Юлия Вдовина
История маленькой революции
– Я… нет… да… то есть… – Тамара пробовала скрыть осуждение, но получалось плохо. Олег Владимирович заикался, – я крещённый…
Борис занял выжидательную позицию. Ему не нравился прорезавшийся голосок дворянки, но он, одариваемый тяжёлым взглядом сестры, смиренно терпел. Вскоре разговор завершили.
– Олег Владимирович, Боря, предлагаю партию в карты, – Тамара опустила локти на стол, – а молодые пускай идут в другую комнату.
Катерина остолбенела. Отпустить её из-под надзора? С Дмитрием? «Боже, наконец-то ты услышал мои молитвы! Господи!». Она повторила про себя «Отче наш» два раза. Дмитрий не стал задавать лишних вопросов и просто подал Катерине руку, которую она без размышлений приняла. Дмитрий ликовал, глядя на поджавшего губы рабочего.
Только комната, самая дальняя от столовой, закрылась, девушка решила не терять времени.
– Через два дня они планируют выступление на фабрике и, вероятнее всего, убийство владельца, – тихо и быстро залепетала Катя. – Дмитрий Дмитриевич, я прошу Вас…
– Постойте, Катерина Матвеевна, – он выставил ладонь, – постойте. Откуда Вам это известно? Тамара рассказала?
– Борис…
– При сестре?
– Нет… – она густо покраснела, а Дмитрий задумался.
– Не кажется ли Вам странным, что Борис с Вами наедине бунты обсуждает?
– Вы меня оскорбляете, Дмитрий Дмитриевич…
– Не имел намерения, Катерина Матвеевна! Извините, – юноша поцеловал ладонь Кати, – но о чём же Вы просите?
– Я… я хочу… прошу, чтобы Вы предупредили полицию. Срочно предупредите их, Дмитрий Дмитриевич! Их поймают, повесят! Пожалуйста!
– Милая Катерина Матвеевна, успокойтесь. Через два дня они точно ничего не сделают. Олег Владимирович говорил, что Сафронов уезжает. Всё это похоже на проверку. Мы не можем так рисковать.
– Пожалуйста… сдайте их властям, я Вас умоляю! Освободите меня, помогите мне!
Она больше не впадала в истерику и не лишалась чувств, но по-прежнему не могла спокойно объясняться.
– Катериночка Матвеевна, золотце, не волнуйтесь! – Дмитрий подставил ей стул. – Мы обязательно что-нибудь сделаем, спасём Вас, но не сейчас. Поймите, Катенька… я не узнал, могу ли я Вас так звать? – она кивнула. – Катенька, сделай мы одно лишнее движение сейчас, и они нас расстреляют. Катя…
– По мне лучше смерть…
– О чём Вы говорите?! Как можно желать умереть в Ваши-то годы?! Не рассуждайте о глупостях, Катерина Матвеевна!
Он не строил в голове планов по спасению. Не загружал себя депрессивными рассуждениями о жизни Кати, о её положении, о её мыслях. Его мало заботило её душевное состояние. Дмитрию было скучно общаться с Катериной без Бориса, но она привлекала его как девушка, и пребывание с ней наедине казалось юноше на руку. Дмитрий подошёл к Катерине и прижал её ладонь к своей груди. Катерина не противилась. Она с обожанием посмотрела на мужчину и припала к нему макушкой. В ней воцарилось спокойствие. «Вот она – порядочность. Вот они – невинные прикосновения… Дмитрий…».
– Вы красивая, Катя. Прошу, никогда не думайте о смерти.
«Как он прекрасен! Как добр, как благороден! Я не сержусь на него… он заберёт меня сразу, как это станет возможным!». Дворянка прикрыла глаза и потёрлась носиком о белую, пахнувшую не заводом и маслом, а свежим мылом, рубашку.
С задней стороны Тамара, отошедшая от брата и Олега Владимировича на пару минут после намеренного карточного проигрыша, прислонилась ухом к дверце. Было тихо. Тамара приоткрыла створку. Катерина, не слышавшая ничего вокруг, кроме сердцебиения Дмитрия, не отстранилась от мужчины, но почувствовала, как он повернул голову. Дмитрий триумфально улыбнулся Тамаре. «Идиот. Знает, что с ней будет, если Боря увидит». Работница, укоризненно вскинув брови и поджав губы, покрутила пальцем у виска, на что Дмитрий вольготно пожал плечами.
