Юрий Буйда
Львы и лилии
Рина лежала целыми днями на боку, подтянув колени к груди, и дрожала. В ее комнате пахло зверем, как в зоопарке или в конюшне. Но стоило появиться Марсу, как она преображалась, превращаясь в девушку с нежной шеей и красивыми ляжками. Она выбиралась из-под одеяла, прижималась к Марсу и начинала трогать его и гладить – его лоб, плечи, грудь… А когда он уходил, она снова превращалась в зверушку, слепую, немую и вонючую, которая только мычит и дрожит, мычит и дрожит…
– Ей надо умереть, – сказала Рита. – Никакого смысла в ее жизни нет. Лежать и дрожать – это не смысл, а больше она ничего не умеет. Даже имени своего выговорить не может. Мы без нее проживем, а она без нас – нет. Малина скоро умрет, у меня свои дела… – Она положила руку на живот и по-бабьи вздохнула. – Ты – ты как пришел, так и уйдешь…
Марс молча смотрел на нее.
Рита чувствовала, что от сгустившегося в воздухе электричества у нее сейчас волосы встанут дыбом. Встанут дыбом, затрещат и вспыхнут, разбрызгивая вокруг искры.
– Так лучше, – сказала она, не опуская глаз.
Марс протянул ей подушку.
Она взяла подушку и замерла.
– Сама, – сказал Марс. – В первый раз – сама. Чтобы потом не пришлось прощения просить.
Рита уставилась на него.
Марс кивнул.
– А ты… – Рита сглотнула. – Ты в первый раз – кого? Отца? Брата?
– Сама, – повторил он.
Они спустились к Рине.
Рита оперлась коленом о край кровати и склонилась над сестрой, но та вдруг вся содрогнулась и стала хватать Риту руками, хватать, трогать – лоб, грудь, живот, и Рита взвыла, ударила ее подушкой и выбежала из комнаты, а Марс сел рядом с Риной и взял ее за руку.
Через час он нашел Риту на берегу озера, неподалеку от Кошкина моста. Она прикуривала сигарету, делала затяжку и выбрасывала окурок в воду. Когда Марс опустился рядом на траву, Рита вытащила из пачки последнюю сигарету.
– Зачем тебе это? – спросила она, не глядя на него. – Мы тебе – зачем?
Марс щелкнул зажигалкой. Рита прикурила.
– Зачем? – повторила она.
– Не кури много, – сказал он, поднимаясь и протягивая ей руку. – Это мы без нее не можем. Она и без нас умрет, а нам без нее не прожить.
Рита выбросила сигарету и взяла его за руку.
Через месяц, в начале октября, в чудовском храме Воскресения Господня в присутствии немногочисленных гостей Марс и Рина сочетались браком.
Рина была в белом и золотом, а Рита – в золотом и зеленом.
Когда священник спросил Рину, берет ли она в мужья раба Божия Марата, Рита ответила за безъязыкую сестру: «Да».
В конце марта Рита родила сына – его назвали Ильей, Ильей Маратовичем. А Рина в начале июне родила девочку – ее назвали Ольгой, Ольгой Маратовной.
Марс по-прежнему много работал, Рита и Рина занимались детьми.
Никто не знал, как все эти марсианки делят своего Марса, а гадать о том, что из всего этого выйдет, никто и не брался. К Марсу с такими разговорами люди подходить боялись, к Рите – побаивались: того и гляди пырнет шилом. А с Малиной говорить про это было бесполезно.
Когда однажды старуха Баба Жа сказала, что такая жизнь долго продолжаться не может, потому что это не жизнь, а мечта, Малина ответила с сонной улыбкой: «Нет мечты – нет и правды». От нее и отстали.
Днем Малина прогуливалась по городу, нарочно то и дело проходя мимо аптечной витрины, мимо карлика, заключенного в бутыль со спиртом. Глаза его вспыхивали, когда мимо проплывала Малина. Она игриво подмигивала карлику и удалялась, поигрывая задницей, которая размерами и красотой не уступала корме шестидесятипушечного фрегата, мощно режущего океанские воды и несущего на высоких мачтах умопомрачительные белоснежные паруса, наполненные ветром и не уступающие размером и красотой грудям Малины.
