Юрий Берков
Воспоминания. Автобиографическая повесть
© Юрий Берков, 2023
ISBN 978-5-4493-1795-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ЮРИЙ БЕРКОВ
ВОСПОМИНАНИЯ
(автобиографическая повесть)
Мой путь в морской СПЕЦНАЗ
Малая ПЛ пр. 865 «Пиранья»
2011г.
Это автобиографическая повесть человека, родившегося в Ленинграде, ребёнком пережившего блокаду, окончившего среднюю школу, потом Высшее Военно-морское училище радиоэлектроники им. А. С. Попова.
И так сложилось, что после окончания училища он попал служить в Разведку ВМФ. Сначала на Северный флот, на корабль радиотехнической разведки, а затем в Научно-исследовательский институт Министерства обороны, в подразделение, работающее на морской СПЕЦНАЗ. Именно морскому СПЕЦНАЗ-у автор и посвятил большую часть своей жизни.
Но в книге речь идёт не только о СПЕЦНАЗ-е, а и о людях, с которыми автор встречался на своём жизненном пути, об их характерах, взаимоотношениях и о различных жизненных ситуациях, участником или свидетелем которых он был.
П Р Е Д И С Л О В И Е
СПЕЦНАЗ – это глубоко засекреченные боевые подразделения специального назначения, выполняющие задания в особо сложных условиях, в тылу врага или на острие десанта.
Бойцы СПЕЦНАЗ-а – это профессионалы высокого уровня, способные достигать победы не числом, а уменьем, применяя внезапность, хитрость и боевое мастерство.
Морской СПЕЦНАЗ отличается от армейского тем, что может успешно действовать не только на суше, но и на море, в воде и под водой. Это всем известные боевые пловцы или водолазы-разведчики.
Они могут скрытно выходить на берег, чтобы вести разведку или уничтожать вражеские объекты. Они могут взрывать корабли в военно-морских базах, грузовые суда в портах, минировать фарватеры и узкости. Они могут разведывать участки высадки морского десанта и бороться с вражескими подводными диверсантами.
Автор книги более 40 лет посвятил созданию специальной подводной техники и водолазного снаряжения для морских подразделений СПЕЦНАЗ-а. Освоил водолазное дело, участвовал в испытаниях новой техники, в учениях на флотах, разрабатывал боевые документы и знает морской СПЕЦНАЗ не понаслышке.
По понятным причинам автор не смог подробно остановиться на специальной подводной технике, её тактико-технических характеристиках и способах боевого применения, но всё же читатель узнает для себя много нового, особенно о Разведке ВМФ и СПЕЦНАЗ-е советского периода.
Глава 1. Откуда мы родом?
1
Мой дед по материнской линии, Фёдор Семёнов, родился и жил в Питере. Он имел шестерых дочерей: Катю, Шуру, Любу (от первого брака) двойняшек Тоню и Лизу, и самую младшую – Наташу (от второго брака). Наташа родилась в 1908г. Она – моя мать, остальные – тётки. Своего деда я никогда не видел. Он умер ещё до революции от сердечной астмы, когда моей матери было около 7 лет.
Фёдор Семёнов, 1915 г.
Моя бабушка (мать моей матери) умерла ещё раньше, во время очередных родов. О ней я ничего не знаю, кроме того, что работала она прачкой. Дед же работал истопником в ка- ком-то учреждении (тогда в Питере везде было печное отопление), а вечерами подрабатывал, разнося по квартирам вязанки дров (в основном на верхние этажи). Жизнь без жены с шестью несовершеннолетними дочерьми на руках была очень тяжёлой. Дед подорвал здоровье от непосильной работы и тяжело заболел водянкой, а всех детей отдали в церковный приют, который после революции стал детским домом.
2
Отцовская линия у меня начинается на Украине, на Южном Буге, в селе Ново-Григоривка, Вознесенского района, Николаевской области. Там до 1933 гг. проживало несколько семей Берковых или Берко, как их называли местные жители на украинский манер. Потом, в связи с жесточайшей засухой в 1932 и 1933 годах и Великой отечественной войной 1941 – 1945 гг. этих семей не стало. Кто умер от голода, кто уехал, кто погиб на войне.