IV
Ирина, Авдотья и Зоя были почти неразлучны. Зоя и Авдотья, как старшие, наставляли двадцатилетнюю Иру на «путь истинный». Зоя, которая была взрослее Ирины на четыре года, не упускала возможности подтрунить над подругой из-за её неопытности в той или иной сфере. Обе женщины не были замужем и, следуя примеру Тамары, туда не собирались, несмотря на сватовство завидных женихов-телеграфистов и типографщиков.
Зоя и Ирина росли в одном селе, оттого и повадки имели схожие. Обе были невиданные хохотушки. Их фигуры были одинаково крепкие, как у всех работающих крестьянок в их деревне, и одинаково привлекательные. На лице Зои в солнечный день проглядывались бледные веснушки, а лицо Ирины пятнышки засеяли полностью. Женщин нередко принимали за сестёр: у обеих белые волосы волнами разливались по широким, рабоче-крестьянским, плечам, а серые монгольско-узкие глазки постоянно смеялись.
С Авдотьей Ильиничной, сорокалетней вдовой, коренастой и внешне грубой, Зоя и Ирина встретились на заводе. Сразу сдружившись, Авдотья Ильинична стала для них просто «Дуня». Узнав, что мужа и четверых сыновей Дуни повесили по военно-полевому суду якобы за дестабилизацию ситуации в государстве, Зоя и Ира, так же потерявшие братьев, долго сочувствовали подруге. Перестали они сочувствовать лишь тогда, когда осознали ненужность этого сочувствия. Сердца трёх разгорелись пламенем мести. Тогда-то им и встретилась Тамара.
Поначалу Борис, что называется, «приударил» за Зоей, в которой не сразу разглядел характер сестры. Прижав один раз женщину к стене, он немало удивился, когда Зоя рассмеялась, а потом плюнула ему в лицо. От этого плевка он отшатнулся, как от летящего булыжника, и женщина высвободилась из объятий. Зоя рассказала обо всём Ирине и Авдотье, но не с целью нажаловаться. Следующие две недели женщины, проходя мимо отмахивающегося от насмешливых приветствий Бориса, заливисто хихикали. Зоя, Ирина и особенно Авдотья совершенно не боялись брата Тамары, а вот он их опасался и сторонился (в частности Зою). Постепенно они привыкли к его угрюмому выражению лица при их появлении и захотели познакомиться с ним короче. Так они стали собираться после работы за графинами.
За день до появления Катерины в квартире Алексеевых женщины были в своих сёлах. Они, как и Тихон (с ним Ирина находилась в особенно близких отношениях), активно, но незаметно для помещиков, подговаривали односельчан на противодействие. Они понимали, что одним разом это не кончится, что это – только начало. И они не сдавались.
– Ха-ха! Только не говори, что ты до сих пор не ходишь из-за Мирона в кабак, – Зоя от нахлынувшей весёлости била кулаком по столу и издавала нечеловечески писклявый хохот.
– В кабак? Он теперь без сопровождения только к Кате ходит, – задорно подхватила Тамара. Борис раздражённо закатил глаза и налил в рюмку алкоголь. – Ну, братец, не дуйся! – работница потрепала брата по голове.
– Барышня ваша дурнушка. Давно тебе, Борька, скелеты начали нравиться? – хихикала Ирина.
Авдотья много не говорила и, как самая старшая и ответственная за всех, лишь усмехалась и пила водку, но здесь не промолчала:
– Ёры! Болтливые вы бабы! Девка-то услыхать может.
– Мы-то ёры? – расхохотались Ирина, Зоя и Тамара.
– Ещё какие! Как ослихи ржёте! – Авдотья опрокинула ещё рюмку. – Ты ж, Тома, сколько раз баяла, что акое бесстудие девок обижать, а сами… расщеколды вы, вот кто!
– Расщеколды! – от смеха женщин Авдотья и сама заулыбалась.
– Дунь, а ты посуди: на кой она им теперь? Тома от неё получила всё, что хотела, Боря, кажется, тоже, – Ирина и Зоя озорно переглянулись пьяными глазами.