А ночью, когда город засыпал, она выходила на балкон, сбрасывала шелковый халат и, заведя руки за спину, начинала расстегивать лифчик, и карлик в аптечной витрине широко открывал глаза и замирал, глядя на огромную белую женщину в вышине, среди звезд, и ему вдруг вспоминалась молодость – кавалерийские лавы, турецкие ятаганы, окровавленные знамена, разверстые черные рты раненых, трубы и барабаны, слава, слава, слава, смерть и слава, и слезы наворачивались на глаза карлика, вот уже двести лет пытающегося смириться с божественным несовершенством человеческой жизни, и горечью наполнялось его бедное сердце, когда Малина наконец со стоном освобождалась от лифчика и – нет, не раскаленные ядра вылетали из чудовищной пушки – всплывали над Чудовом два туманных и нежных светила, две полных луны, две родных сестры – покой и печаль…
Взлет и падение Кости Крейсера
Четыре тысячи шестьсот семьдесят два килограмма червонного золота, в которое для блеска было добавлено высокопробное серебро, бамперы из чистейшей платины, около тысячи тридцатитрехкаратных бриллиантов по всему кузову, пуленепробиваемые стекла, ксеноновые фары, два скорострельных авиационных пулемета Шпитального – Комарицкого, двигатель мощностью шестьсот лошадиных сил, вместительный салон, отделанный ароматным алым шелком, черным бархатом и мягчайшей кожей, содранной с предателей, лучшие девушки, лучшее шампанское и лучший бензин – такой лимузин был только один на всем белом свете, и принадлежал он Косте Мигунову, бандиту и королю бандитов.
Когда-то это был «Крайслер», но после переделок автомобиль стал напоминать какой-то военный корабль, какой-нибудь, например, крейсер. Так его и называли – «золотой крейсер», а Костю, понятное дело, – Костей Крейсером.
Сын школьной уборщицы и спившегося одноногого кочегара, Костя начинал рядовым бойцом в бригаде рэкетиров. Он был курносым, тощим, жилистым и, конечно, проигрывал дружкам борцовской комплекции. Но зато у него был пес, стоивший десятка бандитов, вооруженных бейсбольными битами, цепями и кастетами.
Этот пес никого не боялся и ничего не просил. Огромный черный пес, у которого вместо левого глаза была язва, сочившаяся сладким гноем. Он всегда брал все как свое – что еду, что сучку. Он жил без страха, и все понимали, что и умрет он без трепета. Он вызывал у всех раздражение и злость, потому что он жил сам по себе. А если его ловили и били, он не скулил, но сражался, а если не мог сражаться, то терпел, а потом уползал в укромное место, чтобы зализать раны, и возвращался к прежней жизни. Он был не из тех, кто нуждается в боге или господине, но если ему вдруг вздумалось бы кому-то подчиниться, то он сам выбрал бы себе хозяина. Вот он и выбрал Костю, человека, который тоже жил сам по себе и никогда ни в ком не нуждался.
Пес ворвался в толпу мальчишек, которые в прибрежном ивняке избивали Костю, расшвырял всех и сел рядом – черная гора, гладкая блестящая шкура, могучие мышцы, огромные клыки, язва, сочащаяся сладким гноем. И все поняли, что с этим псом лучше не связываться, и с Костей – тоже.
Костя же даже не взглянул на собаку. Поднялся, вытер кровь и пошагал куда глаза глядят. Пес последовал за ним. И с того дня он всюду сопровождал Костю, хотя тот его не кормил и не пытался завязать с ним дружбу. Не гнал и не звал. Даже имени псу никакого не дал. Но теперь все знали, что всякий, кто покусится на Костю, будет иметь дело с черным псом. Он никогда сам не нападал на людей, но стоило кому-нибудь поднять руку на Костю, как в эту руку впивались огромные зубы черного пса.
Вот с этим псом Костя и пришел в бригаду рэкетиров. Постригся наголо, надел кроссовки, спортивные штаны с лампасами и короткую кожаную куртку – внешне стал как все. Типичный рядовой рэкетир, у которого, правда, был пес, стоивший десятка бандитов, вооруженных бейсбольными битами, цепями и кастетами.
Поскольку Костя был смышленым и упорным парнем, в питье знал меру, а любил только мороженое, уже через полгода он стал бригадиром, а через год обзавелся собственным бизнесом. Он не просто брал налог с владельцев магазинов и кафе, защищая их от других бандитов, но стал работать на паях с этими владельцами, обеспечивая своевременную поставку товара и полезные связи в пожарном и санитарном надзоре, милиции и других учреждениях, от которых зависела торговля.