Я был в этом селе в 1979 г. вместе с братом отца – дядей Андреем и сестрой отца – тётей Паней (Пелагеей). Они показали мне дом, в котором родились, потом мы прошлись по селу и от местного жителя узнали, где живёт последний из рода Берковых (Берко) – Григорий. У него-то, за бутылкой хорошего вина, я и узнал историю нашего рода.
Сёстры Семёновы в церковном приюте. Рядом с матерью-игуменьей моя мать (самая младшая, Ната).
Оказывается, наш род во времена правления Екатерины II жил на Орловщине (в Орловской губернии). Все были крепостными крестьянами (земледельцами, скотоводами), все работали на помещика. Там время от времени вспыхивали крестьянские восстания, бунты. Эти бунты жестоко подавлялись казаками, которых присылала царица. Во время одного такого бунта мой пра-пра-пра-прадед сбил оглоблей казака с лошади и раскроил ему череп. За это полагалась пожизненная каторга, и моему дальнему родственнику пришлось бежать. Он выбрал Южный Буг. В те времена там была вольная жизнь. Туда сбегались все преступники, беглые каторжники, да и крепостные крестьяне, которым надоело гнуть спину на помещиков. Царских властей там поблизости не было, города Вознесенска тогда ещё не существовало и можно было жить, не опасаясь полиции. На Южном Буге были свои порядки, свой жизненный уклад, свои атаманы и старосты, словом – казацкая вольница. Мой пра-пра-пра-прадед прижился там. Постепенно туда перебрались и другие Берковы. Так наш род оказался на Украине и если бы не засуха 1932 – 1933 годов, мои мать и отец никогда бы не встретились.
3
Отец мой, Алексей Емельянович Берков родился в 1912 г. и до 1933 г. проживал в селе Ново-Григорьевка с отцом и матерью в небольшом одноэтажном доме на краю села. Дом стоял на высоком холме, а внизу, метрах в ста протекал Буг, который в этом месте имел излучину. Кроме моего отца в семье были старшая сестра Паня, и старший брат Андрей, а также их отец Емельян Берков и мать Даша (Дарья).
Дарья Беркова, 1938 г.
Во время великой засухи (голодомора) бабушка Даша вместе с дочерью Паней в 1932 г. приехали в Санкт-Петербург и поселились под г. Ораниенбаум, в посёлке Мартышкино, в большом деревянном бараке, куда их временно прописали как работающих на стройке. Через несколько месяцев приехали и Андрей с Алексеем. Но их обоих вскоре забрали в армию. Служили они на флоте, на торпедных катерах.
Через три года тёте Пане и её матери дали постоянное жильё в посёлке Мартышкино, в деревянном доме рядом с костёлом (католической церковью). Дом этот в войну сгорел от зажигательной бомбы. Обо всём этом я узнал от тёти Пани.
Мои будущие отец и мать познакомились в июне 1939г. в Ленинграде, в ЦПКО им. С. М. Кирова.
Мать, (в девичестве Наталья Фёдоровна Семёнова), торговала там газированной водой, а дядя Андрей, его молодая жена Людмила и мой будущий отец Алексей культурно отдыхали. (Дядя, Андрей к этому времени успел жениться и проживал в Ленинграде, на площади жены). Моя мать тоже побывала замужем, но жизнь с первым мужем у неё не сложилась.
Алексей Берков (четвёртый слева, сидит) в период службы на флоте (1935 г.)
Он был красив, речист, любил выпить и гульнуть. Они прожили вместе семь лет и у них родилась дочь Зоя. Мать была женщиной серьёзной, строгой и её не устраивали частые кутежи и отлучки мужа. В 1936 г. он нашёл себе другую женщину и ушёл к ней, забрав дочь. Мать оформила развод. Так, что в 1939 г. она была свободна и подумывала о новом замужестве.