– Из неё революционерка, как из Бори певец. Толку от неё мало… – размышляла Тамара. – Но права Дуня. Слишком мы с Катей. И я хороша. А что прикажешь делать? Отпускать её нельзя…
– И не надо, – перебил Борис заплетавшимся языком.
Тамара сделала вид, что не услышала его слов.
– Она ведь настучит. Остаётся только прихлопнуть. Дурного она не делает, убирает. Все обязанности выполняет. Зверь я, что ли, ни с того ни с сего стрелять?
– Яко не зверь-то? Ей на том свете было бы краше.
«Вот и Щербаков так говорит… – с досадой подумала Тамара. – Нет. Всё это моя пьяная голова! Катя ещё пригодится».
– Чего вы разбалакались о таких глупостях? – неожиданно возмутилась Зоя. – Какие у тебя планы на фабрику? Мы для того и собрались.
Зоя хлопнула по плечу уснувшую на столе Ирину.
– Маракуша! – вскрикнула Ирина. Спящая Катерина дёрнулась, но не проснулась. – Егда я ещё в тепле и тишине посплю?! Я как переехала в город, так и живу в бараке. Ты видела наш с Зоей барак, Дунечка? Тома-то ходила… Я и тебя водила, вроде… Мильон чад горло рвёт, а я ючусь за пологом! Ещё и мужики повадились приставать. В кости, мол, не хотят без нас. А это хорошо летом, а ежели зимой? Босой по земляному полу!
Заспанная Ирина ещё долго ругалась бы, если бы Тамара не прервала её пылкую речь:
– Говорунья. Когда-нибудь общим трудом мы построим социализм, тогда будут у тебя и свой дом, и своё хозяйство, и всё у тебя будет. Сколько мы обсуждали это? Представь, что через несколько десятилетий людям не придётся горбатиться за станками, чтобы заработать на горбушку хлеба, – воодушевлённо вещала работница.
– И что же, – вмешался Борис, – никто не будет работать, и каждый будет иметь и дом, и хозяйство? – он недоверчиво покосился и потёр сонные глаза. Женщины с удивлением уставились на мужчину.
– Ты как маленький, Борисик! – всплеснула руками Ирина. – Ты что, не читал Блана? Бессовестный! Знаешь, с каким трудом мы с Зойкой книжку у Иртышева из соседнего барака выпросили?!
– Ну, ну, не кипятись, – усмехнулся рабочий, – что там написано?
– «От каждого по способностям, каждому – по потребностям», – ответила с укоризной Тамара.
– Яже значит, что не «никто не будет работать и всё иметь», яко ты баял, – улыбнулась Авдотья, – а, наоборот, все будут обязаны трудиться.
– Не будет денег, а только чистый бартер! Зарплату будут выдавать не грошами, а нужными вещами! Вот нужны тебе, скажем, галоши. Пожалуйста, получай! – веселилась Зоя.
– Ну и на кой мне десять пар галош, если на деньги я бы мог купить одну, а с ней и мыло, и еду, и бутылку водки? – он ткнул пальцем на сосуд со спиртом.
– Почему десять-то пар? – возмутилась Ирина. – Ты придёшь в бюро и скажешь: «мне, мол, надобны галоши, мыло и водка. Извольте так выдать». А тебе отвечают: «конечно, Борис Степаныч, забирайте!». А на остаток к цирюльнику поведут, если нужен.
– А откуда ваш цирюльник-то возьмётся, если на себя и на частников работать нельзя будет? – недоверчиво продолжал рабочий. Тамара покраснела.
– Так государственный-то цирюльник будет! Всё будет государственное и, выходит, общее.
– Государственный цирюльник? Государство людьми владеть будет, как баре крепостными раньше, что ли? – Борис усмехнулся, но работницам стало не до смеху.
«Что он несёт?!», – хваталась за голову Тамара.
Помолчав, выпив пару рюмок и подумав каждый о своём, гости вновь возобновили беседу:
– Так что ты, Тома, всё-таки придумала? Коли Сафронов фабрику не продал, с ним, выходит, что-то делать нужно?
Тамара, уйдя в себя, незаметно вздрогнула от звонкого голоса подруги.
– Ну, слушайте.
Она огласила план. Все, кроме невнимательно слушающего Бориса, высказали предложения и внесли дополнения. На том и сошлись.
Четвёртая часть.