Вскоре Костя стал арендатором, а потом и хозяином Фабрики.
Фабрика располагалась километрах в пяти-семи от Чудова, неподалеку от Кандаурова. Когда-то там выпускали что-то полувоенное, потом канцелярские товары, потом затеяли швейное производство, а когда и оно лопнуло, фабричные цеха стали сдавать в аренду.
Эти приземистые корпуса из красного кирпича были построены в конце XIX века, впоследствии предприятие много раз перестраивали и расширяли, оно обросло множеством пристроек, и в конце концов на обширной территории, обнесенной долгим бетонным забором, образовалось огромное скопление разномастных и разнокалиберных строений под железными, шиферными и толевыми крышами, с окнами и без, целый город, где запросто можно было заблудиться. В этих строениях размещались склады стройматериалов и бытовой химии, китайской одежды и вьетнамской обуви, авторемонтные мастерские, оптовые магазины и гаражи, подпольные порностудии, ликероводочные и швейные производства, а все проходы и проезды были загромождены стальными трубами, автопокрышками, штабелями досок и кирпича, ящиками, коробками, бочками и мешками.
Фабрика эта была Вавилоном, по улицам которого с утра до ночи сновали люди, грузовики, погрузчики, а после полуночи сюда стекались торговцы с Кандауровского рынка – для них здесь были устроены гостиницы, банки, кафе, бани, бильярдные и бордели.
Русские, украинцы, грузины, белорусы, азербайджанцы, чеченцы, узбеки, китайцы, сомалийцы – продавцы, водители грузовиков, охранники, бомжи, проститутки, наркоторговцы, грузчики, сварщики, электрики, каменщики, курьеры, проповедники и убийцы – всем находилось здесь место. Здесь они обретали кров, пищу, водку, гашиш, любовь, деньги, а иногда и смерть.
Поговаривали, что в фабричных подземельях устроены даже свои тюрьмы и кладбища, где нет никаких различий между христианами, мусульманами, буддистами и гомосексуалистами.
Сюда часто наезжала милиция, но Костя и обитатели Фабрики предпочитали улаживать свои дела сами и старались не выносить сор из избы.
Фабрика сделала Костю полновластным хозяином округи, царем, героем и кумиром. Он всегда давал на опохмел пьяницам, помогал старушкам и тем женщинам, которых сделал вдовицами, обеспечивал больницу и детдом продуктами и мылом, а милиционеров и учителей – прибавкой к жалованью. Это он заставил торговца квасом Витьку Однобрюхова принародно жрать червей из квасной бочки, чтобы впредь ему было неповадно травить честных людей, и Витька жрал и благодарил за науку. Это он, Костя, разрешил Любаше Маленькой, влюбившейся без памяти в братьев-близнецов Галеевых, жить с двумя мужьями зараз. Это он каждый месяц закатывал пир горой в ресторане «Собака Павлова», куда мог заявиться любой – наесться от пуза, напиться, наплясаться и получить в подарок бутылку водки и кусок колбасы. Это он спас от смерти любимую учительницу Нину Гавриловну, которая умирала от рака легких: заплатил кому надо, чтобы Нина Гавриловна провела ночь в мавзолее, под стеклянным колпаком, бок о бок с Лениным, после чего она полностью выздоровела. Это он купил третий глаз Скарлатине, чтоб эта зараза никогда больше не вылезала на дорогу, когда по ней проезжал Костин золотой крейсер. А еще он купил матери норковую шубу и норковую тряпку, которой она мыла школьные коридоры, а отцу новую ногу – дивный протез, в котором можно было прятать бутылку водки, стакан, соленый огурец, соль, пачку сигарет, зажигалку и кусок хлеба.
К нему шли за советом, защитой и ссудой, и все мальчишки мечтали когда-нибудь оказаться в Костиной банде, а все девчонки – в его постели.
Костю можно было застать в «Собаке Павлова», где каждый вечер он съедал салат, кусок мяса и выпивал стакан чая с тремя ложками сахара. Сидел за столом в углу, ни на кого не обращая внимания, и жевал свое мясо с таким видом, словно ему все равно, что жевать – мясо, сено или говно. Равнодушно съедал ужин, выпивал стакан чаю, расплачивался и уходил, а за ним следовал самый верный его помощник и охранник – огромный черный пес, у которого вместо левого глаза была язва, сочившаяся сладким гноем.
