, почему бы нам и не заглянуть к нему в лавку? Там всё и узнаем!
«Узнаешь, мама, обязательно узнаешь, что дочь у тебя врушка! Но сейчас это не так важно – важно ещё раз увидеть Мехмета. А моя маленькая ложь никому не навредит. И не стоит переживать, что я соврала маме», – уговаривала себя Элиф.
– Проходите, проходите, милые соседушки!
Дядя Али, заметив Элиф с матерью, сразу кинулся им навстречу. Элиф зарделась от радости: на этот раз за прилавком стоял и Мехмет.
– Ах, как подросла ваша дочь, Ханым*! Она стала настоящей красавицей! – разливался в комплиментах дядя Али. – Что на сей раз вы хотели бы посмотреть в моей лавке?
Мать удивлённо взглянула на дочь, но та бойко ответила:
– Вашу новую посуду, которая подойдёт к той, изготовленной специально для нас, вазе! Она до сих пор радует отца и всех нас своей красотой и изысканностью!
– Новая посуда, новая посуда… – озадаченно повторял дядя Али, почесывая переносицу.
Но тут к разговору подключился Мехмет, который до этого момента молча стоял возле отца.
– Отец, разреши мне показать те изделия, которые я намедни помогал тебе делать. Думаю, речь идёт о них! Они сейчас в мастерской, на просушке.
«Ай да Мехмет, ай да молодец! Сразу пришёл мне на выручку!» – отметила про себя Элиф. И сердце забилось, и в глазах вспыхнул огонь, который не скроешь от постороннего взгляда.
Мать Элиф внимательно посмотрела на Элиф и Мехмета и слегка покачала головой, опустив глаза.
– Давайте спустимся в вашу мастерскую! – предложила мать Элиф после затянувшегося молчания. – Какой у вас сын внимательный, Али-бей. И помогать Вам, наверное, очень любит.
А пока они по крутой лестнице спускались в мастерскую, Али-бей рассуждал:
– Да, сын любит трудиться. Он единственный из моих детей, у кого есть интерес к мастеровому делу. Да вот собирается уехать. В Америке захотел побывать! Свобода там, видишь ли. На фабриках местных поработать удумал, на производстве игрушек… Ему ведь гончарное ремесло видится неинтересным – ему фигурки разные нравится лепить. Думает, что увидит там что-то новое. Освоит его и вернётся сюда уже мастером. Здесь свое дело наладит, Иншаллах*!
– А что? Правильно решил! Самостоятельный мужчина вырос у вас, – одобрительно произнесла мать Элиф.
– Наберётся, – упавшим голосом пробормотала Элиф и сердце её, замерев, провалилось куда-то, и оттуда застучало так, что удары отдавались гулким набатом в ушах.
Элиф превратилась в одно большое раненое сердце: куда не дотронься – везде больно.
– Посмотрите на наши новые изделия, – продолжил Али-бей, когда посетительницы спустились по лестнице и встали посреди мастерской. – Думаю, они могли бы вас заинтересовать.
– Да, пожалуй, – мать Элиф взяла в руку глиняную серую джезву*.
Ручка у джезвы была деревянной, и это делало её безопасной в использовании. Рядом с джезвой стояли глиняные чашечки для кофе.
– Посмотри, Элиф, какая красота! Думаю, если и тебе они понравятся, мы их возьмём.
Элиф, опустив глаза, утвердительно качнула головой.
– Набор ещё не совсем готов, – поспешно произнес Мехмет, но, встретив удивлённый взгляд отца, тут же добавил:
– Я хочу украсить ручку джезвы. Хочу вырезать украшения на ней. Это быстро! Отец, я завтра могу сам отнести готовый набор в дом Небахат Ханым.
– Если Небахат Ханым не возражает и готова подождать до завтра ради красоты, которую ты обещаешь сделать, то, разумеется, исполни свою задумку! – Али-бей погрузил пальцы в свою негустую бороду, словно собирался её почесать.