I
Завершился очередной рутинный рабочий день. Сегодня всех трудящихся задержали на один, тринадцатый, час из-за, якобы, невыполнения ими нормы, установленной в шутку пятилетним сыном Сафронова. Усталость сильно ощущалась, но пропустить собрание было нельзя. И не хотелось.
– Патруль не усилили. Щербаковский хвост не проболтался, – шипя, сказал Борис.
– Либо Катя побоялась рассказывать… – озадаченно протянула Тамара. – Так или иначе, но на него ничего нет.
– Ну, Катерина! – усмехнулся мужчина. – Цацкаемся с ней, а она ведь из тех, «которыми можно пользоваться, как третьей и четвёртой категорией мужчин», то есть «эксплуатировать … и сделать их своими рабами».
Тамара в удивлении выгнула бровь.
– Ещё вчера перед бабами чушь молол, а сегодня Нечаева цитируешь? Лучше бы три недели назад у Щербакова так Диме рот затыкал.
– Да я только эту фразу и запомнил, – они посмеялись. – Ну, что скажешь?
Женщина хмуро задумалась. Она вспоминала слова Авдотьи и Щербакова о положении Катерины. Фразы обоих отпечатались в сердце Тамары. Ночью она поздно уснула, глядя на съёжившуюся от холода на полу Катерину. «С Димой ей было хорошо». Девушка вертелась и тихо лепетала во сне неразборчивые просьбы. В один момент она чуть вскрикнула, скинув с себя простыню, но сразу же успокоилась, как только Тамара обратно накинула на неё одеяло. Работнице не давал покоя вопрос: «И что нам с ней делать?». Она осознавала, что может запретить брату всё что угодно, кроме своеобразного общения с Катериной, – он сделает вид, что услышал, но продолжит с ней сходиться, только уже втайне от Тамары, когда она ничем не сможет помочь Кате.
– Скажу, что ты довольно её эксплуатируешь.
В подвал заходили по одному.
Зоя, Авдотья и ещё несколько мужчин стояли возле белой от ужаса Ирины. Её веснушки от бледности горели ещё ярче. Тем не менее не так ярко, как синяк под глазом. Окружающие возбуждённо размахивали руками, кричали и хлопали Иру по плечу.
– Что такое? – возмутилась Тамара.
– Тихон… – по коже крестьянки побежал озноб, – умер… Повесили моего Тишу!
Уже упоминалось, что Ирина с Зоей дали себе «обет безбрачия», но это не мешало обеим встречаться с мужчинами. Зоя решила не ходить на свидания с одним кавалером более одного раза, как, поначалу, и Ирина.
Тихон и Ира и раньше замечали друг друга на собраниях подполья, но приглянулись друг другу совсем недавно. Видеться часто помимо сборов и после у них не было возможности. Хотя они и не состояли в общинах, Ирина к тому времени уже жила в городе, она не могла бегать в село к женатому мужчине.
«Как повесили?!» – про себя вскричала Тамара, но внешне не подала виду, чтобы не потерять лицо.
– А раскрасил кто? – безразлично поинтересовался Борис об ушибе Ирины.
– Баба его бешеная поставила! – злилась Зоя. – Тиша-то перед казнью дружка попросил Ире нож его любимый передать, а он, тупица, жене разбалакал. Та сразу смекнула, где Ира может быть. Приехала и подсторожила у завода! У-у-у, противная баба!
– Да за что его повесили? – нетерпеливо спросила Тамара.
– Он с Саввой, соседом своим, балакал о революции, а хозяин его услыхал! – чеканила Зоя за почерневшую и глядящую в одну точку Ирину.
«Сдал!» – заподозрила Тамара.
– Его, бают, пытали, – Авдотья полыхала от злости.
«Точно сдал! Только выйдем, а нас бац! И схватят».
– Пытали, да… – Ирина закрылась руками и помотала головой. Мужики рядом негодующе заухали. – Его жена мне потом на грудь кинулась и кричит: «Что же за напасть пришла Тишеньке моему в голову! Я его о чём ни спрошу, ничего не рассказывает! «Деревенская баба – дура! Не поймёшь!». Ничего больше не говорил!». Она и не знала, куда он на самом деле ездил в город. Знала лишь, что торговал недалеко от нашей фабрики… Так и отыскала меня.