Мой отец сразу приглянулся ей. Симпатичный, общительный и очень покладистый, он не был похож на её первого мужа. Говорил он по-русски с мягким украинским акцентом и был добрейшей души человек. Мать поняла, что с ним можно жить долго и счастливо. Проживала мать на Васильевском острове, на углу 9-ой линии и Среднего проспекта, в маленькой десятиметровой комнате, окно которой выходило во двор и упиралось в стену (в выступ лестничной
Наталья Фёдоровна Семёнова. 1937 г.
клетки). Квартира была коммунальной и имела 11 комнат. Комнату маме дали после выхода её из детского дома и трудоустройства на ткацкой фабрике.
В августе 1939 г. мать и отец поженились, и отец прописался к матери, а в мае 1940 г. родился я, Юрий Алексеевич Берков. Мать с большим удовольствием вспоминала эти счастливые предвоенные годы. У нас была дружная семья, в которой все любили друг друга. В 1941 г. перед самой войной родилась моя сестра Лена.
Таким образом, перед войной бртья Андрей и Алексей Берковы из Мартышкино переехали в Ленинград. В Мартышкино остались тётя Паня и её мама – бабушка Даша.
Братья Андрей и Алексей Берковы (1940г.)
Отец устроился работать мотористом на катер, который плавал по Неве и Ладоге. Дядя Андрей вместе с женой работал в какой-то столовой на кухне, осваивал профессию повара. Тётя Паня строила дом культуры в г. Ломоносове (бывшем Ораниенбауме). Работала штукатуром. Однажды она упала с лесов и сломала позвоночник. Но всё обошлось. Остался лишь небольшой горб на спине. Замуж она так и не вышла.
Глава 2. Война
1
С началом войны моего отца и дядю Андрея мобилизовали. Они попали в Кронштадский флотский экипаж, где проходили начальную военную подготовку. Их готовили к службе на кораблях, однако жизнь у них сложилась иначе. Отец отличился на стрельбище, и его послали на курсы снайперов. А дядя Андрей сумел отличиться в поварском деле, и его оставили при флотском экипаже поваром. Там он и прослужил всю войну, не сделав ни одного выстрела. Он вообще был не прост (в отличие от моего отца) и всё делал обдуманно, с дальним прицелом и выгодой.
Окончив снайперские курсы, отец попал на передовую. Линия фронта в то время уже приближалась к Ленинграду. Мать работала на швейной фабрике. Шила солдатские шинели. Я был в детском саду, а сестра Лена – в яслях. Осенью, в сентябре, кольцо блокады вокруг Ленинграда сомкнулось и начались голод, бомбёжки, артобстрелы. В начале письма от отца приходили регулярно, менялся только номер полевой почты. Потом стали поступать с перебоями, но зато целыми пачками. Это были обычные небольшие треугольные конверты, написанные химическим карандашом, с обязательной отметкой военной цензуры. Где находился отец, мать не знала, это было военной тайной.
Сестра Лена в яслях (крайняя справа),1941 г.
А положение в Ленинграде становилось всё тяжелее, хлебный паёк всё меньше. В январе 1942 г. умерла сестра Лена. А дело было так.
В яслях закончились продукты и детей накормили чем-то несъедобным. Умерло несколько человек в группе. Врачи неделю боролись за жизнь моей сестры, но спасти не смогли. Мать всю эту неделю находилась в больнице, а меня оставила на попечение моей крёстной, бабки Миланьи, отдав ей мою продовольственную карточку. Бабка Миланья работала домработницей в семье инженера, проживавшего в нашей коммунальной квартире. Родом она была из деревни, паспорта не имела, работать в колхозе не хотела, вот и сбежала в город.