– Если изделие станет ещё лучше, зачем же я буду возражать? – улыбнулась мать Элиф. – Заходите завтра, после обеда. Цену мы обсудим сейчас, а набор получим завтра!
– Не волнуйтесь по поводу цены. Вы не первый раз покупаете мои изделия, поэтому можете рассчитывать на приличную скидку. Да и соседи мы с вами, а с соседей иной спрос и цена для них другая.
Америка, Америка… Это так далеко. Зачем эта Америка Мехмету? Ведь она, Элиф, живёт здесь, на узкой стамбульской улочке, которую наполовину занял платан, раскрыв над обитателями домов свою могучую крону и взяв их под свою защиту.
Никак не ожидала Элиф такого поворота – она надеялась, что будет продолжать видеться с Мехметом, пускай и не каждый день… А может, со временем, они бы и обручились: соседи всё-таки, не чужие люди. И сам Мехмет, похоже, неравнодушен к ней. По-особенному стал смотреть на неё при встрече, словно обнимет её своим взглядом. Конечно, он влюбился! Раньше, будто и нет её вовсе – скользил его взгляд мимо неё. А сейчас всё по-другому: не отводит свой взгляд, прожигает Элиф насквозь своими чёрными глазами. И страшно ей от этого, и томительно, и хорошо одновременно, и так хочется, чтобы бросился он к ней и сжал своими руками, как глину, когда делает из неё поделки за гончарным кругом.
Так мечтала Элиф, рассуждая про себя, пока не испугалась собственных мыслей.
Мехмет сдержал своё обещание и зашёл к ним на следующий день. С собой он принёс весь набор: джезву и кофейные чашки. Всё было аккуратно завёрнуто в плотную бумагу. Мехмет вызвался сам распаковать посуду. Ведь ему пришлось всё хитро завернуть, чтобы посуда не разбилась. И тому, кто не знает секрета, придётся долго провозиться прежде, чем доберется до посуды.
Как только он развернул джезву, мать Элиф увидела орнамент, появившийся на ручке. Сделан он был мастерски и украсил изделие, придав ему особый шарм.
– Прекрасная работа! Ваша резьба сделала джезву ещё интереснее! – произнесла мать Элиф.
– А что изображено на ручке джезвы? – спросила Элиф, вглядываясь в резьбу. – Неужели это листья… – она немного замешкалась, удивившись, а Мехмет бодро продолжил:
– Это плоды и листья платана. На нашей улице он – главное украшение, поэтому я решил его таким образом увековечить.
Элиф вздрогнула. Думая о Мехмете, она тоже вспоминала платан. И он, когда украшал ручку джезвы, оказывается, думал о том же… Совпадение или нет? А может, это знак? Встретились они под платаном, под его могучими зелёными крыльями, которыми он обнял их обоих. Эту джезву Элиф теперь будет хранить как талисман – талисман, оберегающий их любовь.
Мать Элиф, забрав весь набор, ушла на кухню, перед этим предложив Мехмету выпить с ними кофе. Заодно они все вместе проверят, насколько кофе делается вкуснее и ароматнее, если его сварить в глиняной посуде!
Элиф встрепенулась, а молодой человек, взглянув на повеселевшую Элиф, не стал отказываться от чашечки кофе. Да и мог ли он отказаться? Элиф была настолько хороша, что рядом с ней у него немного кружилась голова. И как тут помнить о приличиях и делах в лавке?
– А когда вы уезжаете в Америку? – не глядя в лицо Мехмета, спросила Элиф.
– Через неделю, – ответил Мехмет.
– Так скоро и так далеко! Говорят, что там совсем другие нравы.
Элиф слегка замялась, а потом решительно выдохнула:
– И девушки красивые!
– Да, нравы другие и девушки, пожалуй, недурны. Но когда в сердце живут синие глаза, которые однажды увидел под платаном, то для других красавиц в нём нет места.