«Тихон никогда не подводил… мог ли сейчас?» – Тамара опустила голову вбок.
Работница перебирала в голове всё связанное с Тихоном. Мог ли предать человек, рискующий попасть под опалу частыми разъездами, не только в торговые дни, в город? Мог ли предать тот, кто собственными руками задушил сына за отступничество? Мог ли предать друг?
– Товарищи! – все повернулись к Тамаре. – Братья и сёстры! Вы всё слышали. Сегодня мы потеряли близкого человека! Его смерть – удар, но она не напрасна. Тихон многое сделал для маленькой революции в нашем городе (она ещё настанет!), он многое сделал для каждого лично! – Ирина сдерживалась, чтобы не заплакать во весь голос. – А теперь, товарищи, подумайте: заслужил ли Тихон эту смерть?! Цензуру, товарищи, нарушил! А ведь цензура, братья и сёстры, нужна лишь за одним: чтобы жизнь царьку сохранить и людям честным рот заткнуть! Неужели вы готовы терпеть такой произвол?! Готовы ли вы идти на эшафот за одно лишь свободомыслие?! – поднялся гул. – Не надоело ли вам хоронить родных, убитых за желание растить детей в достатке?!
Но знаем, как знал ты, родимый,
Что скоро из наших костей
Подымется мститель суровый,
И будет он нас посильней!
– Тома справу говорить! – выпалил малоросс Яша. – В першу революцию он чого домоглися. Чого зараз боимося? Геть господарив, геть несправедливисть!
– Долой, долой, долой! – вскричала толпа. Борис молчал.
– Тише, хлопцы, тише! – осторожно вошёл Щербаков. – Шум привлекает лишний интерес.
– Олег Владимирович! – поприветствовала Тамара. – Ты вовремя. Товарищи! – обратилась она ко всем. – Положение Сафронова нынче нестабильно. Согласны ли Вы дойти до победного конца?
– Согласны!
Тамара чувствовала себя победителем. Из головы испарились мысли о Катерине, о Борисе и Олеге Владимировиче, обо всём. Внутри билась одна идея, не дающая покоя – мятеж.
– Тогда слушайте, что мы завтра сделаем…
II
Неделя на ткацкой фабрике началась неспокойно. Пока Сафронов Глеб Юрьевич с пристальностью жандарма разыскивал остатки рома в потайном шкафчике, рабочие собрались на обед. Со своей половины мужчины переглядывались с женщинами, ожидая сигнала.
– Ну, Тома, время пошло. Когда начнём? – подталкивала Зоя.
– Погоди немного, – Тамара не отводила взгляда от мужской половины, в которой велись бурные переговоры с рабочими, не состоящими в подполье. – Мы почву среди баб протоптали, теперь их очередь. Не забыла, что должна сделать? – Зоя кивнула.
Губанов собрал вокруг себя публику. Они жарко дискутировали о вольностях Сафронова, о его несостоятельности и отсутствии жалости к живым людям. Борис изредка поддакивал. Неожиданно мужчины подняли шум, согласившись со всеми утверждениями Губанова. Тамара, проследив за ними, кивнула рабочему.
– Он меня так кочергой треснул! Абросим, тебя же он тоже лупасил?!
– Лупасил, Гоша, лупасил! Он нас всех лупасил! – неистово заорал Абросим.
Тамара услышала.
– Бабы! Слышали, что творит Сафронов?! Янка, он ведь приставал к тебе, а? Приставал?
Жующая кашу Яна подавилась.
– Понравилось? – хитро дразнила работница. – Небось понравилось, раз молчишь! А тебе, Лиза, понравилось? А тебе, Стеша? – те же вопросы задавала Дуня в конце ряда. Женщины вспыхнули. Работница вылезла со своего места:
Разоривши, призывает,
Как рабынь в свой кабинет,
И в любовниц обращает…
На него управы нет!
– Бабоньки, хотите закончить под ним в кабинете? Али у печки под горячей кочергой, мужики?
– Я не хочу! – крикнули в один голос выскочившие из-за стола Ира с Зоей.
– Я не хочу, – по уговору с Тамарой лениво поднялся Борис.
– Я не хочу, – басом произнёс ткач Антон и также встал.