Однажды вечером к ресторану подъехал мотоциклист в кожаной куртке. Оставив мотоцикл у входа и не сняв шлема, он вошел в «Собаку», выхватил из-за пазухи револьвер и выпустил в Костю шесть пуль. Все, кто был в зале, попадали на пол, один Костя остался сидеть за столом. Он только поднял голову и уставился на мотоциклиста, который шесть раз выстрелил в Костю с двух шагов. Но Костя и глазом не моргнул, когда в него стреляли. Сидел истукан истуканом, уставившись на убийцу, и продолжал жевать свое мясо. Пять пуль прошли мимо, искрошив стену вокруг Костиной головы, и лишь одна попала в цель.
– Пять пуль он отвел взглядом, – шепотом рассказывала потом горбатенькая почтальонка Баба Жа. – А на шестой мигнул, вот она в него и попала.
Когда мотоциклист выбежал из ресторана и уехал, Костя положил деньги на стол и отправился в больницу, где доктор Жерех-младший вытащил из его плеча пулю.
Пока хирург копался в его ране, Костя продолжал дожевывать мясо, равнодушно таращась на стену, украшенную прошлогодним календарем и раздавленными мухами.
На все вопросы милиционеров, которые допрашивали его после происшествия в «Собаке Павлова», Костя отвечал одно и то же: «Не знаю».
Никому так и не удалось узнать, кто пытался убить Костю и его пса, который в день покушения не смог защитить хозяина, потому что оказался в ветеринарной клинике с тяжелым отравлением.
Именно тогда – вскоре после стрельбы в «Собаке Павлова» – и появился у Кости крейсер: четыре тысячи шестьсот семьдесят два килограмма червонного золота с добавлением серебра, бамперы из чистейшей платины, около тысячи тридцатитрехкаратных бриллиантов по всему кузову, пуленепробиваемые стекла, два скорострельных пулемета Шпитального – Комарицкого, двигатель мощностью шестьсот лошадиных сил, вместительный салон, отделанный ароматным шелком, бархатом и кожей, содранной с предателей, лучшие девушки, лучшее шампанское и лучший бензин.
Трудно сказать, когда началось падение Кости Крейсера. Его ближайший друг и телохранитель – двухметровый верзила по прозвищу Баста Бой – считал, что все беды обрушились на них из-за «этих пидорасов» – адвокатов, лощеных улыбчивых молодчиков, которые лучше всех знали, как проглотить больше, чем прожевал.
Костя нанял их из-за Фабрики, которую у него пытались отнять чиновники. Будь это бандиты, Крейсер разобрался бы с ними без разговоров: людей, стволов и свирепости ему было не занимать. Но на этот раз ему пришлось столкнуться с государственными служащими, которые воевали по другим правилам.
На месте Фабрики власти решили построить торгово-развлекательный центр с многозальным кинотеатром, катком и огромной автостоянкой. Чиновникам не нужны были отступные – они требовали все и сразу. Да и деньги, которые должен был принести торгово-развлекательный центр, были несоизмеримы с тем, что мог предложить Крейсер. Потому Костя и решил отстаивать права собственности в судах, а там без адвокатов, понятно, не обойтись, тем более что бумаги, подтверждавшие эти его права, были не такими уж и безупречными.
Баста Бой ненавидел и боялся адвокатов. Когда они предложили какой-то совершенно замечательный план захвата дачного поселка Жукова Гора, для чего, как выразился один из них, нужно было «очистить правовое поле от лишних персонажей», Баста Бой сказал Косте:
– Живыми мы из этого дела не выберемся.
Костя и сам понимал, что это очень опасное дело: в поселке Жукова Гора жили отставные советские маршалы, генералы КГБ, знаменитые писатели и артисты. Может, потому этим и занялись бандиты, которых наняли адвокаты, а вот с ведома Кости они это сделали или нет – неизвестно. Известно только, что он запретил участвовать в этом своим. Вскоре на Жуковой Горе случилась перестрелка, в которой погибло несколько человек, и среди них странным образом оказались двое подручных Кости Крейсера.
На следующий день Костя узнал, что расследованием этого дела занялась ФСБ. Через неделю в Чудове сменился начальник милиции – новым стал майор Пан Паратов, с которым Крейсер никогда не мог найти общего языка. Фабрику опечатали. Адвокаты не отвечали на звонки. Витька Однобрюхов без спроса открыл торговлю пивом. Братья-близнецы Галеевы выгнали Любашу Маленькую и завели себе по жене. Скарлатина потеряла третий глаз, а отец пропил протез – вместе со спрятанной в нем бутылкой водки, стаканом, соленым огурцом, солью, пачкой сигарет, зажигалкой и куском хлеба.