Элиф залилась краской и собиралась ещё что-то спросить, но в этот момент мать позвала их пить кофе. Все чинно сидели за столом, и было совсем не до шуток. Мехмет, сделав пару глотков ароматного напитка, поставил чашечку на стол и, поблагодарив хозяйку за гостеприимство, засобирался по делам.
– Зейнеп, а тебе кто-нибудь нравится? – спросила Элиф у сестры перед тем, как они легли спать.
Сестра удивлённо приподняла брови.
– Ну, в смысле, тебе из мужчин кто-нибудь нравится?
– Странный вопрос, сестрёнка, ты что, влюбилась? – рассмеялась Зейнеп.
Зейнеп и Элиф, две родные сестры, внешне были очень разными, словно день и ночь. Зейнеп – смуглая брюнетка, крутобёдрая и пышногрудая, с тонкой талией и тонкими щиколотками.
«Вся в родню отца», – говорили о Зейнеп родители.
А Элиф унаследовала от бабки (матери Небахат) синеву глаз да белизну кожи. Женственность только начала прорисовывать своей кистью овалы на её фигуре, робко прикасаясь к угловатым формам, выравнивая их в мягкий и такой притягательный изгиб.
А вот характер у сестёр во многом был похож: обе они были настойчивы и непреклонны. Касалось ли дело родительского внимания или же игрушки, которой каждая из них желала обладать первой, и ни та, ни другая не собиралась уступить.
– Всегда ты вопросом на вопрос отвечаешь, Зейнеп! Не стоило у тебя и спрашивать. Толку никакого!
– А какая тебе от этого будет польза, если ты узнаешь, нравится мне кто-нибудь или нет? Если бы я хотела рассказать тебе об этом, то давно бы это сделала! – Зейнеп с насмешкой посмотрела на Элиф. – А ты даже и не мечтай влюбиться первой! Пока я замуж не выйду, тебе не стоит и думать о парне! Хотя, помечтать, конечно, ты можешь: что тебе остаётся…
– Знаешь, а ты со своими замашками принцессы, вряд ли когда-нибудь найдёшь себе достойного! Так что уповай только на отца – пускай он отыщет тебе жениха! – с обидой выкрикнула Элиф сестре.
– Хватит шуметь! – в комнату девочек заглянул Юсуф. – Спать мешаете. Мне в школу рано вставать. Сейчас отцу скажу – он быстро вас утихомирит.
– Ну, вот ещё один отцом пугает! – рассмеялась Зейнеп.
– А ты смейся, сестрёнка, пока отец не пришёл! Смейся, смейся, потом не до смеха будет! – угрожающе завершил свою речь Юсуф и вышел из комнаты девушек.
После язвительных словесных перепалок и непустой угрозы Юсуфа: когда последнему не удавалось призвать сестёр к порядку, тогда он прибегал к поддержке отца – желание откровенничать ушло само по себе. И сёстры, обиженно отвернувшись друг от друга, сделали вид, что заснули.
Утром Элиф проснулась в плохом настроении. А когда настроения нет, всё перестаёт складываться: чай не так заварен, как надо, маслины – слишком горькие, сыр – малосолёный.
Зейнеп за завтраком посматривала на сестру с усмешкой, мать – с тревогой, отец же был слишком занят мыслями о работе и не замечал капризов Элиф. Юсуф к завтраку всегда выходил последним, насколько возможно он оттягивал время подъёма с постели.
Отец быстро позавтракал и на этот раз взял с собой в магазин Зейнеп, чтобы та присмотрелась к его работе. Зейнеп быстро собралась и, не допив чай, последовала за отцом. Помогать матери по дому осталась Элиф. Юсуф ел горячий симит и запивал его чаем, с ногами устроившись в кресле. Он ещё не переоделся к завтраку, сидел в пижаме и зевал во весь рот.
Мать, воспользовавшись тем, что они с Элиф в коридоре были только вдвоём, спросила:
– Милая, не хочешь ли ты что-нибудь рассказать мне? Я чувствую, что в последнее время ты чем-то расстроена. Что-то волнует тебя? Думается мне, есть у тебя на сердце какая-то печаль или тревога.