Семья инженера занимала две смежные комнаты соединённые небольшой прихожей. Этакая небольшая отдельная квартирка в большой коммунальной квартире. В маленькой прихожей стоял огромный сундук с барахлом. На этом сундуке и спала бабка Миланья. Трудом домохозяйки она себя не очень обременяла (работала за харчи), а всё свободное время проводила у Никольской церкви, выпрашивая милостыню. Она была набожной и богомольной женщиной, но физически совершенно здоровой.
Когда мать вернулась из больницы, похоронив дочь на Смоленском кладбище, она не узнала меня. Я очень исхудал, перестал ходить, лежал в кровати и монотонно повторял «дай… дай… дай…», прося хлеба.
Наталья Фёдоровна Беркова, 1941г.
Мать кинулась к тётке Миланье: – Что с Юрой, почему он так исхудал? Ты его не кормила?!. Миланья упала к ней в ноги и стала просить прощения. Потом сказала, что во сне ей явилась богородица и сказала: «Спасай себя, ты угодна богу, а детей бабы ещё нарожают».
После смерти сестры Лены от неё осталась неотоваренная продовольственная карточка и это спасло меня. До конца месяца Мать получала продукты на карточку Лены и на мою карточку и сумела меня выходить. Получается, что сестра Лена, своей смертью подарила мне жизнь.
У дяди Андрея блокадной зимой 1942 г. умерла жена Людмила. Сам он в это время безвыездно находился в Кронштадте. В Ленинград было не добраться. Детей у них не было.
2
Тётя Паня, находясь в г. Ломоносове, тоже сильно голодала. После травмы позвоночника, она не могла работать физически и служила в охране складов на Транзитке (так назывался предпортовый район в г. Ломоносове). Она имела служебную продовольственную карточку, по которой норма выдачи была в два раза меньше, чем по рабочей. Её мама (бабушка Даша) имела карточку иждивенки, по которой норма выдачи была совсем ничтожной. Бабушка Даша умерла с голоду зимой 1942 г. и была похоронена на кладбище в Красной слободе. После похорон матери тётя Паня слегла и неделю лежала дома, ослабевшая от гололда. Потом соседи отправили её в госпиталь. Находился он в каменном двухэтажном здании на улице Дегтярева (после войны в нём была школа, в 1995 г. её перестроили и ныне это 429 школа). В палате находилось около 20-ти человек. Все истощённые, лежачие. Температура в палате была минусовой. Кормить больных было нечем, и они постепенно умирали. Через две недели в палату пришли санитары и стали выносить окоченевшие трупы. Когда они подошли к тёте Пане, она оказалась живой, но без сознания. Одна из санитарок пожалела её и отнесла к себе домой. Там она стала ухаживать за ней, кормить, и постепенно выходила.
Когда тётя Паня встала на ноги, оказалось, что дом её в Мартышкино сгорел от зажигательной бомбы и ей дали комнату в г. Ломоносове, в двухэтажном деревянном доме на улице Свердлова (ныне Михайловская) рядом с часовней. Вскоре она стала работать – плести корзины для фронта. В те времена в качестве тары широко использовались мешки и корзины. Корзины плели из вымоченных ивовых прутьев. Это была тяжёлая работа. Целый день надо было гнуть ивовые прутья и резать их. Пальцы рук очень болели и опухали. Но за это давали рабочий паёк. К тому же, норму выдачи хлеба постепенно увеличивали. Голод отступал.
3
В мае 1942 г. мою мать и её сестру Антонину (тётю Тоню) с детьми эвакуировали в Кировскую область, Уржумский район, Селенурский сельсовет, деревню Канганур. Другие сёстры эвакуировались немного раньше в разные регионы страны (на Урал и в Среднюю Азию). Именно с эвакуацией у меня связаны мои первые детские воспоминания. Видимо, перемена обстановки обострила мои чувства и восприятие окружающего.
Я помню баржу, на которой мы плыли через Ладогу. Её тащил небольшой буксир. Все пассажиры сидели на верхней палубе, на тюках, узлах и мешках с пожитками. Был прекрасный майский день. В воздухе кружили наши истребители. Немецких самолётов не было и нас не бомбили, так что всё закончилось благополучно.