– Пора сваливать, – сказал Баста Бой.
Только он да черный пес еще осмеливались смотреть Косте в глаза – остальные бандиты хмурились и отворачивались.
А Костя молчал.
Его вдруг охватила тоска.
Целыми днями он просиживал в «Собаке Павлова» над мороженым, слушая «Странников в ночи», которых раз за разом исполнял на своей червивой скрипке старик Черви, а вечерами играл в шашки с пьяницей Люминием или с горбатой почтальонкой по прозвищу Баба Жа. Или бродил в тапочках на босу ногу по пустынным улицам, еле волоча за собою тяжелую тень. Или спал в обнимку с черным псом, забравшись поглубже в ивовые заросли на берегу озера. Или сидел на стуле посреди двора, тупо уставившись в одну точку.
Его золотой лимузин покрывался пылью и паутиной, в салоне поселились мыши, а в бездонном бензобаке расплодились лягушки и пиявки.
Баста Бой считал, что от такой жизни Костя вот-вот двинет кони или попадет в дурку.
И однажды Костя ни с того ни с сего потерял сознание и упал посреди двора.
Его мать позвала Люминия, тот вытащил из кустов свою тачку, заляпанную засохшим навозом, и отвез Костю в больницу.
Наутро Костя очнулся и увидел склонившуюся над ним девушку в белом. Она положила мягкую душистую ладошку на его лоб и сказала нежным детским голосом: «У тебя нос поросенком…» И засмеялась.
Так Костя познакомился с Наденькой Лапочкиной, которую все звали Лампочкой.
Лапочкины были семьей, придерживавшейся веры старого обряда. Услыхав о том, что Лампочка выходит замуж за Костю Крейсера, ее бабушка с грохотом захлопнула старинную книгу, страшно сверкнула глазами и прокаркала:
– Сердце, сердце – столица зла!
До встречи с Лампочкой Костя не задумывался о женитьбе. Он видел, как его мать избивала упившегося мужа скалкой, била изо всей силы по лицу и по гениталиям, проклиная тот день, когда влюбилась в этого пьяницу и неудачника. Костя берегся любви – обходился чистенькими проститутками из новобранок, обожавшими его за щедрость.
Лампочка была первой и последней девушкой, которой он признался в любви, а он был первым и последним мужчиной, которого она полюбила. Воспитанная в строгом религиозном духе, Лампочка не расспрашивала Костю о его преступной жизни, поскольку полагала, что это так же непристойно, как в Иерусалиме говорить о Боге, а в публичном доме – о проституции. Костю она полюбила сразу и беззаветно – со всеми его черными потрохами, татуировками и шрамами, со всеми его тайными страхами и со всем его бандитским шиком.
Костя осыпал Лампочку подарками.
Каждый день у ее дома на Восьмичасовой останавливались грузовики с цветами.
Каждый день ее мать и бабушка получали бриллиантовые серьги, колье и браслеты.
Накануне свадьбы Костя выписал из Парижа Кристиана Диора с подмастерьями, которые три дня шили подвенечное платье для Лампочки и праздничные костюмы для ее семьи. Кристиана Диора и его помощников поселили в номерах над «Собакой Павлова», кормили лучшими винегретами с селедкой и лучшими котлетами, поили лучшим компотом из сухофруктов и лучшим самогоном. По завершении работы им щедро заплатили – подогнали самосвал, доверху груженный деньгами, на котором мастер и его подмастерья и вернулись домой, в Париж.
Баста Бой начистил до блеска золотой лимузин, изгнал мышей из салона и лягушек с пиявками из бензобака, зарядил пулеметы Шпитального – Комарицкого и заполнил бар лучшим шампанским.
Вечером накануне свадьбы он предложил Косте перенести венчание в какую-нибудь захолустную церковь: Басте Бою стало известно о засаде, которую готовили ФСБ и милиция, намеревавшиеся взять Костю и его дружков на выходе из храма.
Костя отказался прятаться и приказал дружкам готовиться к битве.
Однако ночью он вызвал Лампочку во двор – она вышла к нему босиком и в ночной рубашке до пят – и рассказал о грядущей опасности.