Элиф посмотрела на мать и, чеканя слова, произнесла:
– Мне нравится Мехмет. И я хочу за него замуж!
– Ах, Аллах! Детка, какое замужество? Как тебе это только пришло в голову? Представь только, что на это скажет твой отец? У него свои мысли об устройстве вашей жизни. А Мехмет? Он, похоже, неплохой парень, но мы совершенно ничего о нём не знаем! И познакомились с ним совсем не давно. И не забыла ли ты, что он очень скоро куда-то далеко уедет.
– В этом-то и всё дело, мама! Он уезжает в Америку! Поэтому мне нужно срочно с ним обручиться! – с отчаянием выкрикнула Элиф. – Как ты не понимаешь, мама, что там он встретит другую!
– Встретит-не встретит, Элиф! Это уже не наше дело, милая! Решение о помолвке детей принимают обе семьи. И это не решается в одну минуту. Сначала родители должны договориться об условиях помолвки. Если они договорятся, то планируют обручение. Нельзя так вдруг выйти замуж: хочу и все!
– Зря я тебе всё рассказала! Что ты могла мне ответить – лишь сослаться на традиции! Сама привыкла терпеть все отцовские выходки, и мы должны такими же быть послушными! – сверкнула глазами Элиф.
– Не злись, дочь! Поверь матери: традиции – это хорошо. А твоё сумасбродство пройдёт! По молодости все мы горячие. У тебя всё впереди. А пока иди в школу. Поговорим, когда успокоишься.
Элиф с красными от досады глазами выскочила из дома. Гнев так и бушевал в её сердце.
А чего она хотела? Чего она ожидала от матери? Что та поговорит с отцом и, уговорив его, отправится к матери Мехмета? Их семьи совсем не знакомы! А мать, она всегда делает только то, что велит ей отец. Тот, конечно, разозлится, когда услышит о вспыхнувшем у Элиф чувстве. Как же, он же отец, а о проказах младшей дочери узнаёт в последнюю очередь. А иначе, как проказы, он её любовь не назовет. И сам Мехмет так не вовремя собрался уехать в эту Америку! Осталась какая-то неделя – уже ничего не решить и не успеть что-то сделать перед его отъездом.
Но Элиф обязательно поговорит с Мехметом, прежде чем тот уедет. И пускай для этого ей придётся все дни напролёт стоять под платаном.
Осенняя проседь расцветила зелёный монолит листвы платана. Помимо пятипалых листьев, на ветках тут и там появились шарики, зелёные, пушистые. Закреплённые длинными черенками в пару, они свисали со всех веток. День ото дня шариков становилось всё больше. И они начали походить на своеобразные украшения: этакие забавные игрушки, которыми нетерпеливые дети решили украсить дерево задолго до наступления праздника. А уж когда осеннее золото озарит гиганта, повиснет на его ветвях и одновременно расстелет у его подножия листопадные жёлтые ковры, платан предстанет в настоящем праздничном убранстве – в последнем перед зимней непогодой поистине прекрасном наряде.
А потом в его жизни случится зима, с её ветрами и колким снегом, с редкими солнечными днями. Чтобы её пережить, ему нужно сбросить всё лишнее, и выстоять, выжить, вновь возродившись по весне, которая у него обязательно случится!
***
Утром Элиф разбудил странный шум на кухне.
«Кто это проснулся раньше меня? – подумала она, пытаясь приподнять тяжёлую голову с подушки. – Эх, не надо было пить снотворное на ночь: с ним полдня потом проспать можно! Кстати, а который час?»
Элиф взглянула на экран телефона, который лежал на прикроватной тумбочке и иногда служил ей вместо будильника.
«А очки-то где? Без них ничего не вижу!»
Она шарила рукой по тумбочке и не находила там своих очков. Вечно она оставляет их где попало.