Потом нас долго везли в товарных вагонах – теплушках. На полу была разбросана солома и пожитки эвакуируемых. Мы сидели и спали на этих пожитках. Ехали несколько суток. Поезд часто останавливался на перегонах, пропуская встречные составы, которые шли к линии фронта. Эти отрывочные воспоминания до сих пор хранятся в моей памяти, а ведь мне тогда было всего 2 года.
В деревне Канганур нас подселили в избу к Поли Тимихи. Помню, посредине избы стояла огромная русская печка с палатями по правую сторону, на которых было полно тараканов. Я помню, как зимой их вымораживали. В лютый мороз открыли все окна и двери, и ушли к соседям. Через несколько часов вошли в избу, а там синички склёвывают уже замёрзших тараканов.
Освещения в деревне не было и мы пользовались самодельной керосиновой лампой – коптилкой, наподобие лампадки, которую зажигают перед иконой.
Мебель в избе была вся деревянная, некрашеная. Из мебели был большой досчатый стол и четыре скамейки вокруг него. Вдоль стен тоже стояли скамейки. Вот и вся мебель. На серых стенах избы висели фотографии и картинки из довоенных журналов. В правом углу – икона с изображением богоматери с младенцем Иисусом на руках. По вечерам мать молилась, стоя перед иконой на коленях. Просила бога за меня, и за отца, чтобы все были живы и здоровы.
Во дворе, обнесённом сплошным досчатым забором, стоял сарай для дров с сеновалом наверху, а рядом с ним хлев. На ночь в нём запирали козу Зинку, которая лечила меня – дистрофика своим козьим молоком. Зинка была доброй козой и позволяла мне её гладить. Обычно после дождя по двору протекал небольшой ручеёк, и я строил запруды из песка и пускал бумажные кораблики. Никаких других игрушек у меня не было.
Пред домом проходила единственная в деревне улица, она же просёлочная дорога, соединявшая деревню с городом Уржумом. По этой дороге часто проходили толпы кочующих марийцев. На них были какие-то балахоны, увешанные снизу монетами. Многие с палками, с котомками за спиной. Среди марийцев было много больных трахомой. Некоторые совсем ослепли и шли, положив ладонь руки на плечё поводыря.
Небольшая речка протекала метрах в пятидесяти от единственной деревенской улицы. Сразу за дрогой на пологом берегу реки огороды. За деревней колхозные поля и лес.
Все эвакуированные («кавыренные» – как их называли местные жители) работали в колхозе. Мать летом часто брала меня в поле. Однажды (мне было уже четыре года) я убежал в лес, и вся деревня искала меня. В лесу было много волков, и они часто нападали на колхозный скот.
Мать рассказывала как эвакуированные женщины осенью 1942 г. впервые пошли в лес за грибами. Набрали полные корзины белых и идут по деревне. А местные жители кричат: «Глядите-ка, кавыренные одних поганок набрали!» Оказывается, они не знали белых грибов и считали их поганками. После того, как никто из «кавыренных» не отравился и не умер, наевшись белых грибов, местные жители тоже стали их собирать.
Между тем, в 1943 году перестали поступать письма от отца. Мать сделала запрос командиру части и получила ответ, что рядовой Берков Алексей Емельянович, выполняя боевое задание, пропал без вести. Мать ещё надеялась, что мой отец жив и найдётся. Может быть, он ранен и попал в госпиталь, но шло время, а от отца не было никаких известий. Она обращалась в разные инстанции с просьбой разыскать мужа, но ответ был один: «Рядовой Берков А. Е. пропал без вести в мае 1943 г.». Только в после войны, в 1947 г., когда стали доступны немецкие архивы, моей матери прислали извещение: «Ваш муж, Берков Алексей Емельянович, умер в германском плену в мае 1944 г.». После этого мать стала получать пособие по случаю потери кормильца (20 руб.)