– Можешь отказаться, – сказал он. – Я не обижусь: целки имеют право бояться.
– Я не хочу бояться, – сказала она, снимая ночную рубашку и опускаясь на землю. – Сделай так, чтоб я никогда не боялась.
Утром на стометровой колокольне церкви Воскресения Господня ударил большой колокол, и тысячи людей потянулись на городскую площадь, где играли духовые оркестры, выписанные из Москвы, рекой лилось вино, жарились бычьи туши и официанты в белом разносили бесплатное мороженое – сливочное и фисташковое, шоколадное и лимонное, клубничное и неклубничное, на любой вкус и сколько влезет.
Площадь была украшена живыми цветами, разноцветными воздушными шариками и государственными флагами. Сияли под солнцем церковные купола, медные трубы, бронзовый Трансформатор – памятник Пушкину, сделанный из памятника Сталину, сверкала витрина аптеки Сиверса, из которой таращились монгольскими глазами два голых карлика, заключенные в огромные пузатые бутыли с желтым спиртом, пылали золотом зеркальные стекла «Собаки Павлова», где Малина с помощниками заканчивала приготовления к праздничному обеду, расставляя на столах искристый хрусталь…
Нетерпение достигло высшей точки, когда на площади в сопровождении родителей и подружек появилась Лампочка – в белоснежном платье от Диора, с букетом белых роз в руках. Шесть девочек и шесть мальчиков несли за нею шлейф.
На ступенях церкви ее ждал Костя, окруженный дружками.
Серьга в ухе, золотая цепь на шее и двадцать перстней на пальцах – вот как выглядел Костя в тот день. Он курил сигарету, не спуская взгляда с Лампочки.
Его дружки – под их пиджаками угадывались бронежилеты – внимательно следили за толпой, в которой их опытный взгляд без труда различал врагов, одетых официантами, клоунами и музыкантами.
Баста Бой насчитал два десятка снайперов на крышах, но на его лице не дрогнул ни один мускул.
Костя отшвырнул окурок, Лампочка взяла его под руку, и они скрылись в церкви.
Толпа раздалась, чтобы не мешать детям, которые разбрасывали по площади соль, как это исстари было принято делать на свадьбах (на похоронах площадь засыпали сахаром).
Когда молодые вышли из церкви, над городом появились вертолеты.
Под звуки оркестров и крики толпы Костя и Лампочка трижды обошли площадь по кругу, при каждом шаге по щиколотки погружаясь в соль. Потом они возложили цветы к аптечной витрине, из которой на них смотрели Экспонат и Ева. Эти заспиртованные карлики были привезены в Чудов лет двести назад. Они плавали в спирте вполоборота друг к другу, и старухи считали их разлученными супругами. Чудовские молодожены по традиции выпивали у витрины по бокалу шампанского за вечную любовь.
Когда Костя и Лампочка выпили шампанского и разбили бокалы на счастье, официанты, клоуны и музыканты, как по команде, выхватили автоматы, вертолеты стали снижаться, кто-то закричал в мегафон: «Всем лежать! Всем – лежать!», завыли сирены, люди бросились кто куда, уворачиваясь от золотого лимузина, который мчался через площадь к аптеке.
Лимузин притормозил, Костя распахнул дверцу перед Лампочкой, Баста Бой дал газу, золотой крейсер рванул, и тут началась пальба. Вертолеты били из всех пушек и пулеметов, снайперы вели беглый огонь с крыш, бандиты отстреливались из автоматов и пистолетов.
Баста Бой гнал лимузин по Восьмичасовой улице, оглохнув от стука пуль по крыше и окнам машины, гнал под суматошный колокольный перезвон, по кипящему под пулями асфальту, сквозь облака из каменного крошева, сквозь огонь, пыль и дым.
Баста хотел свернуть в одну из улочек, чтобы выбраться на Набережную, к Французскому мосту, но все проулки были перекрыты танками, которым скорострельные пулеметы Шпитального – Комарицкого были нипочем.
– Куда? – закричал Баста.
– Вперед, – сказал Костя.
– Но там только мост!
– Вперед!
Впереди показался Кошкин мост. Его начали строить вскоре после войны, успели поставить две могучие бетонные опоры метрах в ста от берега и дотянуть до них настил, но сразу после смерти Сталина строительство было остановлено, и огрызок моста, медленно ветшавший и покрытый мхом и мелкими березками, висел над водной гладью, словно доисторическое толстоногое чудовище с вытянутой шеей.