Ах, да! Ночью она заходила в спальню к Фатиме, а на такое путешествие она вряд ли бы решилась без очков. Значит, она их оставила в комнате Фатиме. Хотя, нет: как же она вернулась назад? Тогда, получается, они остались в кухне, на столе. Потому что прежде чем вернуться в спальню, она зашла туда выпить снотворное. И нужно было рассмотреть названия лекарств, лежащих в коробочке. Без очков этого не сделаешь. А из кухни до спальни – рукой подать. Выходит, до кровати доковыляла без них.
А между тем шум на кухне усилился. Похоже, кто-то готовил завтрак, а может, и обед?!
– Мехмет! – позвала Элиф.
Наверное, он никуда не ушёл сегодня. И, не дождавшись утреннего чая, сам захотел приготовить его и теперь искал заварку, поэтому-то так и гремит посудой.
– Мехмет! – погромче позвала его Элиф.
Со стороны кухни послышались шаги.
«Услышал!» – удовлетворённо подумала Фатиме.
– Очки мои захвати тоже. Они где-то на кухне! А я без них как без рук!
– Добрый день, держи свои очки! – ответил женский голос, совсем не похожий на голос Мехмета. – Ты так долго спала, что я решила сама приготовить завтрак.
– Фатиме?! – догадавшись, не на шутку перепугалась Элиф. Пока она никак не могла проснуться, бедная, больная Фатиме вынуждена была готовить себе завтрак. Сколько же она проспала? А всё снотворное – без него Элиф давно бы встала.
– Зачем так кричать? Мне сегодня немного лучше, и я решила сама приготовить завтрак. Правда, на твоей кухне ничего нельхя найти. Будить тебя я не хотела, а Мехмет ещё с утра ушёл по своим делам. Но он-то в делах кухонных вовсе не помощник. Так что будем завтракать тем, что я нашла у вас в холодильнике.
– А ты таблетки-то приняла? – удивлялась всё больше Элиф.
– Приняла, приняла! Говорю же: сегодня мне лучше. И врач велел больше двигаться. Ты про это забыла? А то ведь без движений совсем плохо может стать. Кстати, дочки мои утром прислали сообщение, что на следующей неделе приедут. Уже и билеты купили! Радость-то какая! Как тут не начать выздоравливать. Слава Аллаху! Он не оставляет праведных людей и слышит их молитвы, – Фатиме устало присела на кресло возле Элиф. – Чай готов уже. Пошли завтракать, хотя впору уже обедать.
Фатиме нехотя поднялась – устала всё-таки, – и поплелась в кухню. Элиф, удивлённая внезапным переменам, набросив халат, как могла быстро, засеменила за ней: коленки с утра требовали особого внимания и, закованные артрозом, не спешили разгибаться и слушаться, отчаянно борясь с Элиф за свой покой. Поэтому, когда она появилась в кухне, перед этим заглянув в ванную комнату и свершив омовение, Фатиме уже выпила не первый бокальчик с чаем.
На стол Фатиме выложила все продукты, которые нашла в холодильнике и которые годились для завтрака: солёную брынзу, маслины, варенье. Подогрела на сковороде симит*. И теперь величаво восседала во главе стола, допивала чай, крепкий, как и положено быть чаю утром.
После снотворного у Элиф совсем не было аппетита. Поэтому она положила на терелку лишь пару маслинок и немного вишнёвого варенья, а ещё отломила небольшой кусочек симита, рассыпавшегося у неё по тарелке кунжутными семечками. Нехотя проглотив сладко-солёные продукты, посыпанные сверху кунжутом, она запила всё чаем.
Но встрепенуться и проснуться полностью всё равно не получилось, и Элиф предложила Фатиме выпить с ней чашечку кофе. Но на привычном месте не нашла джезвы. Где же она? Джезва – это не очки, которые Элиф носила за собой повсюду, забывая их то тут, то там. Обеспокоенная пропажей Элиф начала заглядывать во все кухонные шкафы.