Дядя Андрей вторично женился в 1944 г. на Полине, а в 1945 г. у них родился сын Юрий. Но жизнь с Полиной у дяди Андрея не сложилась. Полина любила гульнуть, а дядя Андрей сильно ревновал её. Из-за этого они часто ссорились. В 1961 году Полина умерла от рака и дядя Андрей вторично овдовел. Через три года он нашёл себе женщину, Валю, но регистрироваться они не стали. Ей не нравился сын Андрея Юрий. Он не признавал её в качестве мачехи. Учился он неважно, был груб с отцом, попал в дурную кампанию и стал выпивать. Но это был уже другой, послевоенный Ленинград-ский период.
Глава 3. Ленинградский период
1
Летом 1945 года мы с матерью и тётей Тоней возвратились из эвакуации в Ленинград. В начале жили у тёти Тони (Антонины Фёдоровны Николаевой) на улице Войнова, поскольку наша комната на Васильевском острове
Я на даче в Сиверской, 1946 г.
была занята. В ней проживал какой-то военный. Первое, что меня очень удивило, это электрический свет. Мать подносила меня на руках к выключателю, и я поворачивал его, наблюдая, как зажигается и гаснет лампочка.
Комната у тёти Тони была большая, светлая. Кроме тёти Тони в ней жили дети, дочь Валя и сын Коля. Отец их, Константин Николаев, был репрессирован в 1937 году. Он работал главным инженером на каком-то заводе и где-то что-то не так сказал в компании сослуживцев. Больше его никто никогда не видел.
Ученик второго класса Ю. Берков. 1948 год
У тёти Тони мы прожили около месяца. Затем нашу комнату освободили, и мы переехали на Васильевский остров в свою полутёмную десятиметровую комнату с окном в стену. Когда мать открыла дверь, то увидела, что комната совершенно пуста. Никакой мебели в ней не было. Мать стала расспрашивать соседей, куда подевалась мебель из её комнаты. Ей сказали, что всё сожгли зимой 1943 г. в буржуйках. Однако соседи и помогли нам. Откуда-то принесли металлическую кровать-полуторку с панцирной сеткой, стол и пару стульев. Постепенно мы стали обустраиваться. В 1946 г. у нас даже появилась трофейная немецкая швейная машинка «Зингер». На ней мать сама шила мне одежду из старых военных кителей, штанов, гимнастёрок и тужурок. А ещё по вечерам, после работы, до поздней ночи она шила лифчики, а в воскресенье ехала на барахолку и продавала их. Это немного укрепляло наш тощий семейный бюджет. Ведь за отца до 1947 года мать ничего не получала.
Я же с 1945 по 1947 гг. посещал детский садик. Каждое лето нас вывозили за город, в Сиверскую. Несмотря на относительно сытое житьё, я оставался очень хилым ребёнком и часто болел. Ленинградский климат мне не понравился. За худобу и плохой аппетит нянечки в садике называли меня цыплёнком или птенчиком.
Помню, как в 1945 – 46 годах по улицам разбитого Ленинграда водили пленных немцев. Это были огромные серые колонны одинаково одетых людей. Шли они под конвоем и занимались разборкой развалин. Шли угрюмо, молча, а Ленинградские мальчишки бежали рядом и кричали дразнилки:
«Немец – перец – колбаса, тухлая капуста
съел мышонка без хвоста и сказал, что вкусно!»
В 1945—46 годах на улицах города было много калек, кто без руки, кто без ноги, а кто и без обеих. Передвигались на костылях, на каталках. Одеты жители города были плохо. Мужчины в основном в старую военную форму, но уже без погон. Женщины в довоенные платья из ситца, вязаные кофты, жакеты.
В 1947 году пришло извещение о смерти отца в германском плену. Мать долго плакала, потом сняла со стены икону и сказала: «Бога нет… Всемогущий и всемилостивейший, он допустил столько горя и несправедливости, что я больше не верю в него. За что он так жестоко наказывает ни в чём не повинных людей!?». С этого дня мать больше не посещала церковь и не молилась.