Из боковой улочки вдруг вылетел ополоумевший поросенок, Баста тормознул, пулеметная очередь с вертолета превратила поросенка в облако красного пара, Баста выжал газ, шестисотсильный двигатель взвыл, и лимузин на полной скорости пролетел по мосту, завис на несколько мгновений в воздухе, содрогнулся всем многотонным телом, а потом, вспыхнув напоследок всем своим золотом и всеми своими тридцатитрехкаратными бриллиантами, рухнул в воду, подняв волну, которая поднялась до площади и отхлынула, оставив на мостовых бьющуюся и извивающуюся рыбу.
Стрельба разом прекратилась, стихли сирены, погас вдали рокот вертолетных моторов, в последний раз ударил колокол на стометровой колокольне церкви Воскресения Господня, поверхность озера успокоилась, свадьба завершилась.
Через несколько часов в Чудов пригнали мощные краны и доставили водолазное оборудование, и на следующее утро начались поиски золотого лимузина Кости Крейсера.
В результате поисковой операции, длившейся несколько недель, лимузин так и не нашли. При этом погибли семеро водолазов, включая одного генерала. У всех погибших было перегрызено горло, как будто это сделал какой-нибудь свирепый пес, черный пес, у которого вместо левого глаза была язва, сочившаяся сладким гноем. Но поскольку очевидно, что под водой не могло быть никакого пса, гибель водолазов списали на самих погибших, обвинив их в нарушении требований техники безопасности при проведении поисковых работ.
Поиски прекратили, дело закрыли, братья Галеевы развелись с женами и уговорили Любашу Маленькую вернуться в их дом и в их объятия, учительница Нина Гавриловна, которая излечилась от рака легких после ночи с Лениным, умерла от рака желудка, на смену бандитам пришли государственные служащие – так в Чудове закончились лихие девяностые.
Память о том времени вскоре свелась к воспоминаниям о Косте Крейсере и его чудо-автомобиле. Время от времени искатели сокровищ, кто в одиночку, кто компаниями, возобновляли поиски золотого лимузина. И хотя многие в Чудове своими глазами видели, как он падал с Кошкина моста, и могли пальцем ткнуть в то место, где он утонул, то есть точно знали, где лежит клад, найти лимузин не удавалось никому.
По вечерам в «Собаке Павлова» кладоискатели рассказывали о ярком свете ксеноновых фар, которые вспыхивали под водой то там, то здесь, заманивая простаков в смертельные ловушки, о золотой тени, мелькавшей и скрывавшейся среди собачьих и коровьих скелетов, о зловещем блеске бриллиантов в бездонных пропастях, о черном псе, подстерегавшем водолаза за горами бутылок, о псе, у которого вместо левого глаза была язва, сочившаяся сладким гноем…
А когда на город опускалась ночь и кладоискатели расходились по домам, старик Черви отправлялся на Кошкин мост, доставал из футляра свою червивую скрипку, закуривал, проводил смычком по струнам, и в глубине озера загорались два голубоватых пятна – это были фары золотого крейсера. Баста Бой – череп насквозь пробит пулеметной очередью – запускал двигатель, лимузин выбирался из тайного убежища, освобождаясь от липкого ила, русалочьей чешуи и бурых водорослей, и останавливался на ровной песчаной площадке посреди озера. Костя Крейсер помогал Лампочке выйти из машины, бокалы наполнялись шампанским, звучали «Странники в ночи», и Костя с Лампочкой танцевали свой первый танец – он с серьгой в ухе, с золотой цепью на шее и двадцатью перстнями на пальцах, она – в роскошном платье от Кристиана Диора, раскрасневшаяся и счастливая, у обоих по серебряной пуле в сердце, и они танцевали, и Баста Бой задумчиво потягивал шампанское, и звучала червивая скрипка, и лимузин сиял всем своим золотом и сверкал всеми своими бриллиантами, и весь мир замирал в истоме, залитый синим лунным светом, весь этот мир, навсегда отравленный и униженный кровью невинных и всегда жаждущий высоты, неистово, страстно, болезненно жаждущий бессмертной любви и полета, преображения и оправдания, весь этот мир, этот мир, на краю которого, на границе света и тьмы, у врат вечности, ждал своего часа огромный черный пес, у которого вместо левого глаза была язва, сочившаяся сладким гноем…