– Что ищешь, Элиф? – спросила Фатиме, заметив что та не прекращает своих поисков.
– Мою джезву. Где же она? Всегда оставляю её на столе, на самом видном месте!
– Ты о старой джезве, что была плохо отмыта? – как ни в чём не бывало спросила Фатиме.
– Да, да, где ты её видела, Фатиме?
– Такую посуду нельзя держать в хозяйстве. Её нужно выбрасывать!
Заметив, что Элиф как-то разом проснулась и уже готова возмутиться, Фатиме, улыбнувшись, продолжила:
– Что ты так переполошилась? Конечно, я не рискнула выбросить старую джезву, но и отмыть такую вещь руками невозможно. Она в посудомоечной машине!
Элиф, забыв про сон и колени, ринулась к машинке и отключила её. Потом открыла дверцу и, схватив в руки джезву, стала придирчиво её осматривать: не появились ли на ней трещины. А потом и, вообще, поднесла к носу и обнюхала.
Фатиме вначале с улыбкой наблюдавшая за происходящим, решила вмешаться:
– Что с тобой? Что ты делаешь?
– Фатиме, разве можно глиняную посуду мыть в посудомоечной машине?
– Ну уж, никогда не задумывалась над этим вопросом. Если есть машина для облегчения труда, зачем думать о том, можно или нельзя в ней что-то мыть?
– Затем, что в ней это что-то можно и испортить. Моя джезва, может, и старая, но дорога мне по-особому. Ты думаешь, я не могу её отмыть всякой химией? Могу, ещё как! Но химия ей навредит: потом вкус сваренного в ней кофе будет уже другим, да и на поверхности глины могут образоваться трещинки. Ну, да ладно – вовремя успела её вытащить. А теперь давай кофе попьём.
Элиф хоть и рассердилась на Фатиме, но не хотела расстраивать ту своими упреками: всё же больной человек, и лучше её лишний раз не волновать. Чтобы успокоиться и отвлечься, она сразу начала варить кофе. А в дальнейшем она постарается не выказывать той своего недовольства, которое сразу вырвалось у неё после инцидента с джезвой.
Женщины молча выпили кофе, и тут Фатиме неожиданно спросила:
– Эту джезву тебе Мехмет сделал?
– Отец Мехмета. Мехмет только нанёс резьбу на ручку, – удивилась Элиф неожиданному вопросу и верному предположению Фатиме.
– Хотела её выбросить, да не смогла. В машинку твою запихнула! – в сердцах произнесла Фатиме.
– А как ты догадалась, кто её сделал? – спросила Элиф: любопытство пересилило возмущение планом Фатиме, да и потом она обещала себе сдерживаться.
– Это не сложно вовсе: у нас дома была похожая вещица. Только ручка не была украшена резьбой. Выбросили мы её давно. Никакой особой ценности она не представляла. Подобных вещей, сделанных Али беем, у нас полон дом. А старую, испорченную посуду я в доме никогда не держу. А ты столько лет хранишь эту ерунду. Дорога она тебе…
– Конечно дорога! Я до сих пор её как талисман храню. У тебя был сам Мехмет. Зачем тебе было хранить какую-то памятную вещицу? А я, когда ссорилась с Ахметом, а ссорились мы довольно часто, брала эту джезву в руки и гладила её ручку. Шероховатость резьбы, словно лекарство, успокаивала меня. И вроде не одна я…
– Не придумывай, Элиф! Когда ты была одна? У тебя был Ахмет! И дети.
– Ахмет, Ахмет… – задумчиво произнесла Элиф, – мир его праху. Любил меня, да не мог с моей нелюбовью смириться. Не жизнь, а наказание для обоих была наша с ним жизнь. Видел он каждый день, что терплю его только. Не мог с этим жить: злился. Никогда не бил меня, но как что-то не нравилось, сразу бросал в меня всё, что попадалось под руку. А причин для «этих не нравилось» при такой жизни всегда можно было найти.
