Юлий Исаевич Айхенвальд
Тургенев

Полная версия

То, что он не обладал силой найти себя и отвагой быть самим собою, – это и в других отношениях значительно вредило ему как писателю. Он помнил про общество, про молодежь, не хотел уронить себя в ее глазах и вводил в свои романы начала общественные, ему в сущности чуждые. Для того чтобы удовлетворить требованиям современности, он, чистый художник, он, прирожденный эстетик, считал нужным торопливо отзываться на мотивы гражданские, на злобу дня и терпел в этом жестокое и заслуженное крушение. Когда он не жалеет грубых сатирических красок на фигуру Сипягина, вам слышится здесь явное угождение свободолюбивой молодежи, и Тургенев делается похожим на своего Паклина: он тоже изо всех сил старается показать себя в либеральном свете, он тоже усердствует и тоже встречает одно недоверие и насмешку. В своем творчестве несвободный, он и не создал великих творений. Что-то держало его за руку, водило ею, мешало силе его изобразительности. Его душа была меньше его таланта Правда, своей эстетики он не отдавал, ею ни за что не поступался, искренне любил красоту (хотя она и не оберегла его от красивости); и в этом – его лучшая заслуга; он действительно чувствовал «то оцепенение, тот холод и сладкий ужас восторга, которые мгновенно охватывают душу, когда в нее неожиданным налетом вторгается красота». И это для него характерно, что от хождения в народ ушел эстетик Нежданов в смерть (правда, – для отрицательного отношения к хождению достаточно было бы одного ума, а не эстетики). Но все же Тургенев как-то делился, угождал, выходил за пределы своей художественной компетенции, и потому он дал русской словесности меньше, чем как писатель мог бы ей дать.

Он хорош, когда он прост, когда он остается в пушкинской атмосфере «Повестей Белкина», когда любовно говорит о людях обыкновенных и рисует чувства сердец элементарных. Такие очерки, как «Два приятеля», «Часы», «Рассказ отца Алексея», производят трогательное и чистое впечатление – навсегда запоминается, например, из «Часов» образ Раисы, девушки-страдалицы, или ее маленькой сестры: трехлетней девочкой она онемела и оглохла в один день, оттого что пчелиный рой облепил ей голову; и теперь, когда кто-нибудь смеется, девочка испуганно плачет – «не любит, когда смеются»: какая большая трагедия в маленькой душе! Или отец Алексей рассказывает, что были «дни благочестивые, ночи тихие», и прикорнул к нему сын его, бедный Яков; а когда умер несчастный юноша, Марфа Саввишна «его обставила всего цветами и на сердце ему цветы положила» – женщина, дающая сердцу цветы, так обычна у Тургенева и так прекрасна. Или старики Базаровы, поддерживающие друг друга на могиле сына, милые и живые, не могут уйти из воспоминаний русского читателя.