За стоящими рабочими вышли остальные, и даже буфетчик с поварами не остались в стороне. Загудели угольщики, ткачи, носильщики и швеи, – они застучали по всему, что попадалось под руки: столы, шкафы, окна. Окружённая Тамара забралась на стул.
– Так не станем же этого сносить! – она вскинула сжатый кулак. За ней повторили. – Отомстим Сафронову за детей, жён, мужей, потерянное здоровье и время! Отомстим за всё!
А деспот пирует в роскошном дворце,
Тревогу вином заливая,
Но грозные буквы давно на стене
Чертит уж рука роковая!
Вникнув в д’арковскую речь Тамары, мужчины и женщины немедленно ринулись к кабинету фабриканта, едва не сбив работницу со стула.
«Дело за малым. Они его растерзают, а Олег Владимирович оформит фабрику на себя. Свершилось. Свершилось!».
Работники рушили всё, что встречалось на пути, а на пути встретилась дверь в кабинет. Подвыпивший Глеб Юрьевич собирался взвизгнуть «прочь!», но не успел. Откуда-то один из кочегаров вытащил кочергу, ткачи достали рубели. Неистово они колотили фабриканта и кричали торжественное «ура!». Тамара растворилась в толпе, а Борис и несколько других «смельчаков» плелись в хвосте.
На фабрику ворвалась гвардия жандармов. Полиция хватала всех без разбору (но в основном тех, кто был ближе). Под раздачу попал пекарь Серёжа с кухаркой Таней, кочегар Андрей, доменщик Саша, пять ткачих, двое носильщиков, шесть угольщиков и Борис.
Тамара и другие женщины разбегались по сторонам. Мужчины, что были ближе к телу, спрыгивали с лестниц. Некоторые попадались в руки гвардейцев.
Слух о смерти Сафронова тут же разнёсся по городу. Олег Владимирович, не теряя времени, поехал к нотариусу оформлять документы на владение фабрикой. Скучающий блюститель печатей и юридических соглашений быстро составил бумагу на подпись.
– Вам осталось получить согласие супруги покойного, – юрист поправил скатившееся пенсне толстым пальцем.
Согласие супруги Глеба Юрьевича Щербаков получил сразу, как она узнала о гибели Сафронова. Она считалась дамой высшего света, поэтому в мужнины дела никогда не вмешивалась и не собиралась брать на себя ответственность за целый завод. Более того, детей в браке у них не было (Сафронов обзавёлся лишь бастардами) и, следовательно, на наследство она претендовать не могла.
Пока Щербаков решал юридические вопросы, полиция разбиралась с поднятым бунтом.
– Что знаешь, сука?! Говори! – Борис, лёжа на мокром полу темницы, старательно уворачивался от бьющего его по лицу жандарма.
В таком положении он находился больше восьми часов, не проронив от боли ни слова.
– Гена, ты хоть продохнуть ему дай! Всю рожу исцарапал! Как он тебе расскажет?!
Полицейские посадили Бориса на лавку и дали стакан.
Так вышло, что из подполья повязали только брата Тамары. Остальные слишком быстро попрятались по потаённым местам фабрики. Никто из рабочих и работниц ничего не рассказал жандармам потому, что ничего и не знали, а Борис ничего не говорил потому, что говорить ему не дали вовсе.
– Ну, сука, напился? – грозного вида жандарм под два метра отобрал воду у избитого. Оба окинули друг друга презрительными взорами.
– Кто зачинщик? – спросил второй.
– Не видел, – отрезал мужчина. Его ударили по щеке. – Не знаю я, кто начал! Знаю только, где они собираются. Скажу, только не бейте больше! «Спросят про Тамару – сдам! Только бы не били!».
– Откуда знаешь, сволочуга?! – полицейский замахнулся. Борис закрыл лицо скрещенными локтями.
– Мимо шёл. Никого из знакомых. Просто видел.
– Все с одного завода, и никого не знаешь? Врёшь ведь, скотина! – двухметровый жандарм пнул Бориса.
Рабочий, шатаясь от ударов, собрался сознаться, но его прервал напарник бьющего.
– Гена, их там несколько сотен. Как всех запомнишь? Давай кончать с ним, моя Любка вот-вот родит. Выясни, где он их видел. Для протокола хватит.
– Ну и где? Отвечай, скот!
Борис, не назвав ни одного имени, выдал место сборов подполья.