– Испортила ты жизнь всем: и мне, и Ахмету, и Мехмету! Не смотри на меня так! И ему тоже! И детям своим, поэтому они знать тебя не хотят.
– Не думала я, Фатиме, что за любовь так дорого платить придётся.
Элиф старалась не принимать то, что говорила ей Фатиме, как личное, относящееся непосредственно к ней. Она пыталась представлять, что говорят они о другом человеке, которого Элиф очень хорошо знает, поэтому и может объяснить Фатиме его чувства. В противном случае они бы поссорились, а началось бы всё с выяснения отношений обиженных друг на друга женщин.
Слушая Фатиме, Элиф ощутила всю глубину её переживаний, опустилась на самое дно снедавшей женщину горечи, но она не хотела застревать там надолго – своя боль множилась и не отпускала её.
Корень обиды засел так глубоко в теле Фатиме, что избавиться от него, вытащить его можно было только вместе с сущностью самой страдалицы – так прочно срослась она с обидами, ими питалась и крепко держалась за них. Но не это сейчас беспокоило Элиф – лицо Фатиме раскраснелось, появились пятна нездорового румянца, словно кровь прилила к голове.
– Что обо мне говорить, Фатиме, ты бы прилегла. Много двигаться после лежачей болезни – тоже ведь плохо.
– А ты от темы-то не уходи. Не нравится, когда правду говорят.
– Фатиме, жизнь наша уходит, а вместе с ней уходит и та правда, о которой ты так сильно переживаешь. По прошествии времени то, что казалось нам правильным в то время, становилось иным, изменяясь вместе с нами. Можно долго об этом рассуждать, вспоминая молодость, в которой было всё: и хорошее, и плохое. А можно, вспоминая, всё время кого-то обвинять: я – отца за то, что решил мою жизнь по-своему, так, как только ему казалось правильным и, я уверена, у него на этот счёт были свои доводы; ты – меня за то, что через столько лет всё равно соединила свою жизнь с Мехметом, несмотря на вашу семью. Мои дети тоже имеют свои взгляды на правильность поступков их матери, которые им не понравились, и поэтому они решили больше не видеть меня, наказав своим отсутствием. И что может быть для матери хуже этого? А тем временем жизнь идёт. Секунды и минуты её пролетают, незамеченные нами, потому что мы озабочены постоянным выяснением отношений. И так будет до тех пор, пока мы лелеем наши обиды, обвиняя всех в том, что с нами произошло. Мы – только прошлое, если все время думаем о нём. А заметила ли ты, какой сегодня хороший день? Июль не всегда бывает ласков со стариками и своим жарким дыханием готов опалить нашу и без того иссушенную временем кожу, вызвать у нас приступ сердцебиения и головокружения. А сегодня нет духоты на улице, нет испепеляющего зноя – верного спутника июля. Совсем скоро приедут твои дочери, которых ты давно не видела, и о которых, скучая, часто думаешь. Они помнят о тебе и переживают. Как хорошо, когда о тебе заботятся! Не так ли? Столько лет ты с любовью растила их, а теперь пришла их очередь позаботиться о тебе, и они не оставляют свою мать наедине с проблемами. Они заберут тебя в свой дом, где ты будешь каждый день видеть своих подрастающих внуков и сможешь сказать им что-то важное. Да просто – смотреть на них и улыбаться от счастья! Эта новость так тебя обрадовала, что утром ты сама поднялась с кровати и смогла приготовить завтрак на всех. А ещё вчера это казалось невозможным. Пока ты готовила, ты жила! А сейчас, погрузившись в прошлое, которое уже не исправить, как бы не хотел, ты, вроде, тоже живёшь, но ничего не замечая вокруг и страдая. А ты бы лучше приняла таблетку – мой телефон сейчас как раз напоминает об этом – и если тебе позволит самочувствие, а мне – мои колени, мы спустимся вниз, чтобы посидеть под платаном. Заодно и посмотрим на проходящее лето.
